Утопия и действительность

В числе произведений, оказавших влияние на общий замысел драмы Шекспира «Буря», упоминают «Утопию» Томаса Мора. Например, А. Шлёссер считает, что в образе Гонзало есть нечто общее с Рафаилом Гитлодеем из «Утопии», и даже предполагает, что Гонзало носит в кармане книгу «Утопия». Шекспир был знаком с утопическими идеями по разным источникам¹. Однако цитата из «Опытов» в драме «Буря» не оставляет сомнения в том, что Шекспир желал привлечь внимание именно к рассуждениям Монтеня о жизни диких племен и к некоторым его высказываниям о возможности существования идеальных государств.

В главе «О суетности» Монтень, возмущаясь чудовищными нравами в его стране, тем не менее признает, что сообщества, скрепленные жестокими законами, существовали долго в реальной жизни, а идеальные государства возможны только в представлении Платона и Аристотеля. «Все описания придуманных из головы государств — не более чем смехотворная блажь, непригодная для практического осуществления...». «Ожесточенные и бесконечные споры о наилучшей форме общественного устройства и о началах, способных нас спаять воедино, являются спорами, полезными только в качестве упражнений нашей мысли» (III, 9, 220—221; к французскому слову «ridicules» (Oeuvr., 934) Флорио добавляет «and foolish», (E., III, 9, 488). Рассуждая о разных типах властителей, Монтень скептически относится даже к возможности осуществить главную цель управления: тот, кто мог бы изобрести способ, как соблюдать законы, выбирать должностных лиц, следуя разуму, и продвигать людей по заслугам, установил бы совершенную форму правления (E., III, 8, 476).

Шекспир вряд ли мог согласиться с выводом Монтеня о бесполезности всяких проектов наилучшего устройства государства. В его хрониках и римских трагедиях огромную роль играют советы, обращения, рассуждения и аллегорические сцены, посвященные вопросам государственного устройства и наилучшей политики. Драма «Буря» свидетельствует о том, что Шекспир, изображая поэтический мир волшебного острова, подвластный Просперо, относился к утопиям гуманистов и древних философов серьезно и сочувственно.

Прежде всего это видно из монолога Гонзало, в котором Шекспир почти дословно пересказывает наблюдения Монтеня о жизни народов во вновь открытых землях (глава «О каннибалах», E., I, 30, 94, 96). Это место «Опытов» Джон Флорио перевел на английский язык довольно точно. Шекспир сохраняет язык перевода Флорио, но, перечисляя то, чего не будет в идеальном государстве, добавляет к тексту Монтеня некоторые существенные моменты, связанные с английской жизнью, например, «огораживания», типичные для Англии XVI в.

У Монтеня отрывок, использованный Шекспиром, начинается со слов: «Вот народ, ответил бы я Платону, у которого нет никакой торговли, ни письменности, ни знания чисел, ни имени правителя, ни политического превосходства; ни слуг, ни богатства или бедности; ни договоров, ни наследований, ни разделов имущества, никаких занятий, кроме праздности...» (E., I, 30, 94). И дальнейший рассказ использован в речи Гонзало (T., II, 2, 137—162).

Рассуждение Гонзало об устройстве своей «колонии» Шекспир прерывает комментариями Себастьяна и Антонио, которые высмеивают мечты Гонзало. Но на этом основании нельзя говорить, что Шекспир высмеивает саму идею идеального государства. Нельзя забывать, что Себастьян и Антонио проявляют презрение ко всем окружающим, в минуты несчастья они издеваются над Гонзало, растравляют раны Алонзо, а позже задумывают заговор и убийство Алонзо. Сатирически относятся к проектам Гонзало только грубые и циничные негодяи, способные на предательство и убийство ради захвата власти.

