Глава 15. «Укрощение строптивой»

Пьеса «Укрощение строптивой», очевидно, написана в 1593 или 1594 г., это спектакль в спектакле. По крайней мере, он начинается с пролога, названного Шекспиром «Интродукцией», и представляет собой футляр, в который помещена сама пьеса.

«...С Ричардом Завоевателем»

Интродукция открывается сценой, где рассерженная трактирщица требует с изрядно выпившего Кристофера Слая деньги за разбитые стаканы, а он отказывается платить.

С дурацкой серьезностью пьяного Слай опровергает ругательства, которыми его осыпает хозяйка.

...Слаи не мазурики. Загляни-ка в хроники. Мы пришли вместе с Ричардом Завоевателем.

Интродукция, сцена 1, строки 3—4 (перевод П. Мелковой)

Позже Кристофер Слай называет себя медником; в современном мире такой профессии уже нет. Медник лудит и паяет чайники, кастрюли и другую кухонную утварь. Английское название представителей этой профессии tinker происходит от «тин-тин» — звона молоточком по металлической посуде.

Чтобы стать медником, не требуется ни большого капитала, ни большого ума; хотя медники считаются мастерами на все руки, обычно они мало что умеют, поэтому в английском языке есть глагол to tinker («медничать»), то есть халтурить, делать что-то кое-как.

Если бы медники сидели на одном месте, ожидая, когда у соседей распаяются кастрюли, они не смогли бы заработать себе на жизнь. Поэтому обычно они странствовали, носили на спине свой нехитрый инвентарь и переходили из деревни в деревню. Им не слишком доверяли, как всяким незнакомцам; некоторые занимались этим ремеслом только для отвода глаз, а на самом деле просили милостыню, воровали и мошенничали. Как бы там ни было, медников всегда считали нечистыми на руку.

Медник Кристофер Слай по выговору, костюму и манере поведения типичный представитель простонародья; он смешит публику до слез, доказывая, что происходит от норманнских баронов, завоевавших Англию в XI в.

То, что Слай объединяет в одном лице Вильгельма Завоевателя и Ричарда Львиное Сердце (последний был прапраправнуком первого), только подливает масла в огонь. Эта ошибка была понятна даже самому недалекому из англичан в эпоху королевы Елизаветы.

«...Семирамиды сладостного ложа»

Пьяный Кристофер Слай засыпает. На сцене появляется Лорд в сопровождении многочисленной свиты охотников. Обнаружив Слая, Лорд хочет разыграть его. Нужно забрать пьяного, переодеть его в нарядную одежду, а когда тот проснется, убедить, что он — знатный вельможа, который много лет страдал душевной болезнью и считал себя бедняком.

Сказано — сделано. Во второй сцене Интродукции Слай, мечтающий о кружке эля, просыпается в обстановке, обычно ассоциируемой с богатством. Слая окружают покорные слуги, ожидающие его приказаний. Лорд, также играющий роль слуги, почтительно говорит меднику:

Захочешь спать? Положим на постель
Нежнее, и роскошнее, и мягче
Семирамиды сладостного ложа.

      Интродукция, сцена 2, строки 37—39

Семирамида — легендарная ассирийская царица, имя которой с легкой руки греков стало синонимом роскоши (см. в гл. 13: «Семирамидой...»).

«Изображен Адонис...»

Среди всего остального Слаю предлагают набор картин на мифологические сюжеты. Так, один из слуг говорит:

Картины любишь? Их мы принесем.
Изображен Адонис у ручья
И Цитерея, скрытая в осоке.

      Интродукция, сцена 2, строки 49—51

Речь идет о Венере и Адонисе, ставших главными героями длинной поэмы «Венера и Адонис», написанной Шекспиром за год-два до этого.

Цитерея (Киферея, Киприда) — второе имя Венеры, возникшее от названия острова Кипр (Цитера, Кифера), расположенного в юго-восточной части Средиземного моря, одного из важнейших центров культа Венеры (Афродиты).

«Тебе покажем мы, как деву Ио...»

Лорд предлагает Слаю еще кое-что:

Тебе покажем мы, как деву Ио
Сумел Юпитер захватить врасплох.

      Интродукция, сцена 2, строки 54—55

Согласно греческому мифу, Ио — дочь речного бога Инаха, в которую влюбился Юпитер (точнее, Зевс). В мифе не говорится о том, что Зевс захватил Ио врасплох; правда, в других приключениях он использовал такой способ (особенно в случае с Европой). Главное в этом мифе — то, что ревнивая жена Зевса Гера (Юнона) преследовала превращенную в корову Ио, наслав на нее гигантского овода.

«Дафну, что бредет...»

Есть и третий вариант:

Иль Дафну, что бредет в тернистой чаще,
Изранив ноги нежные до крови;
В слезах глядит на это Аполлон.

      Интродукция, сцена 2, строки 57—59

Дафна — возлюбленная Аполлона, нимфа, которая по обету была обязана хранить девственность. Она отвергла любовь бога, а когда Аполлон попытался овладеть ею, бросилась бежать. Аполлон догнал нимфу, но в последний момент мать Дафны Гея (богиня земли) превратила ее в лавровое дерево.

