Разделы
Счетчики
Глава 10. «Кориолан»
Одним из самых известных историков древности был Плутарх — грек, родившийся в Херонее (городе, расположенном примерно в 60 милях (100 км) к северо-западу от Афин) в 46 г. н. э. В то время воинская слава Греции давно ушла в прошлое, она входила в состав Римской империи, тогда достигшей пика своего могущества.
Стремясь напомнить римлянам (да и грекам) о том, какой когда-то была Греция, Плутарх около 100 г. н. э. написал серию коротких парных биографий, одного грека и одного римлянина, сравнивая и противопоставляя их. Так, Тезея, легендарного объединителя полуострова Аттика под властью Афин, Плутарх сравнивал с Ромулом, легендарным основателем Рима. По этой причине сочинение Плутарха обычно называют «Сравнительными жизнеописаниями». Его стиль так изящен, что основанные на слухах рассказы о великих исторических личностях сохраняют популярность и в наше время.
Впервые на английский язык (с французского) Плутарха перевел сэр Томас Норт в 1579 г., причем сделал это так удачно, что книга стала одним из прозаических бестселлеров Елизаветинской эпохи. Шекспир читал этот перевод и использовал его как источник как минимум для трех своих пьес. В ряде случаев драматург вставлял в них куски из Плутарха, почти не меняя слов; они полностью соответствовали ритмике белого стиха.
Шекспир написал «Кориолана» около 1608 г.; это была последняя из его «плутарховских» пьес. Однако речь в ней идет о наиболее раннем периоде истории Рима, поэтому я ставлю ее первой.
Действие начинается в 494 г. до н. э. (согласно легенде), всего через пятнадцать лет после надругательства над Лукрецией, изгнания Тарквиния и основания Римской республики (см. в гл. 9: «А Брут из раны нож извлек...»). Следовательно, реальность событий, описанных в пьесе, с точки зрения истории весьма сомнительна, потому что они происходили за век до уничтожения римских летописей вторгшимися галлами (см. в гл. 9: «На взор невинный Лукреции...»).
Тем не менее с помощью Плутарха Шекспир создает законченный и интересный рассказ, хотя, возможно, слишком романтичный, чтобы быть абсолютно правдивым.
«...Умереть, чем терпеть голод?»
Действие «Кориолана» начинается на улицах Рима. На сцене толпятся горожане, вооруженные чем попало. Что-то произошло, и люди возбуждены. Предводитель, названный в пьесе Первым горожанином, обращается к ним:
Решились вы скорее умереть, чем терпеть голод?Акт I, сцена 1, строки 4—5 (перевод под редакцией А. Смирнова)
Всего пятнадцать лет назад царя Тарквиния изгнали из города и упразднили институт монархии. Была основана Римская республика, существовавшая минимум пять веков. Власть перешла в руки аристократии (патрициев), однако при этом существовала сложная система сдерживания и сохранения равновесия, не позволявшая ни одному аристократу получить такую власть, чтобы объявить себя царем и повторить цикл «тирания — мятеж».
Однако это не значит, что Рим представлял собой тихую заводь. Патриции, получив власть, стремились удержать ее любой ценой. В их руках сосредоточились все права, как политические, так и экономические, простому народу (плебеям) не оставалось практически ничего.
В то время плебеями были крестьяне, которые по велению долга бросали свои поля и шли воевать ради блага города. В первые годы после основания республики этот долг они исполняли часто, потому что изгнанный царь пытался вернуть корону, призывав на помощь соседние племена, выступавшие его союзниками. Риму приходилось сражаться за свое существование.
Однако, возвращаясь домой после войны, солдаты-плебеи обнаруживали, что их хозяйство пришло в упадок, а имущество разграблено; естественно, для того, чтобы начать все заново, требовались средства. Город не считал себя материально ответственным перед крестьянами, и плебеи могли получить заем у патрициев на очень жестких условиях: если заем не возвращали, крестьянина и его семью могли продать в рабство.
Хуже того; когда запасы продовольствия кончались, ничто не мешало патрициям (у которых хватало средств) скупать продукты питания, а затем с выгодой перепродавать их плебеям, обогащаясь за счет общего несчастья.
Естественно, глупо было бы ожидать, что плебеи смирятся с таким порядком. После основания республики их положение ухудшилось, и они считали несправедливым рисковать жизнью ради патрициев, не получая ничего взамен.
«Кай Марций...»
Возбужденные горожане — это мятежные плебеи, и Первый горожанин напоминает, кто виноват в несчастьях. Он восклицает:
- А известно ли вам, что Кай Марций — главный враг народа?
Акт I, сцена 1, строки 7—8
Кай (Гай) Марций — настоящее имя главного героя пьесы. Прозвище Кориолан он получил при обстоятельствах, которые будут описаны позже.
Кай Марций родился в старинной патрицианской семье. Согласно Плутарху (этот эпизод далее цитируется в пьесе), он был потомком Анка Марция, четвертого царя Рима. Но это вовсе не значит, что Кай Марций, как потомок царя, был монархистом.
Семь римских царей можно разделить на две группы; Анк Марций принадлежал к старшей. Став царем, он создал совет, состоявший из ста старейшин, которые представляли кланы, составлявшие городское население. Эта группа называлась сенатом (от латинского слова, означавшего «старейшины»). Членов же сената (сенаторов) назвали патрициями (от латинского слова pater — «отец»), потому что теоретически они были отцами народа. Затем так стали называть и древние роды, из которых пополнялись ряды сенаторов.
По традиции Анк Марций приводил в Рим, нуждавшийся в рабочей силе, членов соседних завоеванных племен. Однако эти люди не имели политических прав старых римлян. Их потомки впоследствии и стали плебеями.
Однако преемниками Анка Марция стали не его сыновья, а Тарквиний Приск (Тарквиний Старший), этруск с севера. (В то время этруски, жившие к северу от Рима, были наиболее влиятельным из народов, населявших Италию, и воцарение Тарквиния, скорее всего, было знаком подчинения Рима этрускам; римские легенды из гордости смягчают эту ситуацию.)
При Тарквиний Приске благосостояние города улучшилось, но усиление власти царя ущемляло права патрициев. В конце концов он был убит сторонниками старых царей, однако трон унаследовал сын Тарквиния. Это был тот самый Тарквиний Гордый, которого изгнали из Рима после событий, описанных в «Лукреции».
Следовательно, Кай Марций по семейной традиции должен был выступать против взглядов Тарквиния на монархию. Он был настроен пропатрициански и выступал против плебеев.
«Пес для народа»
Когда Второй горожанин, менее фанатичный вождь толпы плебеев, выражает сомнение в том, что начинать следует именно с Марция, Первый горожанин решительно заявляет:
Да, с него первого: он истинный пес для народа.Акт I, сцена 1, строки 28—29
Это главная черта характера Марция. Он — «пес» для своих врагов. Он рычит и кусается. Плутарх говорит о нем: «Мощь и упорство его души... с другой стороны, делали его характер тяжелым и неуживчивым, ибо гнев Марция не знал удержу, а честолюбие не отступало ни перед чем»1.
В этом заключается его трагедия, трагедия личности. Высокие личные качества позволили бы ему добиться очень многого, но он сам все портил своим «непреклонным, неуступчивым нравом и олигархическими замашками».
Видимо, именно этот конфликт и заинтересовал Шекспира и заставил его написать пьесу. В «Антонии и Клеопатре», написанной примерно годом раньше, Шекспир показывает ущербного героя, пожертвовавшего славой и необузданным честолюбием ради сексуальной страсти. В «Кориолане» картина обратная: для героя существует только воинская доблесть, и он преодолевает все препятствия на своем пути (за одним исключением).
У Антония множество слабостей, а у Кориолана — бездна достоинств, однако мы расстаемся с Антонием, успев полюбить его, а с Кориоланом — равнодушно и не испытывая сочувствия. Конечно, Шекспир — слишком хороший драматург, чтобы подобный результат получился случайно. Может быть, «Кориолан» — это бесстрастная сатира на воинскую доблесть, свидетельствующая об отвращении Шекспира к войне, что отражено даже в такой официальной апологии короля-героя, как пьеса «Генрих V»?
«В угоду матери...»
Когда Второй горожанин заступается за Марция и говорит, что тот преданно служил своей родине, Первый признает это, но замечает, что дело не в Риме. Он говорит:
- И хотя добродушные простаки готовы признать, что это для родины, а на самом деле он делал в угоду матери...
Акт I, сцена 1, строки 37—39
В этом слабость Марция. Он любит свою мать. Впрочем, такая слабость — скорее достоинство. Что плохого в любви человека к своей матери? Конечно, в сегодняшних Соединенных Штатах, где официально празднуют День матери и царит полуофициальный матриархат, любовь к матери не считают слабостью.
Но по ходу пьесы становится все яснее, что любовь Кориолана к матери выходит за рамки разумного. Это наиболее явное у Шекспира проявление эдипова комплекса, куда более явное, чем весьма сомнительное в «Гамлете».
Согласно легенде, отец Марция умер в молодости и мальчика воспитывала мать. В результате они стали очень близки друг другу. Как пишет Плутарх, «другие были отважны ради славы, он искал славы, чтобы порадовать мать. Когда мать слышала, как его хвалят, видела, как его увенчивают венком, плакала от счастья в его объятиях, — в эти минуты он чувствовал, что достиг вершины почета и блаженства».
