Другие документальные свидетельства

Итак, мы имеем бесспорное документальное свидетельство, что между Шекспиром, Невиллом и опасением, что авторство будет раскрыто, имеется связь. Более полная картина вырисовывается сама собой. «Дневную» роль Невилл играл при дворе и в парламенте, а «ночью» писал втайне от всех.

В архиве Ламбетского дворца находится письмо, которому пришлось долго ждать, пока оно не стало свидетельством, подтверждающим нашу гипотезу. Это письмо (известное как «Манускрипт Тенисона») некоего Родолфо Брэдли, адресованное Энтони Бэкону. В нем есть такие строки: «Ваши прекрасные речи — это слова, сказанные верным другом, а не придворным, у которого Mel in ore et verba lactis, sed fei in corde etfraus infactis»^*.

Раньше предполагалось, что Брэдли намекает на то, что речи для Энтони писал Фрэнсис Бэкон, но это противоречит смыслу фразы: если бы Брэдли имел в виду Фрэнсиса Бэкона, он назвал бы его не другом Энтони, а братом. Куда больше оснований считать, что Брэдли указывает на Невилла. Известно, что Невилл и Энтони Бэкон были связаны родственными узами и считались друзьями; сэр Генри посещал Энтони Бэкона во Франции, и они, возможно, вместе работали на графа Эссекса, который из близких ему людей организовал на европейском континенте полуофициальную шпионскую сеть. (Эссекс занялся этим после смерти своего тестя сэра Фрэнсиса Уолсингема, возглавлявшего при Елизавете службу безопасности.) Кроме того, убедительное свидетельство — перекочевавшая в письмо Брэдли цитата из стихотворения, которое обыгрывает фамильный девиз Невилла.

Если пристально вглядеться в открытую для всех жизнь Невилла, перед нами предстанет не только блестящий оратор, но и человек, который помогает писать речи другим; при этом он предпочитает скрытность и постоянно предупреждает ближних ни с кем не делиться своими тайнами. В одном из писем графу Саутгемптону Невилл пишет, что «всем, кто хорошо знает» его, известно: вся его жизнь связана со «служением» Саутгемптону. Но дело в том, что мало кто «хорошо знал» сэра Генри, — для этого надо было быть его очень близким другом. Невилл действительно не хотел, чтобы «глазастый день» шпионил за ним.

Отсюда вывод: «служением» графу было сочинение посланий, как он намекает в одном из писем¹. Родолфо Брэдли, по-видимому, знал (или подозревал), что рука Невилла тайно причастна ко многим письменным документам. Он намекает на верность Невилла в дружбе — и не ошибается. Для сэра Генри дружба священна — она, по его мнению, сродни любви; эти же мотивы дружбы и верности мы слышим и в сонетах Шекспира.

Тут уместно ответить на вопрос: в самом ли деле Невилл и Бэконы — Энтони и Фрэнсис — были близкими друзьями? Невилл старался не оставлять «щелок», сквозь которые чужой глаз мог «видеть» его частную жизнь, — так что понять их отношения трудно. Но есть косвенные факты, которые помогают кое в чем разобраться. Генри Невиллу и Фрэнсису Бэкону было лет по двенадцать, когда сэр Генри-старший женился на Елизавете Дойли, урожденной Бэкон, и новоявленная мачеха наверняка познакомила пасынка с его ровесником — своим братом по отцу. Но, хотя Невилл и Бэкон были знакомы с детства, нет ни писем, ни других документов, подтверждающих их дружеские отношения. Пути этих двух, без сомнения, выдающихся людей довольно часто расходились, и круги общения у них были разные. К примеру, годы спустя сэр Генри охотно посещал веселые собрания друзей в таверне «Митра», а для Бэкона это была излишне радикальная компания. Правда, парламентские протоколы показывают, что Невилл и Бэкон нередко заседали вместе в палате общин, а в девяностые годы оба были близкими друзьями графа Эссекса. Именно тогда была поставлена «Комедия ошибок» и пересеклись их творческие пути (см. четвертую главу этой книги), что подтверждает и текст «Нортумберлендского манускрипта».

