Глава 86. А до сих пор, со стороны, влюбленные лишь были мне смешны¹

Шекспир вернулся в Стратфорд в первые месяцы 1612 года, чтобы похоронить в старой церкви своего брата Гилберта. Гилберт был на два года младше Уильяма; он жил холостяком вместе со своей сестрой и ее мужем в фамильном доме на Хенли-стрит, где, по-видимому, продолжал работать перчаточником, как и его отец. Он был грамотным и вел дела брата по покупке земель в Стратфорде. Теперь у Шекспира остался только один брат, Ричард, который тоже так и не женился и тоже остался на Хенли-стрит; он тоже умер раньше своего старшего брата. Странно было бы, если бы в этой ситуации Шекспир не задумался о том, что его род угасает. Родные уходили один за другим. Кроме того, у Шекспира не осталось наследников мужского пола ни по прямой, ни по боковой линии.

Три месяца спустя он вернулся в Лондон, где выступил свидетелем по делу, касавшемуся семьи Маунтджой, в чьем доме на Силвер-стрит он жил. Против них возбудил дело один из их подмастерьев, Стивен Белотт, женившийся на Мэри Маунтджой. Он не получил обещанное за невестой приданое и попросил Уильяма Шекспира быть свидетелем с его стороны. Дело слушалось и мая в Суде по ходатайствам в Вестминстере. Шекспира представили как «жителя Стратфорда-на-Эйвоне», что означало, что в Лондоне в это время у него жилья не было. Его вызвали свидетелем, потому что, как выяснилось, он выступил посредником между Белоттом и Маунтджоями, когда обсуждались предстоящая свадьба и приданое.

Служанка Джоан Джонсон заявила, что семейство Маунтджой поощряло «добрые отношения между истцом [Белоттом] и дочерью ответчиков Мэри». Она также вспомнила о роли Шекспира в этом деле. «И как она помнит, ответчик [Маунтджой] направил и убедил мистера Шекспира, который жил в доме, чтобы тот уговорил истца жениться». Вероятно, все считали, что Шекспир обладает особым даром убеждения в сердечных делах. Друг семьи Дэниэл Николас позднее дополнил картину:

Шекспир сообщил свидетелю [Николасу], что ответчик сказал ему: если истец женится на Мэри, его дочери, он даст за ней в приданое некоторую сумму денег. И что если истец не женится на упомянутой Мэри, но она все же будет с ним, с истцом, то никогда ответчик, ее отец, денег не даст им ни копейки. В связи с чем мистер Шекспир сказал, что они должны взять у отца деньги в приданое. Мистер Шекспир убедил их совершить помолвку и дать согласие вступить в брак.

Точно ли переданы в этом случае слова Шекспира, неясно; учитывая, что с тех пор прошло восемь лет, в этом нет уверенности. Однако очевидно, что он принимал самое активное участие в переговорах и фактически взял на себя роль свахи. Свидетельство самого Шекспира в суде звучит неопределенно. Если Маунтджой по-прежнему доверял Шекспиру, то драматург попадал в щекотливое положение. Фактически его попросили свидетельствовать против Маунтджоя. Поэтому он выступал на суде, осторожно подбирая слова. Впрочем, этот судебный процесс интересен нам прежде всего тем, что после него осталась единственная запись речи Шекспира. Драматург утверждал, что «знает обоих, и истца, и ответчика, в течение примерно десяти лет». Стивен Белотт «проявил себя хорошо» и был «честным и усердным помощником», хотя Шекспир никогда не слышал от него, чтобы тот «имел большую выгоду от своей службы». Возможно, это был ответ на вопрос о вознаграждении Белотта. Миссис Маунтджой просила Шекспира помочь в деле женитьбы, умоляя «повлиять» на Стивена Белотта. Он подтвердил, что она и ее муж «множество раз говорили об истце как об очень честном парне».

Похоже, что Белотт попросил затем Дэниела Николаса поговорить с Шекспиром и получить от него ответ, что именно Маунтджой пообещал дать в приданое Мэри. Николас уверяет, будто Шекспир сообщил ему, «что тот обещал, если истец женится на Мэри... то он, ответчик [Маунтджой], в соответствии с обещанием даст истцу около пятидесяти фунтов деньгами и кое-что из домашней утвари». А вот сам Шекспир в своих показаниях весьма уклончив. Он помнит, что было обещано какое-то приданое, но, в противоположность Николасу, не может назвать ни точную сумму, «ни срок выплаты». Также он не может припомнить случая, когда Маунтджой «обещал истцу, что его, ответчика, дочь Мэри получит две сотни фунтов после его смерти». Шекспир не может описать, «какую именно домашнюю утварь» Маунтджой дал за дочерью. Фактически Белотту и его молодой жене достались лишь сумма в ю фунтов и немного старой мебели. Похоже, миссис Маунтджой уговаривала мужа проявить бо́льшую щедрость, но она умерла в 1606 году. Белотту, конечно, такой исход суда показался совершенно неудовлетворительным. И Шекспир ему ничем не помог. Он не мог вспомнить подробности тех давних разговоров. Похоже, он сознательно проявил забывчивость ради старой дружбы с Маунтджоем.

Второе слушание состоялось 19 июня, и суд намеревался вновь проверить память Шекспира, но он на заседание не явился. Как и во многих подобных случаях, суд не вынес определенного решения. Дело направили в арбитраж, и Белотт выиграл чуть более шести фунтов, но нигде нет записи о том, что Маунтджой выплатил эти деньги. Это старое дело не имело никаких последствий, за исключением того, что по нему можно составить представление о житейских привычках и воззрениях Шекспира. Такое впечатление, что он охотно взялся посредничать в деликатных переговорах о женитьбе, — без сомнения, потому, что слыл мастером в таких делах. Видимо, он не был нелюдимым и закрытым человеком, совсем наоборот. Тем не менее, когда от него потребовалось дать объяснения в суде, он сделался уклончивым и постарался вести себя непредвзято, умышленно держа нейтралитет. Он снова ускользает и становится почти невидимым.

Примечания

1. «Мера за меру», акт II, сцена 2. Пер. О. Сороки.