Как можно догадаться, к самому Риму Марций теплых чувств не испытывал. Плебеи, сталкивавшиеся с грубостью Марция и его крайними политическими взглядами, не чувствовали благодарности к человеку, который служил отечеству только для того, чтоб порадовать свою мать. Пусть его награждает мать, а не народ; похоже, именно на это и намекает Первый горожанин.
Таким образом, Плутарх (а вслед за ним и Шекспир) считает Марция мальчиком, а не мужем. Марций — мальчик, который возмужал только физически. Духовно он остался мальчиком, причем по отношению не только к матери, но и ко всему на свете. Не учитывая этого, трудно понять подлинный смысл пьесы.
«В Капитолий!»
Пока горожане беседуют, шум, доносящийся из-за кулис, показывает, что мятеж разрастается. Первый горожанин нетерпеливо восклицает:
Что же мы даром теряем время? В Капитолий!Акт I, сцена 1, строки 48—49
Постепенно город Рим расположился на семи холмах. Одним из первых был Капитолий. Этот холм с крутыми склонами, очень удобными для обороны. Построенный на нем храм Юпитера в случае необходимости служил цитаделью.
Название холма происходит от латинского слова caput («голова»); согласно легенде, при закладке фундамента храма был найден череп. Поскольку в этом храме происходили заседания сената, Капитолий стал политическим центром города; в этом смысле холм являлся головой (самой важной частью тела) города; возможно, именно так и возникло его название.
Естественно, плебеям хотелось взять Капитолий штурмом и захватить власть над городом.
«Достойнейший Менений Агриппа...»
Но вот на сцене появляется патриций, которого никто не оскорбляет. Это весьма необычный патриций; он разговаривает с плебеями любезно, а потому нравится им (в отличие от Марция). Прибывшего зовут Менений Агриппа, и Второй горожанин сразу узнает его:
- Достойнейший Менений Агриппа — тот, который всегда любит народ.
Акт I, сцена 1, строки 52—53
Даже фанатично настроенный Первый горожанин скрепя сердце подтверждает его слова:
Да, он честный человек; если бы все были такими!Акт I, сцена 1, строки 54—55
Роль Менения Агриппы в истории (даже в истории о легендарных временах до 390 г. до н. э., описанной Ливием и Плутархом) ограничивается одним-единственным инцидентом, о котором пойдет речь далее. Ни раньше, ни позже его имя не всплывает. Все остальное, связанное с этим человеком, придумано Шекспиром.
То, что рассказывают о нем Ливий и Плутарх, куда более серьезно, чем какие-то уличные волнения. Плебеи решили уйти из города. Если Рим только берет и ничего не дает взамен, он им не родина. Они поднялись на соседний холм и начали строить для себя другой город.
Для патрициев, которым требовались крестьяне и солдаты, это была страшная угроза. Кроме того, Рим не мог позволить заложить рядом другой город, который стал бы его смертельным врагом. Плебеев нужно было вернуть; в этом вопросе сенат проявил непривычную для себя мягкость и решил действовать убеждением. К плебеям послали Менения Агриппу, пользовавшегося репутацией человека добродушного и во враждебности к плебсу не замеченного.
«Рассказ отличный...»
Менений убеждает горожан успокоиться и объясняет: где продуктов не хватает не по вине патрициев, это просчет богов. Первый горожанин язвительно отвечает, что патриции захватили рынок и теперь дерут с бедняков по семь шкур. Мы склонны больше верить Первому горожанину, говорящему прозой, чем Менению, изъясняющемуся гладким пятистопным ямбом, — тем более что Менений внезапно меняет тему. Он говорит:
Но я вам предложу
Рассказ отличный — может, вам знакомый...Акт I, сцена 1, строки 90—91
Он рассказывает плебеям притчу об органах тела, взбунтовавшихся против желудка. Органы жалуются, что выполняют всю работу, а еда достается брюху. Желудок отвечает, что его задача — переваривать пищу и передавать питательные вещества всему организму. Без желудка остальные органы ослабнут и погибнут. Таким образом, Менений сравнивает патрициев и сенат с желудком. Патриции, неукоснительно заботящиеся о народе, распределяют блага так, чтобы хватило на всех.
Притча звучит неплохо, но едва ли она могла убедить тогдашних плебеев, которые жаловались именно на то, что патриции плохо распределяют блага, приберегая их для себя.
Плутарх сообщает: «После этого народ примирился... до некоторой степени с сенатом». Вот именно, что «до некоторой». Одних слов было недостаточно. Люди требовали реформы управления и добились ее.
«И мне позволил в ход пустить мой меч...»
Прежде чем перейти к описанию этой реформы, Шекспир выводит на сцену Марция и знакомит нас с характером этого человека. Марций врывается на сцену, на ходу здоровается с Менением и принимается бранить горожан:
Эй, в чем дело? Для чего вы,
Мятежные бездельники, мерзавцы,
Поддавшись духу ваших жалких мнений,
Себе коросту начесали?Акт I, сцена 1, строки 165—167
Менения принимают потому, что он мягко стелет. Неужели Марций считает, что он может чего-то добиться грубостью? Впрочем, это не имеет значения, потому что разговаривать по-другому он просто не умеет, на что иронически указывает Первый гражданин:
Вечно
Для нас ты доброе словцо имеешь.Акт I, сцена 1, строка 167b
Марций продолжает гнуть свое, утверждая, что плебеи недостойны доверия. Он говорит:
Верить, верить вам,
Раз каждый час меняете вы мненья,
Готовые того превознести,
Кто только что вам ненавистен был,
И очернить вчерашнего любимца?Акт I, сцена 1, строки 182—185
Конечно, это обычная жалоба на простой народ; он-де глуп и безответствен. Это утверждение восходит к греческим историкам, которые доказывали, что афинская демократия нередко радикально меняла свое мнение и что афинские политики страдали от непостоянства горожан, в отличие от Спарты, в которой не было и намека на демократию. (Но кто предпочел бы суровую Спарту блестящим Афинам?)
Римские авторы писали о mobile vulgus («непостоянном народе»); через полвека после смерти Шекспира это выражение сократилось до mob («толпа»), которым ныне называют любое опасное и противозаконное сборище людей. Появись оно раньше, Шекспир, несомненно, вставил бы его в какой-нибудь из монологов своих героев.
В елизаветинской Англии знать смотрела на простонародье примерно так же, как римские патриции на плебс. По рождению Шекспир принадлежал к богатой купеческой семье и тоже свысока относился к тем, кого считал плебеями. Более того, он пользовался покровительством аристократов и любил отождествлять себя с ними.
Поэтому, говоря о простых людях, Шекспир не испытывает к ним симпатии. Он постоянно подчеркивает их нечистоплотность и зловонное дыхание. Но нигде он не описывает их так недоброжелательно, как в этой трагедии. Может быть, поэтому в наше время «Кориолан» не относится к числу его самых популярных пьес. Политические взгляды этого персонажа смущают Америку середины XX в.
Может быть, Шекспир был враждебно настроен к плебеям из-за политической ситуации, сложившейся в Англии во время написания пьесы. В то время Англией правил шотландский король Джеймс VI, после восшествия на объединенный престол получивший имя Якова I. Его правление англичанам не нравилось. Снизу начинали доноситься голоса, протестовавшие против стремления Якова к абсолютной монархии и стремления единолично решать религиозные вопросы. Эти голоса раздавались все громче, и в конце концов (через поколение после смерти Шекспира) в Англии произошла революция, в результате которой сыну Якова I отрубили голову.
Если Шекспир старался получить одобрение аристократической части своей публики, от которой зависело его материальное положение, он был просто обязан резко высказаться о простонародье. Это было бы понято соответствующим образом.
Но самое удивительное, что, несмотря на свои аристократические предубеждения, Шекспир все же не создает симпатичный образ Кая Марция. Писательская честность и ненависть к войне заставляют Шекспира изображать реакцию Марция на плебс как недопустимую крайность, так что защитник патрициев не вызывает у нас симпатии с самого начала.
Толпа жалуется на голод, а он отвечает:
Когда б сенат отбросил состраданье
И мне позволил в ход пустить мой меч,
Тогда из тысяч этих всех рабов,
Что рыскают по городу сейчас,
Я навалил бы гору — вышиною
С мое копье.Акт I, сцена 1, строки 198—201
Конечно, нам известны люди, считающие, что лучший ответ на протесты бедняков — это полицейская дубинка, «обезьянник» и пуля. Такие люди мало кому по душе, и Марций — один из них.
«Пять ими всеми избранных трибунов...»
Но Марций вынужден сообщить, что патриции поступили совсем не так, как ему хотелось. Посоветовавшись, они решили, что у плебеев должны быть свои официальные представители. Марций описывает их следующим образом:
Пять ими всеми избранных трибунов:
Сициний Велут, Юний Брут, еще...
Не помню... Черт возьми! Скорей бы чернь
Могла снести по городу все крыши,
Чем одержать победу надо мной.Акт I, сцена 1, строки 216—220
На самом деле плебеев вернула в Рим не притча Менения, а именно введение института народных трибунов. Этот пост мог занять только плебей, избранный плебеями. Их целью была защита интересов плебса и пресечение попыток патрициев принимать законы, направленные против простого народа. Со временем трибуны даже получили право приостанавливать действие не нравившихся им законов. Достаточно было сказать: «Veto!» («Я запрещаю!») Ни одна ветвь власти не могла провести закон, на который было наложено вето.
