«Minerva Britanna»

Следующая книга того времени, где многократно встречается Афина Паллада и под этим именем, и под римским «Минерва», — сборник эмблем и импресс Генри Пичема «Британская Минерва»¹ с приложением к каждой эмблеме коротких стихотворений. Уильям Кэмден, на которого мы уже не раз ссылались и чье сочинение «Remains» необходимо каждому шекспироведу, пишет в ней об импрессе: «Для импрессы есть одно требование: картинка должна соответствовать тексту, как тело душе. То есть картинка должна быть прекрасно изображена, а слова на другом языке отличаться краткостью, остроумием, подхватывать идею, быть не слишком темными, но и не слишком прозрачными. Самое лучшее, если это стихотворная цитата». Конечно, этому требованию соответствовали далеко не все импрессы, но были и замечательные. Так, импресса сэра Филиппа Сидни для турнирного щита (у Пичема) — Каспийское море, замкнутое в себе водное пространство. Этим Сидни хотел подчеркнуть свою самодостаточность, независимость.

Благодаря титульному листу «Британская Минерва» входит в число «загадочных» книг, имеющих касательство к Бэкону и Ратленду.

Вот эти книги: сонет «Горгона» Габриеля Харви (1593), анонимная «Геста Грейорум» («Рождественские празднества в Грейз-инн», зима 1594—1595 года), «Кориэтовы нелепости» (1611), «Жертва любви, или Жалоба Розалины» Честера (самый конец 1612 года), «Аргенис» и «Сатирикон Юформио» Джона Барклая (1621, 1603, соответственно), «Судебное разбирательство на Парнасе» Уизера (1645). Все они взаимосвязаны и все имеют удивительную историю.

На каждой странице книги Пичема — своя эмблема со стихом. Эмблемам предпосланы панегирики друзей. Один принадлежит Томасу Хейвуду, плодовитому драматургу и члену труппы королевы Анны, жены Иакова Первого, он бывал с этой труппой в Бельвуаре по меньшей мере дважды. Одна из лучших его пьес — «Жена, убитая добротой». Хейвуд — один из присяжных заседателей в «Судебном заседании на Парнасе», вместе с Шекспиром, Беном Джонсоном, Бомонтом, Флетчером, Дэйниелом и другими сподвижниками и друзьями Шекспира.

Хейвуд пишет о Минерве (Афине, Потрясающей копьем):

Минерва в облачении своем
Искусна в слове и разит копьем.

Именно так воспринималась современниками Потрясающая копьем Афина Паллада.

«Британская Минерва» была занесена в «Реестр издателей и печатников» 9 августа 1611 года, «Кориэтовы нелепости» вышли в 1611 году. В собрание поэтических восхвалений, посвященных Кориэту, внес лепту и Генри Пичем. Его стихи находятся в последнем разделе, в нем все панегирики написаны искренними друзьями Кориэта-Ратленда, и если сдобрены шуткой, то доброй, не язвительной.

Генри Пичем (1576—1643) — выпускник Кембриджа. Был поэтом, художником, просветителем, любил живую природу. В Кембридже он учился одновременно с Роджером Мэннерсом пятым графом Ратлендом. В 1622 году выходит в свет его знаменитая книга «The Compleat Gentleman» («Идеальный джентльмен»). В ней изложены правила жизни, которыми следует руководствоваться придворной английской знати; начала воспитания и образования для отпрысков знатных фамилий; идеалы рыцарственности. Необходимая книга в аристократических семьях: последний истинный рыцарь скончался в Англии в 1612 году. Так называли наследного принца Генри. Умер он восемнадцати лет от непонятной болезни, похожей на отравление. То, что творилось в те годы при королевском дворе, не поддается описанию, как свидетельствуют иностранные послы.

Книга «Идеальный джентльмен» говорит о широте интересов Пичема, он был сведущ в космографии, геометрии, поэзии, музыке, графике, живописи, геральдике. Был он человек добрый и честный, в более поздние годы писал книжки для детей и умер на грани нищеты — тогда уже шла гражданская война.

Сохранился его рисунок к «Титу Андронику» — единственный того времени к пьесам Шекспира. Рисунок и панегирик к «Кориэту» — неоспоримое свидетельство, что Пичем принадлежал к окружению графа. Круг этот был довольно узок, состав его менялся. В девяностые годы это были драматурги и выпускники иннов (четыре учебных и корпоративных юридических центра, где учились знатные отпрыски, младшие сыновья благородных фамилий, у которых тогда в Англии было три пути — карьера юриста, сан священника или простая жизнь сельского дворянина). В первое десятилетие следующего столетия круг расширился, костяк его составляли приближенные ко двору принца Генри, многие были когда-то в свите графа Эссекса. Их число вряд ли превышало пять десятков. Все они группировались вокруг Кориэта и были связаны какой-то тайной. Перед смертью принц Генри сжег много своих бумаг. Бэкон, хоть и стремился укорениться при дворе Иакова, тоже был причастен к этому кружку. Многие были осведомлены о личной жизни Ратлендов, граф не делал из нее тайны.

В противостоянии Шекспира-Ратленда и Бена Джонсона весь кружок отдавал предпочтение Шекспиру. Было еще и противостояние Ратленда и Бэкона, но при жизни Ратленда оно обозначилось разве только тем, что во второе десятилетие Ратленд перестал подписывать свои пьесы общим псевдонимом. Он их вообще не публиковал. Но друзьями они оставались до самой смерти Ратленда.

