Короткое отступление

Этот титульный лист напомнил мне историю пьесы Шекспира «Король Джон».

Одночастная историческая драма «Король Джон», опубликованная первый раз в 1623 году в Первом Фолио, — самый разительный пример того, что за псевдонимом «Шекспир» стояли два автора. Сюжетно она ни на йоту не отличается от двухчастного «Бурного царствования короля Джона», изданного в 1622 году под тем же именем: «W. Shakespeare», но поэтически это другой текст, в них имеется всего две общих фразы. Два «Короля Джона» с абсолютно одинаковой композицией, но поэтически и психологически диаметрально противоположные, до сих пор — неразрешимая загадка для шекспироведов. Исписаны горы бумаги, полемика была очень острой, а воз и поныне там.

«Восторгаться содержанием пьесы, которая мало чем отличается от своего источника — предыдущей пьесы, — дело довольно опасное. Поэтому критики ограничиваются тем, что хвалят лишь те немногие достоинства "Короля Джона", которые прямо не похищены из «Бурного царствования»: бравую натуру Бастарда, логику Пандулфа, высказываемые вслух размышления, монологи и поэтическую сторону. Но если, как мы полагаем, Шекспир сочинил пьесу сам, не обращаясь к предыдущему, готовому, сюжету, то к ней следует отнестись с новым пиететом», — пишет Хонигмен, редактор Арденского «Короля Джона»¹. И еще одна цитата, которая показывает, на каких шатких основаниях зиждется ортодоксальная наука о Шекспире: «Мы верим, что "Король Джон" был написан раньше, зимой-весной 1590—1591 гг. Критики "изначального" шекспировского авторства пьесы предпочитают более позднюю дату — между 1593 и 1596 годами. Но исследователь должен понимать — на карту поставлено больше, чем кажется на первый взгляд. И все же проблема, какой бы темной и ускользающей ни была, требует своего разрешения»².

На карту действительно поставлено много, если отказаться от предвзятого подхода. Шекспир так велик, рассуждают сторонники «изначального» авторства, что опуститься до заимствования всего сюжета он просто не мог. Допустить иное — убийственная для ортодоксального шекспироведа мысль. Уж лучше поставить все с ног на голову.

Первая публикация поэтического «Короля Джона» — 1623 год, нет никаких ранних следов этой глубокой психологической драмы. Двухчастное политизированное «Бурное царствование короля Джона», идентичное содержанием «Королю Джону», издано до Фолио три раза: первый в 1591 году анонимно, второй в 1611 с подписью «W. Sh.» и третий в 1622 году, на титуле в этот раз стояло «W. Shakespeare». И несмотря на все это, Хонигмен и другие, токмо в угоду собственному душевному покою, в ущерб логике и здравому смыслу занижают временную планку написания одночастной поэтической пьесы «Король Джон» до весны девяносто первого года XVI века, не имея на то никаких оснований, кроме собственного вымысла.

Процитирую еще сэра Сидни Ли, противника изначального авторства: «Работая над "Королем Джоном", он (для Сидни Ли — Шакспер. — М.Л.) прямо, безо всяких уловок пользовался своим источником, не нуждаясь ни в каких других исторических авторитетах. Каждый эпизод, каждый характер уже начертан в предыдущей пьесе... Но в свой пересказ Шекспир вложил всю свою творческую энергию, и тема под его рукой выросла в великую трагедию. Он не только вдыхает в главные персонажи новую жизнь, так что в них появляется драматический накал, но и в значительной степени вымарывает узко полемическую, злобную критику Рима и Испании, портящую старую пьесу... Трагическая сцена, где юный Артур узнает от Хьюберта, что король приказал ослепить его, относится к шедеврам мировой драматургии. Эта же сцена в пьесе-источнике — разительный пример ее малой художественности»³. Очень точное различие между двумя пьесами.

Вот потому Бэкон и перестал писать для театра: он с болью сознавал, что у него нет природного поэтического дара, а будучи исключительно высокого мнения (вполне справедливо) о своем, можно сказать, сверхчеловеческом уме, не хотел выставлять на всеобщее обозрение этот, по его мнению, дефект. Его научная и публицистическая проза — блестяща, но писатель, обладающий этим даром, ценит поэтический талант выше — истинный поэт всегда милостью Божией. Мне кажется, Лев Толстой именно потому нутром не любил Шекспира.