Республиканские институты развивались медленно и приняли знакомую нам форму только к 367 г. до н. э. Однако позднее некоторые римские историки стремились отнести возникновение республиканских черт к недокументированному периоду, предшествовавшему 390 г. до н. э., с целью придать им святость древности. История появления трибунов в V в. до н. э. достаточно темна; считается, что приведенный Плутархом список первых трибунов (где упомянуты имена только двух из пяти; эти имена использованы и в пьесе) не подтвержден документально.
Является ли Юний Брут наследником Луция Юния Брута, который участвовал в создании республики (см. в гл. 9: «А Брут из раны нож извлек...»)? Если судить по имени, то да; но в таком случае он был бы патрицием, но, как сказано, трибуном мог стать только плебей. Или все дело в подспудной уверенности мифотворцев, что если Юний Брут был одним из двух первых консулов республики, то он обязательно был и одним из первых двух трибунов?
Впрочем, для пьесы это не имеет значения.
«Вольски...»
О внутренних проблемах приходится забыть перед лицом внешнего врага. На сцену поспешно выходит гонец и говорит Марцию:
С известьем я, что вольски поднялись.Акт I, сцена 1, строка 225
На ранней стадии своей истории римляне боролись за контроль над Лациумом, частью центрально-западной Италии, занимающей сотню миль (160 км) побережья к юго-востоку от Рима. Это родина латинского языка.
Племя вольсков занимало юго-восточную часть Лациума. При последних царях Рима они вместе с другими латинскими племенами входили в свободную конфедерацию, возглавляемую Римом, которая, возможно, подчинялась этрускам. После свержения римских царей и ослабления власти этрусков латинские племена начали воевать друг с другом. Вольски боролись с римлянами в течение всего V в. до н. э. и к концу этого века оказались побежденными. Однако при Марции эта дуэль только начиналась.
«Сопровождай Коминия»
К Марцию приходит делегация сенаторов. Марций — их лучший воин, и они нуждаются в его помощи. Марций не питает иллюзий: война будет трудной, потому что во главе вольсков стоит храбрый вождь, Тулл Авфидий. Один сенатор говорит:
Тогда, достойный Марций, в этих битвах
Сопровождай Коминия.Акт I, сцена 1, строки 238—239
Коминий — один из двух тогдашних римских консулов. Консулы осуществляли исполнительную власть вместо прежних царей. Их избирали на год, поскольку римляне считали, что за год консулы не успеют привыкнуть к власти настолько, чтобы пытаться стать царями.
Консулов было два, и решения они принимали только на основе консенсуса. Это казалось вполне разумным; если один попробует стать тираном, то второй помешает ему из ревности.
Главная обязанность консулов заключалась в командовании вооруженными силами Рима во время войны. Коминий, как консул, был обязан командовать, а Марций, не являвшийся консулом, был обязан служить под его началом.
Сенаторы не уверены, что Марций согласится на это; уж больно он мрачен. Коминий торопливо напоминает:
Ты это
Мне раньше обещал.Акт I, сцена 1, строка 239
На это Марцию возразить нечего, и он сразу соглашается. Сенаторы тут же уходят, оставляя на сцене новоиспеченных трибунов Сициния и Брута. Трибуны пришли с сенаторами, но до сих пор не произнесли ни слова. Оставшись наедине, они осуждают Марция за гордость и грубость.
Сициний недоумевает, как Марций мог согласиться служить под началом Коминия, а Брут цинично предполагает, что таким образом Марций хочет снять с себя ответственность за катастрофу:
За промахи в ответе полководец:
Хотя бы совершил он чудеса,
Все ж глупая, вертлявая хула
Начнет галдеть: «Ах, если б нашим делом
Руководил наш Марций!»Акт I, сцена 1, строки 267—271
Однако в пьесе нет указаний на расчетливость и коварство Марция. Брут просто приписывает ему собственные мысли. Куда более вероятно, что Марцию все равно, кто командует и кому достанется слава. Единственное, к чему он стремится, — это участие в сражении и возможность заслужить похвалу матери.
«...Охраной в Кориолах»
Незамедлительный ответ римлян на угрозу со стороны вольсков заставляет последних ускорить подготовку к войне. Тулл Авфидий собирает военный совет, и один из сенаторов говорит ему:
Авфидий благородный, будь вождем
И торопись к отряду своему,
А нас оставь охраной в Кориолах.Акт I, сцена 2, строки 25—27
Этот совет проходит в Кориолах, расположение которых толком неизвестно; что лишний раз доказывает, что история Кориолана, скорее всего, является легендой. Сохранившиеся документы свидетельствуют, что в 493 г. до н. э. (через год после восстания плебеев, хотя Шекспир в интересах динамики действия показывает, что эти события произошли одновременно) Кориолы принадлежали не вольскам, а находились в союзе с теми латинянами, которые подчинялись Риму.
Похоже, что смутные воспоминания о Кориолане навели кого-то на мысль объяснить таким образом его прозвище. Зачем называть Марция Кориоланом, если он не сыграл важной роли при завоевании этого города? Поэтому завоевание пришлось придумать.
Но если Марций не брал штурмом этот город, тогда почему его так прозвали? Ответа на этот вопрос нет. Впрочем, какое это имеет значение, если неизвестно, существовал ли Кориолан вообще?
«Лоб Гектора...»
Наконец мы получаем возможность познакомиться с матерью Кориолана Волумнией и его женой Виргилией. Виргилия — робкая молодая женщина, во всем послушная властной свекрови — идеалу римской матроны. Волумния — дама грозная; невольно начинаешь думать, что в детстве Марций не столько любил ее, сколько побаивался.
Шекспир не скрывает, что Марций завоевал какое-то положение благодаря матери. Свекровь с гордостью рассказывает невестке, что, когда Кай был еще мальчиком, она думала только о его чести (то есть воинской славе). Она говорит:
- Я послала его на тяжкую войну, и он вернулся с дубовым венком на челе.
Акт I, сцена 3, строки 14—16
(Дубовым венком награждали воина, который спас жизнь своему товарищу.)
Виргилия робко напоминает, что Марция могут убить, но Волумния мрачно отвечает:
- ...я легче перенесла бы благородную гибель одиннадцати за отечество, нежели праздную жизнь двенадцатого.
Акт I, сцена 3, строки 25—27
А когда Виргилия несмело спрашивает, что будет, если свекровь увидит на лбу Марция кровь, Волумния, презирающая любое проявление слабости, восклицает:
Глупа ты! Замолчи! Идет мужчине
Скорее кровь, чем позолота славы.
Когда кормила Гектора Гекуба,
То грудь ее не так была прекрасна,
Как сына лоб, когда у греков он
Пятнал мечи.Акт I, сцена 3, строки 42—46
В более поздние века у римлян возникла легенда, что они являются потомками троянского героя Энея, а потому они любили сравнивать себя с троянцами. Гектор был самым славным воином Трои.
«...Золотым мотыльком...»
Кровожадность Волумнии и ее фанатичное преклонение перед воинской славой объясняют, почему воспитанный ею Марций стал таким, каким он представлен в пьесе. Может быть, Шекспир одобряет таких матерей и считает подобное воспитание детей достойным восхищения? Посмотрим, посмотрим!
К женщинам приходит подруга дома Валерия и описывает то, что она увидела, наблюдая за маленьким сыном Марция. Она говорит:
- Я видела, как он бегал за золотым мотыльком: поймает, потом отпустит — и снова за ним; отпустит — и снова поймает. Иль то, что он упал, рассердило его, или что другое, но только он стиснул зубы, так вот, — и разорвал мотылька.
Акт I, сцена 3, строки 63—68
Иными словами, многообещающий ребенок играл с бабочкой в кошки-мышки и кончил тем, что в гневе разорвал ее. Но при чем тут бабочка? Это самое красивое, безвредное и беспомощное создание на свете. Разве можно сочувствовать ребенку, который предумышленно, по-садистски убивает такое существо? Ясно, что это результат воспитания Волумнии.
Можно ли судить по поступку неразумного ребенка о поведении взрослого Марция? Да, можно; во всяком случае, так считает сам Шекспир. Какова реакция Волумнии на рассказ Валерии? Она говорит:
Вспылил по-отцовски.Акт I, сцена 3, строка 70
Следует ясно понять, что Шекспир не восхищается ни взглядами Волумнии, ни результатами ее воспитания.
«...Стать второй Пенелопой»
Валерия предлагает Виргилии пойти с ней погулять по городу, но Виргилия отказывается. Как верная жена, она не должна выходить из дома, пока муж не вернется с войны. Валерия насмешливо говорит:
- Ты хотела бы, я вижу, стать второй Пенелопой. Однако говорят, что пряжа, сотканная ею без Улисса, только развела моль по всей Итаке.
Акт I, сцена 3, строки 86—88
Пенелопа — символ верной жены. Не прошло и двух лет после ее свадьбы с Улиссом, какой уплыл в Трою. После этого Пенелопа двадцать лет хранила ему верность и ждала на острове Итака возвращения мужа. В последние годы его считали мертвым, и многие женихи добивались руки Пенелопы. Она отказывала им под разными предлогами; самым знаменитым было желание закончить покрывало для Лаэрта, старого отца Улисса. Она ткала его каждый день, а ночью распускала сотканное; так продолжалось много лет, пока ее не разоблачили. История Пенелопы и женихов занимает центральное место в поэме Гомера «Одиссея».
«Сам Катон...»
Тем временем римляне под командованием Марция и Тита Ларция (еще одного храброго полководца) осаждают Кориолы. Вольски стойко сопротивляются и отбивают первый штурм. Марций, как обычно осыпая своих воинов проклятиями, бросается в атаку и один врывается в город. Ворота за ним закрываются.
