Книга третья

I

Какие черты необходимы для будущих стражей?

Они должны:

Я хочу сказать, что здесь намечаются две исключительно важные для понимания «Государства» Платона темы: дружбы и рабства.

Пункт пятый, при всей его обоснованности, вызывает у меня сомнения. Скажу какие. Человек «с острым зрением» — это всегда чувствительный и возбудимый человек, ибо в минуты одержимости, страсти, испуга мысль работает интенсивнее, напряженнее, чем при спокойном, диалектическом рассуждении. После обнаруживается, что в своем смятении она посетила такие потайные углы действительности, о которых человек и не подозревал бы, не доведись ему пережить эти потрясения. Другой вопрос, что не всякое глубинное переживание, потрясение приводит человека (точнее, приводит не всякого человека) к последующему рациональному осмыслению происшедшего. Ведь есть замечательный пример у Боэция относительно того, что «Фортуна <...> враждебная — обычно тянет крюком оступившихся к истинным благам»¹. Не вполне можно согласиться с Сократом и относительно смеха. (Трудно допустить, что Платон никогда не видел людей, которые просто не умели бы смеяться. Такие люди — истинные рабы какой-либо человеконенавистнической идеологии, собственного цинизма или отягченной совести.)

Для философа в смехе действительно таится некоторая опасность. Но связана она, на мой взгляд, отнюдь не с «будоражащим» влиянием его на организацию человека. В определенном смысле смех для философа представляет опасность того же рода, что и филология. Он способен удержать исследовательскую мысль на описательном уровне. Юмористическое описание событий не менее серьезно — но это другой уровень постижения действительности, другой подход, часто не совместимый с философским. Посмеялись над явлением — и словно разрешили проблему, разделались с ней.

II

А что думал Платон о поэтах?

Третья книга «Государства» не дает нам достаточных оснований, чтобы судить об этом. Пока что мы узнаем, что:

1) поэты большей частью превратно судят о людях;

2) поэты подражают, когда говорят от имени других людей.

Тут мы сталкиваемся с проблемой, выходящей далеко за рамки оценки Платоном поэзии (главным образом трагедийного и комического жанра, где задействованы различные персонажи), да и мусического искусства в целом.

Может ли один человек понять/воспроизвести психологию другого?

Сократ считает, что человек способен понять в других людях лишь те стороны, которые находят нечто родственное в его собственной душе. Поэт еще способен написать роль человека худшего, чем он сам, но ни при каких обстоятельствах — не того, кто превосходит его самого в отношении добродетели. Поэтому Сократ и отвергает как безнравственные комедию и трагедию — те формы поэтического искусства, где автору приходится подражать возможно большему числу персонажей: ведь, на взгляд Платона, человеку стыдно отречься от самого себя и принять облик человека худшего, чем он сам. Иначе говоря, изобразить человека лучшего, чем мы сами, мы не можем в принципе, поскольку нам неведомы его мотивы; худших — можем, но само наше желание это сделать будет свидетельством того, что в нас отсутствует какая-то нравственная основа.

Писателю остается одно: быть адекватным самому себе, то есть говорить от собственного лица. Как расценивает Платон «авторский текст» поэта — дифирамбы — нам пока неизвестно.

Что такое подражание поэта разным людям, на каком уровне подражания действительности оно имеет место — нам тоже пока неясно.

Очевидно другое: на чем бы ни основывалось подражание поэта людям дурным или, по крайней мере, худшим, чем он, оно нанесет непоправимый урон воспитанию юношей. Ибо зло — единое и великое — складывается в душе человека из повседневного, мелочного, незаметного и неосознанного восприятия им образцов порока. Выходит, что ничему другому авторы комедий и трагедий способствовать не могут.

Итак, оставив пока в стороне составителей дифирамбов, скажем, что обучать мусическому искусству должны совсем другие мастера, нежели поэты, а именно те, кто способен проследить природу красоты и благообразия, ибо только их произведения — в силу обратной аналогии с литературным изображением порока — мало-помалу приблизят юношей к добродетели — в виде их приближения к прекрасному слову и подведения и дружбе.

И снова мелькают два понятия, которые еще долго будут казаться случайно введенными в текст «Государства» — «прекрасное слово» и «дружба». Слово — для развития способности словесного убеждения, альтернативой которому является лишь насилие, а также ряд вещей, фиксирующих важнейшие для понимания текста темы — в данной главе в качестве объектов, которым нельзя подражать. Таковы: женщина, рабы, дурные и испорченные люди, ремесленники и др. Пока мы только зафиксируем эти понятия.

III

Итак, поэты чаще всего превратно судят о людях. Среди причин этого — их неспособность разглядеть природу прекрасного и добродетельного самих по себе, а также невозможность для одного человека «подражать» сразу многим вещам, постигать различные человеческие характеры. Если для автора еще как-то возможно воспроизвести характер более низменный, чем его собственный, то представить себе более благородную душу он просто не будет способен.

Но есть такая профессия — и немаловажная в любом государстве — судить других людей. Так в чьих руках оказываются наши с вами судьбы?

Поэт подражает тому или иному человеку, создавая свои персонажи. Термин «подражает» нам не до конца ясен. С судьями понятнее. Судья оценивает поступки других, исходя из своего собственного опыта. Ясно, что судья должен быть человеком добродетельным — иначе он не сможет распознавать людей благородных. Но судья должен быть при этом старым человеком — не только потому, что ему требуется большой опыт общения с различными людьми, но и в связи с тем, что в его задачи входит выявлять и наказывать порок; он должен, соответственно, иметь опыт соприкосновения с последним. А этого нельзя допускать в молодые годы — поскольку соприкосновение со злом скорее всего его сломает; и только очень зрелый, твердый в своих воззрениях человек переработает осуществленную над ним несправедливость в «теоретическое знание».

IV

Пассаж о врачах: они ведь в чем-то сродни судьям, только врачуют они не душу, а тело.

Это одно из мест в «Государстве», которое дало нашим современникам основание обвинять Платона в фашизме: он против лечения хронически больных людей, особенно если своей невоздержанностью они усугубляют болезнь, бесполезное для общества состояние. Более того, у Сократа есть высказывания и в пользу умерщвления людей с неисцелимо порочной душой (смертной казни, иначе говоря?), и в пользу того, чтобы людей физически неполноценных не лечить вообще. Хотя контекст и условия действия той или иной установки Сократ — думаю, намеренно — не уточняет.

Не осуждать подобные мысли трудно. Но справедливости ради надо сказать, что любая эпоха (отнюдь не всегда именуемая фашистской) периодически отказывается кого-то исцелять, а кого-то умерщвляет. Обоснования меняются, прогресса в таких вещах достигнуто мало.

И опять-таки у Платона, как всегда, важнее не решение (к тому же — сократовское, да еще и размытое), а сама постановка проблемы. Кто проводит большую часть жизни в невоздержанности, а затем в лечении ее последствий, равно как и постоянно судясь с кем-нибудь? Полезны эти люди для общества? А полезны ли они для себя, остается ли у них время для приобретения знаний, для размышления?

Проблема-то остается, как бы мы ни относились к сократовским рецептам ее лечения: богатство, с одной стороны, и общественная и личная польза — с другой. Богатому человеку не надо работать. Отсюда и бесполезное времяпрепровождение.

Последователен ли Сократ? Нет.

Так, он взывает к примеру плотника, у которого нет времени постоянно лечиться или таскаться по судам; но если рассудить трезво, у него нет досуга и на приобретение знаний или размышления. Более того, Сократ исключил ремесленников из числа объектов для подражания, однако ссылается на пример ремесленника, когда заходит речь о лечении, с точки зрения общественной пользы либо вреда.

V

Бесспорно, Сократ ставит мусическое искусство выше гимнастического — хотя бы тем, что указывает на зависимость телесного здоровья от душевного (а не наоборот). Тем не менее гимнастические занятия тоже необходимы — для воспитания в человеке мужества.

Кроме того, на оба эти искусства можно взглянуть и с точки зрения их влияния на то, что мы назвали бы сегодня темпераментом человека.

В отличие от современных психиатров Сократ понимает, что душе человека наряду с кротким началом (способствующим занятиям философией) необходимо и наличие яростного начала. И задача воспитателя, врача и прочих не в том, чтобы подавлять второе, а в том, чтобы воспитывать гармоничную личность, в которой пульсируют оба начала, сочетая созерцательность с мужеством, делая человека способным бороться за справедливость. (Современные врачи, прописывая транквилизаторы налево и направо, не видят, как нарушается способность человека реагировать, действовать, утверждать человеческое достоинство. Непричастные к философии, они не знают, что яростное начало в человеке уравновешивается философским рассуждением, а не отупляющими медикаментами.)

Так кто же, согласно Сократу, должен начальствовать, и кто — быть под началом?

VI

Люди старшие, лучшие; те, чей личный интерес совпадает с государственной пользой.

Последнее, намой взгляд, несколько сомнительно, ибо интересы частного лица и государства могут разойтись. Важно другое, отмеченное Сократом: их твердость в мнении, что действовать надлежит наилучшим для государства образом.

Твердость во мнении возможна лишь в цельном человеке, в том, кого ни страх, ни страдания, ни удовольствия не заставят изменить своему убеждению. Разумеется, люди могут и должны отказываться от каких-то своих представлений, но только в одном случае: если, подумав, они убеждаются в их ложности.

Интересно, что подобный отказ от предшествующих представлений Сократ называет осуществленным человеком по своей воле; всякое же отречение от истинного мнения Сократ считает чем-то страдательным, зовет такого человека «обокраденным» или «обольщенным», будучи убежден в том, что ни один из нас не откажется от истинного мнения по своей воле.

Но здесь есть некоторые противоречия. Во-первых, как мы увидим далее, Сократ будет настаивать на том, что никто из людей не пожелает обманываться относительно того, что является для него самым важным (а не относительно любого истинного представления вообще). Во-вторых, представление Сократа о воле человека, стремящегося к истинному мнению, разумеется, не соответствует как последующему христианскому представлению, так и тому, что нам сегодня представляется реальным положением дел. Человек может (и часто желает) оставаться в плену ложного мнения, поскольку на последнем, быть может, подвешена вся его жизнь; или, другой случай, ему хочется немного отдохнуть, как бы пассивно пройти участок жизни, положившись ради душевного покоя на мнение ближнего или ближних. Но в целом сократовское представление о сознательности (доброй воле) человека в удержании истинных представлений и отказе от ложных соответствует обиходному словоупотреблению «волевой человек», «сильный человек» — тот, кто значительно реже, чем остальные, отказывается от своих мнений под воздействием страха, завороженный удовольствиями, с течением времени или под грузом забот.

VII

Все революционеры объясняли результаты своей деятельности тем, что «человеческий материал» изменяется недостаточно быстро. Все уповали на то, что «вымрет» поколение, сформировавшееся при прежнем государственном режиме, и вырастет другое, не знающее иных условий, кроме современных... Во всяком случае, можно утверждать, что проблема обновления духа граждан в связи с построением нового государства вставала, по всей вероятности, и до Платона, и реформаторы любого толка всегда ощущали ее сложность. Сократ предлагает весьма радикальное ее решение, пытаясь внушить гражданам, что всё, что они пережили, представлялось им во сне как пережитое. Чудовищно, но иногда люди, отягощенные прошлым, попросту истреблялись.

Мифом о земле как всеобщей прародительнице Сократ надеется убить, по крайней мере, трех зайцев:

как уже говорилось, избавить население от груза старых представлений;
внушить, что интересы государства должны быть превыше всего для граждан (ведь люди в принципе могут рассматривать в качестве единицы общности какие-то другие образования; хотя история показала, что последние побеждают, только оказавшись на вооружении того или иного государства);
заложить основы функционального государства: снять проблему изначального равенства (правового) и неравенства (способностей и т.д.), иначе говоря, возможностей функционирования различных его членов.

Успешны рецепты Сократа или нет, но в одном он прав безусловно: слух (миф в данном случае) должен распространяться быстро и как можно шире.

И тут выходит, что не философы, а стражи сыграют наиболее полезную роль в распространении молвы: ведь стражи и есть те «порядочные люди, [которые] кажутся в их молодые годы простоватыми и легко поддаются обману со стороны людей несправедливых...» [409b] Конечно, к последним нельзя отнести философов. Но ради общественного блага последние могут, по мнению Сократа, взять на себя грех распустить неподтвержденную молву...

Примечания

1. Боэций. «Утешение философией» и другие трактаты. — М.: Наука, 1990. С. 222.