Приложение 2. Сэр Генри Невилл и заговор Эссекса

Почему все-таки сэр Генри присоединился к графу Эссексу?

Его современники и некоторые историки считают, что им двигало честолюбие. Невилл знал, что графу нравятся его идеи и умение работать и что именно его Эссекс предпочел бы видеть на месте Сесила. Но иногда обстоятельства влияют на человека куда сильнее, нежели его собственные амбиции.

Невилл вернулся в Англию раньше окончания двухлетнего посольского срока, как раз в момент, когда Эссекс готовил в Лондоне мятеж. Невилл не любил Францию, к тому же расходы посла были непомерно велики, а переговоры в Булони фактически провалились. Однако королева, несмотря на очевидный неуспех миссии Невилла, не позволяла ему покинуть посольский пост и вернуться на родину. И Невилл в отчаянии пишет Роберту Сесилу, что «если не получит разрешения, все равно вернется, поселится отшельником в Виндзорском лесу и предастся, будучи плохим послом, размышлениям о жизни»¹. (Слышны мотивы Жака Меланхолика из пьесы «Как вам это понравится».)

Когда Эссекс открыл Невиллу планы заговорщиков, тому предстояло спустя неделю-другую вернуться во Францию. Сэр Генри, по-видимому, опасался, что после окончания двухлетнего срока посольской службы его не вернут в Англию, а оставят во Франции в качестве агента (он знал языки и умел перевоплощаться)². По-видимому, Невилл считал королеву причиной своих бед, он был уверен, что Елизавета не доверяет ему и хочет надолго отправить с глаз долой. Когда Эссекс предложил сэру Генри важный государственный пост, тот решил, что терять нечего, и примкнул к заговорщикам. Он не хотел возвращаться в Париж; здесь же, в Лондоне, в случае успеха заговора его ждали широкие возможности — он смог бы приступить к реформам на благо простых людей, о чем мечтал уже давно. Как Брут, он ничего не сделал бы «из зависти к Цезарю», но все лишь «из честных побуждений, / Из ревности к общественному благу»; вот почему он принял участие в заговоре. Впрочем, возможность поражения Эссекса Невилл тоже учитывал. Похоже, он надеялся доказать, что стал участником мятежа случайно и не претендовал на главные роли; самое худшее, что ему могло грозить, — тюремное заключение. И все равно — он останется в Англии и будет заниматься писанием пьес. Так что в любом случае (победит Эссекс или нет), все будет лучше, чем беспросветное пребывание во Франции.

Аристократы почтенных лет считали Эссекса взбалмошным молодым человеком. Но он обладал обаянием и был хорошо образован. Об Эссексе написано немало, почему-то не так часто пишут, что он жертвовал огромные деньги библиотекам Оксфорда и Кембриджа. Одного этого Невиллу было достаточно, чтобы уважать графа. В отличие от других титулованных особ Эссекс не был снобом. К примеру, он обратил внимание, что у его свинопаса явный талант комика, и помог тому стать актером, в то время как многие титулованные особы не удостаивали разговором не только работников своих поместий, но даже членов палаты общин. В народе Эссекса считали героем, а его победы в Кадисе и Южной Шотландии прибавили ему военной славы. Испанский король заметил, как хорошо дисциплинированы его солдаты и что невинные дети и женщины в захваченном городе не подверглись насилию.

Эссекс умел объединять под одними знаменами людей различных религиозных конфессий: среди лордов, выступивших с Эссексом против королевы, были и протестанты, и умеренные католики. Армия, которой граф командовал в Ирландии, любила его. Елизавете вполне могло прийти в голову, что солдаты Эссекса по возвращении в Англию способны восстать по его приказу. Лондонский дом Эссекса был открыт для всех: здесь собирались и пуритане, и умеренные протестанты — и те и другие ловили каждое его слово.

Все были уверены, что королева скоро вернет Эссексу свое расположение. Да, в Ирландии он не смог справиться с противником, не одержал блестящих побед, но, конечно, королева не будет гневаться из-за этого до скончания века. Даже его внезапное вторжение в будуар к «неодетой» Елизавете — Эссекс только что вернулся (прискакал верхом) из Ирландии — расценивалось всего лишь как мальчишеская выходка. Граф Саутгемптон советовал ему уехать за границу, переждать там, пока королева остынет, но Эссексу, похоже, не хотелось расставаться с восторженными своими приверженцами. Скоро и Саутгемптон согласился с тем, что Эссексу надо поспешить в Лондон из Южной Шотландии, куда тот на какое-то время удалился. Интересно, не навещал ли Невилл графа во время своего «необщительного периода» — когда ему полагалось быть в Булони? Ведь сторонники Эссекса стекались к нему за инструкциями со всех концов Англии.

Среди откликнувшись на призыв Эссекса были два тайных католика — сэр Чарлз Дэнверс и сэр Кристофер Блаунт, а также лорд Монтигл — тот самый, что позже раскрыл «Пороховой заговор»^*. К Эссексу присоединились и протестанты — граф Ретленд, граф Бедфорд, лорд Сэндис; среди участников заговора был дед Оливера Кромвеля, относившийся к Эссексу с большой симпатией, — под его началом он воевал в Ирландии. Эту пеструю компанию объединяло, конечно, недовольство правлением Елизаветы и Сесила. Но трудно сказать, каковы были истинные мотивы недовольства заговорщиков: личные обиды (у каждого свои) или же их волновала судьба королевства после смерти Елизаветы. Скорее всего, сторонниками Эссекса двигали в большей или меньшей степени оба эти мотива.