Мало-помалу Слай убеждается, что он действительно знатный лорд, и даже начинает говорить белым стихом вместо прозы. В честь его выздоровления разыгрывают пьесу — ту самую, что известна под названием «Укрощение строптивой».

«...Падую, наук питомник»

Пьеса в пьесе начинается с появления на сцене двоих молодых людей — Люченцио и его слуги Транио. Люченцио сразу объясняет ситуацию:

Сбылось мое заветное желанье
Увидеть Падую, наук питомник,
И наконец в Ломбардию я прибыл.

      Акт I, сцена 1, строки 1—3

Падуя — город в северо-восточной Италии, примерно в 20 милях (32 км) к западу от Венеции, знаменитый своим университетом.

Кстати, средневековая Италия славилась университетами; в странах, расположенных севернее Альп, системы образования еще не существовало. Первый средневековый университет был основан в Болонье (город в 80 милях (130 км) к юго-западу от Венеции) в 1088 г. Этот университет специализировался на римском праве и в течение многих веков оставался крупнейшим в Европе центром юриспруденции.

У Болонского университета были свои трудности; не обошлось без раскола. В 1222 г. группа профессоров и студентов основала в Падуе соперничающий университет, благодаря которому этот город стали считать «питомником наук». Здесь также появилась своя известная юридическая школа, соперничавшая с болонской.

В Средние века Падуя была независимым городом-государством, однако в 1405 г. вошла в состав Венецианской республики и оставалась там не только во времена Шекспира, но до 1797 г. Ни в Средние века, ни после Падуя не принадлежала Ломбардии. Ломбардия, столицей которой является Милан, расположена в северо-западной части Италии; ее восточная граница пролегает в 50 милях (80 км) к западу от Падуи.

Однако в данном случае Шекспир ошибся не так уж сильно. В VIII в. вся северная Италия находилась под властью ломбардцев, и в поэтическом смысле это название закрепилось за севером страны. (Впрочем, нужно признать, что в географии Италии Шекспир был не силен. Это проявляется на каждом шагу.)

«В Пизе...»

Люченцио, приехавший в Падую учиться, не забывает указать, откуда он родом:

Родился в Пизе я. Был город этот
Давно прославлен именами граждан...

      Акт I, сцена 1, строки 10—11

Пиза расположена на западном побережье Италии, примерно в 140 милях (225 км) к западу от Падуи. В Средние века она считалась крупным торговым центром, соперником Генуи и Венеции. Расцвет города пришелся на 1050—1250 гг.; в 1173 г. там была построена главная местная достопримечательность — звонница, которая благодаря неправильно положенному фундаменту накренилась и стала знаменитой пизанской «падающей башней».

В конце XIII в. Пиза потерпела поражение в долгой войне с Генуей и постепенно пришла в упадок. В 1406 г. ее захватила Флоренция, расположенная в 45 милях (72 км) к востоку от Падуи, и во времена Шекспира она принадлежала последней (вплоть до 1860 г.). Поэтому Люченцио совершенно прав, указывая:

...мой отец,
Винченцио из рода Бентиволио;
Торговлю с целым миром он ведет.
А я был во Флоренции воспитан.

      Акт I, сцена 1, строка 14

Флоренция, родина Данте, символ культуры Возрождения. Этот город был итальянскими Афинами. Итальянец, воспитывавшийся во Флоренции, имел такое же право гордиться этим, как древний грек, воспитывавшийся в Афинах, или современный француз, выросший в Париже.

«Овидием нельзя пренебрегать»

Во время красноречивого монолога хозяина Транио слегка нервничает; перспектива усердного изучения наук ему явно не по душе. Он говорит:

Нам превращаться вовсе нет нужды
Ни в стоиков, синьор мой, ни в чурбаны.
И, Аристотелевы чтя запреты,
Овидием нельзя пренебрегать.

      Акт I, сцена 1, строки 31—33

В неприязни, которую веселый молодой человек испытывает к стоикам и Аристотелю, нет ничего удивительного.

Что же касается предпочитаемого им Овидия, то наиболее известным произведением поэта являются «Метаморфозы». Однако у молодых людей пользовался успехом сборник Ars amatoria («Искусство любви»), стихи, остроумно и весело излагавшие науку обольщения.

Овидий настаивал на том, что его книга предназначена только для благородных юношей и девушек; но, конечно, ее мог использовать кто угодно. Император Август, придававший огромное значение нравственности, был возмущен появлением этой книги и через несколько лет сослал Овидия в самый дальний угол Римской империи.

Несомненно, Транио думает именно об «Искусстве любви» и убеждает Люченцио не слишком увлекаться науками, забывая о веселье.

«То речь Минервы»

Впрочем, беспокоиться Транио не о чем: Люченцио тоже предпочитает Овидия и тут же доказывает это.

На сцене появляется богатый падуанский купец Баптиста с двумя дочерьми, Катариной (в просторечии Кет) и Бьянкой. За ними тащатся двое мужчин; старшего зовут Гремио, младшего — Гортензио.

Гремио и Гортензио борются за руку Бьянки, младшей дочери Баптисты, скромной девушки, молчаливой и стыдливо опускающей глаза. (Имя девушки — буквально: «белая» — только подчеркивает ее бесцветность.)