Позже отношения Невилла и Бэкона, судя по всему, осложнились. Сказались политические разногласия и, вероятно, то, что после смерти отца Генри Невилл вступил в конфликт с мачехой и обменивался с ней резкими письмами, — спор шел о земельных владениях почившего. Таким образом, можно сказать, что из всего семейства Бэконов по-настоящему дружеские отношения у сэра Генри были только с Энтони, старшим братом Фрэнсиса Бэкона.

Правда, у Фрэнсиса Бэкона и Генри Невилла имелись общие научные и деловые интересы; значит, между ними наверняка существовала «интеллектуальная близость». Оба в девяностые годы были сторонниками графа Эссекса, оба занимались разработкой дипломатических кодов и шифров, в которых нуждался граф, когда унаследовал от Уолсингема разведывательную службу. Но после мятежа Эссекса пути Невилла и Бэкона окончательно разошлись: Бэкон отвернулся от Эссекса, своего покровителя; собранные им доказательства вины графа способствовали вынесению смертного приговора. А Невилл продемонстрировал совсем иное поведение. Он до самого конца оставался верен Эссексу, хотя это грозило смертью. У него была добрая, отзывчивая душа; неслучайно современники называли сэра Генри «благородным рыцарем». Что же до Бэкона, то о нем, как правило, отзывались с уважением, но... все преклонялись перед его умом, однако высокие человеческие качества в нем отмечали немногие.

Невилл всегда отличался теплотой в общении с друзьями и единомышленниками; сочетание этого качества с исключительной образованностью и глубоким пониманием государственных интересов привело к тому, что он сумел, когда возникла необходимость, повести за собой парламентское большинство. Невиллу верили еще и потому, что во главу своей политической деятельности он ставил заботу о всеобщем — без различия классов — благоденствии. Тогда как Бэкон был сторонником абсолютной монархии и отнюдь не стремился к диалогу с теми, кто придерживался иной позиции.

В правление Якова I сэр Генри и Бэкон работали вместе во многих парламентских комитетах, но отстаивали диаметрально противоположные взгляды: Бэкон советовал королю проявлять жесткость ко всем несогласным, а Невилл убеждал короля начать переговоры и предлагал политическую стратегию, которая учитывала интересы большинства населения страны. В общем, после короткого периода юношеской дружбы каждый из них шел своим путем; дружеская привязанность сохранилась только между сэром Генри и Энтони Бэконом. После падения Эссекса Энтони затаился — можно сказать, исчез с политической сцены. Но он, как и Невилл, остался верен графу; не исключено, что большая часть переписки Энтони Бэкона и семьи Невиллов в то страшное для них время была спрятана или уничтожена.

В том, что в пьесах Невилла слышны иногда отзвуки философских взглядов Бэкона, нет ничего удивительного, ведь у сэра Генри и сэра Фрэнсиса были общие интеллектуальные интересы. В пьесах Невилла можно, пожалуй, отыскать прямое или косвенное влияние личности Бэкона, как, кстати, и других претендентов на авторство; мы с уважением и благодарностью относимся ко всем антистратфордианцам: следуя собственным путем, они не дают заглохнуть спорам об авторстве «шекспировских» произведений. Благодаря бэконианцам, марловианцам и оксфордианцам, ведущим постоянные поиски, были найдены рукописи, имеющие прямое отношение к Невиллу. В окружение Невилла входят многие кандидаты в «Шекспиры». «Сэр Генри Невилл примиряет всех», — писал о нем его друг Джон Чемберлен, и теперь эти слова можно с полным основанием отнести к тайному творчеству сэра Генри, как, впрочем, и ко всем остальным событиям его жизни. В произведениях «Шекспира» заметно сильное влияние чувств и симпатий, которые Невилл испытывал к своим друзьям.