Тот факт, что вокруг графа Эссекса сплотились люди разных конфессий, бесспорно, подтверждает мнение Невилла, что многие английские католики боялись усиления мощи Испании не меньше, чем английские протестанты. Можно сказать, что их всех объединял страх перед Испанией и любовь к Эссексу. А каковы же были намерения заговорщиков? Может быть, они хотели призвать шотландского короля Якова VI и благословить его на престол? Именно так объясняют многие историки цель заговора, но это объяснение несколько противоречит сложившейся к тому времени обстановке. Сторонники Эссекса высоко ценили осведомленность сэра Генри Невилла в международных делах, а он очень боялся, что испанская партия может перетянуть шотландского короля на свою сторону. Это и другие соображения Невилла позволяют предположить, что заговорщики, возможно, допускали (хотя бы временно) республиканское правление. Отношения у Эссекса, Саутгемптона и Невилла с королевой разладились, Генрих Наваррский, на стороне которого они были когда-то, отстаивая его притязания на французский престол, разочаровал их, оказавшись эгоистом и отчаянным распутником. Если Невилл — автор шекспировских произведений, то нет ничего удивительного, что в пьесах так много сцен, говорящих о кризисе королевской власти. Еще во вступлении к «Обесчещенной Лукреции» сказано: когда император теряет доверие народа, то управление страной переходит к консулам. «Брут поведал народу о злодее и его гнусных деяниях, гневно обличив тиранию царя. Его речь всколыхнула народ, и он в едином порыве и с общего согласия изгнал Тарквиниев, а управление страной передал консулам».

Добавим к этому, что Невилла называли «английским Тацитом». Римский историк Тацит был великолепным оратором; известно его утверждение: ничто так не развращает человека, как власть. Он говорил, что стоит посадить на трон самого честного и неподкупного человека и наделить его безграничной властью, и он обязательно превратится в чудовище. Выдвинув на пост главы государства «английского Тацита», заговорщики, очевидно, надеялись, что этот человек охотно возьмет в свои руки бразды республиканского (парламентского) правления.

Похоже, таковы были тайные намерения заговорщиков, но им не хватило времени, чтобы продумать и разработать способы их воплощения в жизнь. Заговорщиков вынуждал спешить близкий и неотвратимый отъезд Невилла во Францию; почти все историки этого факта почему-то не замечают. Когда занимаешься прошлым, как правило, привлекают внимание известные «крупные имена» — просто потому, что о них уже много написано. А Невилл с его сложной судьбой и склонностью к секретности всегда ускользал от глаз исследователей и оставался в тени. Именно поэтому он так долго был неразгаданной величиной в «уравнении» Эссекса. Если все сторонники графа были готовы провозгласить Невилла главой государства, значит, многие великие персонажи той эпохи глубоко уважали и любили его. Двадцать один олдермен Лондона обещал поддержку Эссексу (правда, многие побоялись выйти по его призыву на улицы Лондона). Примкнули к нему и многие выпускники Оксфорда и Кембриджа, и образованная прослойка аристократии. По логике вещей все они были сподвижниками Невилла.

Столетия серьезные умы клеймили заговорщиков Эссекса: по их мнению, это были сумасброды и горячие головы. Чересчур поспешные действия заговорщиков объясняли именно этими не самыми лучшими чертами характера. Но подобная ущербная психология решительно не соответствует умам и характерам людей, поддержавших дерзкого и отважного графа. Стоит, однако, добавить в это «уравнение» Невилла, и оно решится в мгновение ока — сэр Генри, которого торопили вернуться во Францию, был ключевой фигурой заговора Эссекса.

Не надо также забывать, что заговорщики считали себя гуманистами. Им тяжело было признать, что их действия могут привести к кровопролитию — гибели Сесила или королевы. Однако ситуация допускала и такое развитие событий. Невилл, правда, сразу заявил, что не примет участия в насильственных действиях против Сесила, друга детства. Его слова встретили с пониманием. Заговорщики предложили сэру Генри в день мятежа приехать как можно раньше в королевский дворец, запереться на ключ в одном из помещений и ждать, пока все будет кончено. В случае успеха он должен был немедленно приступить к государственным обязанностям; в случае же провала о его участии в заговоре никто бы не узнал. Так Невилл и поступил — он заперся в одном из покоев и ждал, пока судьба определит ему роль.