Однако Баптиста отвергает обоих. Он не выдаст Бьянку замуж раньше старшей дочери, Кет. Пусть кавалеры рискнут; если один из них женится на Кет, то второй сможет ухаживать за Бьянкой.

Однако сразу становится ясно, что Кет — строптивая ведьма; каждое ее слово — оскорбление, каждый взгляд — как удар молнии, а любую невинную фразу она встречает в штыки. Кавалеры прячутся друг задруга, стараясь держаться от нее подальше.

Транио и Люченцио с ленивым любопытством наблюдают за этой сценой. Транио забавляют реплики Катарины, но Люченцио не сводит глаз с нежной Бьянки. Когда Бьянка безропотно принимает отцовское решение об отсрочке свадьбы, Люченцио, восхищенный ее скромностью, говорит Транио:

Ты слышишь, Транио? То речь Минервы.

      Акт I, сцена 1, строка 84

Минерва — римская богиня мудрости (ее имя производное от mens, «разум»), аналог греческой Афины.

«...Из праздности любовь»

Баптиста и девушки уходят, но перед этим Баптиста вскользь говорит о том, что ищет для Бьянки учителя музыки.

Гремио и Гортензио с досадой смотрят им вслед и приходят к выводу, что помочь им может только одно: отыскать какого-нибудь безумца, готового жениться на Катарине. В конце концов, Баптиста несметно богат, так что сварливая Катарина, которую трудно сбыть с рук, получит огромное приданое.

Они уходят; Люченцио, очнувшийся от транса, понимает, что влюбился в Бьянку с первого взгляда. Он говорит Транио:

Пока стоял я праздно и смотрел,
Родилась вдруг из праздности любовь.

      Акт I, сцена 1, строки 150—151

[В оригинале: «...я ощутил действие «любви в праздности». — Е.К.] «Любовь в праздности» — это цветок анютины глазки; в эпоху королевы Елизаветы его считали приворотным зельем. Влюбленный Люченцио решает довериться Транио и говорит:

Ведь для меня ты так же дорог, Транио,
Как Анна для царицы Карфагенской,

      Акт I, сцена 1, строки 153—154

Анна — сестра и наперсница Дидоны (см. в гл. 2: «Крепчайшим луком Купидона...»). Люченцио продолжает:

О да, я видел красоту ее:
Такой лишь Агенора дочь блистала,
Когда ей руку целовал Юпитер
На Критском берегу, склонив колена.

      Акт I, сцена 1, строки 166—170

Агенор — мифический царь Тира; именно его дочерью была Европа, похищенная Зевсом (Юпитером), который превратился в быка и уплыл с нею на Крит.

Любовь наводит Люченцио на мысль. Он переоденется учителем музыки и начнет давать Бьянке уроки. Тем временем Транио превратится в Люченцио и будет вместо него учиться и выполнять общественные обязанности (чем время от времени будет интересоваться его отец Винченцио, оставшийся в Пизе).

«...Поскорей бы только котилась!»

В конце первой сцены вновь раздается голос медника Кристофера Слая, сидящего на балконе. Ему смертельно скучно, но он боится признаться в этом. Когда паж, притворяющийся его женой, спрашивает, нравится ли ему пьеса, Слай отвечает:

Замечательная история, мадама жена; поскорей бы только кончилась!

Акт I, сцена 1, строки 252—253

Это его последняя реплика; больше мы Слая не услышим. Далее пьеса развивается по собственному сюжету, Кристофер Слай, разыгрывающий его Лорд и мнимые слуги исчезают бесследно.

Возможно, Шекспир просто забыл о них. Видимо, он заимствовал сюжет из анонимной комедии «Укрощение некоей строптивой» (название которой отличается от названия комедии Шекспира наличием неопределенного артикля «а»), где тоже используется прием «пьеса в пьесе». Впрочем, возможен и другой вариант: Шекспир так увлекся сюжетом о строптивой девице, что избавился от «футляра» при первой же возможности.

Но тогда почему он вообще не выбросил интродукцию и несколько строк в конце первой сцены? Тут следует вспомнить легенду о том, что Шекспир никогда не редактировал свои сочинения и гордился этим.

Есть и еще одна версия: Шекспир сохранил «футляр», но другие части случайно выпали из сохранившейся рукописи, которую использовали как источник для первого издания собрания его пьес.

«Оставил я Верону ненадолго...»

Во второй сцене появляется Петруччо, главный герой пьесы. Он говорит:

Оставил я Верону ненадолго,
Чтоб в Падуе с друзьями повидаться...

      Акт I, сцена 2, строки 1—2

Верона — еще один североитальянский город, расположенный примерно в 40 милях (65 км) к западу от Падуи. Во времена Шекспира Верона, как и Падуя, входила в состав Венецианской республики.

«Дурней жены Флорентин...»

Петруччо и его слуга Грумио стоят у дверей дома Гортензио — одного из друзей нашего героя.

Тут же происходит эпизод, показывающий, что в строптивости Петруччо не уступает Катарине. Он приказывает Грумио стучать в ворота, а слуге кажется, будто хозяин попросил стукнуть его самого; происходит громкая ссора, и тут Гортензио открывает дверь.

