«Бесплодные усилия любви»

Сохранилось второе кварто пьесы (1598). Откуда мы знаем, что оно второе? Из его титульного листа:

«Приятно сочиненная комедия, называющаяся Бесплодные усилия любви. Как она игралась перед ее Величеством на прошлое Рождество. Заново исправлено и дополнено. Уильяма Шекспира».

Указания на то, что текст исправлен и дополнен, обычно ставились на книгах, которые выпускались для замены дефектных «пиратских» «зданий. Мы увидим далее, как были произведены некоторые исправления в дошедшем до нас тексте.

Первые кварто пьес Шекспира «Ромео и Джульетта», «Ричард II», «Ричард III» вышли без имени автора на титульном листе. «Бесплодные усилия любви» — первая пьеса, напечатанная с именем ее автора.

Есть два места в печатном тексте, приближающие нас к рукописи пьесы. Одно из них — монолог Бирона в III действии.

Напомню сюжет комедии: король Наваррский вынудил своих приближенных дать вместе с ним обет целомудрия, не смотреть на женщин и заниматься только науками. Но стоило появиться прекрасным дамам, как каждый из них влюбился, стал писать стихи своей даме, а потом все они убедились, что ничего из их эксперимента не вышло. Бирон, который с самого начала был против этого обета, теперь показывает всю его неразумность!

После знакомства с предыдущими текстами кварто читатель, я думаю, уже приобрел некоторые навыки внимательного чтения текстов. Я позволю себе предложить ему разобраться в нижеследующем монологе Бирона из III акта комедии. Как ни длинна эта речь, для наших целей приходится привести ее полностью:

Какой обет мы принесли? Поститься,
Учиться и от женщин отказаться.
Но это значит молодость предать.
Пост не под силу юным животам,
Грозит им воздержание недугом.
А клятву дав учиться день и ночь,
Мы отреклись от истинного знанья:
Ведь в жизни есть не только созерцанье.
Нельзя ни вам, мой государь, ни нам
К истокам дивиым знания подняться
Без лицезренья женской красоты.
Из женских глаз доктрину вывожу я:
Они — тот кладезь, тот первоисточник,
Где Прометей огонь свой почерпнул.
Увы, корпенье вечное над книгой
Скует наш дух и кровь оледенит,
Равно как от чрезмерных переходов
У путника все мускулы слабеют.
Итак, отказ смотреть на лица женщин
Есть в то же время наш отказ от зренья,
От знания, которого мы алчем.
Какой философ лучше женских глаз
Сумеет красоту нам преподать?
Наука — добавленье к человеку:
Где человек, там и его познанья,
И, взор вперяя в женские глаза,
Мы всю науку нашу видим в них.
О, господа! Обет учиться дав,
Мы отреклись тем самым и от книг.
Ни вы, король, ни мы не почерпнули б
В свинцовом созерцанье те стихи,
Чьи пламенные строки так недавно
Продиктовал нам взор наставниц наших.
В мозгу коснея, прочие науки
Скупою жатвой редко награждают
Служителей своих за тяжкий труд.
Одна любовь, преподанная нам
Глазами женщин, мозг не тяготит,
Как мертвый груз, но с быстротою мысли
Стихийно разливается по телу.
Она, все наши чувства изощряя,
Им остроту двойную сообщает.
Она дает такую силу зренья
Любовнику, что блеск его зрачков
Способен ослепить глаза орла.
Слух любящего ловит даже шорох,
Невнятный настороженному вору.
Чувствительней и тоньше, чем рога
Улитки, осязанье у влюбленных,
И вкус — разборчивее, чем у Вакха.
Любовь, затмив отвагой Геркулеса,
Плод Гесперид всегда искать готова
Она мудрее сфинкса; мелодичней
И сладостней, чем лютня Аполлона.
Любовь заговорит — и небеса
Баюкает согласный хор богов.
Поэт не смеет взяться за перо,
Не разведя чернил тоской любовной.
Зато стихом слух дикарей пленяет
И пробуждает в деспотах смиренье.
Из женских глаз доктрину вывожу я:
Лишь в них сверкает пламя Прометея,
Лишь в них — науки, книги и искусства,
Которыми питается весь мир;
Без них нельзя достигнуть совершенства.
Безумьем было б от любви отречься,
Безумье — соблюдать такой обет.
Во имя мудрости, любезной людям,
Любви, которой столь любезны люди,
Мужчин, на свет производящих женщин,
И женщин, породивших нас, мужчин, —
Нарушим клятву, сохранив себя,
Не то, ее храня, себя разрушим.
Измена наша вере не противна:
Ведь милосердье есть основа веры,
А там, где нет любви, нет милосердья.