Услышав первые слова Гонзало «Если бы этот остров был моей колонией», они делают вид, что слово «plantation» воспринимают не как «колония», а как «плантация» или «посадка». «Он засеял бы ее крапивой», — прерывает его Антонио. «Или щавелем или мальвой», — подхватывает Себастьян. «И был бы королем, что я бы сделал?», — продолжает Гонзало. «Не мог бы напиться из-за отсутствия вина», — снова прерывает его Себастьян. Гонзало, не обращая внимания на пренебрежительные реплики, рисует картину жизни государства, в котором все устроено противоположным образом, чем везде (далее выделены слова, добавленные Шекспиром). В его государстве «не будет никакой торговли, ни имени правителя, ни знания письменности, ни богатства, ни бедности, ни слуг, ни договоров, ни наследования, ни границ, ни огораживаний земель, ни пашни, ни виноградников, ни металлов, зерна, вина или масла; никаких занятий, все будут жить в праздности — и мужчины и женщины, но в невинности и чистоте. Не будет власти» (у Монтеня в переводе Флорио «no politike superiorite» — у Шекспира «no sovereignty»).

В этот момент Себастьян и Антонио улавливают противоречие: «Но он хотел бы стать королем». «Конец его Государства забывает свое начало». Гонзало продолжает мечтать: все в его государстве будет в общем пользовании, а природа будет давать средства к жизни без труда и усилий («All things in common nature should produce / Without sweat or endeavour», T., II, 1, 153—154). Эти идеи встречаются во многих описаниях жизни диких племен, которые Шекспир мог читать. Монтень также сообщает об отсутствии у этих племен собственности и неравенства, но вместе с тем рассказывает и о том, что нецивилизованные народы оказывают своим вождям и прорицателям почести, как богам. Все владения старшие передают младшим в общее пользование («...leave this full possession of goods in common»), а девственная земля даст людям все, что нужно для жизни, в изобилии без труда («...which without labouring toyle, doth in such plenteous abundance furnish them with all necessary things», E., I, 30, 96).

В целом монолог Гонзало почти не содержит отступлений от текста Монтеня. И лишь заключительная часть этого монолога резко отличается по своему характеру от рассуждений Монтеня. В главе «О каннибалах» Монтень восхищается доблестью и бесстрашием индейцев, их стойкостью перед лицом смерти. Он считает, что войны между дикими племенами не столь жестоки, как войны в истории цивилизованных народов, у которых измена, предательство, жестокость — обычные явления (Там же, 96—97). О справедливых войнах утопийцев повествует и Гитлодей в «Утопии», хотя утопийцы считают войну делом отвратительным, бесславным, а кровавые победы у них вызывают стыд².

Напротив, Шекспир, как бы возражая Мору и Монтеню, вложил в уста Гонзало мечту об исчезновении всякой вражды и всяких войн, всех видов оружия: «Измен, преступлений, мечей, копий, ружей, ножей, вообще нужды в оружье я не желал бы» (T., II, 1, 154—155). Нет оснований усматривать в этом иронию Шекспира. Мечта гуманистов об исчезновении вражды и войн народов, о способах установления всеобщего мира на земле — одна из древнейших и благороднейших надежд человечества. Даже при понимании ее «утопичности» мыслители и поэты возвращаются к этой идее снова и снова. Когда Гонзало упоминает об изобилии для своего «невинного народа», его слушатели снова обмениваются репликами. — Себастьян «И не будет браков между его подданными?» — Антонио «Нет, конечно, все будут праздны: шлюхи и плуты». В этих сентенциях Шекспир отразил восприятие идеальных проектов людьми низменными н циничными. Гонзало мечтает о том, как своим совершенным правлением он затмит золотой век, и слышит презрительные возгласы «Боже храни короля!», «Да здравствует Гонзало!» (T., II, 1, 162—163).

Как же воспринимает эти проекты тот, кому они адресованы в первую очередь, — король Алонзо? Он даже не слушает Гонзало, так как занят скорбными мыслями о предполагаемой гибели сына. «Прошу тебя, перестань, — приказывает Алонзо, — ты говоришь о пустяках» (T., II, 1, 164). И Гонзало обыгрывает слово «ничто», переводимое как «пустяки», в своих ответных репликах, намекая, что Антонио и Себастьян «смеются по пустякам», т. е. проявляют свою глупость.

Если Монтень в приведенном выше рассуждении считает споры об идеальном устройстве занятием бесплодным, то Шекспир явно сочувствует благородным целям Гонзало и Просперо. Вместе с тем он вводит комментарии слушателей, чтобы подчеркнуть, что в реальной жизни подобные проекты неосуществимы. Нельзя согласиться с теми, кто увидел в «Буре» комическое освещение утопических идеалов³, но вместе с тем Шекспир не разделял и восхищения жизнью примитивных племен, которое выразил Монтень в главе «О каннибалах». Образу естественного, невинного и доблестного дикаря, нарисованному Монтенем, Шекспир противопоставил образ Калибана. Предполагают, что даже по имени этот персонаж должен был напомнить образованным зрителям главу «О каннибалах».