Все это выяснилось не сразу Вернемся к первой встрече Невилла с заговорщиками в Друри-хаусе (дворец, где жил граф Саутгемптон). Елизаветинский историк Уильям Кэмден так описывает эту встречу:

«Сэр Невилл чистосердечно признался (если память не изменяет мне, я там присутствовал и слышал, как зачитывали его признание), что Кафф [эмиссар Эссекса], встретив вернувшегося из Франции упомянутого Невилла, намекнул, что его хотят обвинить в срыве Булонского договора. Что Кафф несколько раз приходил к нему, убеждал отправиться к графу поговорить, что он однажды и сделал. Потом — он уже собрался ехать во Францию — Кафф стал уговаривать его поехать в Друри-хаус послушать, о чем будут говорить, уверял, что речь пойдет только о спасении графа и королевства и что своим присутствием он не нарушит верности королеве. Еще Кафф просил его быть рядом с графом, когда тот захватит дворец, и раскрыл ему план заговора. План Невиллу не понравился, как дело опасное, трудновыполнимое и недоброе, и он, улыбнувшись, сказал: это из тех вещей, которые хвалят только после их исполнения»³.

В последних словах Невилла слышится недоброе предчувствие, они выглядят «сценической» метафорой — еще одно напоминание, что в разговорах он все-таки прибегал к метафорам, хотя в дипломатической переписке старался их избегать. Невилл, должно быть, и впрямь был выдающимся оратором, коль скоро он сумел отвести от себя обвинение, зачитанное на процессе. Можно сказать, сэр Генри спасся, находясь буквально на волосок от смерти.

Накануне восстания пьеса «Ричард II» сорок раз исполнялась в тавернах и частных домах по всему Лондону — очевидно, потому, что в ней есть сцена низложения коронованной особы. Посланцы Эссекса предлагали актерам большие деньги за участие в спектаклях, так что соблазнились даже актеры «Глобуса». К удовольствию королевы, расследование показало, что ни Шекспир, ни его труппа понятия не имели, для чего понадобилось играть эту старую пьесу, им было невдомек, что цель ее — подстрекательство к мятежу. (Если нужно доказательство, что власти предержащие отлично понимают, каково агитационное воздействие пьес, то лучше этого примера не найти.) Нельзя не удивляться, что Шекспиру (если он автор), не предъявили никакого обвинения. В самом деле, разве могли актеры поставить пьесу без его ведома? Отсутствие обвинения в адрес Шекспира можно объяснить только одним: королева знала, что Шекспир — это ширма. Говорили, она спрашивала всех и каждого при дворе, кто настоящий автор «Ричарда II». Почти все, естественно, ничего не знали, а те немногие, кто знал, боясь, что их заподозрят в соучастии, держали язык за зубами.

Разумеется, заговорщикам не надо было просить у Невилла позволения поставить «диссидентскую» пьесу. И еще одна важная деталь: сэр Генри был необходим как политический лидер на завершающем этапе мятежа. Таким образом, его участие в заговоре было для мятежников решающим фактором. Неудивительно, что люди Эссекса так добивались согласия Невилла и, едва получив его, учинили свое безрассудное выступление, — их подстегивал скорый отъезд Невилла во Францию. Когда мятеж провалился, Невилл какое-то время оставался вне подозрений. Он ведь встречался с заговорщиками по ночам, приходил на эти встречи, скорее всего, переодетым и в прямых действиях участия не принимал. Однако у Невилла не было уверенности, что кто-то из участников заговора под пытками или под угрозой пыток не выдаст его. Дипломатический паспорт был у него в кармане, и он решил немедленно отправиться во Францию.

Невилл написал Уинвуду, что жену с собой не возьмет: когда кончится двухлетний срок его службы во Франции, жена напомнит королеве ее обещание возвратить сэра Генри домой. Но он боялся, что в сложившихся обстоятельствах (вдруг французы его выдадут) никогда больше не увидит семью, и поэтому решил, что жена и дети поедут провожать его до Дувра, где он простится с ними и сядет на корабль. Или, может быть, — кто знает? — он хотел отплыть вместе с семьей?

Скоро самые худшие опасения Невилла оправдались — ему сообщили: молодой граф Саутгемптон признался во всем и среди прочего рассказал, что Невиллу предназначался самый высокий государственный пост. Эти показания передали Сесилу; скорее всего, их не собирались зачитывать полностью — Сесил вряд ли желал огласки в суде сведений, которые могли привести на плаху родственника и мужа любимой кузины. Сесил не хотел смерти сэра Генри. Кроме того, если бы выяснилось, что Невилл — один из главных заговорщиков, сэру Генри наверняка стали бы задавать неприятные вопросы — например, знал ли он о постановках «Ричарда II» накануне путча? А ведь он знал, наверное, не только о самих постановках, но и о том, что Сесил накануне мятежа тоже смотрел пьесу в доме своего родственника⁴. Одно цеплялось за другое, и, вне всяких сомнений, обнаружилось бы, что ходящие по рукам «близких друзей»⁵, сонеты написаны для Саутгемптона по просьбе отца Сесила. И тогда Сесил будет вынужден признаться королеве, что и он посвящен в тайну, которая, с общего согласия, оставалась для нее за семью печатями. А что стал бы делать Фрэнсис Бэкон — главный обвинитель на процессе Эссекса? Ведь его сестра по отцу — теша Невилла. Так мог ли Бэкон не знать, кто автор «шекспировских» пьес? А это значит, что в глазах королевы все они сделаются опасными заговорщиками.