Рой Стронг, автор многочисленных книг о елизаветинском времени, отдельных личностях, портретах и миниатюрах пишет о «Британской Минерве»: «Книга представляет в ретроспективе импрессы Глорианы (так звали королеву Елизавету) и ее рыцарей»². Рыцари — вся блестящая свита королевы, начиная от сэра Филипа Сидни и кончая Фрэнсисом Бэконом. Ратленд до рокового заговора Эссекса тоже входил в эту свиту, королева его особенно отмечала, графиня Ратленд была ее крестницей. Повторю, Пичем учился в Кембридже вместе с Ратлендом. В «Кориэте» у него три стихотворения, одно на латыни, одно на экзотическом и третье на обычном английском. Английское, украшенное картинкой с башмаками, обращено к «знаменитому Путешественнику, Томасу Кориэту из Одкомба». В панегирике Пичем высмеивает праздношатающуюся публику, готовую за грош поглазеть на фальшивые достопримечательности — пещеру Мэрлина, меч короля Джона, копье Джона Гонта, корабль Дрейка и проч. Но все это пустяки, игрушки, по сравнению с башмаками Кориэта, искусно сшитыми из отлично выдубленной кожи, которая успешно выдержала альпийские перевалы и горные тропы. Упоминает Пичем и то, что Кориэт, правда недолго, путешествовал без рубашки. Написано это, скорее всего, в 1610 году. Кориэт вернулся в Англию, по его словам, 3 октября 1608 года, а книга его выходит в 1611 году.

Пичем начинает работать над «Минервой» приблизительно в это же время (1610). Поэт и художник, многие эмблемы рисует он сам и пишет к ним стихи. У титулованных особ того времени бывало по нескольку эмблем — для очередного театрализованного турнира требовалась новая. Пичем включил в сборник эмблемы и импрессы аристократии нынешнего и прошлого царствования: принца Генри, графа Саутгемптона, сэра Филиппа Сидни, Фрэнсиса Бэкона. Нет только графа Ратленда, друга и однокашника.

Но, кажется, это не так. На странице 69 помещена эмблема, которая называется на латыни: «Tutissima comes», что приблизительно значит: «надежная спутница». На ней изображена Афина Паллада, которая ведет за руку странника в необычном одеянии, он в исподней рубахе с короткими рукавами. В правой руке у Афины копье, на голове шлем, за плечом щит. В приложенных стихах странник назван Улиссом. В «Одиссее» водительницей Улисса была именно эта богиня, так что странника можно, не мудрствуя лукаво, принять за древнегреческого героя. Но ведь это сборник эмблем, принадлежавших придворным Елизаветы, значит, у этой эмблемы есть хозяин, обладающий качествами, запечатленными в ней и в стихах. Вглядимся в него: мореходом путника не назовешь, он явно пешеход, идет, держась за руку Паллады, по холмистой местности на фоне двуглавого Парнаса, стало быть, он поэт. Заявлена была «Минерва» в 1611 году, в год выхода «Кориэта».

Чтобы легче распознать спутника, обратимся к панегирикам «Кориэта».

Там есть, во-первых, несколько хвалебных стихов Хьюго Холланда, известного тогда поэта и друга Джона Донна, под общим названием: «Параллели между Доном Улиссом из Итаки и Доном Кориэтом из Одкомба». В «Параллелях» Холланд строчка за строчкой сравнивает в шутливом, доброжелательном тоне двух путешественников. Там много чего интересного, и в частности такие строки:

Minerva holpe Ulisses at a lift,
And Pacience Coryate, for there was no shift.

Минерва в гору помогла Улиссу,
А ты, Терпенье, — Кориэту, пусть шевелится.

Ко второй строке есть примечание Кориэта: «Он ведь вышел из Венеции в одной рубахе». Пояснение необходимо, иначе строки двусмысленны и намекают на воздержание Кориэта, что отражено и в титульном листе — картинки под буквами «E» и «F».

Во-вторых, панегирик Лоренса Уитайкера, друга и поверенного Кориэта, он посвящен «the most singled-soled, singled-souled and singled-shirted Observer» — блестящий образец игры слов, чем елизаветинцы очень любили щегольнуть. Не знаю, как перевести. Смысл таков: самый одинокий Наблюдатель, в одной-единственной рубахе и с единственною парой башмаков.

Кориэт во многих панегириках сравнивается с Улиссом. Сравнение это не случайно. В XVI века, как уже говорилось, выходят семь книг «Илиады» в переводе Джорджа Чапмена и в начале XVII (1616) — вся «Илиада» и «Одиссея» в том же переводе. Водительница Одиссея — Афина Паллада, которая, как тогда было всем известно, подарила псевдоним двум великим людям, работающим вместе. И потому сравнение с Улиссом любителя странствовать Ратленда, которого называли и «путешественник», и Потрясающий копьем, само собой напрашивалось авторам панегириков.

В нескольких панегириках обыгрывается псевдоним «Потрясающий копьем». Ричард Бодли, по-видимому, знавший книгу в рукописи, писал:

И если у природы еще есть
В запасе неоткрытая земля,
Туда Колумб наш со своим копьем
Твои знамена понесет, Одком.