Но отказаться совсем от своих детищ, от своего псевдонима, своей музы Бэкон, понятное дело, не мог. Думаю, что он знал о существовании ратлендского варианта пьесы, потому и напечатал свой повторно, сначала в 1611 году (Ратленд был тогда еще жив) под прозрачными инициалами, дающими ключ к авторству еще нескольких тогда же написанных пьес. А в 1622 году, когда соавтора не было в живых уже десять лет, — под полным именем «W. Shakespeare». Дело еще осложняется тем, что во вторую половину творчества Ратленд-Шекспир, оторвавшись от «матери-носа» — Бэкона, подпал под влияние жены, поэтессы Елизаветы Сидни, которую любил до беспамятства. Как она влияла, ясно из песни Пеликана в «Честерском» реквиеме: она лечила музу своего мужа от склонности к непристойным выражениям.

Елизавета была сильной натурой и обладала поэтическим даром, сравнимым, по мнению Бена Джонсона, с талантом ее отца сэра Филиппа Сидни. Но стих ее, легко текучий и неглубокий, прибавим мы, как небо и земля — в худшую сторону — отличался от золотого по весу и красоте стиха Шекспира. Можно, однако, предположить, что ей было бы лестно стать третьим Шекспиром, ведь она была, судя по сборнику стихотворений Эмилии Лэйниер, и воинственного темперамента, и очень высокого о себе мнения. Немудрено, что некоторые исследователи видят ее соавтором Ратленда-Шекспира, что невозможно, не только из-за разницы в качестве стиха, но и по хронологическим соображениям. Роджер Мэннерс, пятый граф Ратленд, и Елизавета Сидни женились в начале 1599 года. Новоявленной графине только что исполнилось пятнадцать лет, а к этому времени были уже написаны и опубликованы «Тит Андроник» (1594), «Генрих VI. Часть 1» и «Генрих VI. Часть 3» (1594 и 1595), «Ромео и Джульетта» (1597), «Ричард II» (1597), «Ричард III» (1597), «Тщетные усилия любви» (1598), «Генрих IV» (1598). И в 1598 году был внесен в Реестр гильдии печатников и издателей «Венецианский купец». В 1600 году опубликованы «Генрих V», «Генрих IV. Часть 2», «Много шуму из ничего». В 1602 году выходят «Виндзорские проказницы», а в 1603 году первое издание «Гамлета». Обратите внимание, в 1601 году не опубликовано ни одной пьесы, весь этот год с восьмого февраля графа нет в Лондоне. Месяца три он томится в Тауэре, затем ссылка в старый холодный замок двоюродного деда м-ра Роджера Мэннерса. Если и было какое-то участие Елизаветы в последних пьесах, то только в рамках, указанных в песне Пеликана, — она прививала поэзии мужа благовоспитанность. Кстати сказать, это заметно на пьесах второго десятилетия.

Что касается всех великих трагедий и последних романтических драм, то в них даже близко нет женской руки Елизаветы. Кроме, может быть, «Зимней сказки».

Психологически действия Бэкона понятны. Он, конечно, имел право на общий псевдоним и не хотел, чтобы этот факт забылся. Наверняка он любил своего «Короля Джона» и гордился им: его пьеса была остро политическая, завуалированно содержала совет монархам. Она привязана к историческому моменту, в ней небезопасно проглядывал укор королеве, не так давно, в 1587 году, казнившей свою родственницу, шотландскую королеву Марию Стюарт, к ужасу и возмущению Европы. Знатоки Бэкона нередко отмечают его любовь давать советы монархам. Викерс, перечисляя любимые темы Бэкона, упоминает писания, где он их разрабатывает: «Они впечатляюще излагаются в "Успехах наук", в "Опытах" и в море советов и наставлений, которые он так щедро и с такой крохотной отдачей расточал двум венценосцам (Елизавете и Иакову), которым служил»⁴. Эта черта характера действительно просвечивает во всех его произведениях. Давая принцам совет, Бэкон выражается твердо и без обиняков. И когда в сомнительном по части авторства произведении имеется герой, дающий королю совет в манере Бэкона, большой соблазн отнести такое произведение к Бэкону.