Есть еще одно свидетельство — очень важное для доказательства гипотезы, излагаемой в этой книге. Историк Нил Кадди нашел письмо Генри Хауарда, графа Нортгемптона, в котором тот называет «Генри Невилла» «дорогим Дамоном» Саутгемптона². Граф, по-видимому, ссылается на пьесу «Дамон и Питиас» Ричарда Эдвардса, и этот факт знаменателен во многих отношениях. Два друга, Дамон и Питиас, — древние греки, пифагорейцы и покровители сцены — герои более ранней пьесы. Их пытаются разлучить политические враги, но взаимная преданность побеждает. Сравнение Невилла с Дамоном хорошо согласуется с нашей концепцией авторства: дружба — наиглавнейшая тема сонетов; теперь уже нет и тени сомнения, что граф Саутгемптон и Невилл были друзьями (давно высказано предположение, что Саутгемптон — один из тех, кому сонеты посвящены); оба старались приобщить к театру придворных, иначе трудно объяснить, почему Генри Хауард нарек Невилла именем этого персонажа.

Антистратфордианцы уже больше столетия пытаются найти в «шекспировских» пьесах зашифрованное имя «настоящего Шекспира». Образованные люди времен королевы Елизаветы любили забавляться акростихами и анаграммами; поэтому вполне правомерен вопрос: не появляется ли где-нибудь в шекспировских пьесах или стихах имя Невилла? К сожалению, дешифровщики (и стратфордианцы, и антистрафордианцы) убили саму идею кодирования, обрушив на себя град насмешек утверждениями, что почти каждая шекспировская строка содержит закодированное послание. Тем не менее нельзя отрицать пристрастия современников Шекспира (и Невилла!) к словесным головоломкам, причем они были в этом деле куда искуснее, нежели думают современные конспирологи. В «шекспировских» произведениях можно найти достаточно мест, где, возможно, закодирована фамилия Невилл. Nevil, Nevill, Nevel — все эти варианты написания употреблялись как Невиллами, так и теми, кто состоял с ними в переписке или был просто знаком. Видеть чуть ли не повсюду шифр, конечно, нельзя; тем более что фамилия Neinlle содержит слоги, присущие очень многим английским словам. И все же нельзя не задуматься над наблюдением многих исследователей, в том числе Кэтрин Данкен-Джонс, которые заметили, что в сонете 121 смысловое ударение падает на слова vile и evil и сходные с ними level и bevel (строки 1, 9—11, 13—14).

1 Tis better to be vile than vile esteem'd...
9 No, I am that I am; and they that level
10 At my abuses, reckon up their own:
11 I may be straight, though they themselves be bevel...
13 Unless this general evil they maintain, —
14 All men are bad, and in their badness reign^**.

В этом сердитом сонете повторяется слог, входящий в слово Nevil, и возникает ощущение, что автор навязывает нам имя Невилл. Если развивать мысль дальше, можно предположить, что сонет написан в ответ на гонения, которым сэр Генри подвергся после подавления мятежа Эссекса. Автор дает отпор тем, кто считает врагов власти адским отродьем лишь за то, что они хотят заменить коррумпированное правительство и изменить к лучшему жизнь всего общества.

Конец жизни Невилла намного лучше, чем ее начало, освещен сохранившимися документами. Известно, например, что он дружил с сэром Томасом Овербери и сэром Робертом Кар-ром, поэтом и секретарем фаворита Якова I. Его не оставляли надежды добиться расположения короля, но смерть Овербери, на протекцию которого он очень надеялся, окончательно расстроила эти планы. Правда, Роберт Карр, когда сэра Генри обошли должностью государственного секретаря, предложил ему пост лорд-канцлера. Невилл ответил отказом, употребив истинно театральную метафору: «Я так долго был вне политики вовсе не для того, чтобы согласиться на роль, которую никогда не репетировал»³. Его попытка унаследовать одно или два земельных владения тоже не удалась — соперники оказались более удачливы.