Петруччо и Гортензио обнимаются, и первый объясняет, что приехал в Падую в поисках удачи. Гортензио тут же собирается предложить ему жениться на Катарине, но призадумывается: можно ли подкладывать другу такую свинью?

Однако Петруччо только отмахивается. Единственное, что ему нужно, — деньги, а там хоть трава не расти:

...будь она дурней жены Флорентин,
Дряхлей Сивиллы, злее и строптивей
Сократовой Ксантиппы, даже хуже,
Намерений моих не изменить ей...

      Акт I, сцена 2, строки 68—71

Флорентий — имя рыцаря из романа в стихах Confessio Amantis («Признания влюбленного»; первая публикация — 1383 г.) английского поэта XIV в. Джона Гоуэра (см. в гл. 8: «Старый Гоуэр...»). В трудную минуту рыцарю помогает старая карга, а затем она требует, чтобы в благодарность Флорентий женился на ней. Но тем не менее честный рыцарь получает вознаграждение: после свадьбы карга превращается в прекрасную девушку.

Сивиллами древние греки называли жриц храма или святилища, предрекавших будущее. Такие женщины либо впадали в экстаз, либо имитировали его (в том числе с помощью наркотиков) и издавали нечленораздельные звуки, которые затем толковал жрец, намеренно придававший пророчеству двусмысленную форму.

Считалось, что сивиллы — древние старухи, которые, несомненно, должны были обладать бо́льшим опытом и тайными знаниями, чем молодые женщины. Однако вплоть до XIX в. рождение обычного ребенка не регистрировали, а люди старше семидесяти лет встречались редко. Сморщенная старая карга была в диковинку и вызывала страх, поэтому легко было поверить, что она властвует над темными силами (то есть является сивиллой для древних и ведьмой для тех, кто жил в более поздние времена) и что ей лет сто с лишним.

Мифическая Сивилла, которую полюбил Аполлон, согласилась отдаться ему в обмен на дар прорицания и долгие годы жизни, равные числу песчинок в ее горсти. Оба сдержали слово, но разгневанный бог напомнил, что девушка просила о долголетии, а не о сохранении юности, и предоставил ей стариться без конца.

Ксантиппа — жена Сократа; согласно легенде, она была сварливой и строптивой женщиной. Впрочем, ради объективности стоит признать, что у бедняжки были для этого все основания: Сократ не обращал внимания на семью, торчал на рыночной площади, разглагольствовал о философии и учил богачей бесплатно, а жена и дети жили впроголодь. Однако люди необъективны. Сократ считается мудрейшим из людей и кем-то вроде языческого святого, а Ксантиппу осуждают за то, что женщина смела жаловаться на свое положение.

«Дочь Леды...»

Дело усложняется. Петруччо заявляет, что будет ухаживать за Катариной и женится на ее деньгах, а ее строптивость его не страшит. Тем временем Гортензио (независимо от Люченцио) тоже приходит в голову притвориться учителем и пробраться в дом Баптисты с помощью Петруччо. Если Петруччо начнет ухаживать за Катариной, то довольный Баптиста учтет его рекомендацию и возьмет Гортензио на должность учителя, и тогда ему удастся найти общий язык с Бьянкой.

Однако тут на сцене появляется Гремио вместе с переодетым Люченцио. Гремио также хочет рекомендовать последнего на должность учителя, собираясь с его помощью найти путь к сердцу Бьянки. Он устремляется к дому Баптисты, чтобы полюбезничать с Бьянкой.

Гремио и Гортензио начинают спорить, но тут переодетый Транио высокопарно заявляет:

Дочь Леды тьму вздыхателей имела —
Так их у Бьянки может быть и больше
На одного. Вот я и стану им,
Будь хоть Парис соперником моим.

      Акт I, сцена 2, строки 243—246

Царица Спарты Леда была возлюбленной Зевса. Бог появился перед ней в образе лебедя; в результате этой встречи Леда отложила яйцо, из которого вылупилась Елена — эталон женской красоты, естественно имевшая множество поклонников, но в конце концов похищенная Парисом.

Таким образом, за Бьянкой ухаживают сразу четверо: 1) Гремио; 2) Гортензио, который вскоре переоденется учителем; 3) Люченцио, уже переодетый учителем, и 4) Транио, переодетый Люченцио.

Теперь все зависит от того, удастся ли Петруччо справиться с Катариной. Гремио мрачно заявляет, что эта задача будет труднее двенадцати подвигов Геркулеса, вместе взятых.

«Танцевать босиком...»

Тем временем в доме Баптисты строптивая Катарина связала младшей сестре руки и издевается над ней, допытываясь, кто из многочисленных кавалеров больше нравится Бьянке. Может показаться, что Катарина завидует успеху сестры у мужчин, которые на саму Катарину не обращают внимания.

Это становится еще яснее, когда пришедший Баптиста освобождает Бьянку и отчитывает Катарину, которая тут же начинает упрекать отца, что младшая дочь — его любимица.

Вы не выносите меня, я знаю.
Все — для нее. Она получит мужа,
А мне остаться старой девой, что ли,
И из-за вас в аду мартышек нянчить?