Образ Калибана ставит комментаторов и исследователей перед многими весьма сложными психологическими и социальными вопросами. Если воспринимать этот образ вне связей с эпохой Шекспира, то замысел драмы неизбежно подвергнется искажению. При неисторическом подходе исследователи относятся к этому персонажу как к воплощению социальных явлений позднейших времен, видят изображение низших слоев общества, угнетенных и выполняющих черную работу. Некоторые авторы бунт Калибана воспринимают даже как революцию низов против угнетателей. Абстрактно-психологическое восприятие Калибана, якобы символизирующего низменные стороны в человеческой природе, также является упрощением авторского замысла.

Чтобы понять, почему этот персонаж вызывает столь противоречивые чувства у читателей и, вероятно, вызывал разные чувства у зрителей театра «Глобус» во времена Шекспира, необходимо вернуться в эпоху, когда Шекспир создавал драму «Буря».

Калибан — одно из самых своеобразных и оригинальных созданий поэтической фантазии Шекспира — несомненно порожден эпохой великих географических открытий. Историк английской драмы А. Уорд еще в конце XIX в. был вполне прав, когда утверждал, что образ Калибана связан с многочисленными в XVI в. описаниями жизни дикарей на вновь открытых островах и землях, например, в сочинении Ричарда Хаклюйта «Главные плавания, путешествия и открытия, сделанные английской нацией на море и на суше», опубликованном в 1589 г. и вторым изданием в трех томах в 1598—1600 гг. Возможно, что Шекспиру были знакомы и «Утопия» Томаса Мора, и «Город солнца» Томмазо Кампанеллы, а также документы, связанные с плаванием Джорджа Саммерса в 1609 г.

По мнению Уорда, на создание образа Калибана более всего повлиял Монтень — Шекспир якобы противопоставил это чудовище образу «благородного дикаря» в «Опытах». С этим последним выводом трудно согласиться хотя бы потому, что Калибан наделен сильным поэтическим воображением, его речь, как эго заметили еще С. Кольридж и В. Шлегель, изобилует поэтическими образами, взятыми из мира природы, он примитивен, груб, но его нельзя назвать низменным или пошлым, он не вызывает презрения⁴. Естественно предположить, что способность Калибана к поэтическому воображению и к восприятию музыки связана с интересом Шекспира к фольклору, к творческому восприятию мира, которое свойственно даже примитивным народам. Однако при чтении главы «О каннибалах» трудно отказаться от несколько необычной гипотезы: Шекспир наделил Калибана столь поэтической речью не без влияния Монтеня, потому что в данной главе Монтень приводит песенки, услышанные им от одного из дикарей. Монтень восхищается богатством воображения, простотой слов и музыкальностью напева (E., I, 30, 97—98), и Шекспир мог с ним согласиться. Даже современный читатель в данном случае разделяет мнение Монтеня. Кроме того, путешественники свидетельствуют, что туземцы проявляли удивительную восприимчивость к музыке.

Отношения Калибана и Просперо в некоторой степени напоминают отношения дикарей и колонизаторов. Калибан вспоминает, как доверчиво он встретил Просперо и как затем Просперо отнял у него остров и заставил себе служить. Но далее выясняется, что дикарь обращен в рабство за то, что пытался обесчестить Миранду, теперь он выполняет черную работу — доставляет дрова, разводит огонь, готовит еду.