В первое десятилетие общий псевдоним не причинял соавторам никакого неудобства. Все было справедливо. Во втором десятилетии положение осложнилось тем, что Ратленд стал писать самостоятельно. А псевдоним-то не разорвешь. Как с этим быть?

Из сохранившихся документов известно, что Шекспир (кто бы он ни был) относился небезразлично к использованию своего имени под произведениями других авторов. В 1612 году Уильям Джаггард, издатель английских сочинений Бэкона и один из издателей Первого Фолио, человек в своих кругах в высшей степени уважаемый, опубликовал поэтический сборник стихотворений Шекспира, куда включил под его именем два стихотворения Томаса Хейвуда. Хейвуд, судя по архивам герцога Ратленда, посещал замок Бельвуар с труппой актеров королевы Анны, жены Иакова, был знаком с графом и знал горестную повесть его супружеской жизни. В вышедшем в том же году памфлете «Защита актеров» он упрекнул издателя в обмане: «...Должен упомянуть нанесенную мне обиду. Сочиненные мной два письма от Париса Елене и от Елены Парису опубликованы под именем другого автора. А это может создать ложное впечатление, будто я украл у него стихи (они ранее публиковались), а он, чтобы восстановить справедливость, издает их теперь под своим именем. Должен признать, мои стихи не достойны имени такого автора. И он, как мне известно, очень оскорблен произволом со стороны мастера Джаггарда, позволившего себе без его ведома так вольно обойтись с его именем»⁵. Это высказывание Хейвуда, известное всем шекспироведам, незаслуженно, если не сказать преднамеренно, обойдено вниманием критиков. А ведь оно исключительно важно, прежде всего потому что Хейвуд не называет поэта по имени и предельно почтителен по отношению к нему. Мы слышим в его высказывании возмущенную интонацию великого поэта, который знал себе цену, как и его окружение, и не мог так просто согласиться, чтобы имя его ставилось под слабыми стихами, не им сочиненными.

Однако же вышеупомянутые — не вошедшие в шекспировский канон — пьесы издавались под этим именем при жизни Ратленда. И объяснение шекспироведов, что печатники ставили имя «Шекспир» под чужими пьесами для приманки читателя, не выдерживает критики. Отповедь Хейвуда дает основание полагать, что «Шекспир» должен был бы возмутиться, увидев свое имя под чужими пьесами, как возмутился, увидев свое имя под чужими стихами. А он не возмутился. «Перикл», не включенный в Фолио 1623 года, и, значит, не считавшийся издателями шекспировской пьесой — эта пьеса была введена в «Шекспировский канон» гораздо позже, — трижды выходил при жизни Ратленда-Шекспира под его полным именем, и он воспринимал это как должное. Стало быть, существовал еще один драматург, имевший право ставить под своими пьесами прозвище Афины Паллады — «Потрясающий копьем». Таким драматургом мог быть только Фрэнсис Бэкон, чьей музой была Муза учености Афина Паллада. Именно поэтому Бэкон называет себя «сокрытый поэт» в письме к сэру Джону Дейвису, а Оуэн в эпиграмме 1612 года пишет: «Твой великий гений и в сокрытии очевиден».

Напомню еще одно. Незадолго до выхода Первого Фолио Джаггард, как уже говорилось, издает в 1619 году десять пьес в одном томе. Это часть пьес, выходивших под общим псевдонимом, среди них исторические хроники: «Генрих VI. Часть 2», «Генрих VI. Часть 3» и «Генрих V». Все три пьесы существенно отличаются от пьес, включенных редакторами в Первое Фолио 1623 года. Вот что пишет сэр Сидни Ли о «Генрихе V» 1600 года, подписанном «Уильям Шекспир»: «Было еще два издания этого постыдного (disreputable) кварто, предположительно датированные 1602 и 1608 годом, первый раз настоящая пьеса появилась лишь в Первом Фолио. Тысяча шестьсот двадцать три строки пиратского кварто были заменены улучшенным текстом, более чем в два раза превосходившим в длину пиратский»⁶.