Только что прибывший Тит Ларций слышит эти новости и говорит о Марции как об умершем. Он произносит, обращаясь к нему как к покойнику:
Сам Катон
Такого воина в мечтах не видел;
Не только ты свирепым и ужасным
В ударах был, но потрясал врагов
И грозным видом, голосом своим
Громоподобным.Акт I, сцена 4, строки 57—61
Это практически дословная цитата из Плутарха, называвшего Марция идеальным воином, о котором мечтал Катон. В данном случае речь идет о Марке Порции Катоне, часто называемом Катоном Старшим, или Катоном Цензором (по должности, которую он ревностно выполнял). Этот Катон считался идеалом и хранителем классических римских добродетелей. Он был исключительно честен, исключительно предан долгу, но в то же время холоден, черств, нетерпим, догматичен и невыносимо старомоден. Катон жестоко обращался со своими рабами и не питал нежных чувств ни к жене, ни к детям. Как цензор, он мог оштрафовать римского патриция, если тот целовал жену в присутствии их детей.
В данном случае Плутарх имел право ссылаться на Катона, поскольку его самого отделяли от этого человека три с лишним века. Однако Шекспир допустил небрежность, заставив Ларция дословно повторить эту цитату; в результате произошел забавный анахронизм. Согласно легенде, осада Кориол происходила в 493 г. до н. э., а Катон родился в 243 г. до н. э., то есть ровно на два с половиной века позже (а цензором стал лишь в 184 г. до н. э.).
Кай Марций Кориолан
Но Марций не умер. Если бы эта история не была легендой, в которой все всегда преувеличивается, и в ней была бы крупица правды, Марций наверняка погиб бы. Возможно, легенда о Марции была отчасти навеяна схожим эпизодом из жизни Александра Великого.
В 326 г. до н. э. Александр совершал свой последний поход на территории тогдашней Индии, а ныне — Пакистана. Македонцы осадили город Мултан, находившийся примерно в 175 милях (280 км) к юго-западу от Лахора и расположенный на одном из главных притоков Инда. В горячке боя Александр бросился к стене, взобрался на нее и спрыгнул в город, не проследив, идут ли за ним воины.
Какое-то время он сражался один против многочисленных врагов. Пара воинов сумела пробиться к нему. Когда Александр был тяжело ранен, они защищали его, пока солдаты не ворвались в город. Александр уцелел, но был на волосок от смерти.
Однако Марций справляется с этой ситуацией еще успешнее. Никто к нему не присоединяется, однако он появляется на стене, окровавленный, но не получивший серьезной раны. Только после этого воодушевленные воины бросаются на штурм и захватывают город.
Затем Марций ведет часть войска на соединение с Коминием, и они вместе разбивают вольсков, которыми командует Тулл Авфидий.
Воины восхваляют подвиг Марция, но, когда Тит Ларций пытается выразить свое восхищение, Марций ворчливо отвечает:
Замолчи, прошу!
Хоть мать моя и вправе кровь свою
Во мне превозносить, но я бываю
При похвалах ее лишь огорчен.Акт I, сцена 9, строки 13—15
Звучит скромно, чересчур скромно, не правда ли? Марций — одиночка. Его мир состоит только из него да еще его матери. Он хотел бы завоевать Кориолы в одиночку, в одиночку сражаться с целой армией; воины, которыми командует Марций, вызывают у него только досаду.
Зачем ему их похвалы? Кто они такие, чтобы хвалить его? В словах Марция нет и крупицы скромности; скорее они свидетельствуют о полном презрении к окружающим. Только мать имеет право хвалить его, но даже ее похвалы он переносит с трудом. Более того, он наивно признается в том, что мать (по крайней мере, в том, что касается права на похвалу) для него выше Рима.
Тем не менее остаться без награды ему не позволяют. Консул Коминий присваивает ему почетное звание:
...за все, что сделал Марций
У Кориол, пускай получит он,
При шумных и хвалебных криках войска,
От нас прозвание — Кориолан.Акт I, сцена 9, строки 62—65
У римлян существовал обычай присваивать полководцу, одержавшему решительную победу, прозвище по имени побежденного народа или взятого города. Иногда этот полководец входил в историю исключительно под этим прозвищем.
Наиболее известен случай с Публием Корнелием Сципионом. Сципион победил карфагенского полководца Ганнибала, самого страшного врага Рима в эпоху его наивысшего расцвета и одного из талантливейших полководцев в мировой истории. Битва, в которой Сципион наконец одолел Ганнибала, произошла в 202 г. до н. э. при Заме, городе в Северной Африке. В результате Сципион получил прозвище Африканский.
Прозвище Кориолан составлено по тому же принципу и означает Кориольский. С этого момента все реплики Марция в пьесе озаглавлены Кориолан, а не Марций; да и сама трагедия названа так же.
«...Ликургами...»
Жители Рима ждут вестей с поля боя. Два трибуна, Брут и Сициний, надеются на плохие известия, потому что это ослабит позиции Марция (они еще не знают его нового имени).
На сцене повествует и Менений, старший друг Марция, считающий себя его приемным отцом. Он издевается над трибунами, которые в растерянности не знают, что ответить. В частности, Менений, обиженный тем, что трибуны называют Марция гордецом, говорит:
- Встретив таких двух государственных мужей, как вы, я не назову вас Ликургами...
Акт II, сцена 1, строки 54—56
Менений использует выражение «государственные мужи», поскольку таковыми их не считает. А на случай, если природная тупость позволит трибунам принять его слова как комплимент, он добавляет, что эти люди не чета Ликургу.
По традиции Ликурга считают спартанским вождем IX в. до н. э., разработавшим общественный, экономический и политический строй древней Спарты. Спартанская аристократия установила такой военный режим, которому могли бы позавидовать даже древние римляне. (На самом деле этот режим возник только в VII в. до н. э., и установление его приписывали легендарному Ликургу для пущей важности.)
Именно этот убогий и непритязательный образ жизни, полный лишений, позволил спартанцам одержать множество побед и сделал спартанцев идеалом для тех, кто стремится победить любой ценой, но не имел удовольствия жить в тогдашней Спарте. Кроме военных побед, Спарте нечем было гордиться; в конце концов это сыграло свою роль, и спартанцы перестали побеждать.
Тем не менее имя Ликурга стало синонимом государственного деятеля и законодателя.
Менений становится все более красноречивым и окончательно добивает трибунов следующей фразой:
- А вы еще говорите, что Марций горд; да он, по самому скромному суждению, лучше всех ваших предков, начиная с Девкалиона...
Акт II, сцена 1, строки 92—94
Если верить греческим мифам, Девкалион был единственным человеком, пережившим Великий потоп, поэтому все люди на земле считаются его потомками.
«...Галена...»
Входят три женщины — Волумния, Виргилия и Валерия. Они, получили письма, что Марций одержал победу. Одно из писем адресовано Менению.
Старик настолько обрадован новостью, а особенно адресованным лично ему письмом, что подбрасывает вверх шапку и называет письмо лучшим лекарством. Он говорит:
- Лучшие рецепты Галена по сравнению с этим — сущее шарлатанство или, самое большее, слабительное для лошадей.
Акт II, сцена 1, строки 119—121
Это еще более смешной анахронизм, чем в случае с Катоном. Гален был греческим врачом, работавшим в Риме; его труды в Средние века и даже в начале Нового времени считались последним словом медицинской теории и практики. Одна беда: расцвет его карьеры пришелся на 180 г. н. э., то есть примерно семь веков спустя после жизни и деятельности Менения.
«Отбивались от Тарквиния...»
Менений и Волумния подсчитывают шрамы на теле Марция. Волумния говорит:
- Когда мы отбивались от Тарквиния, он получил семь ран.
Акт II, сцена 1, строки 154—155
После изгнания Тарквиния бывший царь сделал несколько попыток вернуть себе власть — сначала с помощью этрусков, а затем других латинских городов. Все его попытки были отбиты; последняя закончилась битвой у озера Регилл в 496 г. до н. э., всего за два года до начала действия «Кориолана».
«Ручаюсь, скоро консулом он будет»
Прибывает Кориолан, и его новое имя становится известным всему городу. Он преклоняет колено перед матерью и только после ее напоминания обращается к жене. Горожане готовы на него молиться; ясно, что Кориолан может получить любые почести и претендовать на любой пост. Волумния с удовлетворением отмечает:
Недостает мне только одного;
Но, несомненно, Рим исполнит это.Акт II, сцена 1, строки 206—208
Ясно, что речь идет о консульстве; как обычно, Волумния руководит карьерой сына.
Два трибуна, знающие об этом, волнуются. Сициний говорит:
Ручаюсь, скоро консулом он будет.Акт II, сцена 1, строки 227—228
С их точки зрения, это самое худшее. Реакционные взгляды Кориолана хорошо известны. Он скорее перебьет плебеев, чем пойдет с ними на компромисс. Следовательно, если Кориолан станет консулом, ни о каких компромиссах не может быть и речи. Как говорит Брут:
Достигнув власти, нашу должность он
Сведет к тому, что будем почивать.Акт II, сцена 1, строки 228—229
Им остается надеяться только на то, что Кориолан из-за гордости сам разрушит свое будущее.
«В шестнадцать лет...»
Мы быстро переносимся в политический центр города — на Капитолий, где происходят выборы новых консулов; стать одним из них у Кориолана есть все шансы.