      Акт II, сцена 1, строки 31—34

[В переводе пропущена строка «А я буду должна босиком танцевать на ее свадьбе». — Е.К.] Танцы босиком на чужой свадьбе — символ унижения незамужней старшей сестры в том случае, если младшая выходит замуж первой. По традиции нянчить в аду мартышек (буквально: «водить обезьян на поводке») обречены женщины, оставшиеся старыми девами.

Кажется, Шекспир недвусмысленно указывает на то, что Катарина тоскует по любви, но не знает, как ее завоевать. У нее нет ни природного обаяния, часто присущего тихим и жеманным девушкам, ни умения очаровывать, которым обладают прожженные кокетки.

Шекспир не описывает прошлое Катарины, однако нетрудно догадаться, что ее воспитывали совсем не так, как Бьянку. Видимо, младшая сестра всегда была любимицей отца. Чем сильнее обижалась Катарина, тем больше отец тянулся к Бьянке.

Нельзя сказать, что Баптиста плохо относится к Катарине. Он действительно пытается найти ей мужа, но не в силах скрыть, что любит Бьянку больше, и этот порочный круг продолжается, пока Катарина не приходит к выводу, что ее никто не любит и что она не способна ответить на любовь мужчины... или почти не способна.

«Из Мантуи...»

Все кавалеры входят в дом Баптисты. Петруччо тут же берется выполнить подвиг Геркулеса, любезно представляется и говорит, что приехал познакомиться с девушкой, о приветливости которой слышал много хорошего. Пока Баптиста стоит раскрыв рот, Петруччо представляет переодетого Гортензио, рекомендуя его на должность домашнего учителя:

Из Мантуи он родом; имя — Лично.

      Акт II, сцена 1, строка 60

Мантуя — еще один североитальянский город, расположенный в 60 милях (96 км) к юго-западу от Падуи.

«...В Реймсе»

Гремио не отстает от других. Он тоже хочет, чтобы место учителя занял его кандидат, только не догадывается, что переодетый Люченцио намерен предать его. Гремио представляет переодетого Люченцио под именем Камбио. Поскольку переодетого Гортензио называют специалистом по музыке и математике, Гремио, стремящийся к тому, чтобы место получил его протеже, не называет этих предметов и говорит:

...рекомендую этого молодого ученого, который долго обучался в Реймсе. Он так же хорошо знает греческий, латынь и другие языки, как тот музыку и математику.

Акт II, сцена 1, строки 79—82

Реймс — город не в Италии, а во Франции; от Падуи до него 500 миль (800 км). Такое расстояние и иностранное гражданство придают переодетому Люченцио экзотический колорит и повышают его ценность как учителя. Реймс был известен тем, что в нем по обычаю короновались французские короли.

Транио также представляется как Люченцио; это должно помочь настоящему Люченцио избежать разоблачения и вести атаку на Бьянку с двух сторон. Настоящий Люченцио сможет завоевать ее сердце, а Транио под маской Люченцио — получить официальное согласие ее отца.

«Моя сверхлакомая Кет...»

Тем временем Петруччо, ссылаясь на занятость, просит разрешения сразу посвататься к Катарине. Гортензио, который отправился учить девушек музыке, вылетает из комнаты; строптивая Катарина надела лютню ему на голову. Но Петруччо все нипочем. Как только появляется изрыгающая огонь Катарина, он обращается к девушке, называя ее только уменьшительным именем:

...зовут вас просто Кет;
То милой Кет, а то строптивой Кет,
Но Кет, прелестнейшей на свете Кет,
Узнай, моя сверхлакомая Кет,
Моя любовь, отрада, утешенье...

      Акт II, сцена 1, строки 185—189

Во времена Шекспира английское слово cates означало сласти, лакомство, вкусное угощение, и Петруччо на все лады обыгрывает этот омоним.

«Терпением Гризельду превзойдет...»

Таких слов Катарина не слыхала ни разу в жизни, но, увы, она не может их принять. Девушка уверена, что над ней смеются, поэтому по привычке она отвергает то, о чем тоскует ее сердце.

Но Петруччо терпелив. Начинается долгое состязание в остроумии, после чего Катарина не становится менее строптивой; тогда Петруччо просто обращается к отцу девушки, заявляя, что получил согласие невесты, и утверждает:

Она сварлива так, для виду только,
На деле же голубки незлобивей,
Не вспыльчива совсем, ясна как утро,
Терпением Гризельду превзойдет,
А чистотой Лукреции подобна.
Ну, словом, так сумели мы сойтись,
Что свадьба состоится в воскресенье.

      Акт II, сцена 1, строки 286—291

Гризельда — героиня последней новеллы «Декамерона» Боккаччо, заимствованной Чосером и включенной в его «Кентерберийские рассказы». Это история об итальянском вельможе, который женится на красивой и умной девушке низкого происхождения по имени Гризельда и хочет ее испытать. Вельможа притворяется, что убил двоих детей, которых родила ему Гризельда, что порывает с ней, женится на более молодой женщине и т. д. Пройдя через немыслимые испытания, Гризельда сохраняет удивительное терпение, которое в конце концов вознаграждается: она вновь занимает свое законное место и воссоединяется с детьми. С тех пор имя Гризельда стало синонимом терпения.