Публикация всех пьес, когда-либо издававшихся с именем «У. Шекспир» на титульном листе, была остановлена распоряжением лорда-камергера, им тогда был Уильям Герберт граф Пемброк, двоюродный брат графини Ратленд. И тогда, в 1622 году, выходит двухчастное «Беспокойное правление короля Джона», не попавшее в сборник шекспировских пьес 1619 года. Его издатели, как видно, сочли необходимым издать до появления Первого Фолио и эту пьесу Бэкона. Похоже, что за несколько лет до первого полного собрания пьес Шекспира были разногласия, какие пьесы, выходившие под именем «Уильям Шекспир», включать в фолиант, который станет каноном для будущих поколений, и надо ли закрепить псевдоним только за одним автором. Полагаю, что Бэкон сознательно отрекся от псевдонима, по-видимому, у них был уговор с Ратлендом. Первое Фолио начинается «Бурей», пьесой, принадлежащей бесспорно одному автору. Кончается «Цимбелином» — тоже бесспорно ратлендская пьеса и по содержанию, и по стилистике. И все же, как видно, канон согласовывался уже после смерти Ратленда, перед выходом Первого Фолио и не без некоторой борьбы.

Есть интересное стихотворение, относящееся к 1614 году, о его авторе Томасе Фримане мы уже писали. Окончив Оксфорд, он приехал в Лондон и выпустил свою первую и единственную (возможно, ничего больше не сохранилось) книгу эпиграмм в двух частях. Эпиграмма 84 из первой части обращена к Лабео, за этим именем скрыт Бэкон, в этом согласны и стратфордианцы, и их оппоненты. Вот что мы в ней читаем:

Поверь мне, Лабео, ведь это подвиг —
Победу над собою одержать;
Ты подавил в душе дурные чувства —
Триумф, достойный в памяти остаться.

Кончается эпиграмма так:

И в заключенье повторю начало;
Да, Лабео, то подвиг настоящий —
Триумф, достойный в памяти остаться —
Победу над собою одержать.

O том, что Лабео — Бэкон, говорит еще и содержащаяся в нем отсылка к девизу семьи Бэкона — «Mediocria firma» («Середина устойчива»).

Там, где мужчине быть разумным, твердым,
Держать меж крайностей златую середину.

О какой же победе над собой могла идти речь в стихотворении, обращенном к Бэкону в 1614 году, спустя два года после смерти Ратленда?

Исследователи даже не пытаются дать ответ на этот вопрос.

Во второй части поэтического сборника имеется еще и стихотворение (№ 92), обращенное к Шекспиру: «To Master W. Shakespeare», в нем Фриман воздает хвалу Шекспиру, автору «Венеры и Адониса», «Лукреции» и драматических сочинений, именно как великому поэту, в полную меру испившему из источника муз.

Оно известно, его обычно упоминают стратфордианцы как еще одно похвальное слово Уильяму Шаксперу, сказанное при его жизни. Обращено оно прямо: «To Master W. Shakespeare». Но прежде несколько слов об обращении «Master».

Для стратфордианцев это прямое указание на стратфордского Шакспера, причем такое, которое ему льстит: так обращались тогда только к человеку благородного происхождения или большой учености. Имеется и еще одно значение, зарегистрированное во всех словарях: юноша более или менее высокого социального статуса, но слишком молодой, чтобы называться «мистер». Но в то время «мистер» вовсе не употреблялось. «Мастер» (или мейстер) могло употребляться и со значением «Мастер», Учитель. Так что если мы возьмем нашу пару Бэкон — Учитель и Ратленд — Ученик и примем, что они оба какое-то время пользовались псевдонимом «Шекспир», то «мастер» вполне подходит для того и другого. Да и для третьего — Шакспера, когда он стал величаться «сэром».