Однако ему нужно пройти процедуру голосования, а для этого он должен льстить и угождать избирателям (как и в наше время). В Древнем Риме существовал обычай, согласно которому кандидату в консулы следует скромно одеваться, говорить елейно и показывать шрамы, полученные на войне. При этом он надевал простую белую тогу (наш термин «кандидат» происходит от латинского слова candidatus, означающего «одетый в белое»).
Ритуал начинается с речи Коминия, нынешнего консула; эта речь очень напоминает агитационные выступления современных руководителей выборной кампании того или иного политика. Коминий начинает:
Уже в шестнадцать лет, когда на Рим
Войною шел Тарквиний, он, сразившись,
Всех превзошел.Акт II, сцена 2, строки 88—90
Если первая попытка Тарквиния вернуть власть над Римом относится к 509 г. до н. э. и если Кориолану в то время было шестнадцать лет, то получается, что он родился в 525 г. до н. э.; следовательно, он завоевал Кориолы в возрасте тридцати двух лет. Если же речь идет о других попытках, то Кориолан еще моложе.
«Народ избавить...»
Хвалебная речь Коминия убеждает сенаторов, и Менений говорит, что Кориолану осталось только одно: пообщаться с народом. Это заставляет Кориолана нахмуриться, и трибуны, почуяв запах крови, требуют, чтобы он следовал букве закона.
Кориолан отзывается об этом обычае презрительно:
Играя роль такую, покраснею,
И лучше было бы народ избавить
От выступленья моего такого.Акт II, сцена 2, строки 145—147
Именно этого трибунам и нужно. Результат голосования предрешен: Кориолан недвусмысленно дал понять, что хочет лишить народ его привилегии. Трибуны торопятся сообщить эту весть плебеям.
«Ласковая просьба»
Кориолан надевает скромную одежду и вслух поносит дурацкий обычай, отчего Менения прошибает холодный пот; старик выбивается из сил, пытаясь заставить Кориолана продержаться еще немного.
Но это выше сил Кориолана. Он презрительно спрашивает горожан, идущих на голосование:
Отлично! В какой цене у вас должность консула?Акт II, сцена 3, строки 77—78
На что горожане резонно отвечают: они готовы проголосовать за него, но он должен заслужить их доверие:
Ее цена — ласковая просьба.Акт II, сцена 3, строка 79
Но именно на это Кориолан и не способен: сказывается материнское воспитание.
«Открыто презирая...»
Преодолевая свой нрав, Кориолан пытается выдать самое необходимое из того, что от него ждут, и убедить горожан, что он действительно «просит их ласково». Такое поведение плюс недавняя репутация победителя заставляют людей пообещать проголосовать за него.
Но после подсчета голосов плебеи понимают, что покорность Кориолана — это притворство: например, он не показал людям своих шрамов. (Это похоже на скромность, но может быть истолковано как высокомерие. Кориолан не намерен завоевывать чье бы то ни было одобрение. Оно должно принадлежать ему по праву, причем без всяких сомнений.)
Трибуны возмущены тем, что плебеи позволили одурачить себя. Брут нетерпеливо спрашивает:
Или вам неясно,
Что он просил, открыто презирая,
Когда нуждался в дружбе? Неужели
Его презренье в палочный удар
Для вас не превратится, если он
Получит власть, чтоб вас давить, как хочет?Акт II, сцена 3, строки 205—209
Плебеи, поняв ошибку, решают отозвать свое одобрение, потому что официального голосования еще не было.
(Плутарх говорит, что на самом деле Кориолан свои шрамы показывал и честно заслужил одобрение. Но в день официального голосования он с помпой явился на выборы в сопровождении сенаторов и вел себя так вызывающе, что плебеи отвернулись от него. Однако сцена, описанная Шекспиром, более соответствует его пониманию характера героя.)
«...Внуком в колене женском Нумы»
Плебеи смущены тем, что отозвали свои голоса, и винят в этом трибунов: мол, народ с самого начала был против Кориолана, но трибуны поддержали его кандидатуру.
Это нечестно. Трибуны неизменно возглавляли движение против патрициев (а в данном случае против Кориолана). Могли ли патриции хоть на мгновение поверить, что они выступали за Кориолана? Или Шекспир просто воспользовался возможностью вставить фрагмент из Плутарха для усиления исторического правдоподобия пьесы?
Он заставляет Брута расхваливать Кориолана, как сделали бы трибуны, чтобы убедить плебеев голосовать за него:
От дома славных Марциев, откуда
Произошел Анк Марций, бывший внуком
В колене женском Нумы, что царем был
Великому Гостилию вослед;
Свой род ведут оттуда Квинт и Публий;
Устроили они водопровод,
Снабдив водой хорошей...Акт II, сцена 3, строки 244—248
Это почти дословная цитата из Плутарха.
Упомянутый здесь Нума — это Нума Помпилий, второй царь Рима, согласно легенде занявший престол в 716 г. до н. э., после смерти основателя Рима Ромул а. Он был образцовым правителем: при нем якобы были заложены основы римской религии, а также царили мир и процветание.
Нума царствовал до 673 г. до н. э., затем его сменил Тулл Гостилий, также упомянутый в этой речи и правивший до 641 г. до н. э.
После Гостилия трон унаследовал Анк Марций, который, как указано в отрывке, приходился Нуме внуком по женской линии. Таким образом, Кориолан является потомком сразу двух из семи римских царей.
Однако все это легенды. А упоминание Брутом водопровода — вопиющий анахронизм. Рим снабжался водой из акведуков только в период своего расцвета. Ни один древний и даже средневековый город не имел такой совершенной системы водоснабжения. Честно говоря, водопровод в Риме был намного лучше, чем в Лондоне времен Шекспира. Вполне естественно, что писатели древности и Средневековья восторгались римскими акведуками и считали, что те существовали испокон веку.
Однако Рим времен Кориолана все еще был небольшим городком, диким и нецивилизованным. Воду его жители брали из колодцев и реки Тибр. Первый большой акведук был построен лишь в 312 г. до н. э., почти через два века после Кориолана.
«Цензорин...»
Брут продолжает перечислять предков Кориолана: Цензорин
Великим предком был, народу милый;
Почетно так был прозван потому,
Что цензором он дважды был.Акт II, сцена 3, строки 249—251
Вряд ли этот Цензорин существовал на самом деле. Он возник в результате намерения отнести основание римских обычаев к легендарным временам до разграбления города галлами. В эпоху Кориолана едва ли одному человеку удалось бы дважды стать цензором, ему не хватило бы времени; тем более что должность цензора была введена лишь в 443 г. до н. э., через полвека после событий, описанных в пьесе.
«В Анциум...»
Дожидаясь результатов голосования, Кориолан обсуждает с другими полководцами (Коминием и Титом Ларцием) иностранные дела. Вольски потерпели поражение, но отнюдь не разбиты, и их вождь, великий Тулл Авфидий, еще жив. Тит Ларций видел его во время мирных переговоров. Он говорит:
Он ко мне
Являлся под охраной в стан и вольскам
Проклятья изрыгал за то, что сдали
Так подло город. В Анциум затем
Он удалился.Акт III, сцена 1, строки 9—11
Анциум — латинский город на берегу моря, в 33 милях (53 км) к югу от Рима. (Это свидетельствует, что в те времена Рим был всего-навсего большой деревней, если его главные враги, даже потерпев поражение, находились от города в каких-нибудь 30 милях.)
Анциум действительно был твердыней вольсков, как и указано в пьесе, однако он подчинился Риму только в 341 г. до н. э., через полтора века после Кориолана. В дни величия Рима он был фешенебельным морским курортом для богатых римлян. В Анциуме родился Нерон и построил там великолепную виллу.
Ныне это итальянский город Анцио; название его приобрело печальную известность в годы Второй мировой войны. 22 января 1944 г. именно здесь высадились союзники, создав плацдарм для наступления. Была надежда, что удерживавшие его части вскоре соединятся с другими армиями, продвигавшимися по полуострову на север, но сопротивление немцев оказалось слишком упорным. Кровопролитные бои продолжались четыре месяца, и связь с главными силами союзников защитникам плацдарма удалось установить только 25 мая 1944 г.
«Слышали Тритона...»
Кориолан и его друзья идут к сенату, но их останавливают трибуны и сообщают ошеломляющую новость: плебеи передумали и лишили Кориолана консульства. Трибуны не пытаются смягчить удар и говорят об этом высокомерно, надеясь рассердить Кориолана и еще больше навредить ему.
Так и выходит. Кориолан не пытается уговорить трибунов; наоборот, высказывает все, что о них думает.
В ответ Сициний приказывает Кориолану не приближаться к Капитолию. Кориолан повторяет слова Сициния, высказывая классическое презрение патриция к плебею:
Сказал он «будет!» Слышали Тритона
Рыбешки мелкой? Властно он сказал
Нам слово «будет».Акт III, сцена 1, строки 88—90
Тритон — сын бога моря Нептуна (Посейдона), изображавшийся с торсом мужчины и рыбьей нижней половиной тела. Обычно он трубил в большую морскую раковину; по этому сигналу начинался шторм либо устанавливался штиль. Иными словами, он управлял волнами. Насмешка состоит в том, что трибун управляет толпой ничтожеств, а потому считает себя повелителем. Он — Тритон, но правит лишь мелюзгой.
«Гидре дали...»
Затем Кориолан принимается ругать патрициев, обвиняя их в том, что они предоставили плебеям права вместо того, чтобы применить силу. Он говорит:
Сенат почтенный, но недальновидный!