Лукреция же — любимый Шекспиром образец целомудрия (см. в гл. 9: «На взор невинный Лукреции...»).

«В Венецию...»

Катарина яростно протестует против свадьбы. Окружающие веселятся, но Петруччо совершенно спокоен. Не обращая внимания на гнев Катарины, он говорит:

В Венецию я еду,
Куплю уборы свадебные там.

      Акт II, сцена 1, строки 307—308

Венеция — богатейший из итальянских городов. Этот торговый центр получал товары со всего света, а потому располагал замечательной коллекцией одежды.

«...Мнимого Винченцио»

Теперь, когда Катарина просватана, можно заняться матримониальными делами Бьянки. Гортензио все еще играет роль учителя, поэтому официальными соискателями руки девушки являются Гремио и переодетый Транио. Баптиста советует Бьянке выбрать того, кто предложит больше.

Начинается торг. Поскольку Транио торгуется не от своего имени, он может набавлять сколько угодно. Однако Гремио — хозяин своего богатства, в то время как Транио, притворяющийся Люченцио, ничего не добьется, если отец последнего не одобрит сватовство сына.

Поэтому Баптиста говорит, что Транио (мнимый Люченцио) получит Бьянку, если за него поручится отец; иначе рука невесты достанется Гремио.

Тут Транио попадает в сложное положение. Поскольку он не Люченцио, то не может связаться с Винченцио, отцом последнего. Но из всякого положения есть выход.

Не может разве мнимый сын — Люченцио
Добыть и мнимого отца — Винченцио?

      Акт II, сцена 1, строки 400—401

Тем временем переодетый Люченцио и переодетый Гортензио делают вид, что учат Бьянку, а сами по очереди нашептывают ей признания в любви. Становится ясно, что Бьянка предпочитает Люченцио.

«Она со мной венчается...»

Петруччо придумывает, как укротить Катарину. Он нарочно опаздывает на свадьбу и появляется в совершенно неподобающей для такого случая одежде. Считается, что Петруччо ездил в Венецию за нарядами, но прибывает он в лохмотьях, верхом на кляче, которая едва перебирает копытами.

Собравшиеся на свадьбу гости в ужасе. В таком виде нельзя показаться Катарине на глаза, тем более идти под венец. Но Петруччо говорит:

Нет, только так, а не иначе! Хватит!
Она со мной венчается, не с платьем.

      Акт III, сцена 2, строки 116—117

Это главный пункт его плана. Катарина обязана принять мужа не только таким, какой он есть, но и таким, каким он хочет казаться.

Так же Петруччо ведет себя и во время венчания, которое проходит за сценой; публика узнает о нем со слов Гремио. Петруччо клянется Катарине в верности, затем бьет священника, бросает бокал с вином в пономаря и целует невесту так звучно, что это напоминает выстрел из пушки.

По возвращении из церкви Петруччо заявляет, что они с Катариной должны немедленно уехать. Все просят его остаться на свадебный пир, однако Петруччо неумолим. Катарина просит о том же, но тщетно.

Катарина злится и приказывает начать пир. Петруччо соглашается, но гостям придется пировать без новобрачных. Он хватает Катарину и свирепо говорит собравшимся:

Я своему добру хозяин полный.
Теперь она имущество мое:
Мой дом, амбар, хозяйственная утварь,
Мой конь, осел, мой вол — все, что угодно.
Вот здесь она стоит. Посмейте тронуть —
И тут же я разделаюсь с любым.

      Акт III, сцена 2, строки 229—233

Это прямая ссылка на библейскую десятую заповедь, которая начинается словами «не желай» (Исх., 20: 17), перечисляет предметы, принадлежащие соседу, и заканчивается словами «ни вола его, ни осла его, ничего, что у ближнего твоего».

Зрителям-мужчинам поведение Петруччо наверняка доставляет удовольствие, но не стоит давать волю дурным инстинктам. Стремление доказать мужское превосходство, обращение с женщиной как с вещью, животным, предметом с современной точки зрения совершенно неприемлемо.

Обычно Шекспира оправдывают тем, что в елизаветинском обществе превосходство мужчин не вызывало сомнений и драматург просто отразил нравы своего времени; но в других пьесах Шекспира ничего подобного нет. Как правило, героини Шекспира умнее, способнее и благороднее героев. Поэтому можно предположить, что Петруччо не выражает обычного для того времени отношения к женщине, а просто осуществляет свой план, только и всего.

«...Ее же оружием»

Петруччо привозит Катарину в свой загородный дом. Грумио, посланный вперед, рассказывает слугам, что хозяин всю дорогу был в плохом настроении. Когда Петруччо появляется на сцене, он просто вне себя. Кет не может ни поесть, ни отдохнуть, ни уснуть от его крика и недовольства всем и вся.

Однако Петруччо упорно продолжает играть прежнюю роль. Слуги, прекрасно знающие своего хозяина, понимают, в чем дело. Один из них говорит:

Он ее бьет ее же оружием.

      Акт IV, сцена 1, строка 174

Сам Петруччо произносит монолог, обращаясь к публике:

Свое правление я мудро начал.
Надеюсь, что и завершу успешно.