Or if a Dame Nature hath some world in store,
Which never was discovr'd heretofore,
Yea thither our Columbus with his lance,
Thy conqu'ring colours (O Odcombe) shall advance.

А теперь вернемся к эмблеме Пичема на 69 странице. Она неоспоримо подразумевает любителя пеших странствий Кориэта, который прошел посуху Францию, Швейцарию, Италию и Нидерланды, а Кориэт, как нам известно, — Ратленд. Бодли называет Кориэта «наш Колумб со своим копьем», но у Кориэта никакого копья во время путешествия не было. Значит, «копье» — намек на «Потрясающего копьем». Для своих пьес Ратленд тогда уже не пользовался этим псевдонимом, но сонеты им сопроводил, да и для друзей он всегда оставался Шекспиром. Таким образом, граф Ратленд в книге эмблем и импресс Пичема присутствует. Это эмблема одетого в нижнюю рубашку путника Улисса-Кориэта, которого ведет за руку на фоне Парнаса Афина Паллада.

Напомню ключевые слова к характеру Ратленда: путешественник, которого хлебом не корми, назови только место, куда ехать; добряк до расточительности; мим, способный изобразить кого угодно; фантазер (масштаба барона Мюнхгаузена); платонический супруг; меланхолик; весельчак, способный «перекориэтить» собственного Кориэта; сладкоголосый певец и поэт, скрывающий свое имя.

В «Британской Минерве» есть еще одна эмблема с Афиной Палладой, и тоже анонимная. Называется она «Sapientiam, Avartia, et Dolus, decipiunt» — «Алчность и Лукавство заманили в сети Мудрость». Эмблема изображает запутавшуюся в сетях Минерву, сквозь ячейку даже торчит ее копье. Слева и справа две фигуры: одна символизирует стяжание, другая — двуличие. Под картинкой стихи:

Ах, бедная Минерва, кто тебя
Поймал сетями и в печаль повергнул?
Знать, ни мудрейший, ни святой не могут
Пред кознями Фортуны устоять.
Ни знания, ни ум спасти не в силах
От горестной судьбины смертных.
Лукавство и любовь к деньгам тебя
Поймали в сети, мудрая Минерва.
А дело в том, что мир теперь таков,
Что тот, кто всех мудрее и богаче,
И, значит, должен простаков учить,
Сам, как Минерва, попадает в сети.

По логике вещей, за этой сентенцией стоит некое реальное лицо, то есть это тоже чья-то импресса. Что могло натолкнуть автора на такую, казалось бы, нелепицу: богиня мудрости, воительница, грозящая копьем порокам и невежеству, сама запуталась в сетях алчности и лукавства? Люди — да, самые умные и внешне добродетельные, могут поддаться слабости и замарать себя погоней за презренным металлом, прикрываясь почтенными рассуждениями. Но не Потрясающая копьем. Кто-то скрыт за этой аллегорией.

Повторяю, тогда и круг был узок, и слой тонок. Думаю, что только два человека могли быть прямо названы «Pallas» — Ратленд и Бэкон, ведь это был их псевдоним. Когда «Британская Минерва» вышла в свет, Ратленд, полагаю, был уже похоронен. Да он никогда и никем не был заподозрен в алчности или лукавстве. Он был даже чересчур щедр и открыт, а Пичем хорошо его знал. Вспомним, что говорил Пушкин о гении: «...тонкость (лукавство. — М.Л.) редко соединяется с гением, обыкновенно простодушным, и с великим характером, всегда откровенным»³. Сколько раз я вспоминала эти слова Пушкина, размышляя о Шекспире-Ратленде, читая сонеты, пьесы, воображая себе его жизнь, как она предстает предо мной из того еще скудного материала, который пока удалось собрать!

Другое дело — Бэкон, музой которого была Афина Паллада. В царствование Елизаветы он постоянно нуждался в деньгах, однажды был арестован на день за неуплату долгов. Но он не был и бездумно расточителен, деньги уходили на переписчиков и переводчиков: Бэкон вечно искал работу для нищих университетских «умников», его друзей драматургов, и платил им из своего кармана; да еще тратился, не считая расходов, на роскошные постановки масок в иннах. Но и суетную прелесть богатства он понимал. Оно дало бы ему возможность не только щедро помогать бедным литераторам, но и вести роскошный образ жизни — он с детства привык жить окруженный пышностью, ведь он родился и вырос в Йорк-хаусе, резиденции отца, лорда-канцлера.

Положение коренным образом изменилось после предпринятых им решительных шагов в царствование короля Иакова. В мае 1606 года Бэкон женится на очень молоденькой девушке Алис Барнэм, дочери богатого олдермена, которая младше его лет на сорок; брак так и остался до конца сексуально не осуществленным. У невесты солидное приданое. Вот как пишет о женитьбе Бэкона один из самых интересных его биографов Р.У Чёрч:

«Поразительная любовь Бэкона к помпезности немало потешила сплетников того времени. "Сэр Фрэнсис Бэкон, — сообщает Карлтон своему другу Чемберлену (их переписка — один из важнейших источников событийной канвы того времени. — Р.Ч.), — вчера сочетался браком с юной девицей в Марибонской церкви. Он был с ног до головы одет в пурпур, на его наряд и наряд жены ушло столько серебряной и золотой парчи, что пришлось поглубже запустить руку в ее приданое"»⁴.