Надо сказать, в елизаветинское время Бэкон, не имевший никаких титулов, официально назывался «м-р Бэкон» что, по-видимому, ощущалось им как унижение. Возможно, именно этим объясняется, что граф Ратленд легко называл себя «мастер», чтобы сравняться в обращениях со своим великим учителем. Так, скорее всего, и получился «м-р Уильям Шекспир». Бэкон с самого начала царствования Иакова прилагал все усилия, чтобы его произвели в рыцари, причем не поточным методом, а оказав ему честь отдельно, но этого не случилось. Сам же он всегда, до 1603 года, подписывался «Фра. Бэкон». Но в официальных бумагах, до получения титула, он — м-р Фрэнсис Бэкон. Конечно, в наших глазах ему не нужны титулы, так он велик по уму, способностям и независимому положению. Но сам он титулы любил. И, получив их от короля Иакова, всегда прилагал к своему имени. Такова была его натура, и этим он отличался от Ратленда-Шекспира, для которого, судя по его произведениями, именно человек был важен — титул ничего не меняет.

А теперь перейдем к самому стихотворению. Даю его целиком, потому что оно редко приводится:

1. Shakespeare, that nimble Mercury thy brain
2. Lulls many hundred Argus-eyes asleep,
3. So fit for all thou fashionest thy vein,
4. At the horse-foot mountain thou hast drunk full deep,
5. Virtue's or vice's theme to thee all one is;
6. Who loves chaste life, there's Lucrece for a teacher;
7. Who list read lust there's Venus and Adonis,
8. True model of a most lascivious lecher.
9. Besides in plays thy wit winds like Meander:
10. Whence needy new composers borrow more
11. Then Terence does from Plautus or Menander.
12. But to praise thee aright I want thy store:
13. Then let thine own works thine own worth upraise,
14. And help t'adorn thee with deserved bays⁷.

Построчный перевод:

1. Шекспир, твой легкий ум Меркурий
2. Навел на Аргуса-стоглаза дрему.
3. Сумел ты отточить свой дар для всех,
4. Вполне испив священных вод Пегаса.
5. Порок иль добродетель воспевать —
6. Тебе одно: Лукреция для тех,
7. Для этих — похотливая Венера,
8. К Адонису что воспылала страстью.
9. Меандром вьется в пьесах твой талант.
10. Из них юнцы-поэты, как Теренций
11. У Плавта иль Менандра, много тащат.
12. Чтобы воздать достойную хвалу,
13. Твое наследье нужно все: оно
14. Само венчает лаврами тебя.

Четвертая строка — ссылка на известную Овидиеву строку, эпиграф к «Венере и Адонису». Восьмая — на стихотворение Джона Дэйвиса из Херефорда «Нашему английскому Теренцию, М-ру Уиллу Шекспиру».

Кокбурн коротко комментирует эту эпиграмму и далее говорит: «Эпиграмма не представляет трудности для понимания, кроме первых двух строк: "Этот быстрый Меркурий, твой ум, Убаюкал сотни глаз, подобных аргусовым"». Затем он объясняет, кто такие Меркурий и Аргус. И задается вопросом: может, эти строки означают, что Шекспиру удалось убаюкать читателя до такой степени, что тому никогда не разгадать его настоящего имени? Или сумел ослепил их так, что им не видна реальность, стоящая за придуманными им характерами? И сам себе отвечает: скорее всего, так оно и есть. Я разделяю этот взгляд Кокбурна, то и другое Шекспир умел замечательно. Стихи воспринимаются, как ответ тем, кто обвинял Шекспира в плагиате — Роберту Грину, Бену Джонсону.

Содержание стихотворения перекликается и с некоторыми панегириками в «Кориэте». Уильям Бейкер предпослал своему восхвалению слова: «Анатомия, вивисекция, то бишь расчленение, великого Врачевателя-утешителя словесами, м-ра Томаса Кориэта, нашего Британского Меркурия»⁸; Кориэт рожден под Марсом и Меркурием, вторит Роберт Ричмонд. Томас Фарнаби говорит, что Кориэт вернулся домой со скоростью «крылатых ног» — опять ссылка на Меркурия. Мы видим, что Кориэт неоднократно сравнивается с Меркурием, его ум и ноги — крылаты. Так что сравнение с Меркурием Шекспирова ума у Фримана вполне вписывается в общее восприятие личности Ратленда-Шекспира-Кориэта его почитателями.

Фриман приехал в Лондон из Оксфорда в 1611 году.