«Признание Генри, графа Саутгемптона» можно найти в «Архивных материалах Солсбери» (т. IX, с. 72). Показания Саутгемптона свидетельствуют не только о готовности Невилла участвовать в заговоре, но и о его образе мыслей, весьма схожем с образом мыслей его предка Уорика, «делателя королей» (описанного драматургом в «Генрихе VI»). Вот отрывок из показаний Саутгемптона:

«Есть еще две вещи, которые я забыл упомянуть, и Ваша светлость, должно быть, с удовлетворением возьмет их себе на заметку. Во-первых, незадолго до того несчастного для нас дня милорд Эссекс сказал мне, что сэр Генри Невилл, которому вскорости предстояло ехать послом во Францию, полностью ему предан и готов разделить с ним его судьбу. И потому он послал его ко мне в Друри-хаус, чтобы я объяснил ему, почему он решил захватить Дворец, что я, естественно, и сделал.

Я сказал ему, что со слов Каффа известно... он безгранично предан милорду Эссексу и готов участвовать с ним в любом деле, которое может поправить его судьбу. Если это так, то я хотел бы лично от него услышать о его намерениях. Он ответил, что сказанное Каффу исполнит и что я могу продолжать. И я изложил ему замысел милорда Эссекса, как было велено, и в заключение прибавил: узнав о своем назначении, он должен раньше прибыть во Дворец, опередив всех, чтобы сподручней было действовать ему самому и его людям... Еще раз прошу Вашу светлость принять во внимание, что сам я не был ни зачинщиком, ни подстрекателем всего этого, а вовлечен самыми близкими друзьями».

Невилл обещал прибыть пораньше, «опередив всех», его обещание напоминает слова его предка графа Уорика в «Генрихе VI», часть 2. В самом конце пьесы герцог Йоркский велит преследовать короля, бежавшего в Лондон, а Ричард Невилл, граф Уорик, отвечает ему, что он опередит короля, чтобы одержать окончательную победу.

    ЙОРК
Надежнее всего — идти за ними;
Слыхал я, в Лондон убежал король,
Чтобы созвать немедленно парламент.
Нагоним их, покуда не успел
Он предписанья лордам разослать.
Что скажет Уорик? Гнаться нам за ними?

    УОРИК
За ними? Нет! Опередить, коль можно!
        Акт V, сцена. (Перевод Е. Бируковой)

Анализируя дальнейший ход событий, следует держать в уме два факта: во-первых, Невилл явно действовал в духе Уорика, спешившего посадить на трон нового короля; во-вторых, Невилл был «самым близким другом» графа Саутгемптона.

Пока в Лондоне разворачивались трагические события, Невилл находился «в бегах». Но вот его участие в заговоре раскрылось, Сесил подписал ордер на арест, и вооруженный отряд поскакал вдогонку беглецу. Солдаты настигли сэра Генри в Дувре. Увидев их, Невилл вскочил на коня и попробовал ускакать, оставив позади плачущих детей. Но всадник был довольно увесист, и солдаты быстро его догнали. Не оказав сопротивления, Невилл отправился под конвоем в Лондон. Его жене Анне и многочисленному семейству ничего не осталось, как возвратиться домой.

Когда они добрались наконец до Лотбери, отец Анны — сэр Генри Киллигрю отказался пустить их в дом. Бессердечный поступок, скажете вы; но, если взглянуть на ситуацию глазами самого Киллигрю, иначе он поступить не мог. Надо было сделать все, чтобы и его, и все его семейство не заподозрили в причастности к заговору; подтвердить невиновность можно было единственным способом — отказаться от родной дочери и внуков. К чести Роберта Сесила, надо сказать, что он все понял и указом правительства обязал Киллигрю позволить дочери с семьей жить в Лотбери, как они жили раньше. А вскоре в кабинете сэра Генри (в доме его тестя) произвели обыск в поисках возможных улик. Вряд ли солдаты что-то нашли, компрометирующие бумаги наверняка были уничтожены. К сожалению, вместе с ними, вероятно, сгинули и все рукописи Невилла, могущие пролить свет на авторство «шекспировских» пьес. Нынешним историкам, однако, остается выяснить, были рукописи уничтожены или же семья Киллигрю все же сумела их спрятать — в чем, в чем, а в хитроумии Анне и ее отцу не откажешь. Но тут вмешивается еще одно прискорбное обстоятельство: Великий лондонский пожар 1666 года — в этом районе Сити на его совести множество уничтоженных бесценных документальных свидетельств. Кроме того, известно, что личные бумаги Анны вместе с документами ее второго мужа, епископа Чичестерского, погибли во время гражданской войны. Так что вероятность найти бумаги Невилла, в том числе рукописи пьес, очень мала.

Оказавшись под арестом, Невилл решал трудную задачу — ему необходимо было защитить себя от обвинения в государственной измене. Первая попытка была, в сущности, воплем отчаяния — он отрицал всякую связь с заговорщиками. Такова была суть его первых показаний, данных в Тайном совете. Вот их краткий пересказ. Накануне путча он с Эссексом не встречался, видел только его помощника Каффа. Тот уговаривал его встретиться в Друри-хаусе с графом Саутгемптоном и сэром Чарлзом Дэнверсом. В понедельник, «в день Сретенья Господня в четыре часа пополудни», Невилл выходил из Серджентс-инн и увидел проезжающий мимо экипаж. В нем сидели граф Эссекс, граф Саутгемптон, сэр Кристофер Блаунт и сэр Чарлз Дэнверс. «И тут, обменявшись со мной мимолетным приветствием, потому что с милордом Саутгемптоном мы ни разу не виделись с его детских лет, проводимых им в доме лорда-казначея, милорд посвятил меня в свои планы».