Затем ли вы народной гидре дали
Трубу и голос в этих болтунах...Акт III, сцена I, строки 92—93
Гидра — чудовище, убитое Геркулесом при выполнении второго подвига. Ее изображали в виде огромной морской твари с телом собаки и восемью или девятью головами, одна из которых была бессмертной. (Возможно, авторов мифа вдохновило зрелище осьминога с восемью щупальцами.)
Позднее мифотворцы снабдили Гидру пятьюдесятью головами, сотней и даже десятью тысячами. Более того, на месте каждой срубленной головы тут же вырастали две новые. Кроме того, чудовище было настолько ядовитым, что убивало одним только запахом, и т. д.
Но Геркулес с ней справился. Когда он отрубал очередную голову, его помощник прижигал обрубок шеи, не давая расти новым головам. Бессмертную голову он придавил огромным камнем, после чего гидра издохла.
С тех пор словом «гидра» называют что-то многоголовое и то, что способно возродиться после уничтожения. Это любая социальная проблема, которую не удается решить, невзирая на все усилия (впрочем, кажется, в наше время таковы все социальные проблемы).
Кроме того, так можно назвать неорганизованную толпу; Кориолан пользуется данной метафорой именно в этом смысле. Выборы консула были доверены многоголовой толпе.
«Эдилы...»
Кориолан увлекается и входит в раж, несмотря на все попытки Менения и других здравомыслящих патрициев остановить его. Наконец он угрожает силой отобрать у плебса политические права.
Ничего другого трибунам и не требовалось. Кориолан не только потерял последний шанс стать консулом; он совершил государственную измену, призывая силой свергнуть государственный строй. Брут кричит:
Эдилы, эй! Арестовать его!Акт III, сцена 1, строки 171—172
Эдилы — официальные представители плебеев; эта должность была введена одновременно с должностью трибунов. У эдилов было множество обязанностей. Они отвечали за порядок на улицах, раздачу зерна и проведение общественных праздников. Здесь они выступают в роли защитников трибунов, имеющих право арестовывать тех, кто угрожает их безопасности.
«К скале Тарпейской...»
Однако подчиняться Кориолан не намерен, да и патриции против его ареста. Эдилы бессильны, но на помощь к трибунам со всех сторон бегут плебеи. Вспыхивает мятеж, и все попытки Менения успокоить людей ни к чему не приводят.
Трибун Сициний пользуется моментом и призывает казнить Кориолана без суда и следствия. Он кричит:
Поэтому хватайте и тащите
Его к скале Тарпейской, чтоб оттуда
Его низвергнуть!Акт III, сцена 1, строки 211—213
Тарпейская скала — это утес на Капитолийском холме (см. в гл. 10: «В Капитолий!»). Ее название объясняет позднейшая легенда.
В первые десятилетия своего существования Рим, которым тогда правил его основатель и первый царь Ромул, воевал с соседним племенем сабинян. Сабиняне осадили Капитолийский холм и решили взять его с помощью Тарпеи, дочери полководца, которому была поручена оборона.
Сабиняне сумели убедить Тарпею открыть им ворота, пообещав отдать ей то, что они носят на левой руке. (Девушка была уверена, что речь идет о золотых браслетах.) Ночью она тайно открыла ворота, и первые вошедшие в них сабиняне забросали ее щитами, которые они тоже носили на левой руке. Как большинство людей, они пользовались услугами предателей, но не любили последних. Условия сделки были соблюдены.
По имени первой преступницы, казненной на Капитолии, получило название это место; впоследствии Тарпейскую скалу действительно сделали местом казни. (История совершенно неправдоподобная и явно придуманная с целью объяснить географическое название. Во всяком случае, никаких документальных доказательств этого нет.)
«...Нептуну за трезубец...»
Кориолан, не желающий покорно идти на казнь, вынимает меч. Мятеж разрастается. Когда плебеев удается на время оттеснить, Менений и другие патриции с трудом уговаривают Кориолана уйти: в его присутствии не удается восстановить мир, ибо его язвительность только подливает масла в огонь.
Когда Кориолан уходит, Менений говорит:
Он слишком чист и прям душой для мира:
Что думает, то он и говорит.
Не стал бы льстить Нептуну за трезубец,
Юпитеру — за силу грома. В нем
Что совесть выкует, то речью льется...Акт III, сцена 1, строки 254—256
Гром (точнее, «громовые стрелы», или молнии) — главное оружие Юпитера. Трезубец Нептуна — трехконечное копье, которым он (как Тритон раковиной) либо успокаивает волны, либо вызывает шторм. То и другое — атрибуты данных богов; если Кориолан не станет просить богов даже ради обладания громом и трезубцем, то ради консульства он и пальцем не шевельнет.
Неужели Менений действительно верит, что это — признак доблести или глупости? Мы получаем ответ через несколько строк, когда Менений не выдерживает:
Ах, черт возьми! Не мог поговорить
Повежливее с ними!Акт III, сцена 1, строки 261—262
Когда возвращаются плебеи, Менению удается отговорить их от намерения немедленно казнить Кориолана. Его будут судить.
«Мне странно только: меня сейчас не одобряет мать...»
Кориолан возвращается домой. Он считает, что поступил правильно, и ни в чем не раскаивается. Если бы ситуация повторилась, он поступил бы так же, несмотря на риск. Заботит его только одно: недовольство матери. Он удивляется:
Мне странно только:
Меня сейчас не одобряет мать,
Которая всегда их [плебеев. — Е.К.] называла
Рабами шерстяными...Акт III, сцена 2, строки 7—9
[Выражение «рабами шерстяными» можно понимать двояко: 1) одетыми, в отличие от воинов, в шерстяную одежду; 2) мягкими, податливыми, как шерсть. — Е.К.]
Когда входит мать, он говорит ей по-детски обиженно:
Я о тебе.
Зачем ты хочешь, чтобы стал я мягче?
По-твоему, своей природе должен
Я изменить. Скажи, чтоб я остался
Таким, каким я создан.Акт III, сцена 2, строки 13—16
Но Волумния действительно хочет, чтобы он стал мягче. Не потому, что она (впрочем, как и Менений) более либеральна, чем Кориолан, или менее одобряет крутые меры. Все дело в политике. Сначала нужно было любой ценой стать консулом, а потом раздавить плебеев. Она говорит:
Упорная не менее, чем ты,
Я все же подчиняю вспышки гнева
Веленьям разума, что ими правит.Акт III, сцена 2, строки 29—31
Менений и другие сенаторы уговаривают Кориолана предстать перед судом, отказаться от своих слов и слегка польстить плебеям. Эта мысль приводит Кориолана в ужас, но тут к просьбам патрициев неожиданно присоединяется мать, абсолютно точно формулируя главный недостаток сына:
Ты слишком непреклонен.Акт III, сцена 2, строка 39
Конечно, это ее вина; именно Волумния научила сына относиться к миру как к золотому мотыльку, которого он может разорвать под влиянием бессмысленного каприза.
Теперь мать объясняет Кориолану, что ему следует применить военную хитрость. Необходимо сыграть роль, чтобы обмануть вооруженного врага и заставить город сдаться. Теперь ему предстоит обмануть плебеев. (Ни Волумнии, ни другим патрициям — даже шекспировской публике — не приходит в голову, что это безнравственно.)
Чтобы повлиять на Кориолана, мать без стеснения использует эдипов комплекс, привязывающий к ней:
Прошу еще, мой милый сын, тебя:
Ты говорил, что похвалы мои
В тебя вдохнули воинскую доблесть;
Теперь, чтоб снова я тебя хвалила,
Исполни роль, что внове для тебя.Акт III, сцена 2, строки 107—110а
Это действует. Кориолана не волновали ни мысли о собственной безопасности, ни об опасности, грозящей городу, ни уговоры друзей, но стоило попросить матери, как он уступает. Кориолан говорит:
Так, я решился!Акт III, сцена 2, строка 110b
Хотя какое-то мгновение Кориолан колеблется даже сейчас. От него хотят слишком многого. Тогда мать вздымает руки вверх и сердито говорит ему: «Делай что хочешь». И Кориолан тут же сдается: боязнь ослушаться матери чересчур велика. Он говорит как маленький мальчик:
Ну, успокойся —
И не брани меня. Сейчас пойду
На Рыночную площадь.Акт III, сцена 2, строки 130—132
Но сдержаться во время суда и не дать воли языку он не в силах. Трибунам ничего не стоит вновь довести его до бешенства. Его обвиняют в измене, но приговаривают не к казни на Тарпейской скале, а к пожизненной ссылке. (Это действительно произошло в 491 г. до н. э.)
Решение сугубо политическое: теперь трибуны могут сказать, что Кориолан заслуживал смерти, но они проявили снисходительность, учтя его военные заслуги.
«Отделаться от трибунов»
Кориолан покидает город в удивительно жизнерадостном настроении. Он тверд, решителен, бодр и весело прощается с матерью и друзьями. (Именно так это описано у Плутарха.)
Однако Шекспир вкладывает в его уста многозначительную реплику. Кориолан говорит:
Когда
Я удалюсь, они меня оценят.Акт IV, сцена 1, строка 15
Этот оптимизм по меньшей мере странен. На протяжении всей пьесы Кориолан ни разу не выражает доверия к своим согражданам. Фраза звучит так, словно он что-то задумал. Похоже, Кориолан считает, что друзья вернут его даже в том случае, если для этого придется нарушить конституцию.
Это впечатление усиливает следующая сцена, которая, как кажется, никак не связана с сюжетом. Римлянин Никанор и вольск Адриан встречаются где-то между Римом и Анциумом. Их реплики озаглавлены просто как «Римлянин» и «Вольск». Они появляются словно из-под земли с единственной целью: намекнуть на заговор римских патрициев.