В этом же году выходит «Кориэт». Ратленд еще жив. Фриман — поэт, приобщен к пишущей братии. А «Кориэт» — литературное событие. Известно, что Джон Харингтон, поэт и заправский шут⁹, принес королю Иакову специально изданный для королевской семьи том «Кориэта», чем доставил монарху огромное удовольствие. Иаков смеялся над панегириками до упаду. Об этом Харингтон сам пишет в письме другу.

Эпиграмма, опубликованная в 1614-м, написана еще при жизни поэта, скорее всего после представления «Бури». Возьмем теперь строки 9, 10, 11:

Меандром в пьесах вьется твой талант,
Из них юнцы поэты, как Теренций
У Плавта иль Менандра, много тащат.

Эти три строки напоминают стихотворение Джона Дэйвиса «Нашему английскому Теренцию, М-ру Уиллу Шекспиру». Фриман и Дэйвис оба любят Шекспира, и каждый по-своему им восхищается. Но один принадлежит к «племени младому», для него Шекспир — недосягаемая вершина, то, что мы сейчас называем «классик», и творчество его он воспринимает в совокупности. Оно всеобъемлюще, естественно слитно, из него черпают, что им угодно, начинающие поэты, которые еще не знают толком, о чем писать. В последних строках он призывает издать собрание всех сочинений Шекспира.

Дэйвис же давно знает Ратленда-Шекспира, он его старше на восемь лет. Дэйвис — поэт, каллиграф, занимался с детьми аристократов, переписывал великолепным почерком произведения других авторов, в частности Бэкона. Он принадлежал к Хору поэтов, у него есть дамы покровительницы, одна из них — Мэри Сидни Пемброк. Учил он падчерицу Эссекса, будущую жену Ратленда Елизавету Сидни.

Им написан длинный панегирик для «Кориэта» и траурная элегия на смерть Елизаветы Сидни-Ратленд, где он рисует портрет замечательно умной, тонкой женщины, чью смерть горько оплакивает.

Дэйвис все знает о Ратлендах. Титульный лист его книги 1612 года «The Muses Sacryfice» («Жертва Муз»), в самом конце которой помещена траурная элегия, посвященная Елизавете, иллюстрирует на самом деле содержание реквиема Честера «Жертва любви», посвященного чете Ратлендов. Я держала эту книгу в Хантингтонской библиотеке, подробно рассмотрела титульный лист. Он, конечно, должен украшать траурный честерский сборник, с чем согласна Летиция Йендл, заведующая отделом рукописей Фолджеровской библиотеки¹⁰. И еще этот титульный лист указывает, что в книге содержится элегия, оплакивающая смерть Феникс — Елизаветы Ратленд.

Шекспира-Теренция Дэйвис видит со своей колокольни, с высоты своих лет. Но и у него и Фримана есть одна и та же мысль. Фриман выражает ее словами: «Whence needy new-composers borrow.» («Из твоих пьес черпают юнцы поэты», строка 10). А Дэйвис говорит: «And honesty thou sow'st which they do reape» («honesty» здесь значит возвышенное, благородное), то есть: Ты сеешь «разумное, доброе, вечное», а они, менее даровитые, пожинают и умножают собственное наследие.

Вернемся к эпиграмме 84, где Фриман пишет о благородном поступке Лабео-Бэкона. 27 октября 1613 года Бэкон наконец-то — генерал-атторни, спустя двадцать лет после двухлетней безуспешной интриги, которую вел еще граф Эссекс. В этой должности Бэкону пришлось принимать неизмеримо большее участие в государственных делах — юридических, криминальных, административных, законодательных, — чем ему было дозволено раньше. Он старался примирить непримиримое: абсолютного монарха, раздражительного, подозрительного, капризного, требовательного, и парламент, отстаивающий исконные права и свободы британцев и старавшийся ограничить траты королевского двора. Принимал участие в разбирательстве многочисленных судебных дел. Снова и снова безуспешно пытался претворить в жизнь мечту — реформировать, упростить и упорядочить законодательство. Так что в области государственной и общественной деятельности мы не находим в 1614 году ничего, что можно хоть отдаленно назвать «победой над собой». Напротив, в глазах гуманистов, да и своих собственных, он только и делал, что предавал себя; через семь лет он и сам это признает.