Уже в самом начале показаний столько неувязок, что невольно приходишь к выводу: Невилл тогда был в состоянии, близком к панике. Во-первых, он сказал, что экипаж «проезжал мимо», добавив, что они с Саутгемптоном обменялись «мимолетным приветствием», но не сказал, что экипаж остановился. Затем, он акцентировал то, что давно не виделся с Саутгемптоном, а ведь главный вопрос следствия — его связь с Эссексом. Скорее всего, Невилл очень боялся, что выяснится его авторство давно опубликованной «Обесчещенной Лукреции», которая, как все знали, была посвящена Саутгемптону; отсюда оставался всего один шаг до открытия, что именно он автор «шекспировских» пьес, включая «Ричарда II», за постановку которого накануне путча Эссекс щедро платил актерам «Глобуса» и других лондонских театров.

Но, вникнув глубже в показания Невилла, можно увидеть, что имеющиеся там противоречия имеют некий подтекст. Сосредоточив внимание на графе Саутгемптоне, сэр Генри уводит расследование от главного вопроса: встречался ли он с Эссексом лично? И еще от одного вопроса — о чем именно они беседовали, если такая встреча состоялась? Кроме того, Невилл мимоходом упомянул, что он выходил из Серджентс-инн. А это присутственное место посещали только те, кто пользовался особым доверием судебных властей. Тем самым Невилл наверняка — не тратя лишних слов — хотел напомнить Тайному совету, что он всегда был верным слугой королевы. Сэр Генри умел так намекнуть, что слушатели (или читатели), уловив намек, расцвечивали его собственным воображением.

И все-таки очень странно, что и Фрэнсис Бэкон, и Роберт Сесил умолчали о вопиющих противоречиях в показаниях Саутгемптона и Невилла. Саутгемптон утверждал, что самые близкие его друзья — Эссекс, Кафф и Невилл, а Невилл сказал, что не видел Саутгемптона с самого его детства. Бэкон выступал на суде обвинителем, он был обязан собрать все доказательства против Эссекса, и его обвинительная речь, в конечном итоге, привела к вынесению смертного приговора. Бэкон пошел на это, хотя Эссекс еще недавно был его добрым покровителем. А значит, Невиллу он оказал снисхождение отнюдь не из благородных побуждений.

К слову сказать, Сесил никогда, подписывая обвинения, не проявлял сочувствия к осужденным. Выходит, его (как и Бэкона) сдержанность в деле Невилла объясняется какой-то иной, тайной причиной. Мы уверены: все дело в том, что оба они знали: Невилл — автор «шекспировских» пьес. Если бы факт давнего знакомства Саутгемптона и Невилла был публично оглашен, это тотчас напомнило бы, кому Шекспир посвятил свои поэмы. К тому же Бэкон и Сесил состояли в родстве с Невиллом; ловить его на лжи было бы себе дороже — ведь их могли обвинить в причастности к заговору

Многие историки считают графа Эссекса главным соперником Сесила при дворе. Но внешние проявления такого соперничества в конце правления королевы Елизаветы бывали обманчивы. Династия Тюдоров доживала последние дни. История подсказывала: отсутствие наследника престола может ввергнуть страну в анархию. И два могущественных человека — Сесил и Эссекс — независимо друг от друга и каждый преследуя собственные интересы — тайно занимались подготовкой мирного установления новой династии. Зная о расколе в своем окружении, Елизавета предпочитала делиться соображениями и планами с одной стороной, оставляя другую в неведении. Ее любимым занятием было запускать пробные шары и путать карты придворных стратегов.

Но к самому концу правления Елизаветы борьба при дворе приобрела силовой характер. Партия, которой удалось бы посадить на трон нового короля или королеву, могла получить всё. И начались гонки: кто первым проложит путь к престолу новому королю. Из «Письма благородному лорду» сэра Генри видно, что соперничество существовало и внутри партий. «Да, действительно, мне сообщили, что действия сэра Эдвина Сэндиса, который первым отправился к Его Величеству в Шотландию (что обидело Ваше лордство и других важных персон), были приписаны мне»⁶.

У этой фразы имеется и подтекст: Невилл явно старался скрыть свои прежние тайные связи с шотландцами, которые осуществлялись совместно с Эссексом.

Имеющиеся сведения позволяют заключить: соратники Эссекса, возможно, подумывали установить временное республиканское правление, предполагая в дальнейшем, если народ потребует восстановления монархии, пригласить на трон короля Шотландии — при условии, что он будет столь же тверд в неприязни к Испании, как англичане.