Возникает ассоциация с идеальной «Утопией» — там тяжелый труд выполняют рабы, а в рабство обращают за преступления. Обращение Просперо с Калибаном поражает резкостью, даже грубостью: «лживый раб», «отвратительный», «зловредный» — такими словами подкрепляет Просперо свои приказы. У Просперо есть для этого и другие основания — при встрече с Тринкуло и Стефано Калибан проявляет и трусость, и пресмыкательство, и подлость. За глоток «божественного напитка» он готов отдать новым «богам» весь остров и призывает их убить ненавистного «тирана» Просперо. По-видимому, Шекспир представил отношения Калибана и Просперо в таком свете, чтобы в аллегорической форме дать скептический комментарий к проектам уничтожения конфликтов в идеальных государствах. Возможны две причины подобного освещения событий. Во-первых, Шекспир, в отличие от Монтеня, не верит в возможность мира между дикарями и колонизаторами. Отношения раба и господина, полагает он, неизбежно порождают ненависть и недоверие с обеих сторон. Во-вторых, Шекспир не разделяет восхищения Монтеня нравственными качествами диких народов. Правда, Калибан во многом лучше, чем Антонио или Себастьян, он доверчив, непосредствен, по-своему умен и поддается доброму воздействию. Вместе с тем Шекспир признает, что только воспитанием, добротой и обучением не изменить дурных свойств в людях, необходимо принуждение.

Когда Просперо силой волшебства привлек на остров людей, то сразу же на острове проявились все пороки того общества, от которого бежал Просперо и которые он пытается исправить: честолюбие, предательство, лень, пьянство, невежество, ненависть⁵. Антонио даже уговаривает Себастьяна убить спящих Алонзо и Гонзало и захватить неаполитанский престол, и только вмешательство Ариэля спасает короля и советника от смерти. Попутно можно заметить, что вовремя просыпается именно Гонзало и спасает короля, как когда-то спас Просперо. Старый советник и в дальнейшем заботится о жизни Алонзо. Все поведение Гонзало в драме показывает, что этот «мечтатель» скромно и незаметно помогает добру и справедливости, и в конце драмы Просперо обращается к нему с уважением и со словами благодарности.

Как видим, сопоставление образа Калибана с описанием «естественного» человека, лишенного знаний и благ цивилизации, свидетельствует о весьма скептическом отношении Шекспира к идеализированной картине жизни дикарей в «Опытах» Монтеня. Не прибегая к сатире, но с помощью комических сцен и комментариев Шекспир подвергает сомнению попытки представить жизнь во вновь открытых землях как пример для подражания. Вполне прав Кеннет Мюир, утверждая, что Шекспир считал возврат к примитивному первобытному коммунизму невозможным и нежелательным⁶. К такому же выводу приводит анализ комических сцен, в которых участвуют Калибан, Тринкуло и Стефано — в этих сценах показано, что жизнь, на первый взгляд весьма близкая «естественному» состоянию, обращает людей в животных. В комических сценах возникает также проблема «свободы», весьма существенная для общего замысла драмы.

Примечания

1. Кожевников В.М. Шекспир и коммунистическая мечта его времени. — Филол. науки, 1964, № 1. с. 21, 24—26. — Один из источников сведений о жизни диких племен — рассказы моряков о Новом Свете. См.: James D.G. The dream of Prospero. Oxford, 1967, p. 75—76.

2. Мор Т. Утопия/Пер. с лат. Ю.М. Каган / Комментарии Ю.М. Каган и И.H. Осиновского / Вст. статья И.Н. Осиновского. М., 1978, с. 242—243.

3. Phillips J.E. The state in Shakespeare's Greek and Roman plays. New York, 1940, p. 56 (note 69). — Например, Д. Траверси убежден в том, что Гонзало изображен сатирически, а реальный дикарь — Калибан — гораздо опаснее, чем его цивилизованные сообщники Стефано и Тринкуло (Traversi D. Shakespeare: the last phase. London, 1965, p. 225—226, 234—236).

4. Комментарии в: Shakespeare W. The Tempest / Ed. by H.H. Furness, p. 276—278, 380—383; Schlegel A.W. A course of lectures on dramatic art and literature. London, 1846, p. 395. — О Калибане см. также введение в изд.: Shakespeare W. The Tempest / Ed. by Frank Kermode. 6th ed. repr. London, 1971, p. XXVI—XXXIII и статью Дж. Уилсона Найта (Knight G. Wilson. Caliban as a Red Man. — In: Shakespeare's styles: Essays in honour of Kenneth Muir / Ed. by Philip Edwards, Inga-Stina Ewbank and G.K. Hunter. Cambridge univ. press, [1980], p. 205—220.

5. Аникст А.А. Творчество Шекспира. М., 1963, c. 580.

6. Мюир К. Шекспир и политика. — В кн.: Шекспир в меняющемся мире: Сб. статей. М., 1966, с. 138—139.