Тем не менее, молодой поэт, восхищавшийся мастером Уильямом Шекспиром, в обращенной к Бэкону эпиграмме возносит и ему хвалу — оказывается, он проявил истинную доблесть, одержав над собой победу. Опять мы сталкиваемся с сознательным сокрытием имени человека, к которому обращено стихотворное послание, воздающее похвалу. И только причастные к тайне Бэкона, помнящие его латинское прозвище «Лабео», понимают, о ком и о чем идет речь.

Наверное, вопрос об авторстве ранних пьес встал сразу же после смерти Ратленда. И мне представляется, что Фриман в эпиграмме 84 подразумевает отказ Бэкона от претензий на какую-то часть наследия Шекспира, от соавторства в шекспировских пьесах, на что он все же мог бы претендовать, ведь он был Учитель, именно он вложил в гениального поэта знания, развил его мысль, давал ему сюжеты и темы его писаний, словом, образовал как драматурга и поэта.

Так или иначе, одно бесспорно: Афина Паллада в то время была расхожим образом для всевозможных аллегорий, и виделась она в те века «потрясающей копьем», то есть «a speare shaker», или «Shake-speare». Разумеется, творческое содружество Ратленда и Бэкона подтверждается пока только косвенными свидетельствами, цитатами из произведений, письмами, подтверждающих их близость. Но число этих свидетельств растет и, кажется, достигло критической массы. Они не противоречат ни друг другу, ни магистральной гипотезе: Ратленд, гениальный поэт, плюс Бэкон, гениальный ум, дали в сумме уникальное в мировой культуре явление «Уильям Шекспир», «ведь из ничего только и будет ничего», как говаривали елизаветинцы. Напротив, все обнаруженные свидетельства состыкуются точно, без морщин и натяжек, не нарушая ни логики характеров и положений, ни здравого смысла.

Эта глава посвящена многоликости Афины Паллады: она в ту эпоху и древнегреческая богиня, и символ борьбы с невежеством, покровительница и заступница поэтов и поэзии, образ ее в доспехах, шлеме и с копьем в руке витал в воображении сочинителей, и они часто упоминали ее. Ее нередко называли просто «Pallas», «Потрясающая копьем», в ее имени современникам Шекспира слышалось бряцание оружием.

Мне, однако, приходилось то и дело отвлекаться от главной темы и останавливаться подробнее на произведениях, в которых Афина так или иначе присутствует. Исследуемый материал так многопланов, взаимоувязан, ведь это плоть жизни, отстоящей от нас на расстоянии четырех сотен лет, но полнокровно существующей в тайных кладовых времени. И если мы хотим увидеть и понять ее, нельзя вырезать в целях исследования небольшой кусок; вырезанный, как всякая отсеченная плоть, он умрет, и мы получим не живую картину, а мертвый ошметок. В этом главная закавыка: жизнь многомерна, а описывать ее приходится двухмерным линейным инструментом. Посему приношу извинение читателю за слишком усложненную композицию. Если же теперь, прочитав главу, читатель, произнося имя «Шекспир», будет видеть за ним потрясающую копьем Афину, наша цель достигнута.

В заключение хотелось бы привести одну цитату с Афиной из «Опытов» Бэкона. Одна из идей Бэкона — оборотить взор человечества в доисторическую древность, в те времена, когда люди, по его мнению, владели истинной мудростью, дающей ключ к тайнам природы, к устройству государства всеобщего благоденствия. Это было так бесконечно давно, что никаких следов от той ранней поры человечества не осталось, разве что одни застывшие мифы, требующие расшифровки. Бэкон пытался истолковать несколько мифов, раскрыть их спящую тысячелетия мудрость в небольшой книге, которая так и называется: «О мудрости древних» (1609). Одно из таких толкований мы находим и в эссе «О совещаниях и советниках», вошедшем во второе (1612) и третье (1625) издания «Опытов».