Но Эссекс не исключал возможности и своего коронования — это демонстрирует его неслыханное поведение на судебном процессе. Он начал с того, что назвал поименно и обвинил всех до единого соратников, а кончил выпадами в адрес родной сестры. «Она беспрестанно взывала ко мне, твердила, что все мои друзья и последователи считают меня трусом, что я растерял все свое мужество... Она одержима духом гордыни, и ее надо держать под присмотром»⁷. Маловероятно, что сестра убеждала Эссекса возглавить республику. Эта аристократка, конечно же, хотела видеть брата монархом. Речь Эссекса, обращенная против сестры, потрясла слушателей и — в любом случае — вызвала их недоумение.

Когда подошло время вторых, более открытых слушаний, Невилл уже понял: бессмысленно повторять, что ему были неизвестны замыслы Эссекса. И сэр Генри придумал новую оборонительную тактику: да, он слышал о «фантазиях» заговорщиков, но счел их несерьезными и ни в чем никакого участия не принимал. «Не в моей голове родился этот замысел, они буквально заманили меня, фактически заставили выслушать их планы». Невилл утверждал, что Кафф, посланник Эссекса, неоднократно говорил ему, что королеве гарантирована полная безопасность, и, доверившись Каффу, он в конце концов согласился выслушать заговорщиков. «Столько было этих обещаний и уверений, что я просто не мог отказаться. И как же они меня подвели!»⁸. Но, даже согласившись на встречу, он просто слушал, и ничего более.

И вот теперь самому Невиллу пришлось клеймить заговорщиков: они строили свои замыслы на песке, на беспочвенных «фантазиях», которые «лопнули как мыльный пузырь». Этот тактический ход родился у сэра Генри в минуту отчаяния, когда он лихорадочно искал объяснение, почему не донес королеве о заговорщиках. Ирония судьбы заключается в том, что в «идею» Невилла о заговорщиках-фантазерах поверили все будущие поколения историков. И неудивительно! Невилл-Шекспир умел так преподнести любую «идею», что зритель или читатель не мог в нее не поверить. У него был великий дар убеждения. Конечно, Невилл никогда бы не признался суду, что он сам, или — точнее — его близкий отъезд во Францию, был причиной «безрассудной спешки» заговорщиков. И конечно, ему пришлось преуменьшить масштабы их стратегических замыслов: в английском уголовном законодательстве имеется оговорка — «с заранее обдуманными намерениями»; она отягощает любое противоправное действие. Но факты красноречивее слов, и истинное положение вещей скрыть сложно — ясно, что Невилл был ключевой фигурой в заговоре Эссекса; это подтверждают многие свидетели, участвовавшие в процессе.

Впрочем, несмотря на показания свидетелей, Невилл упорно отрицал, что играл какую-то роль в мятеже.

«Я хотел бы напомнить — продолжал он, — что встреча в Друри-хаусе имела место уже после дня Сретенья Господня. А Ее Величество поставила подпись на мою малую печать и все подорожные за четыре дня перед тем, и, если бы я получил вовремя свои деньги (чего я тщетно добивался от лорда-казначея и м-ра Скиннера и даже обратился к м-ру Секретарю с жалобой, что никак не могу получить их, и это единственное, что задерживало меня), я точно отбыл бы в первый вторник сразу после Сретенья. И если бы это произошло, никакой бы встречи в Друри-хаусе не было... Да и как мог граф делать на меня ставку, ведь у него не было никакой возможности познакомить меня со своим замыслом?»⁹

Хитроумный Невилл превратил причину скоропалительных действий заговорщиков (желание завершить дело до отъезда Невилла во Францию) в доказательство того, что он просто не мог быть их главным козырем. Но, как мы знаем, сэр Генри изо всех сил сам старался оттянуть возвращение во Францию. В письме Уинвуду от 28 января 1600 года он писал:

«Скорее всего, я отложу свой отъезд еще дня на три-четыре против того, что обещал в прошлом письме. Если бы мог, я бы с радостью остался здесь до конца моего срока, который истекает 12 февраля: у меня накопилось слишком много хозяйственных дел в имении»¹⁰.

Тогда никто не знал о существовании этого письма. Но Елизавета чувствовала, что Невилл морочит ей голову, и подписала ему суровый приговор. Сэр Генри хотел уверить королеву, что единственная его вина — недонесение о готовящемся заговоре. Невилл оправдывал себя тем, что, во-первых, не сомневался: планы заговорщиков так плохо продуманы, что, «когда бунтарские страсти улягутся и возьмет верх здравый смысл, вся их затея лопнет как мыльный пузырь»¹¹. А во-вторых: «По причине глупости и слабости своей натуры (если так можно выразиться) я не мог быть доносителем, поскольку, всему миру известно, это довольно гнусное дело, тем более что доносить надо было на Лицо [то есть на Эссекса], которое, мне бы хотелось, воспринималось бы не таким, как мы теперь его видим, а каким раньше почитали его»¹². Но Елизавета осталась глуха к оправданиям.

Философ XIX века Давид Юм высоко ценил красноречие Невилла, с удовольствием читая его чеканные, выразительные периоды, столь отличные от рубленого, зачастую невнятного слога других дипломатов елизаветинского времени. Но всего красноречия мира не хватило бы в тот момент для спасения Невилла от тюрьмы. Сначала сэра Генри содержали под домашним арестом в доме его тестя, затем во дворце лорда-адмирала (главы Адмиралтейства) в Челси и, наконец, — поместили в Тауэр.