В 1607 году Бэкон наконец-то генерал-солиситер, чего он так добивался в 1594—1595 годах, когда создавалось рождественское представление для Грейз-инн, описанное в «Гесте», частью которого была «Комедия ошибок». В 1608-м, пишет Чёрч, «он был богатый человек, его собственность оценивалась в 24155 фунтов стерлингов. Ежегодный доход равнялся почти пяти тысячам»⁵.

Летом этого года Бэкон составляет для себя меморандум, не предназначенный ни для чьих глаз. «Это — любопытное, сугубо личное сочинение, — продолжает Чёрч, — которое он назвал "Commentarius Solutus" ("Подробнейший комментарий"), было найдено м-ром Спеддингом». Спеддинг, естественно, колебался — публиковать или нет столь откровенный, если не сказать циничный, документ, в котором автор предельно искренен сам с собой. В нем Бэкон точно формулирует цели, которые ставит перед собой в разных областях жизни, тщательно исследует собственный характер, дает себе оценку, ищет способы исправления каких-то черт, составляет опись всего имущества, намечает план создания научного общества, перечисляет возможных участников и вообще полезных людей. Но кроме того, он подробно разрабатывает стратегию завоевания симпатий высокопоставленных лиц, важных для личного преуспевания. Вот один пример: «Писать Солсбери (двоюродный брат, сын лорда Бэрли, граф, премьер-министр короля Иакова. — М.Л.) в смелой, но не опасной манере, живо, с выдумкой; упомянуть как бы вскользь некий интересный план или предприятие, но предельно осторожно, ибо такая манера, учитывая его характер, с одной стороны, уменьшает противодействие, с другой — всего более приятна ему, когда речь идет о деле, а значит, в моих целях наиболее полезна. Я сознаю свое положение, Нортэмптон недолюбливает меня, тем более важно расположить к себе Солсбери, ведь он, несомненно, сравнивает меня с генеральным прокурором».

Бэкон давно мечтал об этой должности и в меморандуме напоминает себе: необходимо постоянно подчеркивать свое превосходство над действующим генеральным прокурором, упоминать его слабые стороны и недостатки, выказывая при этом глубокое понимание человеческой природы и умение тонко подмечать промахи и просчеты других. Он составил целый список советов самому себе, что надо и не надо говорить графу Солсбери, чтобы обеспечить успешную карьеру, венцом которой ему виделась должность лорда-канцлера; он учит себя, каким голосом, какой интонацией, в какой последовательности лучше всего излагать дело, важное лично ему. Искусство делания карьеры давным-давно хорошо известно, тогдашние сатиристы, критикуя придворные нравы, осмеивали все эти лукавые приемы, шахматные ходы на политическом поле. Новым здесь было то, что Бэкон с холодной рассудочностью и неожиданным цинизмом изложил эти правила на бумаге, как руководство к действию самому себе. Солсбери был его двоюродный брат по матери, но пока он оставался премьер-министром, Бэкону, несмотря на блестящий ум, исключительную работоспособность и теперь уже — в сорок с лишним лет — взвешенную осмотрительность и знание людей, надеяться на блестящую карьеру при дворе не приходилось; надо было тщательно продумать линию поведения, чтобы побороть сомнения Солсбери в политической пригодности кузена и его страх, что Бэкон может оказаться опасным соперником, ведь лучшее — враг хорошего, а Бэкон, безусловно, был лучший.

Солсбери умер в мае 1612 года — роковой год для Англии. Весной умирает премьер-министр, поддерживавший елизаветинские придворные порядки и традиции в царствование Иакова, в июне — Ратленд-Шекспир, в начале ноября — наследник престола принц Генри. Эта последняя смерть изменила ход не только английской, но и европейской истории, и по сию пору историки сомневаются, действительно ли наследный принц умер от тяжелой болезни или стал жертвой заговора. Перед смертью принц сжег все бумаги, которые могли бы на многое пролить свет. Именно в этом году, с уходом со сцены великих и таких разных людей, закончилась раз и навсегда эпоха, для которой еще имел смысл рыцарский кодекс чести, изложенный Пичемом в «Идеальном джентльмене». И еще в январе 1612 года в Праге умер император Рудольф Второй, чья смерть также стала переломным моментом для европейской истории.

Не хочу чернить Бэкона, но в первое десятилетие XVII века стала очевидно проявляться раздвоенность личности Фрэнсиса Бэкона. Пичем со своим обостренным нравственным чувством не мог этого не заметить.

Когда весной 1579 года девятнадцатилетний Бэкон вернулся домой в Англию — отъезд из Франции был вызван неожиданной смертью отца, — это был честный, романтически настроенный, очень образованный и полный энтузиазма юноша, верящий в свою звезду, в понимание и доброжелательность родных и близких, с которыми он расстался два с половиной года назад, будучи сыном всесильного, всеми уважаемого и любимого Елизаветой лорда-канцлера, а вернулся простым смертным, не имеющим ни титулов, ни денег, ни даже университетского звания. И почти четверть века жизни среди придворных интриг, в окружении завистливых, жестоких, часто не очень умных карьеристов, далеких от гуманистических идей, которыми был пропитан воздух Франции, осознание того, что без могущественного влияния близких к трону людей он навсегда останется «мастером» (дворянским сыном) Фрэнсисом Бэконом, научили его скрытности, изворотливости, вложили в уста лукавый, подобострастный язык, чем он, судя по письмам, пользовался виртуозно. Он хорошо знал слабые струнки человеческой души и благодаря своему изощренному уму умел теперь играть на них, преследуя личную выгоду, можно было бы сказать «чисто эгоистическую», если бы не тот очевидный факт, что одной из его жизненных целей, как он сам всегда писал, наиглавнейшей, было создание идеального государства под эгидой просвещенного монарха, где процветали бы науки и искусства, природа подчинилась человеку, не было бедных, больных, невежественных людей — утопия, описанная им в «Новой Атлантиде». А для этого надо было бы стать, самое меньшее, лорд-канцлером. В конце концов он им и стал, ненадолго: идеалистам, пусть даже с огромными политическими амбициями, подобные взлеты заказаны, для них они всегда кончаются плачевно.

Вернемся в первое десятилетие XVII века. В эти годы Бэкон не только без зазрения совести прокладывал потайные тропы для успешного взятия «командных высот» (читать его льстивые письма без жалости и отвращения невозможно, правда, надо делать скидку на эпистолярный просительный стиль той эпохи), но одновременно ушел с головой в ученые размышления, пользуясь отсутствием государственных дел. В 1605 году выходит его трактат в двух книгах «О значении и успехе знания, божественного и человеческого» на английском языке — всего только второе печатное издание. А ведь в 1605 году Бэкону было уже сорок четыре года; и еще он пишет несколько коротких, неоконченных, но, можно сказать, программных сочинений. В 1609 году публикует на латинском языке небольшой трактат «О мудрости древних», посвятив его двоюродному брату Роберту, графу Солсбери. И это все — за тридцать лет жизни в Англии после возвращения из Франции весной 1579 года, вызванного неожиданной смертью отца. Вот почему бэконианцы среди многочисленных печатных изданий того времени, которые отличаются особой глубиной мысли, обширностью познаний, блестящим слогом и, главное, идеей просвещения, но подписаны людьми, мало подходящими для авторства подобных произведений, пытаются найти те, что с большой долей вероятности можно было бы принять за сочинения Бэкона.

Приведу один пример. «The Arte of English Poesie» — одна из самых ранних литературоведческих работ елизаветинской Англии, приписываемая Джорджу Путтинэму, — упоминается почти в каждом современном труде о Шекспире, причем Путтинэм, как правило, называется ее автором. В недавно вышедшем «Путеводителе по английской литературе» об авторе сказано следующее: «Джордж Паттенэм — почти наверняка был автором "Искусства английской поэзии", иногда приписываемого его брату Ричарду. Это критический трактат в трех книгах: "О поэтах и поэзии", "О соразмерности" и "Об украшении". (Любимый способ Бэкона так называть части произведения, см. его «Опыты» 1597, 1612 и 1625 годов, все эссе называются там конструкцией «of phrase», например «Of Studies». — М.Л.)... Во второй книге обсуждаются "изысканные пустяки" типа анаграмм, эмблем и девизов»⁶. А в английском «Словаре национальных биографий» не только дается подробная биография Путтинэма и его брата, который, по словам автора статьи, тоже может претендовать на авторство, но и высказано сомнение: оба брата, судя по их жизненным петляниям, как-то не очень подходят на роль сочинителей этой серьезной, свидетельствующей о глубоком знании предмета, книги. Издание было анонимное, но где-то кто-то тогда обмолвился, что автор — Путтинэм, и нынешние литературоведы, не все, разумеется, ничтоже сумняшеся, признают Путтинэма автором, хотя это очевидно противоречит здравому смыслу. Я не располагаю документальными свидетельствами, что в Англии существовал обычай подписывать книги чужим именем, кроме разве признания Бэкона, что ему нравится обычай древних, которые «ставили на свои произведения имена друзей»⁷.

А вот с Францией дело обстоит иначе, там такой обычай существовал, чему имеются документальные подтверждения.

«М-ль Скюдери (1607—1701) не подписывала своих романов, а выпускала их от имени своего брата»⁸. Госпожа де Лафайет подписывала свои романы именем своего секретаря. Правда, первый роман м-ль Скюдери вышел в 1641 году, через пятнадцать лет после смерти Фрэнсиса Бэкона, но самый факт издания книг под чужим именем не был в Европе чем-то необычным, а под псевдонимом или анонимно сочинения издавались повсеместно в Европе, в том числе и в Англии.

Бэконианцы заходят порой слишком далеко, приписывая Бэкону пьесы, романы странствий, поэмы почти всех крупных литераторов того времени. Считают его даже автором «Дон Кихота». И все же есть произведения, напоминающие слогом, идейным и образным содержанием сочинения Бэкона, которые подписаны реально существовавшими людьми, но вполне могли бы принадлежать и его перу. Это в первую очередь — «Аргенис» и «Сатирикон» Джона Барклая, «Искусство английской поэзии» Путтинэма, «Анатомия меланхолии» Роберта Бэртона, который также входит в список возможных претендентов на авторство Шекспира. Сегодня необходим статистический анализ указанных произведений и сравнение полученных результатов с текстами Бэкона, хотя, кажется, текстологи математическому исследованию не очень доверяют.