Римлянин говорит:
- Знать до того раздражена изгнанием доблестного Кориолана, что готова в любую минуту отнять всю власть у народа и навсегда отделаться от трибунов.
Акт IV, сцена 3, строки 21—25
Похоже, что во имя этой цели сенаторы готовы заключить союз со смертельным врагом. Вольск говорит о собственном народе:
- ...они усердно готовятся к войне, надеясь обрушиться на Рим в разгар этой сумятицы.
Акт IV, сцена 3, строки 17—19
Римлянин отвечает на сообщение о планах вольсков так:
- Превосходно; вот от моих вестей они и тронутся в путь...
Акт IV, сцена 3, строки 48—50
«Я ненавижу место, где родился...»
Но в следующей сцене о заговоре нет ни слова. Кориолан прибывает в Анциум и ищет Тулла Авфидия, чтобы сдаться на его милость. Он говорит:
Я ненавижу место, где родился,
А вражий город этот полюбил.
Войду в него. Коль он убьет меня,
Он будет прав; но если кротко примет,
Его земле я окажу услуги.Акт IV, сцена 4, строки 23—26
Что случилось? В предыдущей сцене шла речь о заговоре, который помог бы Кориолану вернуться в Рим — в том числе и с помощью вольсков. Однако больше об этом не говорится ни слова. Плутарх же сообщает, что патриции осудили Кориолана, но лишь после того, как изгнанник перешел на сторону вольсков. Что же касается причин перехода Кориолана на сторону врага, то тут Плутарх не оригинален: Кориоланом движет гнев и желание отомстить.
Однако похоже, что Шекспир что-то задумал...
В древних греческих городах-государствах часто возникали конфликты между различными социальными группами, в результате чего изгоняли лидера той или другой стороны. В таких случаях изгнанники обычно примыкали к внешнему врагу и сражались с собственным городом с помощью своих сторонников. В качестве примера можно привести то, что произошло с Алкивиадом (см. в гл. 5: «Надменные Афины в развалины...») через восемьдесят лет после эпохи Кориолана. (Плутарх не случайно ставит Алкивиада в пару с Кориоланом; это означает, что он считал их истории похожими.)
Именно постоянная гражданская война и почти постоянные измены ослабили греков и заставили их практически без боя сдаться сначала македонцам, а затем римлянам.
Но в Риме ничего подобного не было. История республики знает множество междоусобиц, но они всегда прекращались, когда городу угрожали внешние враги. Когда границу переходили чужаки, весь Рим брался за оружие. Так случилось, когда спустя два с половиной века Ганнибал чуть было не разрушил город. Именно это спасло Рим и в конце концов привело его к мировому господству.
Складывается впечатление, что одна сцена здесь пропущена. Возможно, это была сцена в Риме после встречи римлянина и вольска, где сенаторы замышляют измену. Приходит весть о новом вторжении вольсков, после некоторых колебаний Коминий встает и говорит, что оборона города важнее классовых интересов и даже Кориоланом можно пожертвовать ради более великой цели — спасения Рима. После чего заговор проваливается.
«Трусливая бездеятельность знати...»
Это имя только
И остается; прочее пожрал
Жестокий и завистливый народ
При попустительстве трусливой знати,
Которая покинула меня.Акт IV, сцена 5, строки 78—80
Известие об этом приводит Кориолана в отчаяние, и он хватается за соломинку. Все его бросили. Именно это заставляет его перейти на сторону вольсков. Плутарх об этом не пишет, он просто повторяет легенду. Лично я считаю, что он мог бы проявить здесь фантазию. Шекспир с самого начала двигался в этом направлении и ни разу не отказался от жестокой сцены.
Только пропущенный эпизод мог бы объяснить, что произошло ранее. Переодетый Кориолан приходит к дому Авфидия, который созвал на пир Вольскую знать, и предстает перед ними просителем. Он говорит Авфидию, что у него нет ничего, кроме имени:
Все остальное пожрано народом,
Чью зависть и жестокость разнуздала
Трусливая бездеятельность знати,
Покинувшей меня...Акт IV, сцена 5, строки 78—80 (пер. Ю. Корнеева)
Почему «трусливая знать»? Как они «покинули» его? Только пропущенная сцена могла бы объяснить колоссальную горечь и ненависть Кориолана не только в отношении плебеев, но ко всему городу. В этом настроении он остается до конца пьесы.
Кстати говоря, до сих пор легенда о Кориолане подозрительно напоминала легенду о знаменитом афинянине Фемистокле, который был современником Кориолана (разница лишь в том, что Фемистокл — реальная историческая личность).
Под руководством Фемистокла союз греческих городов во главе с афинянами одержал решающую победу над персами в 480 г. до н. э. (через тринадцать лет после предполагаемого взятия Кориол). Однако после одержанной победы, когда Афинам не угрожала опасность, растущая гордость Фемистокла начала раздражать афинян. Около 472 г. до н. э. он был изгнан из города. Затем обнаружились доказательства его измены, после чего Фемистоклу пришлось бежать в Персию — единственное место, где он мог чувствовать себя в безопасности.
По пути в Персию ему пришлось миновать город, в котором жил его личный враг — Адмет, царь Молоссии. (Впоследствии Молоссия стала более известна как Эпир, а в наше время она называется Алабнией.)
Фемистокл пришел к Адмету переодетым и представился ему беглецом (как Кориолан Авфидию).
Однако после этого пути Фемистокла и Кориолана расходятся. Фемистокл был принят Адметом, после чего проследовал в Персию, где и прожил до конца жизни. Никаких действий против Афин он не предпринимал.
Но Кориолан ищет не убежища, а мести.
«Вступив в союз с Авфидием...»
Авфидий с радостью принимает помощь Кориолана и отдает под его командование половину своего войска. На первый взгляд решение отдать войско своему главному врагу может показаться странным, но, видимо, Авфидий хорошо изучил характер Кориолана. Душа последнего охвачена только гневом. Если этот гнев падет на Рим, пропасть между этим человеком и Римом станет безмерной. Кориолану придется и дальше помогать вольскам, предоставив в их распоряжение свое искусство полководца и знание Рима. А затем, когда Рим будет разбит и стерт с лица земли, можно будет заняться Кориоланом.
Тем временем в Риме на какое-то время воцаряется мир, и трибуны поздравляют себя с тем, что добились столь удачного разрешения конфликта. Однако вскоре приходят тревожные новости. Прибывший гонец сообщает:
Все говорят открыто (правда ль то,
Не знаю я), что будто бы и Марций,
Вступив в союз с Авфидием, ведет
Войска на Рим...Акт IV, сцена 6, строки 65—67
Возможно, именно в этом и кроется причина отсутствия важной сцены (Шекспир либо исключил ее, либо не написал вообще). Сначала в Рим должна была поступить весть о наступлении вольсков, затем патриции отказались бы покинуть город, и разгневанный Кориолан был бы вынужден вступить в союз с врагом. Но тогда он просто присоединился бы к армии вольсков на марше.
В данном же случае получается, что вольски выступают в поход только после прихода Кориолана; в результате римляне узнают, что вражескую армию возглавляет изгнанный Кориолан. Проще говоря, пропущенная сцена исключена ради усиления драматизма. Это сразу сделало ненужной сцену встречи римлянина и вольска, а побег Кориолана к вольскам и его гнев на «трусливых патрициев» потеряли мотивировку. Видимо, у Шекспира было два варианта развития сюжета, и он так и не сумел принять четкое решение.
«Трусы знатные...»
Неспособность Шекспира выбрать лучший вариант особенно проявляется в шестой сцене четвертого акта. Сначала патриции радуются скорому приходу Кориолана. Коминий говорит о вольсках:
И они
Идут за ним на все отродье наше
Со смелостью не меньшей, чем мальчишки,
Бегущие за бабочками летом...Акт IV, сцена 6, строки 93—95
Видимо, Коминий гордится тем, что Кориолан командует вольсками, но затем вновь возникает сравнение его с мальчишками, убывающими бабочек. Шекспир как бы напоминает нам, что мальчик, воспитанный убийцей бабочек, может кончить тем, что станет разрушать города.
Но поскольку важная сцена пропущена, именно здесь патрициям предстоит преодолеть свои симпатии и решить, что самое главное для них — патриотизм. Однако никому не приходит в голову произнести речь по этому поводу (возможно, все это было в пропущенной сцене и просто не перенесено сюда). О том, что такая речь была произнесена, можно судить по горькой реплике Менения, адресованной трибунам:
Любили мы его, но, как скоты
И трусы знатные, мы уступили
Ватаге вашей...Акт IV, сцена 6, строки 122—123
Правда, Менений мог иметь в виду и решение сенаторов об изгнании Кориолана, принятом под нажимом трибунов.
«Надменней стал...»
Однако дела Кориолана совсем не так хороши, как кажется. Характер его не изменился, и он не способен гнуть шею ни перед вольсками, ни перед римлянами. Правда, в данный момент Кориолан возглавляет войско вольсков, так что больше кланяться римлянам ему не придется. Военачальники вольсков ощущают неловкость, да и самому Туллу Авфидию не по себе. Он говорит:
Он и со мной надменней стал
С тех пор, как я обнял его впервые;
Того ль я ждал? Но неизменен он —
Таков уж по природе.Акт IV, сцена 7, строки 8—11
Но Кориолан все еще нужен вольскам, потому что Рим может покориться ему без борьбы. Авфидий говорит:
Все города сдаются до осады,
А в Риме знать на стороне его;
Патриции, сенат — ему друзья...Акт IV, сцена 7, строки 28—30
Из этого следует, что хотя римские патриции решили сопротивляться, однако кое-кто предпочел свои классовые интересы интересам государства. А тот, кто все же будет оказывать сопротивление, сделает это скрепя сердце.