Из «Обзора архивных материалов герцога Баклефа и Куинсберри, хранящихся в Монтегю-хаусе» явствует, что пребывание в доме лорда-адмирала не было для Невилла столь уж неприятным.

«"...Я нахожусь теперь в весьма почетном заключении". — [Невилл] предполагает, что Уинвуд знает о его несчастье. "Тут не оценят сполна мои страдания, веру, любовь, но все-таки надеюсь обрести новых друзей... Ваше письмо через Симонса получил но пути в Рочестер. С того времени я в бедственном положении и не имею ни от кого никаких известий. Получил указание м-ра Секретаря [Сесила] написать Вам, чтобы Вы продолжали замещать меня, пока Ее Величество не распорядится прислать кого-нибудь на мое место".

Велено ликвидировать его резиденцию. Пожелал, чтобы дворецкий и Ричард Хотхорн составили опись имущества и было заплачено жалованье мяснику и повару. Распорядился заплатить Сталлену 100 крон. Его имущество будет частично продано, частично отправлено в Англию с Хэммоном, остальное может взять Уинвуд. Запасы пряностей, сахара, бакалеи, вин и прочей провизии могут быть проданы. "Так было покончено с моим французским жилищем, слуги и вещи отправлены водой в Руан, а оттуда прямая дорога в Англию". Из Руана сухопутным транспортом в Дьеп, дальше по морю в Дувр надежным судном, "поскольку среди вещей столовое серебро королевы и мое собственное".

И еще несколько других распоряжений, касающихся мистера Уилэстона, молодого Г. Сейвила, м-ра Баше и моего орлеанского хозяина»¹³.

Обратите внимание, больше всего Невилла волнует, что в Англии «не оценят сполна его страдания, веру, любовь». Разумеется, он скучал по жене; «вера», похоже, подразумевает религиозное чувство: лорд-адмирал принадлежал к католической семье Хауардов. «Страдания», по всей видимости, означают подагру, которая все сильнее мучила сэра Генри. Дома он лечился травами, знал рецепты лекарств, но в заключении был лишен возможности лечиться.

Роберт Сесил обратил внимание на то, что Невилл пребывает в сильнейшем раздражении. Елизавета назначила ему штраф в 10 тысяч фунтов (правда, рассматривался вопрос о снижении штрафа и возможности выплачивать его по частям). Невилл считал такую сумму несправедливой. Во Франции на посольские нужды он истратил из собственного кармана 4 тысячи фунтов. Королева отправила сэра Генри во Францию прежде всего для взыскания долгов, но... забывала о причитающемся ему содержании; забывчивость королевы могла быть еще одной причиной участия Невилла в заговоре. Теперь же королева затребовала перечень всей его недвижимости, чтобы знать, куда запустить руку, — штрафами пополнялась государственная казна. Должно быть, Елизавета казалась Невиллу лицемерной стяжательницей. Составленный им перечень недвижимости хранится в Архиве графства Беркшир. Он начал писать его изящным «придворным» почерком, но постепенно перешел на корявую елизаветинскую скоропись; вероятно, его раздражал сам факт, что приходится сочинять для королевы документ о своей собственности.

Итак, сэра Генри вместе с его «кумиром» Саутгемптоном отправили в лондонский Тауэр. Это всех удивило и обрадовало: Саутгемптону смертную казнь, кажется, отменили. Но вот что существенно: друзья просидели в Тауэре дольше всех остальных участников заговора. Их освободили только с восшествием на престол Якова I.

Эссекс встретил смерть 25 февраля 1601 года. Королева оказала мятежному графу последнюю милость: его казнили не на городской площади при общем стечении народа, а во внутреннем дворике Тауэра, в окружении толстых тюремных стен. Но даже там собралось около сотни зрителей. Эссекс, как всегда, был одет элегантно. До самого конца страшной церемонии он держался словно актер на театральной сцене. Сбросил плащ, оставшись в алом бархатном жилете. Сказал палачу слово прощения. Обратился к собравшимся, сказав, что заслужил свою участь и сожалеет о содеянном.

Дэнверс, сэр Джели Мэйрик и Кафф были также казнены. Генри Кафф — замечательно образованный человек, видный филолог и знаток античности. На эшафоте, ощущая дыхание смерти, он произнес короткую речь, упомянув Невилла.

«Я признаю, что если человек, лишившийся милостей и почета, двинулся к королеве с оружием в руках, то это есть наивысшее преступление, даже государственная измена. И я не призывал ни одного человека выйти с оружием против королевы. Но я действительно навлек беду на благородного рыцаря сэра Генри Невилла, всей душой сожалею об этом и искренне прошу его простить меня. И еще, я сказал, что из двадцати четырех олдерменов Лондона двадцать один заявил о своей преданности Эссексу; этим я хотел только сказать, что они относятся к нему с большой любовью, а вовсе не то, что они готовы оружием защищать его»¹⁴.

Участие Невилла в заговоре Эссекса прояснило истинную причину того, почему скрывалось настоящее имя автора «шекспировских» произведений. До заговора сэр Генри, возможно, порой подумывал о том, чтобы сбросить с себя маску Уильяма Шекспира, но после пребывания в Тауэре он к этой мысли никогда уже не возвращался.

С годами заговор молчания постепенно перерос в полное забвение того, что «Шекспир» всего-навсего маска. В этом нет ничего странного — потомкам сэра Генри было не до его литературных занятий. Во времена гражданской войны и Английской республики (1640—1660) в семье Невиллов произошел раскол. Старший внук Невилла, тоже Генри, сатирик и автор политических памфлетов, вначале поддерживал Кромвеля, но позже стал критиковать диктаторские замашки лорда-протектора, и Кромвель отправил его в тюрьму. А другой внук Ричард был одним из лидеров роялистских сил. Члены семьи Киллигрю были сторонниками парламента, причем столь рьяными, что их дом в Корнуэлле был первым разрушен роялистами. Но в конце гражданской войны отпрыски Киллигрю примкнули к Реставрации; кстати, в это же время они обратились к драматическому искусству, и один из них получил даже исключительное право ставить в Лондоне пьесы Шекспира. Партнером этого Киллигрю был не кто иной, как Уильям Давенант, считавшийся незаконнорожденным сыном актера Шекспира¹⁵.

Ричарду Невиллу удалось завоевать королевское расположение, чего никогда не удавалось его деду сэру Генри. Карл II отпраздновал восстановление королевской власти в имении Биллингбер, и выбор места был одобрен всеми. Карл ввел в стране что-то вроде конституционной монархии, о чем всегда мечтал Генри Невилл; правда, безудержное волокитство короля вряд ли ему понравилось бы. Впрочем, то, что одна из девиц Киллигрю родила от короля ребенка, способствовало сглаживанию прежних политических противоречий, и они в конце концов были позабыты. Во времена королевы Елизаветы Невиллы и Киллигрю при желании умели проявлять верх дипломатичности и располагать к себе окружающих; судя по всему, их потомки не утратили этой способности.

Семья Хоби (соседи и родственники Невиллов) была убеждена: если бы у сэра Генри хватило терпения подождать, правительство наверняка предложило бы ему самый высокий государственный пост. (Заметьте, эти близкие Невиллу люди, как видно, не сомневались, что он примкнул к заговорщикам именно в расчете стать главой правительства.) Правда, чтобы получить желаемое, Невиллу, скорее всего, пришлось бы ждать восшествия на престол нового короля; впрочем, согласно естественному ходу событий, рано или поздно это должно было произойти. Но Хоби, как и многие другие современники сэра Генри, не учитывали, что Тюдоры боялись представителей древнего рода Невиллов, которые никогда не выбирали, что лучше: быть слугой государства или главой государства. Спустя годы родственники Невиллов — Спенсеры (чей герб был поделен на четверти одновременно с гербом Невиллов) столкнулись с теми же опасениями правящего семейства.

Примечания

*. Неудавшаяся попытка заговорщиков-католиков взорвать здание парламента в 1605 г. — Примеч. ред.

1. См. статью: Sir Henry Neville // Hasler P.W. The House of Commons, 1558—1603 Vol. III: Members M—Z. London, 1981.

2. Когда король Испании умер, Невилл был приглашен на похороны. Он сначала не хотел ехать и в письме Сесилу объяснил свой отказ тем, что король Филипп II был слишком большим врагом королевы Елизаветы. (Создается, тем не менее, впечатление, что настоящей причиной стало появление к тому времени врагов среди влиятельных испанских вельмож у самого Невилла.) Позже он сообщил Сесилу, что все же поехал на похороны, но, писал он, «под чужим именем, в чем очень раскаиваюсь: более жалкого зрелища не видывал» (Winwood's Memorials. Vol. 1. P. 45 см. гл. 5, прим. 18).

3. www.philological.bham.ac.uk/camden/1601e.html.

4. Письмо сэра Эдварда Хоби Роберту Сесилу, 1595 (см.: Halliday F.E. A Shakespeare Companion 1564—1964. London, 1964. P. 294.

5. Francis Meres, Palladis Tamia, 1598.

6. The Neville Papers. Berkshire Record Office. Ref. D/EN F6 2/3.

7. Цит. по: Jardin L., Stewart A. Hostage to Fortune, the Troubled Life of Francis Bacon. London, 1998. P. 248.

8. «Дело сэра Генри Невилла» см. в: Winwood's Memorials. Vol. 1. Pp. 203—205.

9. Ibidem.

10. Ibid. P. 291.

11. Ibid. Pp. 203—205.

12. Ibidem.

13. Montagu House Papers, 1899 edition. Vol. 1 (HMSO).

14. William Camden, Annales Rerum Gestarum Angliae et Hiberniae Regnante Elizabetha (published 1615, 1625). См. в этом издании записи, относящиеся к 1601 году; работа доступна пользователям Интернета благодаря Шекспировскому институту при Бирмингемском университете: www.philological.bham.ac.uk (см. также гл. 9, прим. 16).

15. См. родословное древо семейства Киллиргю в наст. изд.