Не могу не упомянуть здесь одной курьезной находки. А сколько еще бесценных захо-ронок таится в английских библиотечных и архивных закромах! В Британской библиотеке мне попалась тоненькая книжица конца прошлого века, всего в несколько страниц — «Who wrote Shakespeare?», подписанная псевдонимом «Multum in Parma»; в ней сказано буквально следующее: «Автор... отвергает притязания Бэкона. Ни интеллект Бэкона не был достаточно велик, ни начитанность, ни знания достаточно разнообразны и глубоки, чтобы он мог сочинить такие пьесы. Написавший их, этот прекрасный, почти совершенный, почти бог, этот пожиратель книг, этот глубочайший мыслитель и великий философ, этот превосходный метафизик, "квинтэссенция праха", эта "пророческая душа", этот Гамлет был Роберт Бэр-тон». Меня очень развлекло это описание Бэртона. Именно такие эпитеты, кроме сравнения с Гамлетом, расточали Бэкону его близкие друзья и ученики. Потому именно бэконианцы и считают Бэкона автором «Анатомии меланхолии», выходившей в двадцатые годы XVII века несколькими, каждый раз исправленными, изданиями. Титульный лист в ней являет собой доселе не разгаданную криптограмму. На нем наверняка присутствуют Ратленд и Бэкон. На левой картинке молодой человек в надвинутой на глаза шляпе на фоне книг, разбросанных нот и скрипки. На правой — одетый в богатые одежды старец за письменным столом, похожий на Бэкона, что отмечают многие исследователи. Особенно интересны полные намеков предисловие и послесловие к этой книге, богатой тонкими наблюдениями и блестящими мыслями о различных психических состояниях человека. А также шутливое, даже озорное стихотворение о меланхолии, написанное легким, изящным слогом, предваряющее книгу. Главная причина меланхолии — несчастная любовь, утверждает «Анатомия меланхолии».

Но вернемся к трактату 1605 года «О значении и успехе знания, божественного и человеческого». Трактат был предназначен для публикации, Бэкон посвятил его королю и разослал экземпляры высшим сановникам королевства, в том числе своему кузену Роберту Сесилю, графу Солсбери. В нем он развивает мысли, вынашиваемые десятилетиями, и это все высоконравственные, умные и смелые мысли. Вот например: «Обратимся теперь к правлению пап... известных своей неискушенностью в делах практических, и мы обнаружим, что деяния таких пап обычно намного замечательнее, чем деяния тех, кто достиг папского престола, занимаясь гражданскими делами и проводя жизнь при дворах правителей. Ведь хотя те, кто посвятил всю свою жизнь занятиям наукой, менее ловки и искусны в практической деятельности и не умеют воспользоваться счастливым случаем и приспособиться к обстоятельствам, то есть быть теми, кого итальянцы называют "ragioni di stato" (государственными умами). однако эти недостатки с избытком компенсируются тем, что эти люди легко и свободно идут по спокойному ясному пути религии, справедливости, честности и нравственной добродетели, а тот, кто твердо идет по этому пути, не нуждается ни в каких других средствах, точно так же, как здоровое тело не нуждается в лечении»⁹. Вот так искренне и горячо писал Бэкон о людях науки в 1605 году, спустя два года после воцарения Иакова, в книге, которую он Иакову и посвятил. Он хотел предстать перед новым монархом тем, кем был в собственных глазах, — поборником света, разума, чья цель создать научное общество, академию, какой нет ни в одной европейской стране, для разгадки тайн, сокрытых в природе Создателем, и которые человек, по Библии, призван раскрывать. Любимое выражение Бэкона: «The Glory of God is to conceal a thing, but the Glory of a King to find it out»¹⁰.

Иаков не откликнулся на призыв Бэкона, заключенный в книге. Занятия и интересы этого просвещенного короля лежали в несколько иной плоскости, ему не было дела до мечтаний Бэкона о будущем благоденствии человечества, до его страстного желания как можно скорее с приходом нового правителя заняться созданием нового метода изучения законов и сил природы, чтобы наконец-то приступить к воплощению в жизнь не просто своей мечты, а цели, которая облагодетельствует человечество, — созданию идеального государства.

Рухнула еще одна надежда. Вот именно тогда Бэкон, став помощником генерального прокурора, и сочинил свой меморандум. И следующие годы жил по его правилам, которые отличались от взглядов, изложенных в сочинении «О значении и успехе знания», как небо и земля. Что ж, с волками жить — по-волчьи выть. Если не воешь — либо гибнешь, либо слывешь опасным чудаком. А Бэкон ведь положил своей целью служить человечеству, мечтал основать академию, в которой не было бы места затхлой схоластике, пропитавшей два тогдашних храма наук. Для этого нужен был пост, способствующий достижению благих целей, и покровительство просвещенного монарха — урок Платона ничему его не научил, человек учится не на чужих, а на своих ошибках, если ошибки вообще чему-либо учат. Но, конечно, им двигало еще и другое, человек слаб: тут могло быть и желание роскошной жизни, да и чисто спортивный интерес — отец ведь достиг поста лорд-канцлера и многие годы до самой смерти им оставался. И поведение Бэкона, которое было сознательно предопределено меморандумом и так отличалось от гуманистических установок его писаний, не осталось незамеченным.