Документы свидетельствуют, что последние годы жизни сэр Генри увлекался литературой и театром. У него не было денег покровительствовать искусствам; тем не менее он старался помогать собратьям по перу. Вот записка издателя, приложенная к пьесе Бомонта и Флетчера «Король и не король»:

«Достопочтенному рыцарю сэру Генри Невиллу
Достойный сэр!
Презентую Вам, а точнее, возвращаю Вашему взору то, что когда-то было получено от Вас, и, стало быть, поступаю в соответствии с Вашим желанием. Хвалить пьесу моим малообразованным языком — значит не прибавить ей блеску, а отнять. Достаточно того, что она заслужила Ваше одобрение и покровительство, это порадует авторов и вдохновит их на дальнейшее сочинительство. С чем и отдаю себя и сей труд Вашему расположению, готовый сослужить Вам службу не только подобную этой, но и любую другую

Томас Уолкли».

Пьеса была напечатана только в 1619 году, но написана, разумеется, гораздо раньше, поскольку в записке речь идет о живых еще авторах. Бомонт умер в 1616 году, а с Флетчером он начал сотрудничать в 1607-м, так что Невилл читал эту пьесу в период с 1609 по 1615 год, когда его постигла смерть. Бомонт и Флетчер послали Невиллу пьесу только потому, что доверяли его литературному вкусу. И неслучайно, что последние пьесы — «Два знатных родича» и «Карденио» (утрачена) — Невилл написал в соавторстве с Джоном Флетчером. Можно сказать, что Невилл очень искусно разграничил в себе две ипостаси — политическую и литературную. Именно поэтому его авторство так долго оставалось тайной. Потерпев фиаско на государственном поприще, он продолжал писать пьесы и пользовался доверием коллег-драматургов.

Вместе с тем интересы его были по-прежнему многогранны: к примеру, в 1614 году он прокладывает на карте торговый путь из Индии в Англию: через Персию вверх по Волге, затем по суше в Прибалтийские страны и Архангельск, где частыми гостями были английские корабли⁴. (Этим путем пользовались в старину викинги; невольно возникает вопрос, не узнал ли Невилл о них и их торговых путях, когда гостил в Дании.) Познакомившись с этим планом, Фрэнсис Бэкон назвал Невилла невероятным фантазером. Но ведь склонность к фантазиям и путешествиям за тридевять земель — отличительная черта всякого творческого человека!

В феврале 1615 года Джон Чемберлен с печалью сообщает о дальнейшем ухудшении здоровья сэра Генри: (он) «сей день болен тремя недугами — цингой, желтухой и водянкой, состояние очень тяжелое, ему не выжить, если он немедленно не найдет лекарства».

В апреле Невилл написал завещание, а 10 июля 1615 года его не стало. Неизвестно по какой причине его сын и полный тезка не выгравировал на могильном камне эпитафию, которую Невилл сочинил для себя. Быть может, последствия тяжкой травмы головы, которую за шесть лет до смерти отца получил младший сэр Генри, были куда серьезнее, чем говорили о том близкие, не желавшие посвящать мир в семейные тайны. Надо заметить, что этот молодой человек доставлял отцу немало беспокойства. Например, он угодил — по подозрению в пиратстве — под арест в Корнуэлле. Эта история подтвердила пословицу «Кровь воды гуще»: Бэкон (в то время Генеральный прокурор) принял участие в разбирательстве дела младшего Невилла и пришел к выводу, что обвинивший его француз Жан Гэндон сам присвоил товар, находившийся на корабле; в результате молодой Генри Невилл был оправдан. Каким образом сын Невилла во время учебы во Франции познакомился с капитаном торгового судна Жаном Гэндоном и что вообще могло быть между ними общего, следствие так и не установило; с уверенностью можно сказать лишь одно — Франция приносила семейству Невиллов одни несчастья. Впрочем, можно допустить и такое, что младший Невилл участвовал в пиратских набегах^*** корнуэлльских родственников Киллигрю. У сэра Генри было так много детей, что за всеми он не мог уследить. Беды валились на Невилла в личной и общественной жизни; трагическое мироощущение последнего периода характерно и для его поздних пьес.

Какой длинный путь проделали политические взгляды Невилла, начиная с ранних, «династических» хроник! Работа над ними, возможно, помогла ему наконец осознать, что господствующая государственная система обречена. Невилл заглянул в самое нутро феодального общества и нашел, что феодализм окончательно и бесповоротно подошел к концу. Несмотря на болезни и меланхолию, он сохранял — по крайней мере внешне — присутствие духа и работал до самого конца; даже в свой последний день он собирался выступить с речью. Друзья и знакомые узнали о смерти сэра Генри только после очень странных похорон, на которых присутствовали лишь члены семьи Невиллов.

Одним из самых близких друзей сэра Генри был Джеймс Уитлок. Уже после смерти Невилла он был произведен в рыцари, назначен судьей и завоевал всеобщее уважение. Уитлок кончил Мёрчент-Тейлорскую школу, где учился у Ричарда Малкастера, который был также наставником Спенсера, Кида и Томаса Лоджа. Уитлок интересовался театром, он писал о себе: «Я учился у м-ра Малкастера, в знаменитой лондонской Мёрчент-Тейлорской школе... Каждый год он представлял двору несколько пьес, в которых играли его студенты, в том числе и я. Таким образом он учил студентов хорошему поведению и мужеству»⁵.

Знаменательно, что именно Джеймс Уитлок, политический единомышленник Невилла, прощаясь с сэром Генри, сказал: «Он лучше всех понимал государственную политику королевства... он был настоящий ученый и мужественный человек, но обходились с ним подло и недостойно, так с джентльменами не поступают...»⁶

Да, действительно, Невилла не понимали, недооценивали, ум его не был востребован. Несчастье сэра Генри заключалось в том, что его философские воззрения опередили время, в которое он жил. Для всего мира этот человек в течение нескольких веков был еще одним сельским сквайром, который не оставил после себя ничего заслуживающего внимания. Историки, как и некоторые современники Невилла, принимали его полные выдумки планы за путаные бредни. О Рихарде Вагнере часто говорили: «Это был красивый закат, принимаемый за рассвет». О Невилле-Шекспире можно сказать обратное: «Это мучительный рассвет, принимаемый за красивый закат». Он изображал феодальный строй на грани крушения, изображал трагедию наследственной вражды между владетельными родами («Ромео и Джульетта»). Вестниками новой зари по Невиллу станут герои, появившиеся благодаря коммерции и справедливым законам («Венецианский купец»). Невилл — настоящий Шекспир, понимал, что ломка старой монархической системы будет болезненным процессом, и думал о том, как смягчить его. Гибнущая система помешала принести стране реальную пользу — но это не его вина.

Сэр Генри Невилл хотел перенести идеалы средневекового рыцарства: честь, отвагу, покровительство слабым, защиту бедных, равную для всех справедливость — в новый, только еще нарождающийся социально-экономический строй. (Именно рыцарский кодекс чести запечатлен в ранних пьесах Шекспира.) Но беда в том, что многие рыцари сами предавали свои идеалы в погоне за личным обогащением; правда, эти идеалы существовали, пожалуй, только в старинных рыцарских романах. Поэтому Невиллу и не удалось, как он ни старался, помешать гибнущему феодализму ввергнуть страну в кровавую междоусобицу.

И последнее. Поскольку Невилл, как теперь ясно, и был Шекспиром, оценить его по достоинству могли, разумеется, только собратья по перу. И первый среди них — Бен Джонсон, который через восемь лет после смерти Невилла помогал изданию в одной книге всех его пьес. Как уже упоминалось, Джонсон написал загадочное стихотворение с посвящением «Сэру Генри Невиллу», которое читается как эпитафия. Это стихотворение мы рассмотрим в приложении, где приводятся панегирики Шекспиру. Вот оно:

К тебе взывает, Невил, Муза; служит
  Не славе и не титулам она,
А добродетели, которой всё
  Подвластно. Это — ты, твой славный род.
Другие встретят горе без унынья,
  Сразятся с властью, обществу послужат —
Все ради блага своего, не друга,
  Какая в этом честь? Ты не таков.
Владеть стремишься сущностью, не платьем,
  Всего дороже доблесть для тебя,
От происков судьбы она защита.
  Сперва себя познай, потом иное,
Ты благороден до мозга костей,
  Твоя душа свой пламень дарит телу.
Иди своей стезей, не беспокойся,
  Что скажут о тебе потомки, я
Тебя пою: ты родники отверзнешь —
  Другой надгробье титулом лишь скрасит.

Оно по смыслу близко к словам Марка Антония, посвященным погибшему Бруту:

Он римлянин был самый благородный.
Все заговорщики, кроме него,
Из зависти лишь Цезаря убили,
А он один — из честных побуждений,
Из ревности к общественному благу.
Прекрасна жизнь его, и все стихии
Так в нем соединились, что природа
Могла б сказать: «Он человеком был!»
        Юлий Цезарь. Акт V, сцена 1. (Перевод М. Зенкевича)

Примечания

*. Мед на языке, молоко на словах, желчь в сердце, обман на деле (лат). — Примеч. ред.

**. В переводе С.Я. Маршака весь сонет звучит так:

1 Уж лучше грешным быть, чем грешным слыть.
2 Напраслина страшнее обличенья.
3 И гибнет радость, коль ее судить
4 Должно не наше, а чужое мненье.
5 Как может взгляд чужих порочных глаз
6 Щадить во мне игру горячей крови?
7 Пусть грешен я, но не грешнее вас,
8 Мои шпионы, мастера злословья.
9 Я — это я, а вы грехи мои
10 По своему равняете примеру.
11 Но, может быть, я прям, а у судьи
12 Неправого в руках кривая мера,
13 И видит он в любом из ближних ложь,
14 Поскольку ближний на него похож!

***. Жители Корнуолла издревле занимались прибрежным пиратством. Считалось, что богатство семейства Киллигрю стало результатом грабежа кораблей, потерпевших крушение. — Примеч. ред.

1. «...Я не могу так свободно и с таким чувством выразить себя, обратившись к Вам с речью, как того требуют мои обстоятельства, и потому ограничусь письмом, смиренно взыскуя Вашего благосклонного внимания» («Копия моего письма благородному лорду» из бумаг сэра Генри Невилла, хранящихся в Архиве Беркшира — My copie of a letter to a noble lord. Neville papers. Berkshire Record Office. Ref. D/EN F6 2/3).

2. На это письмо нам указал д-р Джон Роллет. Оно находится в подшивке писем, находящейся в библиотеке Кембриджского университета, (Cambridge University Library. Ref. Dd. 3. 63, on fo. 50 verso). Говард (Howard) ссылается на неудачную попытку Саутгемптона сделать своего «дорогого Дамона» (Невилла) государственным секретарем. Попытка не удалась из-за вмешательства Генри Говарда, известного интригана, чья племянница вышла замуж за фаворита короля — Роберта Карра, графа Рочестера (неточность авторов: в том же, 1613 году Карр был возведен в графское достоинство королем как граф Сомерсет. Титул виконта, а не графа Рочестера он получил раньше, в 1611 г. — Пер. и ред.). Это темное дело кончилось убийством сэра Томаса Овербери, который был какое-то время секретарем Карра и, по слухам, его любовником (см.: Ann Somerset, Unnatural Murder. London, 1998). Следует упомянуть, что античный Дамон был еще и поэтом.

3. Цит. по: Duncan O.L. The political career of Sir Henry Neville: an Elizabethan gentlemon at the Court of James I, unpublished doctoral dissertation. Ohio State Universsity, U.S.A., 1974.

4. См.: Winwood's Memorials.Vol. 3. P. 453.

5. Цит. по: Halliday F.E. Op. cit. P. 427.

6. Цит. по: Duncan O.L. Op. cit.