      Акт IV, сцена 1, строки 182—183

Конечно, Петруччо получил приданое, из-за которого женился на Катарине. Но можно догадаться, что спокойная, любящая жена нужна ему не меньше; именно на это и рассчитан его план.

«...Любви искусству»

Тем временем Люченцио добивается значительного успеха. Переодетый учителем латыни, он говорит:

Учу я одному — любви искусству.

      Акт IV, сцена 2, строка 8

Это та самая книга Овидия, на которую намекал Транио в начале пьесы. Переодетый Люченцио говорит, что он читает с Бьянкой «Искусство любви», проверяет советы Овидия на практике, и Бьянка выражает скромную надежду на то, что он действительно хорош в любви.

Гортензио, под видом Личио обучающий Бьянку музыке, возмущен предпочтением, которое Бьянка оказывает какому-то безродному мошеннику, и покидает девушку, собираясь жениться на вдове, которая давно охотится за ним.

«Путь мой в Рим лежит...»

Пока Бьянка любезничает с настоящим Люченцио, Транио (мнимый Люченцио) должен найти мнимого Винченцио, чтобы получить согласие отца Бьянки. Случайно увидев на улице старого Учителя, Транио останавливает его и спрашивает, куда тот направляется. Учитель отвечает:

Путь мой в Рим лежит
И в Триполи, коль Бог пошлет мне силы.

      Акт IV, сцена 2, строки 75—76

Путешествие он задумал долгое. От Падуи до Рима по суше 250 миль (400 км) на юг, а до Триполи, находящегося на северном побережье Африки, еще 600 миль (960 км) по морю.

На вопрос о том, откуда он родом, Учитель отвечает:

Я из Мантуи.

      Акт IV, сцена 2, строка 77

Мантуя находится в 60 милях (96 км) к западу от Падуи; если Учитель прибыл в Падую из Мантуи по пути в Рим, то он ехал перпендикулярно нужному направлению. Впрочем, совсем не обязательно, что он выехал именно из Мантуи.

Транио тут же придумывает, что всем мантуанцам в Падуе грозит смерть из-за каких-то политических разногласий между правителями; Учитель уцелеет только в том случае, если заявит, что он Винченцио из Пизы. Учитель с благодарностью принимает совет.

«...Любовью это смеет объяснять»

Катарина постепенно слабеет от голода и недосыпа. Она пытается выпросить еду у слуги Петруччо Грумио, жалуясь ему:

Я голодна, смертельно спать хочу,
А спать мешают бранью, кормят криком,
И самое обидное — что он Любовью это смеет объяснять.

      Акт IV, сцена 3, строки 9—12

[В оригинале: «И самое обидное, что он смеет называть это «идеальной любовью». — Е.К.] Конечно, этот эпизод ключевой. Петруччо берет Катарину измором, заставляя соглашаться со всем, что ей говорят, но поступает так не из жестокости, а чтобы в конце концов вынудить принять ее самое ценное — любовь.

Именно это ей принять труднее всего, потому что, как признается сама Катарина, объяснения в любви она переносит тяжелее, чем голод и отсутствие сна. Но именно любовь она обязана принять.

«Часы покажут сколько я сказал»

Несмотря на все ее просьбы, Катарину продолжают морить голодом. Более того, Петруччо обещает ей новые наряды, но, когда прибывают портной и шляпник, Петруччо делает вид, что недоволен их работой. Напрасно Катарина говорит, что шапочка и платье ей нравятся; Петруччо бракует все, а когда жена пытается протестовать, он делает вид, что Катарина согласна с ним.

Они должны отправиться в Падую, чтобы нанести визит Баптисте, но поедут они без всяких нарядов, в повседневной одежде. Петруччо небрежно говорит, что уже семь часов; Катарина вежливо отвечает, что еще только два. Ах так? На Петруччо тут же нападает приступ упрямства.

Сегодня не поеду,
А прежде чем я вздумаю поехать,
Часы покажут сколько я сказал.

      Акт IV, сцена 3, строки 192—193

Вот к чему стремится Петруччо. Он должен научить Катарину беспрекословно доверять его словам, даже если эти слова кажутся ей абсурдными.

«Луна, звезда...»

Учитель, переодетый старым Винченцио, обсуждает со старым Баптистой приданое; отцы достигают согласия, и настоящий Люченцио готовится обвенчаться с Бьянкой.

Тем временем Петруччо и Катарина (сопровождаемые Гортензио) едут в Падую. Петруччо говорит, как ярко светит луна. Катарина поправляет его: это солнце. Петруччо снова охватывает гнев, он говорит:

Клянусь я сыном матери родной,
Короче говоря, самим собою,
Светить мне будет то, что я назвал, —
Луна, звезда, — иначе не поеду.

      Акт IV, сцена 5, строки 6—8

Наконец Катарина сдается и устало отвечает:

Прошу, поедем, раз уж мы в пути,
Ну пусть луна, пусть солнце — что хотите;
А назовете свечкою — клянусь,
Что это тем же будет для меня.

      Акт IV, сцена 5, строки 12—15

Петруччо испытывает ее, заставляя соглашаться с тем, что на небе то луна, то солнце. Когда они встречают старика, Петруччо велит Катарине поздороваться сначала с юной девушкой, а потом, извинившись, приветствовать пожилого мужчину. Катарина выполняет все требования мужа, соглашаясь с каждым сказанным им словом.

И постепенно Катарина начинает верить в то, о чем Петруччо говорил ей с самого начала: что он любит ее.

Чтобы подчинить Катарину своей воле, Петруччо какое-то время обращался с ней жестоко, но в результате девушка приняла мужскую любовь, по которой больше всего тосковала. Теперь, и только теперь она может быть довольна.

«Поцелуй меня, Кет...»

Старик, которого встретили Петруччо и Катарина, оказывается настоящим Винченцио, отправившимся в Падую, чтобы навестить сына. Но в городе он чуть не лишается рассудка от злости, так как Учитель заявляет, что Винченцио — это он сам, Транио заявляет, что Люченцио — тоже он сам, а настоящему Винченцио никто не верит.

Старика спасает лишь появление настоящего Люченцио, только что женившегося на Бьянке. Баптиста слегка расстроен тем, что ему помешали выдать младшую дочь за Гремио, но настоящий Винченцио одобряет брак сына, и отцы находят общий язык.

Предстоит новый свадебный пир, но, когда Катарина хочет присоединиться к гостям, Петруччо говорит:

Раньше поцелуй меня, Кет, и поедем.

      Акт V, сцена 1, строка 142

Катарина начинает возражать, но лишь потому, что они находятся на улице при ярком дневном свете. Петруччо хмурится, и Катарина быстро целует мужа, если уж ему так хочется. Петруччо говорит:

Ну вот и хорошо. Согласна, да?
Уж лучше поздно, Кет, чем никогда.

      Акт V, сцена 1, строка 149

Конечно, хорошо. Поцелуй Кет доказывает, что она приняла любовь. Это триумф Петруччо, триумф любви, а не жестокости, и композитор Кол Портер поступил правильно, когда назвал свой мюзикл, написанный на сюжет этой пьесы, «Целуй меня, Кет».

«...Прийти никак не может»

Свадебный пир в разгаре. Петруччо, у которого теперь хорошее настроение, гости поддразнивают тем, что он женился на строптивице. Он дожидается ухода женщин и предлагает заключить пари. Пусть трое новобрачных — Люченцио, Гортензио и он сам — порознь пошлют за своими женами. Тот, чья жена окажется самой послушной, получит сотню крон.

Люченцио, уверенный в себе, посылает за женой первым. Слуга приносит ответ:

Синьор, хозяйка говорит,
Что занята, прийти никак не может.

      Акт V, сцена 2, строки 79—80

Вдова, на которой женился Гортензио, ведет себя еще хуже. Слуга передает ее слова:

Ответила, что вам шутить угодно,
И не придет. Велит вам к ней идти.

      Акт IV, сцена 2, строки 91—92

В том, что покладистая Бьянка не приходит, нет ничего удивительного. А почему бы и нет? Она всю жизнь была послушной, ласковой и сговорчивой, но лишь с одной целью — чтобы завоевать мужчину (сначала отца, потом мужа). Теперь работа окончена (хотя бы временно), и можно немного расслабиться. Разве тот, кто успешно завершил самое важное дело в жизни, не может себе это позволить?

К вдове это относится в еще большей степени, поскольку подцепить второго мужа вдвое труднее.

«Что я велю...»

Посылая за женой, Люченцио велел своему слуге просто сказать хозяйке, чтобы она пришла. После отказа Бьянки Гортензио ведет себя осторожнее и велит слуге «попросить» жену прийти. Но Петруччо просьб не признает. Он говорит:

Эй, Грумио, иди к своей хозяйке
И передай, что я велю прийти.

      Акт V, сцена 2, строки 95—96

К всеобщему изумлению, Катарина послушно приходит. Опять же, а почему бы и нет? Ей не пришлось завоевывать любовь. Петруччо сам подарил ее молодой жене, и Катарина не может не чувствовать благодарности к нему.

По приказу Петруччо Катарина приводит двух других жен, и нежная Бьянка, услышав про пари, говорит Люченцио:

Так ты ведешь себя еще глупее,
Коль ставишь деньги на мою покорность.

      Акт V, сцена 2, строка 129

И кто же теперь строптивая?

Петруччо приказывает Кет прочитать женщинам длинную лекцию о долге жен перед мужьями, и Кет делает это. В частности, она говорит:

За нашу глупость женскую мне стыдно!
Вы там войну ведете, где должны,
Склонив колени, умолять о мире.

      Акт V, сцена 2, строки 161—162

Может показаться, что эта финальная речь исполнена иронии, что Катарина научилась притворяться покорной и отныне будет командовать мужем, делая вид, что он командует ею. (Последняя сцена киноинсценировки с участием Ричарда Бартона и Элизабет Тейлор намекает именно на такой вариант.)

Но такая концовка вовсе не обязательна. Какая разница, кто командует, а кто подчиняется? Петруччо и Катарина любят друг друга, а пока существует любовь, кто из супругов главнее, значения не имеет. Петруччо искал лишь богатую невесту, а нашел любовь. Катарина ничего не искала, но тоже нашла любовь. Это и есть настоящий счастливый конец.

Предыдущая страница

К оглавлению

Следующая страница