Особенно ярко, как мы уже писали, проявилось двуличие Бэкона в его отношении к кузену графу Солсбери, первому министру сначала Елизаветы, а потом и Иакова. Завершив свой ученый трактат, Бэкон разослал изданную книгу самым важным персонам государства, приложив к ней любезные письма. Вот целиком письмо Солсбери, исполненное самой изысканной лести:

«Чтобы доставить Вам приятность, Ваше милостивое Лордство, приношу в дар Вашему Лордству труд моих праздных часов: будь коих больше, был бы лучше и самый труд. Он по праву (не токмо из моего особого почтения) принадлежит Вашему Лордству: Вы занимаете великий пост в области просвещения¹¹, но, что более важно, к посту присовокуплена любовь к знаниям, а к любви — ум; будь этого последнего меньше, я не боялся бы строгой критики, коей может быть подвергнуто мое подношение, хотя и знаю, критика всегда хороша, если высказана хорошему автору. Мне довольно того, если я смогу пробудить лучшие умы, подобно звонарю, который встает всех раньше, чтобы звать к заутрене. Нижайше остаюсь, Ваше Лордство, с надеждой на доброе приятие моего труда»¹². Викерс сравнивает эту метафору с упомянутой выше о настройке инструментов муз.

Все письма графу Солсбери того времени вплоть до смерти последнего в мае 1612 года написаны в таком же подобострастном тоне. Но вот кузена не стало, и Бэкон через неделю садится писать государю:

«Ваше Величество потеряли великого подданного и великого слугу. Но если хвалить его по заслугам, то я сказал бы, что он обладал способностью предотвращать развитие событий к худшему, но не очень умел поворачивать их в лучшую сторону. Ибо он любил, чтобы глаза всего Израиля были устремлены только на него, чтобы все дела подчинялись стуку его молотка и чтобы он лепил их, как изделия из глины гончар, по собственной прихоти»¹³. В следующем письме он более подробно останавливается на грехах Солсбери, которые, по его мнению, привели в плачевное состояние королевские финансы. Заканчивается письмо словами: «Клянусь жизнью, я не раз подумывал о том, как бы отстранить от дел этого человека»; правда, он потом эти слова вымарал. Но начиная с того времени во всех письмах Иакову, где шла речь о Солсбери, Бэкон писал о нем с осуждением, давая понять, что первый министр заботился не столько о королевской казне, сколько о собственном благополучии. В общем-то Бэкон был прав. Его кузен отличался несравненным лукавством и стяжал за годы управления страной огромные богатства. Об этом подробно пишет Л. Стоун в монографии «Семья и состояние»¹⁴, где анализирует экономическое и финансовое положение крупнейших английских лендлордов конца XVI — начала XVII века, в том числе и нескольких поколений рода Бэрли-Солсбери. И это он управлял интригой, которая привела на эшафот графа Эссекса. У меня есть подозрение, что прообразом Вольпоне в пьесе того же названия был Роберт Сесиль, теперь уже граф Солсбери, которого недруги называли «Лис».

Но дело сейчас не в Солсбер, а в двоедушии Бэкона, которое так бросается в глаза. Добившись положения, богатства, титулов — тут Бэкона оправдать можно, перед ним стояла великая цель — он, вместо того чтобы заняться устройством всеобщего благоденствия, окунулся в политическую жизнь при дворе. Деятельность влиятельного сановника засосала его, и он, казалось, навсегда забыл о благородных замыслах, которые вопиюще противоречили ежедневной практике его новой жизни. И только падение с вершины власти, хотя и очень болезненное, отрезвило его: мудрость под пеплом земных забот не угасла. Это произошло в 1621 году. Он заглянул в себя и написал молитву, которая потрясает и по сей день:

«Помимо других бесчисленных грехов, признаю, Господи, еще и то, что я твой должник, ведь я зарыл в землю талант твоих щедрых даров и милостей, растратил их на дела, для которых был менее всего предназначен, и, положа руку на сердце, признаюсь, что я был пришелец на чужих путях». Потеряв все свои должности и привилегии, отлученный от двора и парламента Бэкон полностью вернулся к научным занятиям, хотя и понимал — столько бесценного времени потеряно безвозвратно. И все его самые значительные произведения, кроме «Нового Органона» (1620), появились в последующие годы.

И вот в 1612 году нашелся человек, который, видя, как один из двоих Потрясающих копьем все глубже увязает в суете сует, включил в книгу эмблем «Британская Минерва» прозрачный намек: Афина, которой положено учить мудрости, сама не должна бы поддаваться мирским соблазнам. А она поддалась. (Под этим углом зрения хорошо бы анализировать стихотворение Донна «Канонизация».) Добавлю, что на тридцать третьей странице этой книги есть импресса, которая прямо относится к Бэкону, это написано черным по белому. По-видимому, Пичем решил включить и уже известную бэконовскую эмблему.

Мне представляется, что «Британская Минерва» вышла в свет вскоре после смерти Ратленда, последовавшей в июне 1612 года, но написана была раньше. Поэтому в ней нет траурных мотивов, если не считать титульного листа, который мог быть создан сразу после смерти графа. Мы уже писали неоднократно, что в то время титульные листы часто представляли собой криптограммы, над которыми будущим поколениям пришлось-таки поломать голову. И титульный лист Пичема — не исключение. На нем слева двуглавый Парнас, весь центр и правая сторона — часть сцены с опущенным занавесом. Край занавеса приподнят высунувшейся рукой, которая гусиным пером пишет неоконченное: «MENTE VIDEBOR» — «Я буду узрен по уму». Картинка обвита лавровым венком, на ленте тоже на латыни: «VIVITUR INGENIO CETERA MORTIS ERUNT» — «Человек жив в своем гении, остальное поглотит смерть». Что хочешь, то и думай! Книга вышла в год смерти графа Ратленда, который по каким-то причинам скрывал свое авторство. Генри Пичем был один из посвященных, он ведь учился в Кембридже с Ратлендом, нарисовал картинку к «Титу Андронику», посвятил стихи «Кориэту». И слова на ленте как бы говорят нам: не касайтесь тайны Великого невидимки, пусть будет все как есть. На земле остался его гений, остальное — прах и тлен.

В том же 1612 году выходят «Эпиграммы» Джона Оуэна на латинском языке, там есть двустишие, адресованное «D. В.»:

Si bene qui latuit, bene vixit, tu bene vivis:
Ingeniumque tuum grande latendo patet.

Подстрочник: «Тот, кто хорошо сокрыт, живет хорошо, ты хорошо живешь: / Твой великий гений и в сокрытии очевиден». Двустишие по смыслу перекликается с «Я буду узрен по уму». Бэконианцы полагают, что «AD. D. В.» значит «Ad Dominum Baconum». Смедли пишет, что Оуэн везде употребляет для «Dominus» сокращение «D», и поэтому двустишие, поИвидимому, посвящено «Божественному Бэкону». Предположение вполне вероятное, если вспомнить письмо 1603 года сэру Джону Дэйвису, где Бэкон просит замолвить за него словечко перед новым монархом, причисляя себя к «concealed poets». Вот как Спеддинг толкует эти слова Бэкона: «Слова "concealed poets" я не могу объяснить. Но поскольку Бэкон писал по случаю письма и маски, которые подписывал Эссекс, то, возможно, он сочинял и стихи для той же надобности (то есть, по заказу Эссекса), а сэр Джон Дэйвис об этом знал»¹⁵. Очевидно, какая-то часть жизни Бэкона проходила под покровом тайны и сам он считал себя поэтом, скрывающим свое имя.

Думаю, что, создавая титульный лист для «Британской Миневры», Пичем имел в виду и Бэкона, и Ратленда. Оба скрывали свое авторство, каждый по своей тайной причине. Рука, пишущая на латыни: «Я буду узрен по уму», — принадлежит Бэкону. А лавровый венок, на ленте которого девиз «Человек жив в своем гении, остальное поглотит смерть», — предназначен поэтическому гению Ратленда. То, что рука не закончила послание, означает, что Бэкон жив, продолжает творить. А венок с траурной надписью — прощальная почесть Ратленду. Книга вышла в год его смерти.

Прибавим еще одно свидетельство, подтверждающее, что современники знали о маскировке Бэкона. Смедли пишет: «Томас Пауэлл опубликовал в 1630 году "Академию адвоката"» («Attourney's Academy»). Книга посвящена Фрэнсису, лорду Веруламскому и виконту Сент-Албану, то есть Бэкону. Сразу после посвящения следуют строки:

Позволь отдернуть занавес, который
Твою цену сокрыл такою тьмой.
О, Сенека, забудь всю эту кровь,
Услышь, что я извлек, тебя читая,
Я возвещу об этом здесь, сейчас,
И занавес задерну в тот же час.

Книгу эту необходимо внимательно прочитать, а я еще даже не держала ее в руках.

Хотя титульный лист Пичема отделяет от этих строк восемнадцать лет, аналогия напрашивается. Занавес, по-видимому, служил в то время символом тайны. «Академия адвоката» — еще одно свидетельство, что Бэкона сравнивали с Сенекой и что в его жизни был какой-то секрет. А поскольку он и сам себя называл сокрытым поэтом, то вывод один: Бэкон был причастен к поэзии (тогда поэзия включала и драматическое искусство), скрывал это, но для окружения тайны не было.

Примечания

1. Peachem H. Minerva Britannia. L., 1612.

2. Strong R. The Cult of Elizabeth. L., 1988. Р. 75.

3. Пушкин А.С. Полн. собр. соч. Т. 8. С. 59.

4. Church R.W. Bacon. Р. 77—78.

5. Ibid. P. 83.

6. Дрэббл М., Стрингер Д. Путеводитель по английской литературе. С. 547.

7. Бэкон Ф. Сочинения в двух томах. Т. 1. С. 108.

8. История французской литературы. М., Л.: Изд-во АН СССР. 1949. Т. 1. С. 577.

9. Бэкон Ф. Указ. соч. Т. 1. С. 96—97. Перевод Н.А. Федорова.

10. «Слава Божия — облекать тайною дело, а слава царей — исследовать дело». (Притч 25, 2.)

11. Граф Солсбери был еще и канцелларием Кембриджа.

12. The Lettersand Life of Francis Bacon / Ed. by J. Spedding Vol. 10 (3). P. 253—254.

13. Church R.W. Francis Bacon. Р. 94.

14. Stone L. Family and Fortune. L., 1977.

15. The Letters and Life of Francis Bacon. Vol. Х. Р. 65.