(IV, 3, 296—365, перев. Ю. Корнеева).

Читатель, конечно, заметил, что в этой речи одни и те же мысли повторяются дважды. Монолог распадается на две части. Первая — от начала до строк:

И, взор вперяя в женские глаза,
Мы всю науку нашу видим в них.

Со слов: «О господа! Обет учиться дав...» Бирон повторяет все то, что он уже сказал. Совершенно очевидно, что перед нами два варианта одного и того же монолога, напечатанные подряд.

Попробуем догадаться, в чем дело, как это могло произойти?

Мы знаем, что первое издание комедии было сокращенным, второе — восполнило все пробелы первого издания. Сопоставляя оба варианта, нетрудно убедиться, что первый — короче. Второй содержит те же мысли, но богаче примерами и доказательствами истины, которую утверждает Бирон. Отсюда мы можем сделать вывод: в текст второго кварто монолог Бирона попал в обоих вариантах — из первого издания и в том полном виде, в каком он был в авторской рукописи.

Такого же рода повтор есть и в финале пьесы.

После того, как король и его придворные признали неудачу своей попытки, каждый из них просит прощения у девушки, в которую он влюбился.

Бирон.

А мне что скажет милая моя?

Розалина.

Как и король, должны вы искупить
Грех клятвопреступленья и обмана.
И если вам нужна моя любовь,
Вы будете в больнице за больными
Ухаживать весь год.

(V, 2, 827—831).

А вот тот же диалог в более распространенной форме:

Бирон.

О чем ты так задумалась? Взгляни
В мои глаза, как в окна сердца, чтобы
В них прочитать смиренную готовность
Любой ценой снискать твою любовь.

Розалина.

Бирон, еще до нашего знакомства
О вас мне слышать много приходилось.
Молва везде твердит, что вы — насмешник,
Обидных прозвищ и сравнений мастер,
Всегда готовый высмеять любого,
Кто попадется вам на язычок.
Чтоб выполоть ваш плодовитый ум
И тем завоевать мою любовь,
Которой вам без этого не видеть,
Благоволите провести весь год
В больнице меж страдальцами немыми,
Даря беседой лишь калек брюзгливых
И тратя остроумье лишь на то,
Чтобы больных заставить улыбнуться.

(V, 12, 847—864).

Нам остается только выяснить: как могли возникнуть эти повторы во втором кварто, воспроизведенные в фолио и свято повторяемые во всех переводах? На это текстологи дают разные ответы.

Дж. Довер Уилсон считает, что после «плохого» кварто текст исправлялся, была сделана пометка не печатать первый вариант, но наборщик не обратил на это внимания. По мнению Э.К. Чемберса повтор возник еще в рукописи Шекспира, который сначала написал один вариант монолога Бирона, потом решил его несколько изменить; однако в рукописи остались оба листа и их напечатали подряд. Мне представляется более вероятным предположение Уилсона.

Минуя ряд других особенностей текста кварто (например, путаницу в отношениях четырех пар кавалеров и дам) обратимся к последним строкам этого издания. После конца пьесы крупным шрифтом напечатано: «Слова Меркурия режут ухо после песен Аполлона». В фолио они приписаны Армадо. В кварто они напечатаны отдельно.

Э.К. Чемберс предполагает, что за этим должен был следовать эпилог или вступительная речь к пьесе — «маске», завершавшей все представление. У.У. Грег согласен, но с такой поправкой: если и было дальнейшее действие, то оно предназначалось для представления при дворе. В фолио после того, как Армадо произносит эти слова, он заключает: «А теперь разойдемся по домам». Следовательно, на спектаклях в общедоступном театре после этой речи никакого дополнительного представления не было.