«Древние воплотили в образах неразрывную связь государей с советниками... сочетавшись с Юпитером, Метида (что означает совет) зачала от него (как говорят), но Юпитер не дал ей выносить плод, а пожрал ее, отчего сам забеременел и родил из головы своей вооруженную Палладу. Чудовищная басня эта заключает в себе одну из тайн власти. Она поучает монархов, как надо пользоваться услугами государственных советников: сперва передать дело на их рассмотрение (это будет как бы оплодотворением), когда же семя взойдет и плод оформится — не допускать советников до решений и руководства, как если бы все зависело от них, но вновь взять дело в свои руки и показать миру, что окончательные решения (которые за их мощь и мудрость уподоблены вооруженной Палладе) исходят от них самих, и не от одной лишь их власти, но (к вящему их престижу) также и из собственной их головы»¹¹.

Цитата тем более интересна, что сам Бэкон в царствование Елизаветы был ее ученым советником, писал по ее просьбе трактаты, содержавшие советы по важнейшим государственным делам; советы королю заключены и в речах шести ораторов в «Гесте», написанных Бэконом. Так что миф о Метиде, которая была матерью Афины Паллады, его Музы, был им осмыслен и связывался с его видением собственной роли при царствующей особе. К карьере государственного чиновника, о которой он мечтал и за которую так боролся, должность ученого советника не имеет никакого отношения, она не давала никаких ни материальных, ни политических выгод.

И раз уж мы коснулись «Опытов» Бэкона, вот как об этом жанре вообще и об «Опытах» Бэкона в частности писал Герцен — негоже, чтобы распалась связь времен: «Во Франции, например, гораздо ранее Декарта образовалось особое, практически философское воззрение на вещи, не наукообразное, не имеющее произнесенной теории, не покоренное ни одному абстрактному учению, ничьему авторитету, — воззрение свободное, основанное на жизни, на самомышлении и на отчете о прожитых событиях, отчасти на усвоении, на долгом живом изучении древних писателей; воззрение это стало просто и прямо смотреть на жизнь, из нее брало материалы и совет... Воззрение Монтеня имело огромное влияние. Монтень был в некотором отношении предшественником Бэкона, а Бэкон — гений этого воззрения»¹². И дальше: читая «Опыты Бэкона», чувствуешь, говоря словами Герцена, что «...это пишет человек спокойный, человек огромного ума и огромного опыта, канцлер, привыкнувший к государственным делам, пэр, не имеющий занятия, пэр, вычеркнутый из списков пэров... В душе этого человека, после разрушительного огня самолюбия, честолюбия, власти, почести, богатства, неудач, тюрьмы и унижений, все выгорело, но гениальный ум остался, да осталось еще воображение, настолько охлажденное, подвластное разуму, что оно смело призывалось им бросать пышные цветы поэтической речи по царственному пути его ясной, широкой мысли»¹³. Прошу читателя вникнуть в эти слова Герцена, это самая емкая и самая лучшая из кратких русских характеристик великого английского мыслителя, Фрэнсиса Бэкона, лорда Веруламского.

Примечания

1. Shakespeare W. King John / Еd. by E.A.J. Honigman // A.Sh. Р. LIX.

2. Ibid. P. LVIII.

3. Lee S. A Life of William Shakespeare. Р. 137.

4. Bacon F. The Major Works // Ed. by B. Vickers. Р. xxviii.

5. Lee S. A Life of William Shakespeare. Р. 269.

6. Ibid. P. 250—251.

7. Lee S. A Life of William Shakespeare.

8. Baker W. The Anatomie, dissection, or cutting up of that great Quack-salver of words, Mr. Thomas Coryatе our British Mercurie // Coryate Crudities. Glasgow, 1905.

9. Не путать с сэром Джоном Харингтоном, воспитателем принцессы Елизаветы, дочери короля Иакова. Сэр Джон — отец леди Бедфорд, подруги графини Ратленд, и лорда Джона Харингтона, блестящего молодого человека и талантливого поэта, рано умершего.

10. Гилилов И.М. Игра об Уильяме Шекспире, или Тайна Великого Феникса. С. 471—478.

11. Бэкон Ф. Новая Атлантида 3. Опыты и наставления. М.: Изд. АН СССР, 1962. С. 75. Перевод. З.Е. Александровой.

12. Герцен А.И. Полн. собр. соч. Петроград, 1915. Т. 4. С. 141.

13. Там же. С. 143.