Но неужели патриции всерьез считают, что вольски для них что-то вроде мальчиков на побегушках и что они помогут им по доброте душевной вернуть былое могущество? История учит, что внешний враг, принявший участие во внутренних междоусобицах, делает это исключительно во имя собственной выгоды. В конце сцены эту мысль высказывает Авфидий, называя отсутствующего Кориолана знакомым личным именем, как слугу или подручного:
О Кай, коль станет Рим твоим,
То сам, несчастный, будешь ты моим.Акт IV, сцена 7, строки 56—57
Патриции, решившие драться с Кориоланом, возможно, испытывали абстрактную любовь к родине, однако им следовало понимать, насколько опасно при любых обстоятельствах принимать военную помощь от иностранцев. Этого так и не смогли усвоить древние греки (как и некоторые современные народы).
«Два или три несчастные зерна»
Вскоре римляне узнают самое худшее. Кориолан горит желанием сровнять город с землей. Капитуляция его не удовлетворит; Рим должен быть разрушен. (Это могло бы показаться навязчивой идеей, однако следует учитывать пропущенную, по моему мнению, сцену, в которой патриции сознательно предают Кориолана.)
Коминий, бывший консул и старый соратник Кориолана, едет к нему, но тот встречает его холодно. Коминий напомнил Кориолану о друзьях, оставшихся в городе, но получил ответ, который сейчас повторяет дословно:
Он ответил,
Что некогда ему их отбирать
В гнилой мякинной куче и что глупо
Оставить несожженной эту кучу
Зловонную, чтоб из нее спасти
Два или три несчастные зерна.Акт V, сцена 1, строки 24—28
Даже если у Кориолана были для этого все основания, похоже, в тот момент он находился почти в невменяемом состоянии, потому что Менений с горечью говорит:
Два или три зерна! Одно — я сам,
Другие — мать, жена его, ребенок...Акт V, сцена 1, строки 28—29
Надежды на то, что обезумевший Кориолан способен следовать доводам разума, почти не остается. Коминий говорит:
Итак, надежды тщетны,
Коль мать его с женой нам не помогут:
Они хотят его молить, я слышал,
Быть милосердным к родине.Акт V, сцена 1, строки 70—74
«Жена, и мать, и сын...»
Но даже эта слабая надежда угасает. К Кориолану посылают Менения, но его с позором прогоняют. Кориолан утверждает, что даже самые близкие люди не заставят его изменить решение. Он говорит Менению:
Жена, и мать, и сын — я их не знаю.
Дела мои — на службе у других.Акт V, сцена 2, строки 83—84
Неужели Кориолан найдет в себе силы отказать даже матери? Возможно, но только в том случае, если он найдет ей замену. Он так и остался маленьким мальчиком, который нуждается в родительском одобрении. Прогнав Менения, он поворачивается к Авфидию и самодовольно заявляет:
Авфидий, в Риме
Его любил я, но теперь — ты видишь...Акт V, сцена 2, строки 93—94
Авфидий видит его насквозь. Вполне серьезно он дает Кориолану то, чего тот так жаждет, и хвалит его:
Да, верен ты себе.Акт V, сцена 2, строка 95
«Тогда — поговорим»
Но в этот момент приходят женщины: жена, мать и благородная Валерия. Его сын тоже здесь.
Кориолан преклоняет перед матерью колено, но держится твердо. Он говорит:
Ты мне не предлагай, чтоб распустил
Я воинов своих иль соглашенье
С мастеровыми Рима заключил.
Не говори, что я бесчеловечен.
И голосом холодного рассудка
Моей вражды и гнева не пытайся
Обуздывать.Акт V, сцена 3, строки 81—86
Кориолан убежден, что собственная обида ему дороже Рима, и хочет заранее опровергнуть аргументы матери.
Но Волумния в речи, построенной по всем правилам ораторского искусства, доказывает, что Рим для нее дороже и сына, и собственной жизни. Она слишком поздно пытается внушить сыну, что жизнь — это не только ярость и обмен ударами; у нее есть и другие, более кроткие и благородные достоинства.
Иль честно мужу славы
Обиды помнить?Акт V, сцена 3, строки 154—155
Когда Кориолан остается непреклонен, она поднимается, намереваясь вернуться в Рим, чтобы умереть, но перед уходом использует свое последнее, самое страшное оружие:
Идемте; этот человек родился
От Вольской матери; его жена,
Должно быть, в Кориолах, и случайно
Наш мальчик на него похож лицом. —
Что ж ты не гонишь нас? Молчать я буду,
Покуда Рим в огне не запылает.
Тогда — поговорим.Акт V, сцена 3, строки 81—86
Это чудовищное преуменьшение. Ясно, что, когда город загорится, умирающая мать проклянет сына.
«О мать моя, о мать!»
Этой угрозы Кориолан вынести не может. Утратив присутствие духа, он восклицает:
О мать моя, о мать! Для Рима ты
Счастливую победу одержала;
Но сына ты — поверь мне, о, поверь! —
К опасности великой привела,
Быть может, даже для него смертельной.Акт V, сцена 3, строки 185—189
Кориолан отказывается от своего намерения. Он не возглавит поход против Рима и просит Авфидия заключить мир. Авфидий соглашается. Без Кориолана взять город будет трудно. Лучше заключить мир, избавиться от Кориолана, а затем продолжить войну, когда тот уже не сможет ни помочь, ни помешать. В этом не приходится сомневаться: Авфидий говорит в сторону, что рад такому повороту событий. Это поможет ему уничтожить Кориолана.
«Словно статуя Александра»
Менений, вернувшийся в Рим, мрачен. Он говорит встревоженному Сицинию, что если уж сам он оказался бессилен, то Волумния вряд ли чего-то добьется. Старик говорит, что Кориолан превратился в настоящую военную машину:
- Он сидит в кресле под балдахином, словно статуя Александра.
Акт V, сцена 4, строки 22—23
Иными словами, Кориолан непреклонен, высокомерен и неподвластен человеческим чувствам, как статуя Александра Великого. Это анахронизм, потому что Александр жил через полтора века после Кориолана: он умер в 323 г. до н. э.
Но в эту минуту приходит известие о том, что войско Кориолана отступает от городских стен. Римляне сходят с ума от радости и бросаются к воротам встречать Волумнию.
«Заплаканный мальчишка»
Армия вольсков возвращается в Кориолы, а Авфидий готов избавиться от злого духа, которого он так охотно приютил; игра стоила бы свеч, если бы этот дух помог им разрушить Рим. Но этого не случилось, и Авфидий горестно замечает:
Он проплакал
Победы ваши; мог он только хныкать
При виде слез кормилицы своей...Акт V, сцена 6, строки 97—98
Ошеломленный Кориолан взывает к богу войны Марсу, но Авфидий с презрением отвечает ему:
Тебе ль к нему взывать,
Заплаканный мальчишка!Акт V, сцена 6, строка 101
В первый раз Кориолана во всеуслышание называют настоящим именем. Он действительно мальчишка: капризный, гоняющийся за бабочками маменькин сынок, повзрослевший только внешне, совершавший все свои воинские подвиги только для того, чтобы заслужить аплодисменты матери, и сломавшийся, когда мать пожурила его: «Плохой мальчик!»
Кориолан не может вынести насмешек Авфидия, так как в глубине души понимает, что тот прав, но не позволяет себе осознать это. Он повторяет слово, сказанное Авфидием, и кричит:
«Мальчишка»! Ах ты, лживая собака!
Когда правдивы летописи ваши,
То там найдете вы, что это я,
Я, как орел, влетевший в голубятню,
Загнал дружины ваши в Кориолы.
«Мальчишка»!Акт V, сцена б, строки 113—117
[В оригинале последняя строка звучит иначе: «Я сделал это в одиночку. «Мальчишка»! — Е.К.]
Напоследок Кориолан хвастается тем, что он один ворвался в город и сражался там с врагами. И в начале, и в конце жизни он одинок в этом мире, есть только он со своей матерью. Значит ли это быть мальчишкой? — спрашивает он. Конечно, значит. Мальчишеская бравада не перестает быть бравадой даже в том случае, если она имеет успех.
Гнев и бестактность Кориолана вновь оборачиваются против него. Его пронзает множество мечей, заранее приготовленных Авфидием для этой цели.
Вольские вельможи отходят от трупа. Они жалеют о своем внезапном порыве, заставившем убить человека без суда и следствия, но один из них говорит о Кориолане:
Был строптив
Кай Марций, и чрез это часть вины
С Авфидия снимается. Быть может,
Все это к лучшему произошло.Акт V, сцена 6, строки 145—147
Шекспир заканчивает пьесу самоуничтожением ее главного героя.
Плутарх добавляет к повествованию еще несколько слов. Кориолана похоронили с почетом, городские власти Рима оказали Волумнии большую милость, позволив ей носить траур по изменнику сыну все десять месяцев, как того требовал тогдашний обычай.
А по прошествии какого-то времени Тулл Авфидий погиб в бою с римлянами. Мощь Рима росла, мощь вольсков иссякала, и в конце концов остался только Рим, Рим, Рим, который правил сначала Лациумом, потом всей Италией, а затем и всем Средиземноморьем.
Примечания
1. Перевод С. Маркиша.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |