Разделы
Рекомендуем
Счетчики
Глава 6. «Зимняя сказка»
«Зимняя сказка» — чистейшая фантазия. Она не имеет реальной основы: описанные в ней события никогда не происходили, а искать исторические прототипы героев пьесы бесполезно. Тем не менее действие происходит в дохристианском греческом мире, поэтому я включаю эту пьесу в цикл «греческих».
Похоже, что это одна из последних пьес Шекспира; она создана около 1611 г. Единственной более поздней пьесой, написанной Шекспиром без соавторов, является «Буря».
«Король Сицилии намеревается отдать королю Богемии визит...»
Пьеса начинается с любезной беседы двух придворных. Действие происходит на острове Сицилия; один из придворных, Камилло, местный уроженец. Второй — гость из Богемии.
К королю Сицилии прибыл с визитом король Богемии, и речь идет об ответном визите. Камилло говорит:
- Кажется, этим летом король Сицилии намеревается отдать королю Богемии визит, как этого требует приличие.
Акт I, сцена 1, строки 5—7 (перевод Т. Щепкиной-Куперник)
Шекспир заимствовал сюжет из романа английского писателя Роберта Грина «Пандосто: Триумф времени». В романе Грина повествование начинается как раз с визита короля Сицилии в Богемию. У Шекспира все наоборот, и это изменение сохранено в пьесе до конца; в «Зимней сказке» король Сицилии играет роль короля Богемии из «Пандосто».
То ли Шекспир в начале пьесы случайно перепутал визиты, а потом сохранил свой порядок, потому что был слишком ленив и не любил заниматься редактированием, то ли у него была для этого серьезная причина. Лично я думаю, что причина была.
Король, к которому приезжают с визитом, в первой части пьесы ведет себя как тиран и болезненно подозрительный тип. Кого следовало наградить столь отвратительными чертами — короля Богемии, как у Грина, или короля Сицилии, как у Шекспира?
Обратимся к истории. В 405 г. до н. э., через десять лет после предпринятой Афинами злосчастной сицилийской экспедиции (см. в гл. 5: «...Навеки изгоняем»), правителем Сиракуз, самого большого и могучего города Сицилии, стал полководец Дионисий. К 383 г. до н. э. ему подчинялся уже почти весь остров.
Дионисий знаменит тем, что стоял у кормила власти тридцать восемь лет в эпоху, когда правителей регулярно свергали в результате либо дворцовых переворотов, либо народных восстаний. Ему удалось сохранить свое положение только благодаря безграничной подозрительности и мстительности. Например, существует легенда, что его покои в форме колокола соединялись с государственной тюрьмой; двери его кабинета выходили в узкий конец этих покоев. Это позволяло Дионисию тайно подслушивать разговоры заключенных и выяснять, не готовится ли против него заговор. Данное изобретение прозвали «ухом Дионисия».
Дионисий арестовывал людей по малейшему подозрению, а вызвать такое подозрение ничего не стоило. Естественно, этот человек оставил по себе очень недобрую память; хотя он умер в своей постели, но с тех пор каждого жестокого и подозрительного правителя стали называть тираном, хотя первоначально это греческое слово означало просто «лицо, насильственно захватившее власть».
Если Шекспиру пришлось выбирать королевство, в котором властвует тиран, то он поступил вполне разумно, отдав предпочтение Сицилии, а не Богемии.
Конечно, короля Леонта Сицилийского, героя пьесы, нельзя сравнивать с Дионисием. Сицилийский тиран древности просто сделал Сицилию более подходящим местом для тирании, но на этом сходство кончается; события пьесы не имеют никакого отношения к жизни Дионисия.
Однако некая неуловимая связь между Леонтом и Дионисием все же существует, а поскольку Дионисий жил поколением позже Тимона, я поместил эту пьесу после «Тимона Афинского».
Что же касается Богемии... Позже в пьесе появятся пасторальные сцены, которые происходят в стране короля, прибывшего с визитом. Какая страна больше подходит для идиллии — Сицилия Грина или Богемия Шекспира?
Если сохранять историческую правду, то Сицилия всегда была аграрной провинцией и служила житницей Древнему Риму. По сравнению с жестоким урбанистическим Римом она, вероятно, показалась идиллическим местом. Однако Сицилия известна своими кровавыми войнами с греками и карфагенянами, а позже с Римом и Карфагеном. Еще позднее на этом острове вспыхнуло наводившее ужас восстание рабов.
А что представляла собой Богемия? Известная нам Богемия — это самая западная часть современной Чехии, которая годится для пасторальной идиллии не больше любого другого места на земле. И в эпоху Шекспира, и в наше время там живут славяне. Как и все славяне, богемцы (ныне чехи) появились в Центральной Европе в VIII в., примерно через тысячу лет после правления Дионисия.
Такое расхождение во времени не волнует ни Грина, ни Шекспира, ни современных читателей. Действительно, какое отношение имеет нынешняя реальная Богемия к стране, которую придумал автор? И все же следует знать, как Шекспир представлял себе жизнь в современной ему Богемии.
Вскоре после 1400 г. в Центральной Европе появились группы очень странных людей. Это были смуглые кочевники, говорившие на языке, которого никто в Европе не понимал. Некоторые европейцы считали, что они прибыли из Египта, а потому называли их «джипси» [gypsies — искаженное «египтяне». — Е.К.]. (В Соединенных Штатах их называют так до сих пор, хотя в настоящее время принято считать родиной этих людей Индию.)
Когда в 1427 г. «джипси» достигли Парижа, французы знали о них только одно: эти люди прибыли откуда-то из Центральной Европы. Когда выяснилось, что они прибыли из Богемии, французы стали называть их богемцами (и делают это даже сейчас).
Людям, занятым тяжелой или скучной работой, бродячая жизнь «джипси» (то есть цыган) должна была казаться веселой и беззаботной. Впоследствии богемцами (богемой) стали называть художников, писателей, артистов и других людей, которые ведут неупорядоченную жизнь, напоминающую бродячую. В результате Богемия превратилась в воображаемую романтическую страну.
Итак, если бы Шекспиру захотелось выбрать пасторальную страну, где люди живут в свое удовольствие, что бы он предпочел? Конечно, Богемию.
«Вот tremor cordis...»
Из разговора придворных выясняется, что Леонт Сицилийский и Поликсен Богемский — друзья детства и очень привязаны друг к другу. Это подтверждается в следующем явлении, когда на сцене появляются сами короли.
Поликсен не был дома уже девять месяцев; срочные государственные дела требуют его возвращения. Леонт уговаривает его остаться, но Поликсен непреклонен. Тогда Леонт призывает на помощь свою жену Гермиону. Гермиона присоединяется к просьбам мужа; после обмена шутками Поликсен сдается.
Внезапно лицо Леонта омрачается. Наблюдая за веселой королевой и другом, которого обхаживает Гермиона (по просьбе самого Леонта), он бормочет себе под нос:
О, слишком пылко!
Такая сила дружбы пышет страстью.
Вот tremor cordis: так и скачет сердце...Акт I, сцена 2, строки 108—110
Необычное физическое состояние, которое Шекспир называет сердечной дрожью (tremor cordis), превращает радушного хозяина в ревнивого тирана.
Болезнь развивается. Леонта охватывает сомнение: уж не рогоносец ли он, и тут же убеждает себя, что так оно и есть. За подтверждением Леонт обращается к придворному Камилло. Тот приходит в ужас, начиная подозревать, что король сошел с ума:
Король мой добрый,
Безумие скорее излечите:
Оно опасно.Акт I, сцена 2, строки 296—298
«...Взгляд василиска?»
Мудрость Камилло вызывает у Леонта вспышку гнева. Король дает понять, что если бы Камилло был ему верен, то отравил бы Поликсена. Камилло неохотно соглашается исполнить недвусмысленно отданный приказ, взяв с Леонта обещание, что тот не будет преследовать королеву.
Однако Поликсен замечает, что от прежней дружбы не осталось и следа, и понимает грозящую ему опасность. Он встречает Камилло и спрашивает, что случилось. Придворный иносказательно намекает на некую болезнь:
Назвать болезнь не смею; занесли же
Нам вы ее — здоровый.Акт I, сцена 2, строки 387—388
Конечно, эта болезнь — ревность, невольной причиной которой стал Поликсен. Не поняв Камилло, Поликсен переспрашивает:
Я занес?
Но разве у меня взгляд василиска?
На многих я смотрел — и только радость
Давал мой взгляд, не убивал.Акт I, сцена 2, строки 388—391
Второе имя василиска — «кокатрис» (cockatrice); скорее всего, это искаженное «крокодил». Средневековые европейцы редко видели крокодилов, хотя и слышали, что они водятся на далеком Ниле.
Крокодил — такое же смертельно опасное пресмыкающееся, как ядовитая змея. Его можно считать гигантской толстой змеей с короткими лапами. Европейцы, знакомые с крокодилами только по рассказам путешественников, считали этих тварей ядовитыми.
Первый слог слова cockatrice напоминает английское слово cock («петух»). В чьем-то воспаленном воображении возникло представление, что это чудовище рождается из яиц, снесенных петухом; в результате возникла химера с телом змеи и головой петуха.
Кокатрис — это идеальная змея, убивающая не укусом, а взглядом. Смертельным является не только его яд, но и дыхание. Так как кокатрис — самая страшная змея, вполне естественно, что он является змеиным царем, а поскольку петуший гребень можно изобразить как корону, со временем это фантастическое чудовище стали называть василиском (от греческого слова basilisk, означающего «маленький царь»).
Камилло не может отказать в просьбе несчастному Поликсену. Он советует богемскому королю немедленно бежать. Поскольку Камилло, сохранивший жизнь человеку, которого ему было приказано убить, стал предателем, ему тоже нужно бежать. Они вместе покидают Сицилию.
«К зиме подходит грустная»
Мамиллия, маленького сына Леонта, развлекают фрейлины. Входит Гермиона на сносях (напомним, что Поликсен пробыл на Сицилии около девяти месяцев).
Королева просит сына рассказать сказку, и Мамиллий говорит:
К зиме подходит грустная. Я знаю
Одну про ведьм и духов.Акт II, сцена 1, строки 25—26
Эта фраза — источник названия пьесы. Перед нами грустная сказка о смерти и возрождении. Зима не длится вечно; следом за ней всегда приходит весна.
«В Дельфы...»
Детскую сказку прерывает появление короля и придворных. Леонт узнал, что Поликсен бежал вместе с Камилло, и это стало последней каплей. Он обвиняет Гермиону в супружеской измене и бросает ее в темницу.
Отчаянные протесты королевы и заверения изумленных придворных не трогают Леонта. Он превращается в настоящего тирана.
И все же он нуждается в подтверждении свыше. Он говорит:
Но я решил для подтвержденья — ибо
В таких вопросах важных нет опасней
Поспешности — гонцов отправить в Дельфы,
В храм Аполлона; верны и надежны
Дион и Клеомен...Акт II, сцена I, строки 182—184
[В оригинале: «...в священный Дельфос». — Е.К.]
Эта фраза убедительно доказывает, что время действия пьесы относится к эпохе Древней Греции, когда величайшим из оракулов был оракул, находившийся в Дельфах. («Дельфос» — ошибка Шекспира.)
Этот древнейший из греческих оракулов расположен в материковой части Греции, в 6 милях (10 км) к северу от центра Коринфского залива и в 70 милях (110 км) к северо-западу от Афин. Первоначально это место называлось Пифо, поэтому жриц построенного здесь храма в честь Геи (богини Земли) прозвали пифиями. Эти жрицы служили посредницами, передававшими простым смертным желания и мудрость богов.
Этот оракул, как и вся остальная Греция, сильно пострадал от нашествия дорийцев, последовавшего после Троянской войны. Когда в VIII в. до н. э. Греция вновь восстала из пепла, Пифо стали называть Дельфами; при этом изменилось и назначение храма. Теперь он был посвящен не Гее, а Аполлону.
Причина такой перемены объясняется в греческих мифах.
Когда титанида Латона (Лето) должна была родить двойню от Юпитера (Зевса), ревнивая Юнона (Гера) решила извести ее. Например, однажды она натравила на бедняжку не то дракона, не то гигантскую змею по имени Пифон. В конце концов Латона родила близнецов Аполлона и Диану (Артемиду). Аполлон вернулся в Пифо, облюбованный Пифоном, и убил чудовище. Затем Аполлон сам возвел храм и дал ему новое имя (однако жриц по-прежнему называли пифиями).
В течение многих веков Дельфы оставались самым важным и священным из греческих оракулов. Храм украшали дары, полученные от всех греческих городов и многих чужеземных правителей. Он служил сокровищницей, в которой отдельные граждане и города хранили свое состояние, так как никто не посмел бы осквернить святыню воровством.
Дельфы не следует путать с Делосом — крошечным островком площадью с манхэттенский Центральный парк, расположенным в Эгейском море в сотне миль (160 км) к юго-востоку от Афин.
Этот остров тоже имеет отношение к мифу о Латоне и ее детях. Юнона, преследовавшая Латону самыми изощренными способами, запретила принимать ее всем приморским городам, над которыми светит солнце. Однако крошечный Делос был плавучим островом, который Юпитер накрыл волнами, не пропускавшими солнечный свет. Там и родились Аполлон и Диана. Впоследствии Делос был прикреплен к морскому дну и остался неподвижен.
Делос, так же как и Дельфы, был посвящен Аполлону, поэтому спутать их немудрено. Легко вообразить, что Дельфийский оракул расположен на Делосе, и составить из двух слов комбинацию «остров Дельфос». Первым эту ошибку сделал Грин, а Шекспир по небрежности повторил ее.
«Наседкой...»
В темнице Гермиона рожает ребенка — чудесную маленькую девочку. Паулина, жена придворного Антигона, — смелая женщина с острым языком, беззаветно преданная Гермионе. Не думая о последствиях, она предлагает отнести девочку Леонту в надежде, что при виде невинного младенца сердце короля смягчится.
Паулина с ребенком на руках пробивается сквозь толпу придворных. Леонт отворачивается от дочери и гневно кричит Антигону:
Ты, дурень, бабий прихвостень, с насеста
Наседкой согнанный, бери ублюдка!
Отдай своей старухе!Акт II, сцена 3, строки 72—74
[В оригинале: «Dame Partlet». — Е.К.]
Здесь имеется в виду персонаж чрезвычайно популярного в Средние века цикла сказок о животных, в которых завуалированно высмеиваются человеческие пороки; в западной литературе эта традиция восходит к Эзопу. Весь цикл известен под названием «Лис Ренар», поскольку его главным героем является лис, такая же продувная бестия, как Братец Кролик из «Сказок дядюшки Римуса».
Цикл окончательно оформился к 1100 г. н. э. и приобрел такую популярность, что имена некоторых животных вошли в пословицу. Например, лис во всех западных странах зовут Ренарами, а медведей — Бруинами.
Dame Partlet — это курица; разгневанный Леонт оскорбляет Антигона, намекая на то, что сварливая Паулина заставила своего мужа-петуха покинуть насест, то есть лишила его главенства в доме.
Антигон вынужден признаться, что это так. Когда Леонт говорит придворному, что его следует повесить за неспособность заставить жену замолчать, Антигон уныло отвечает:
Коль всех таких
Мужей повесить, подданных немного
Осталось бы у вас.Акт II, сцена 3, строки 108—110
«В государственной измене...»
Безумие Леонта все усиливается. Он приказывает Антигону взять девочку, унести подальше и оставить ее умирать в каком-нибудь пустынном месте.
Затем король получает известие, что посланные на «Дельфос» Клеомен и Дион вернулись, и приказывает устроить суд над королевой. Ее приводят из темницы и зачитывают обвинительный акт:
- Гермиона, супруга славного Леонта, короля Сицилии, настоящим ты предаешься суду по обвинению в государственной измене, в прелюбодействе с Поликсеном, королем Богемии, и в заговоре с Камилло против жизни нашего властителя короля, твоего царственного супруга...
Акт III, сцена 2, строки 12—17
Англичанам должно было чудиться в этой сцене что-то знакомое; всего семьдесят пять лет назад не одну, а целых двух английских королев обвинили в таком же преступлении. Это были две из шести жен Генриха VIII (который умер в 1547 г., за семнадцать лет до рождения Шекспира). Одной из них была вторая жена короля Анна Болейн, обвиненная в супружеской измене в 1536 г., второй — пятая жена Кэтрин Говард, обвиненная в том же 1542 г. Обеих осудили и обезглавили; первой было двадцать девять лет, а второй — около двадцати двух.
«...Русский император»
Гермиона защищается с достоинством и убеждает в своей невиновности всех, кроме безумного Леонта. Ожидая решения оракула, она говорит:
Моим отцом был русский император.
О, если б он был жив и слышал здесь
Допрос родимой дочери...Акт III, сцена 2, строки 117—119
Конечно, в те времена, когда Сицилия принадлежала древним грекам, России не существовало. Первое историческое упоминание о русских относится к IX в. н. э., когда пришедшие из Швеции править искатели приключений — викинги стали правителями этой земли. Они создали сообщество полунезависимых княжеств, номинально подчинявшихся Киеву. Эта Киевская Русь пала в 1240 г. под натиском монголов.
Однако за сто лет до рождения Шекспира Русь начала избавляться от монгольского ига. В 1462 г. великим князем московским стал Иван III (Великий). Он сумел захватить Новгород — город, расположенный к северо-западу от Москвы и владевший малонаселенными территориями, протянувшимися до Северного Ледовитого океана. Это превратило Московское княжество в огромное царство, общая площадь которого намного превышала площадь любой европейской страны. Так Московское княжество стало Россией.
В 1472 г. Иван женился на наследнице недавно свергнутого византийского императора и предъявил права на титул императора (точнее, царя).
Его наследники, Василий III и Иван IV (Грозный), продолжали политику экспансии. Иван IV, правивший с 1533 по 1584 г. (иными словами, в годы юности Шекспира), разбил остатки монголов и расширил Русское царство до Каспийского моря.
Однако Россия возникла на карте не только благодаря завоеваниям Ивана Грозного, но и потому, что во время его правления англичане лично посетили эту страну. В 1553 г. при дворе Ивана побывала английская торговая миссия во главе с Ричардом Ченслером, так что упоминание Шекспиром «русского императора» было актуально.
«Гермиона чиста...»
Клеомен и Дион приносят запечатанное послание с Дельфоса. Его вскрывают и читают. Оракул гласит:
- Гермиона чиста; Поликсен безупречен; Камилло — верный подданный; Леонт — ревнивый тиран; его невинный младенец зачат законно. Король будет жить без наследника, пока не найдет потерянное.
Акт III, сцена 2, строки 130—133
Все изложено четко, ясно и драматично, а потому не имеет ничего общего с прорицаниями, которые можно было получить в Дельфах. В беллетристике оракулы толкуют настоящее и предсказывают будущее с исключительной точностью; на самом деле ничего подобного не было.
Подлинный Дельфийский оракул давал ответы двусмысленные, которые можно было считать правильными, как бы ни разворачивались события. Наиболее знаменитый (но ни в коем случае не единственный) пример относится к 546 г. до н. э., когда Крез, царь Лидии (расположенной на западе Малой Азии), раздумывал, стоит ли провести предупредительное наступление на быстро развивавшееся Персидское царство, расположенное к востоку от реки Халис, по которой пролегала граница Лидии.
Крез обратился к Дельфийскому оракулу, получавшему от него богатейшие дары. Ему ответили: «Если Крез перейдет реку Халис, то погубит великое царство».
Крез тут же начал наступление, но слишком поздно понял, что предсказание оракула было умышленно составлено так, что оно сбывалось в любом случае. Крез потерпел поражение и погубил собственное великое царство. Не случайно определения «дельфийский» и «пифийский» стали синонимами эпитетов «уклончивый», «двусмысленный» и «загадочный».
«Аполлон, прости мне...»
Но Леонт все еще не сдается. Его душа черствеет с каждым новым ударом, как у египетского фараона. Он объявляет прорицание оракула фальшивкой.
Но в этот момент в зал врывается слуга и говорит, что Мамиллий, мать которого сидит в темнице, заболел и умер. Услышав об этом, Гермиона падает в обморок, и Паулина заявляет, что она мертва.
Леонт потрясен. Смерть сына в момент совершения святотатства против Аполлона не только является карой за кощунство, но и доказывает, что предсказание оракула было правдивым («король умрет без наследника»).
Внезапно от его болезненной ревности не остается и следа. Король приходит в себя и в ужасе восклицает:
Аполлон, прости мне:
Кощунственно тебя я оскорбил!Акт III, сцена 2, строки 150—151
Теперь он хочет только одного: исправить содеянное. Но воскресить Мамиллия и Гермиону не в его силах, а найти ребенка, от которого он приказал избавиться, невозможно. Леонт приговорен мучиться угрызениями совести до тех пор, пока «потеря не будет найдена».
Когда Паулина начинает громко ругать короля, измученный Леонт только опускает голову.
«...К Богемии пустынной?»
Но что с Антигоном и новорожденной девочкой, от которой ему приказали избавиться?
В «Пандосто» богемский король отдает ребенка морякам. Те вывозят девочку в открытое море, в разгар бури сажают ее в лодку и отпускают на волю волн. Лодку с ребенком приносит к побережью Сицилии.
Но Шекспир поменял королевства местами. От девочки избавляется король Сицилии Леонт. Если продолжать этот «перевертыш», то лодка должна оказаться на побережье Богемии. Так и получается. Местом действия третьей сцены третьего акта является побережье Богемии.
Увы, если Сицилия омывается морем со всех сторон, то Богемия (настоящая Богемия) как во времена Шекспира, так и в наши дни находится в глубине материка и выхода к морю не имеет. Ближайшее побережье (в Триесте, ныне принадлежащем Италии) находится от нее в 200 милях (320 км).
Конечно, Шекспир должен был знать это, но какая разница, если речь идет не о реальной Богемии, а об идиллической стране, в которой может быть не только морское побережье, но все, что угодно?
Впрочем, если соблюдать абсолютную точность, было время, когда у Богемии действительно имелся выход к морю. Это случилось при Оттокаре II (Великом), который правил страной с 1253 по 1278 г. В 1269 г., когда Священная Римская империя переживала период упадка, Оттокар завоевал Австрию и правил великой Богемией, раскинувшейся от Центральной Европы вплоть до северных заливов Адриатического моря в районе Триеста. Но это продолжалось всего четыре года, с 1269 по 1273 г. Затем Священная Римская империя собралась с силами и вернула свои земли.
Корабль, на борту которого находятся Антигон и девочка, достигает земли, и Антигон говорит морякам:
Ты убежден, что наш корабль причалил
К Богемии пустынной?Акт III, сцена 3, строки 1—2
В данном случае «пустыней» Антигон называет необжитую местность. Если бы мы не договорились, что Богемия — королевство воображаемое, то могли бы сделать вид, что оно находится в границах середины XIII в. и что корабль пристал где-то в Триесте. Что ж, неплохо. Это значило бы, что Антигон, отплыв из Сицилии, пересек Адриатическое море, то есть примерно 700 миль (1100 км).
Антигон увидел во сне Гермиону, которая велела назвать девочку Пердитой («потерянной»). На случай, если малышку кто-нибудь найдет и воспитает, он оставляет девочку с документами, удостоверяющими ее личность. Но, возвращаясь на корабль, Антигон по пути встречает медведя, после чего следует самая необычная из шекспировских ремарок: «Входит, преследуемый медведем».
«...С новорожденным»
Когда Антигон уходит, на сцене появляются старый Пастух с сыном. В списке действующих лиц оригинала этот сын значится под именем Шут (Clown), но на самом деле он — деревенский простофиля. [В переводе он Молодой пастух. — Е.К.]
Молодой пастух видел, как корабль разбила буря, а Антигона съел медведь, и Пастух, нашедший девочку, говорит сыну:
- Но гляди-ка сюда, сынок, благослови тебя Бог. Ты встретился с умирающими, а я с новорожденным.
Акт III, сцена 3, строки 112—113
Это кульминация пьесы. До сих пор ее темой была тема смерти; усиливавшееся безумие Леонта заставляло его обрекать людей на бегство, изгнание и гибель. Но зимняя сказка закончилась, начинается весна, потому что чудесная девочка Пердита не умерла. Ребенка нашли богемские пастухи, и он будет жить.
«Скользну через шестнадцать лет...»
Между третьим и четвертым актами проходит немало времени. Этот промежуток необходим; он присутствует и в «Пандосто», подзаголовок которого гласит «Триумф времени».
Подобный скачок — радикальное нарушение принципа единств. Согласно «Поэтике» Аристотеля, таких единств три. Это единство времени, согласно которому протяженность пьесы не должна превышать двадцати четырех часов; единство места, согласно которому все действие должно развиваться в одном и том же месте; и единство действия, согласно которому все происходящее в пьесе должно быть связано с сюжетом и не имеет права противоречить ему.
Эти классические единства взяли на вооружение французские драматурги XVII в., когда Франция была культурным лидером Европы.
При желании Шекспир соблюдал этот принцип (например, в «Комедии ошибок»), но не стремился слепо следовать ему. В его пьесах действие часто перемещается не только из города в город, но и из страны в страну, а события могут охватывать десятки лет. Его сюжеты сложны, разветвлены, а иногда и противоречивы. Поэтому классицисты относились к Шекспиру свысока и называли его пьесы грубыми, бесформенными и варварскими, хотя не лишенными дикарской жизненной силы.
В наше время так не считают. Под пером гения соблюдение единств может давать прекрасные результаты. (Кто посмеет упрекнуть Софокла, который в «Царе Эдипе» скрупулезно соблюдает все три единства.) Однако для менее даровитых авторов этот принцип создает непреодолимые трудности, так как мы можем узнать о предшествующих событиях или о том, что происходит в других местах, только из диалогов персонажей; в результате пьеса превращается в сплошные диалоги, где герои объясняют друг другу (точнее, публике), что произошло к данному моменту и происходит сейчас.
Пьесы Шекспира не ограничены пространством и временем; постоянные перелеты из одного места и времени в другое сообщают действию ураганную скорость; динамика происходящего захватывает публику и не дает ей перевести дух.
Но похоже, Шекспир и сам чувствует, что в «Зимней сказке» он слегка перегнул палку. (Примерно то же самое происходит в «Перикле», написанном им за год-два до этого.) Четвертый акт начинается репликой Времени, выполняющего функцию античного хора. Этот персонаж объясняет, что произошел временной скачок, и просит за это прощения:
Не ставьте мне в вину
Мой быстрый лет и то, что я скользну
Через шестнадцать лет...Акт IV, сцена 1, строки 4—6
«Сын, Флоризель...»
Время напоминает об одном факте, чрезвычайно важном для сюжета пьесы: у Поликсена есть сын Флоризель. Об этом упоминалось ранее, но имя мальчика мы узнаем только сейчас. Время говорит:
У короля — запомнить вас прошу —
Сын, Флоризель...Акт IV, сцена 1, строки 22—23
Каждый, кто имеет хотя бы малейшее представление о сказках, наверняка догадается, что Флоризель влюбится в подросшую Перлиту и что принц начнет ухаживать за дочкой пастуха (которой та якобы является).
Конечно, так и происходит; Флоризель — воплощение прекрасного принца, который женится на красивой, но бедной девушке и перевозит ее из лачуги в королевский дворец. Одному Небу известно, сколько браков потерпело крах из-за того, что реальная жизнь не соответствует грезам девушек, начитавшихся подобных сказок.
Впрочем, на свете жила по крайней мере одна женщина, которая полностью соответствовала вышеизложенным условиям. В начале 1780-х гг. за актрисой по имени Мэри Робинсон ухаживал некий легкомысленный молодой человек, который в письмах называл ее Пердитой, а себя Флоризелем. Этот молодой человек оказался принцем Уэльским, старшим сыном английского короля Георга III. Позже он стал регентом при отце, страдавшем душевной болезнью, а после смерти последнего в 1820 г. — королем Георгом IV.
Конечно, на Мэри Робинсон он не женился и вообще напоминал Флоризеля только титулом: с возрастом он становился все толще и самодовольнее и славился своим беспутством. Это был очень неприятный человек, не вызывавший у своих подданных ни малейшей симпатии.
«Назвал меня Автоликом...»
Мы оказываемся в мифической Богемии, которой правит добродетельный Поликсен с помощью все того же мудрого Камилло. Раскаявшийся Леонт просит Камилло прибыть на Сицилию, и старику не терпится вернуться на родину. Однако Поликсен не отпускает его и предлагает вместо этого выяснить, почему принц Флоризель так часто посещает лачугу какого-то пастуха.
Но в Богемии проживают не только благонравные пастухи. На сцене появляется весело напевающий разносчик, который зарабатывает себе на жизнь не столько торговлей, сколько мелким воровством. Он говорит:
- Отец назвал меня Автоликом; говорят, он, как и я, родился под знаком Меркурия — тоже любил поживиться тем, что плохо лежит.
Акт IV, сцена 3, строки 24—26
Меркурий (он же Гермес) был богом воров. Во многих мифах описаны замысловатые преступления этого бога.
Почти сразу после рождения Меркурий убил черепаху, сделал из ее панциря первую лиру и спел под ее аккомпанемент колыбельную, усыпив свою мать, нимфу Майю. Освободившись от присмотра, он отправился погулять, нашел стадо из пятидесяти коров, принадлежавших богу Аполлону, украл их, надел коровам на ноги импровизированные башмаки с целью скрыть следы и погнал их задом наперед, чтобы сложилось впечатление, будто следы ведут в другую сторону.
В конце концов разгневанный Аполлон нашел свое стадо и разоблачил Меркурия, выглядевшего невинным младенцем. Меркурий сумел умилостивить Аполлона, только отдав ему свою лиру.
Меркурий был богом как воров, так и купцов; это свидетельствует, что древние считали купцов не слишком честными людьми (возможно, не без оснований).
Сын Меркурия Автолик, как и его отец, также был искусным вором. Он регулярно угонял коров у царя Сизифа. Заметив, что его стада редеют, Сизиф заподозрил Автолика, но доказательств у него не было. Тогда он пометил копыта своих коров и в конце концов обнаружил, что у Автолика находится скот, на копытах которого написано «Украдено у Сизифа».
Дочь Автолика вышла замуж за царя Итаки Лаэрта; у этой пары родился знаменитый Улисс (Одиссей), воплощение ума и хитрости. Иными словами, Улисс приходится Меркурию (Гермесу) правнуком.
Коробейник из «Зимней сказки», названный в честь легендарного вора, тут же получает возможность доказать, что он достоин данного ему имени. Появляется Молодой пастух, которому нужно купить кое-что для предстоящего праздника стрижки овец. Автолик притворяется, что его избили и ограбили. Добрый Молодой пастух, помогая ему, лишается кошелька.
«...Флора»
Пердита, выросшая в пастушеской хижине, превратилась в прекрасную шестнадцатилетнюю девушку. Ее избрали королевой праздника, и она одета соответственно случаю. Принц Флоризель, покоренный ее красотой, говорит:
Дает тебе наряд твой необычный
Жизнь новую. Ты не пастушка — Флора,
Предвестница апреля.Акт IV, сцена 4, строки 1—3
Флора — римская богиня цветов и весны. Ее праздник отмечали в конце апреля — начале мая.
«Нептун зеленый...»
Но Пердита очень нервничает. Флоризель набрел на дом ее отца, разыскивая пропавшего сокола, и влюбился в нее. Он приходит на праздник, переодевшись пастухом, и называет себя Дориклом. Пердита боится, что король-отец разгневается, обнаружив обман. Но Флоризель отвечает, что даже боги не гнушались принимать облик низших созданий во имя любви:
...стал быком Юпитер
И точно бык мычал; Нептун зеленый
Блеял козлом; а бог, одетый в пламя,
Сам Аполлон златой был пастухом,
Как я сейчас.Акт IV, сцена 4, строки 31—35
Юпитер (Зевс) влюбился в финикийскую царевну Европу. Чтобы завоевать ее, он превратился в белоснежного быка и присоединился к царскому стаду. Европа заметила нового быка и была очарована его кротостью. В конце концов Европа забралась ему на спину. Тогда бык побежал к морю, прыгнул в него и поплыл на запад. Он приплыл на Крит (до которого от Финикии по прямой 550 миль, то есть около 900 км), где Европа родила Юпитеру троих сыновей.
Нептун (Посейдон), прозванный зеленым в честь моря, богом которого он является, влюбился в Теофану. Чтобы отбить девушку у других женихов, он превратил ее в овцу, а себя — в барана. Плодом их любви стал золотой баран. Шкура, снятая с этого барана после его смерти, — то легендарное золотое руно, за которым отправился Язон.
Аполлон (названный «златым», потому что он является богом солнца) однажды оскорбил Юпитера, убив Циклопа, который выковал молнии, служившие Юпитеру копьями. В наказание Аполлон должен был пасти стада фессалийского царя Адмета. Адмет относился к временно разжалованному богу с большим почтением; в благодарность Аполлон под видом пастуха помог Адмету решить несколько трудных задач, поставленных перед женихами прекрасной Алкестиды.
«С колесницы Диса...»
Страхи Пердиты обоснованны: Поликсен и Камилло действительно приходят на праздник, чтобы понаблюдать за Флоризелем/Дориклом. Ничего не подозревающая Перлита, как хозяйка праздника, тепло приветствует их, но жалуется на нехватку весенних цветов, которые нужно раздать молодым женщинам. Она говорит:
О Прозерпина,
Где те цветы, что с колесницы Диса
Ты в страхе разроняла?Акт IV, сцена 4, строки 116—118
Дис (или Аид) похитил Прозерпину (Персефону), когда та собирала цветы в полях центральной Сицилии. Прозерпина уронила цветы, когда ее силой увозили в подземный мир.
«...Дыхания Венеры?»
Далее Пердита так описывает эти цветы:
Где фиалки,
Чей темный цвет нежнее век Юноны,
Дыхания Венеры?Акт IV, сцена 4, строки 120—122
[В оригинале: «...дыхания Цитереи». — Е.К.]
Цитерея (Киферея) — эпитет Венеры (Афродиты), образованный от названия острова Цитера (или Кифера, ныне Китира), лежащего у юго-восточного окончания полуострова Пелопоннес. На этом острове находился храм Венеры, не менее знаменитый, чем храм в Пафосе. В некоторых мифах о рождении Венеры говорится, что она восстала из моря; естественно, в одних мифах называют местом ее рождения Пафос на острове Кипр (отсюда прозвище Киприда), а в других — Цитеру (Киферу).
«...Лентами и перчатками...»
Переодетые Поликсен и Камилло тронуты красотой и приветливостью Пердиты. Пастухи и пастушки танцуют, веселье разгорается; внезапно на праздник приходит Автолик, торгующий сборниками песен.
Молодой пастух, влюбленный в пастушку Мопсу, хочет купить ей что-нибудь. Он говорит, что должен платить ей дань «лентами и перчатками», и Мопса с досадой напоминает ему:
- Ты мне их обещал к празднику; впрочем, еще и теперь не поздно.
Акт IV, сцена 4, строки 250—251
[В оригинале: «Ты обещал мне кружева и пару перчаток». — Е.К.]
Этимология выражения tawdry-lace довольно сложна. Оно возникло еще при англосаксах, которые в VII в. оставались язычниками. У короля Нортумбрии Эгфрита была жена по имени Этельдреда, которая с интересом прислушивалась к проповедям христианских миссионеров. В конце концов она стала монахиней, основала на землях своего отца в восточной Англии монастырь и стала его первой настоятельницей.
После смерти Этельдреда была причислена к лику святых. В ее день (17 октября) в окрестностях монастыря устраивали большую ярмарку, на которую собирались толпы крестьян. Со временем англосакское имя Этельдреда сократилось до Одри, а ярмарку прозвали Ярмаркой святой Одри (Сент-Одри).
Большим успехом на этих ярмарках (как, впрочем, и на нынешних) пользовались сувениры, а особенно дешевая бижутерия и разноцветные фестончатые кружева, не представлявшие собой никакой ценности. В результате дальнейшего сокращения выражение Saint Audrey lace превратилось в tawdry lace и стало означать дешевые, но броские кружева. В наше время словом tawdry называют все кричащие и безвкусные товары низкого качества.
«Как Девкалион...»
Пастухи поют и танцуют. Все счастливы, кроме Поликсена и Камилло. Последние уговаривают переодетого Флоризеля (который не узнает их) рассказать о своей любви. Тот непринужденно признается, что хочет обручиться с Пердитой прямо на празднике, при свидетелях, что равнозначно заключению брака. Поликсен спрашивает Флоризеля, есть ли у него отец, которому следовало бы присутствовать на свадьбе. Флоризель признается, что отец у него есть, но он не должен знать о происходящем. И тут Поликсен сбрасывает маску. Он грозит убить Старого пастуха, а Пердиту изувечить так, что та утратит свою красоту. Если же сын посмеет снова подумать о Пердите,
...я тебя лишу наследства
И от родства с тобою откажусь,
Далек мне станешь, как Девкалион.Акт IV, сцена 4, строки 433—435
Девкалион — легендарный правитель южной Фессалии; его можно по праву называть греческим Ноем. Чтобы истребить людей, Зевс наслал на землю потоп, но Девкалион (предупрежденный своим отцом, титаном Прометеем) построил ковчег, в котором пережил наводнение вместе с женой Пиррой и после его окончания очутился на горе Парнас.
Там они принесли жертву Зевсу, прося его о возрождении человечества; голос с небес велел им отвернуться и бросать через голову кости их матери. Супруги решили, что речь идет о Матери-Земле. Они отвернулись и начали бросать через голову камни. Камни, брошенные Девкалионом, превратились в мужчин, а камни, брошенные Пиррой, — в женщин.
Таким образом, все мужчины и женщины в мире являются потомками Девкалиона и Пирры; все мужчины, как потомки Девкалиона, приходятся друг другу дальними родственниками, но, если Флоризель ослушается, Поликсен грозит лишить его даже такого отдаленного родства.
«В Сицилию плывите...»
Поликсен уходит, но Флоризель не теряет спокойствия. Он женится на Пердите даже в том случае, если его лишат трона. Тоскующий по родине Камилло, на которого произвела сильное впечатление красота Пердиты, решает помочь Флоризелю, как шестнадцать лет назад помог его отцу: бежать и уплыть вместе с ним. Пока Флоризель готовит корабль, Камилло серьезно говорит:
...в Сицилию плывите;
Представьтесь там монарху и представьте
Свою принцессу (быть уж ей принцессой!).Акт IV, сцена 4, строки 547—549
Чтобы Флоризель мог подняться на борт корабля неузнанным, Камилло советует ему обменяться платьем с Автоликом, который появляется на сцене, гордый тем, что продал много сборников песен и выудил немало кошельков из чужих карманов.
Пастух и его сын, которым король пригрозил смертью, приходят в ужас. Молодой пастух убеждает отца рассказать, что Пердита им не родственница, и показать найденные при ней вещи. Так они докажут, что преступница, околдовавшая принца, не родственница им, и избегут наказания.
Автолик (переодетый в платье Флоризеля) подслушивает их разговор, притворяется придворным и убеждает двух простофиль следовать за ним. Он хочет привести их к Флоризелю и получить за это награду.
«Александр Великий...»
Местом действия последнего акта вновь становится Сицилия. Жизнь Леонта превратилась в сплошное мучение. Придворные уговаривают его жениться еще раз; если королевство останется без наследника, в стране начнется гражданская война.
Однако Паулина (вдова старого Антигона, съеденного медведем) решительно протестует. Оракул с «Дельфоса» предсказал, что королю суждено оставаться без наследника до тех пор, пока не будет найдено «потерянное». Паулина думает, что речь идет о давно исчезнувшей девочке. Она говорит Леонту:
Не беспокойтесь:
Наследник будет. Александр Великий
«Достойнейшему» отдал трон; и этот
«Достойнейший» — нашелся.Акт V, сцена 1, строки 46—49
Честно говоря, сравнение не из лучших. Когда в 323 г. до н. э. Александр Великий (живший через два поколения после Дионисия Сиракузского, к эпохе которого я произвольно отнес время действия этой пьесы) внезапно умер в возрасте тридцати трех лет, он оставил после себя сварливую мать, жену-чужеземку, умственно отсталого сводного брата, сводную сестру и неродившегося ребенка. Никто из них не мог считаться законным наследником, поэтому выбирать пришлось между самыми способными полководцами, воспитанными Александром и его отцом Филиппом.
Александр мог выбрать одного из них; по его решению трон перешел бы к этому полководцу, он сплотил бы вновь созданную гигантскую Македонскую империю, и это изменило бы судьбу мира. К несчастью, когда Александра спросили, кому он оставляет свою империю, тот (по каким-то причинам) на пороге смерти якобы произнес: «Сильнейшему».
Если бы такой существовал, все закончилось бы благополучно, но сильнейшего в то время не было. Ни один полководец не обладал достаточной властью, чтобы разбить и победить всех остальных. В результате началась гражданская война, продолжавшаяся тридцать лет. В конце концов империя Александра обессилела и распалась. Ее осколки продолжали воевать между собой; в результате через три века после смерти Александра восточная часть его империи была завоевана местными племенами, а западная досталась Риму.
Конечно, Паулина не пророчит Сицилии ту же судьбу. У нее другие планы. Старуха заставляет Леонта поклясться, что он женится на той, кого выберет она сама. Леонт, стремящийся побольнее наказать себя, соглашается.
«Она из Ливии»
Флоризеля, приплывшего на Сицилию с Пердитой, представляют королю. Печальный Леонт приветствует молодого человека, но при виде прекрасной Пердиты невольно вздрагивает и спрашивает, кто это. Флоризель, стремящийся скрыть правду, говорит:
Она из Ливии.Акт V, сцена 1, строки 156—157
Древние греки называли Ливией все побережье Северной Африки к западу от Египта. В эпоху Дионисия Сиракузского двумя главными городами Ливии были греческий город Кирена, находившийся в 500 милях (800 км) к юго-востоку от Сицилии, и негреческий Карфаген, расположенный в сотне миль (160 км) к западу от нее.
«Джулио Романо...»
События развиваются в ускоренном темпе. Хотя Флоризель приукрасил свою ложь, выдав Перлиту за дочь царя Ливии, до Леонта доходит весть, что Поликсен и Камилло прибыли на Сицилию. Поликсен отправляет королю письмо с требованием арестовать Флоризеля.
Однако публике тревожиться не о чем. Тут же выясняется, что Пастух и его сын тоже находятся на Сицилии и могут рассказать правду о Пердите.
Дальнейшее происходит за кулисами. Можно ожидать, что происхождение Пердиты выяснится, после чего произойдет великое примирение. Так и случается, но публика узнает об этом из беседы трех придворных.
Поворот событий весьма неожиданный. Можно предположить, что в первом варианте пьесы сцена узнавания Пердиты и восстановления ее в правах была кульминационной. Вероятно, она получилась слабой (в самом деле, практически таким же был финал «Перикла», написанного Шекспиром год-два тому назад). Возможно, кто-то убедил Шекспира внести в концовку пьесы изменения.
В результате Шекспир перенес сцену узнавания Пердиты за кулисы, а для финала сочинил еще более драматичную сцену с возвращением Гермионы.
В третьем акте Паулина объявляет о смерти королевы; потом о Гермионе не говорится ни слова, и вдруг выясняется, что известие было ложным. Действительно, когда в конце третьего акта Антигон уносит девочку, он видит во сне призрак Гермионы; похоже, что сам Шекспир считал королеву мертвой.
Однако, когда Шекспир передумал (предположим, что так и было), он не удосужился вернуться к тексту и намекнуть на то, что Гермиона жива; не убрал он и упоминание о призраке, который потребовался, чтобы объяснить происхождение имени Перлита.
Вместо этого драматург перед самой развязкой начинает готовить публику. Третий придворный впервые упоминает о статуе Гермионы:
- ...принцесса узнала, что у Паулины хранится статуя, изображающая ее мать, над которой трудился много лет, пока не закончил ее, знаменитый итальянский мастер Джулио Романо...
Акт V, сцена 2, строки 101—105
Джулио Романо — реально существовавший итальянский художник, известный не столько своими статуями, сколько живописными портретами, — умер в 1546 г., всего за шестьдесят с небольшим лет до написания «Зимней сказки». Конечно, это чудовищный анахронизм.
Второй придворный добавляет к этой наспех придуманной истории еще одну подробность. Говоря о Паулине, он сообщает:
- ...после смерти Гермионы она тайком по два, по три раза в день посещала свою отдаленную виллу.
Акт V, сцена 2, строки 113—115
Конечно, в результате статуя оказывается живой Гермионой. Почему ее скрывали от раскаявшегося короля целых шестнадцать лет, осудив на одиночное заключение; почему Паулина взяла на себя архитрудную задачу тайно заботиться о королеве и кормить ее; почему король не интересовался, как идет работа над статуей, якобы продолжавшаяся «много лет», — все это в пьесе не объясняется. Полное отсутствие объяснений заставляет предполагать, что вторая половина пятого акта была написана заново и представляет собой очень неудачную «заплату».
Затем следует сцена примирения, и все заканчивается хорошо. Паулина (которая только сейчас узнала о смерти мужа) выходит замуж за Камилло, а Пастух и его сын получают богатую награду и берут на перевоспитание Автолика, который дает клятву исправиться.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |