Формы государства и наилучший политика

Монтень и Шекспир, как и другие гуманисты эпохи Возрождения, отрицательно относятся к тиранической форме правления, которая вызывает протест с нравственной и с политической точки зрения. Однако и тот и другой особенно опасными для государства считают междоусобные войны, разрушающие государство, которое становится добычей внешних врагов. В этом вопросе нет необходимости говорить о влиянии Монтеня на Шекспира, ибо оба автора всего лишь разделяют общепринятые в античной и ренессансной историографии концепции.

Уже в ранней трилогии «Король Генрих VI», изображая войну Алой и Белой розы, Шекспир раскрыл перед зрителями ужасы внутренних раздоров, а в поздней дилогии «Король Генрих IV» показал необходимость и историческую закономерность твердой монархической власти. Для Монтеня вопрос о единстве Франции и установлении прочной власти и порядка был еще более острым, чем для Шекспира, — если в Англии уже целое столетие господствовал абсолютизм, то Франция во времена Монтеня страдала от жестоких религиозных распрей. По словам английского историка Вильяма Кемдена, все французское государство распадалось на части. Поэтому во многих главах Монтень говорит о необходимости единства и твердой власти.

В хрониках Шекспира, написанных в 1596—1599 гг., идет речь о политике, которая обеспечивает наилучший порядок в государстве. В хронике «Король Ричард II» этот вопрос поставлен в аллегорическом диалоге садовников (R.II, III, 4). Истоки высказанных здесь идей различны. По-моему, важнейшим источником послужила Шекспиру речь идеолога восстания Уота Тайлера — кентского священника Джона Болла. Из этой речи заимствована идея о необходимости ввести равное и справедливое распределение и требование выполоть сорняки, отнимающие пищу у полезных растений.

Можно высказать предположение, что Шекспир, вероятно неосознанно, откликается в этом диалоге и на весьма любопытное рассуждение Монтеня в главе «О дурных средствах, служащих благой цели» (II, 23). Монтень говорит о том, что государства, подобно людям, могут рождаться, расцветать и увядать с возрастом, а могут и заболевать. И чтобы вернуть им здоровье, нужно иногда поступать решительно и жестоко. Так, например, римляне избавляли города от «лишних», т. е. праздных, людей и отправляли их заселять провинции, возделывать новые земли, иногда затевали войны, чтобы кровопускание охладило горячность юности, — они понимали, что нужно «отсечь побеги и разредить крону... ветвистого дерева, слишком дерзко и буйно разросшегося» («to lop the sprigs and thin the branches of this overspreading tree too much abounding in ranknesse and gaillardise, E. II, 23, 348—349). Шекспир исключает мысль о войне или поселениях для отвлечения горячей молодежи, а вместо этого усиливает социальный момент, намекая на отношения сословий в государстве. Порядок, говорит садовник, достигается поддержкой плодоносящих ветвей, а лишние побеги нужно отсекать («Superfluous branches we lop away that bearing boughs may live», R.II, III, 3, 63—64) и поясняет, что речь идет о дворянах, гордых, знатных, богатых и праздных. Нужно всех уравнять.

Мысль о справедливом распределении доходов в государстве встречается и у Монтеня. Монтень советует правителям во внутренней политике избегать расточительства и пышности — ведь подданные будут считать, что это их богатства столь неразумно растрачиваются, что зрелищами насыщают их глаза на те средства, на которые можно было насытить их желудки. При распределении зерна Монтень предлагает правителям проявлять особую бережливость и справедливость — каждый должен получить то, что он заслужил, неумеренная щедрость, награда не по заслугам приведут подданных к жадности и наглости. Придание королевскому двору излишней внешней пышности, по мнению Монтеня, свидетельствует всего лишь о малодушии правителя и нисколько не способствует укреплению его власти (III, 6, 459). Монтень в «Опытах» советовал правителям установить единые законы для всех сословий государства, лишить дворян их привилегий, отказаться от двойного понятия «чести». Монтень писал о том, что дворянская независимость от законов представляет опасность для государства. Он доказывал, что судьи не должны зависеть от влияния сословных интересов, настаивал на введении общей для всего государства законности. Пометки Монтеня на проекте судебных реформ показывают, что Генрих Наваррский советовался с Монтенем в столь важном государственном деле¹.

Политика, которую восхваляют садовники в хронике «Король Ричард II», изображена в двух частях хроники «Король Генрих IV». В образе Генриха Болингброка герцога Ланкастерского, а затем короля Генриха IV Шекспир обобщил многочисленные представления историков о правильной государственной политике и хорошем правителе, который может проводить ее в жизнь. Генрих IV сумел не только захватить власть в удобный момент, но и удержать ее, справиться с многочисленными мятежами, укрепить власть короля и навести порядок в государстве. Шекспировский Генрих IV умеет управлять государством.

Пока Генрих Болингброк преследовал цель отнять власть у законного, но непригодного к управлению государством Ричарда II, он стремился завоевать любовь простого народа: с уважением приветствовал и бедного ремесленника, и торговку устрицами; скромностью, простым обращением, любезностью Генрих, казалось, «погружался в глубину их сердец» («did seem to dive into their hearts», R.II, I, 3, 25). Эта метафора встречается в рассуждениях Монтеня о самопознании и познании других людей: недостаточно, пишет он, судить о человеке по его внешнему поведению и поступкам, необходимо проникнуть в глубоко скрытые мотивы поведения, а чтобы понять себя, человек должен «погрузиться в глубину своего сердца» («dive into his heart»), увидеть, какие родники и источники питают те или иные движения души (E., II, I, 168). Нетрудно видеть, что сходная метафора у Шекспира имеет иной смысл, хотя и возникла, возможно, не без влияния Монтеня.

Последующие действия Генриха, уже захватившего власть, показывают, что он намеревается править совсем иначе, нежели его предшественник. Политика Генриха IV — историческое обобщение политики укрепления европейского абсолютизма в XVI в., причем характерной не только для Тюдоров, но и для Генриха Наваррского в период завершения гражданских войн и после того, как он стал королем Генрихом IV. О политике нового короля Шекспир сообщает зрителям постепенно, на протяжении двух частей хроники «Король Генрих IV». Ранее всего мы узнаем о ней от врагов Генриха, поднимающих против него мятеж, объединяющий всех недовольных новым королем.

Сначала Хотспер сообщает, что новый король взялся «реформировать» законы под предлогом, что они «слишком тяжким бременем легли на государство», что Генрих «кричит о злоупотреблениях, притворяясь, что оплакивает бедствия страны, и этой личиной, притворной справедливостью он покорил все сердца» (1H. IV, IV, 3, 77—78). Хотсперу речи короля о справедливости кажутся притворством, прикрывающим лишь стремление Генриха IV расправиться с недавними своими союзниками. Политика Генриха, действительно, опасна для них: он не только низложил Ричарда II, но и приказал его убить, казнил его сторонников, отправил в изгнание Мортимера, ближайшего родственника низвергнутого короля, отдалил от себя Вустера и Нортемберленда, унизил Хотспера, приказав передать в казну выкуп за пленных, — словом, Генрих последовательно и решительно оттесняет от власти знатных и могущественных пэров Северной Англии и Уэльса. Мятежники вынуждены восстать ради своего спасения. Теперь в их глазах Генрих — «подлый политик», «чертополох», которого они сами взрастили.

В ответ на упреки главарей мятежа сторонник короля Уэстморленд убеждает их, что не король, а время наносит им обиды. В речи, обращенной к сыну, Генрих, вспоминая, что он намеренно устранил своих бывших друзей, которые могли стать опасными для государства, объясняет свою политику требованием времени, необходимостью укрепления абсолютизма. При этом опору новый король ищет в народе.

Так закономерности истории раскрываются в хронике благодаря изображению соотношения сил в государстве в период укрепления абсолютной монархии, подавляющей феодальную раздробленность.

В одной из сцен Шекспир вводит развернутую метафору, сравнивая планы мятежников с планами разрушения старого здания и постройки нового. Это сравнение неоднократно встречалось в политических трактатах, есть оно и в «Опытах» Монтеня. Флорио добавляет пояснения к тексту оригинала: «Хорошо организованное государство можно уподобить строению или зданию из различных частей, соединенных друг с другом такой связью, что невозможно сдвинуть или переместить одну из них без того, чтобы целое обязательно не было потревожено и это почувствовало» (E., I. 22, 47). Как правило, говорит Монтень, те, кто решается колебать здание государства, обычно первыми погибают под обломками, когда здание рушится.

Сравнение государства со зданием в 9-й главе третьей книги содержит другую мысль — спокойную убежденность Монтеня в прочности существующих веками государств, несмотря на многочисленные потрясения. Он по-прежнему предостерегает людей, желающих ради утверждения своих взглядов расшатывать государственный порядок: «Когда какая-нибудь часть выпадает со своего места, это дело легко поправимое; можно принимать меры и к тому, чтобы повреждения или порча, естественные для любой вещи, не увели нас слишком далеко от наших начал и основ. Но браться за переплавку такой громады и менять фундамент такого огромного здания — значит уподобляться тем, кто, чтобы подчистить, начисто стирает написанное, кто хочет устранить отдельные недостатки, перевернув все сущее вверх тормашками, кто исцеляет болезни посредством смерти» (III, 9, 222). За этим суждением следует экскурс в историю римского государства, которое продолжало существовать несмотря на тиранию, мятежи и войны. «Не все, что колеблется, падает. Остов столь огромного образования держится не на одном гвозде, а на великом множестве их. Он держится уже благодаря своей древности; он подобен старым строениям, из-за своего возраста потерявшим опору, на которой они покоились, без штукатурки, без связи, и все же не рушащимся и поддерживающим себя своим весом» (III, 9, 225—226).

Шекспир, отталкиваясь от распространенного сравнения государства со зданием, создает вполне оригинальную аллегорию во второй части хроники «Король Генрих IV», в речи одного из участников мятежа лорда Бардольфа. Этот эпизодический персонаж не имеет личных причин для недовольства политикой короля и способен объективно взвесить силы. Если в рассуждениях Монтеня преобладала идея опасности новшеств для государства, а также мысль о том, что под обломками разрушенного здания чаще всего гибнут те, кто начинал разрушение, то в хронике Шекспира на первый план выступает мысль о том, что в таком великом деле, как разрушение старого государства и создание нового, нужно взвесить свои силы и возможности.

...Задумав строить,
Исследовать сперва мы станем почву,
Потом начертим план; когда ж готов
Рисунок дома, — вычислить должны,
Во сколько обойдется нам постройка,
Но коль превысит смета наши средства,
Что сделаем? Начертим план жилища
Размеров меньших или затею бросим.
Тем более в таком великом деле,
Когда хотим разрушить государство
И возвести другое, мы должны
Исследовать и почву и чертеж,
Избрать фундамент прочный, расспросить
Строителей — знать средства наши, можно ль
Врага нам перевесить, а не то
Сильны мы будем только на бумаге,
Владея именами, не людьми;
И мы подобны будем человеку,
Который план строения начертит,
Но увидав, что не хватает средств,
Оставит недостроенное зданье —
Нагой скелет — на произвол дождей
И на расправу яростной зиме.

      (2Г. IV, I, 3, 41—62, ПСС, 4, 140—141, пер, Е. Бируковой).

Предсказания и предостережения Бардольфа оказываются бесплодными, никто из главарей мятежа не внимает трезвому голосу благоразумия. В последний момент перед началом решающего сражения предводители с доверием отнеслись к обещаниям принца Джона Ланкастерского и распустили войско. Они были немедленно схвачены и казнены — как бы оправдалась мысль Монтеня о том, что зачинщики первыми гибнут.

В финале хроники «Король Генрих IV» принц, вступая на престол, успокаивает братьев: «Не Амурату Амурат наследует, но Генрих Генриху» (2H. IV, V, I, 48). Эта неожиданная фраза, как поясняют комментаторы, связана с недавним событием: в 1596 г. турецкий султан Амурат IV, вступив на престол, пригласил на пир своих братьев и приказал их удушить. Возможно, что Шекспир выбрал это имя не без влияния «Опытов». Монтень упоминает о жестокости нескольких Амуратов: например, Амурат I, подавив мятеж сына, приказал, чтобы участников мятежа казнили их близкие родственники, а другой Амурат, живший в XV в., захватив город Истм, принес в жертву шестьсот молодых греков, чтобы их кровь омыла грехи его отца. Шекспир как бы дополняет примеры, найденные в «Опытах», сходным примером из недавней истории Турции.

Хроника «Король Генрих V» обычно трактуется как рассудочное произведение об «идеальном правителе». Ее сопоставляют с сочинением Томаса Элиота «Правитель» (1531). Правда, в новых исследованиях это распространенное толкование справедливо подвергнуто сомнению.

Генрих V изображен как умный политик, отважный военачальник, искусный и в делах церкви, и в делах правления. Успех ему приносят такие качества, как прямота и скромность, красноречие и доблесть в бою, — эти его достоинства выдвинуты на первый план. Вместе с тем уже в самом начале хроники показано, что с этической точки зрения Генрих V далеко не «идеален»: в делах правления он — хитрый лицемер, готовый предпочесть выгодное справедливому, но умеющий оправдать свою политику. Совершенно очевидно, что он начинает несправедливую войну.

В обоснование «прав» Генриха V на Францию архиепископ Кентерберийский произносит длинную речь, которая является примером казуистики и призвана скрыть эгоистические интересы церкви. Архиепископ прибегает не только к аргументам, почерпнутым из библии и анналов истории, но и к аналогии с жизнью природы. Он приводит в пример жизнь пчелиного улья и заканчивает речь нелогичным выводом: «Поэтому, государь, — во Францию!» (H. V, I, 2, 183—214).

Установлено, что основой для аллегорической картины из жизни пчел, нарисованной в речи архиепископа Кентерберийского, послужило рассуждение Томаса Элиота в книге «Правитель» о разумном распределении обязанностей у пчел. Однако весьма вероятно, что чтение «Опытов» как раз в 1598—1599 гг. побудило Шекспира использовать эту известную со времен античности аллегорию.

Монтень упоминает о пчелах для подтверждения того, что человек не единственное разумное существо, поскольку многих животных природа наделила сходными способностями: «Существует ли более благоустроенное общество, с более разнообразным распределением труда и обязанностей, с более твердым распорядком, чем у пчел? Можно ли представить себе, чтобы столь налаженное распределение труда и обязанностей совершалось без участия разума, без понимания?» (II, 12, 146).

В речи архиепископа Шекспир сохранил мысль Элиота и Монтеня об удивительно разумном распределении обязанностей у пчел. Но он развил аллегорию в конкретных образах, ввел драматический динамизм, свойственный реальной жизни, и пояснил, как эта аллегория используется в политических интересах правителей. Последний момент, возможно, подсказан Шекспиру парламентской борьбой: в 1593 г. спикер Эдуард Кок использовал сравнение парламента с пчелиным ульем для того, чтобы убедить палату общин согласиться на обременительные субсидии правительству, необходимые якобы для помощи увечным солдатам, а на самом деле для ведения войны во Франции и Нидерландах².

Кок любил блеснуть ученостью в палате, где огромное большинство составляли юристы и дворяне с университетским образованием. Его сравнение парламента с ульем пестрит латинскими фразами, он начинает фразу по-английски, а заканчивает ее по-латыни. Доказывая необходимость нового налога, Кок напоминал, что в «прекрасном государстве маленьких пчел» вся добыча принадлежит королю, который наказывает ленивых, бездеятельных трутней, не имеющих жала. Кок закончил речь пояснением и без того ясной аллегории: «Ваше величество — царственная правительница и благородная королева, которой все мы служим, защищенные тенью ваших крыльев... В Вашем счастливом государстве мы питаемся медом, высасывая его из каждого цветка; но где пчела высасывает мед, там паук извлекает яд: и у нас есть такие пауки; но всех трутней мы изгоним из улья, будем служить Вашему величеству и противостоять любому врагу, кто покусится на Вас, на наши земли и имущество. Наши жизни простерты у ног Вашего величества в ожидании приказа»³.

Вполне возможно, что Шекспир, читая Элиота и Монтеня, обратил внимание на сравнение государства с пчелиным ульем именно потому, что в парламенте это сравнение использовали защитники новых налогов, причем использовали с примитивной прямолинейностью, преследуя конкретные цели. Шекспир, создавая монолог архиепископа, откликался на самые актуальные вопросы своего времени. Если у Монтеня в приведенном выше примере идет речь о законах природы, то в хронике Шекспира показано, как политики с помощью рассуждений о всеобщих законах оправдывают существующее в обществе разделение труда и иерархию, а также действия, выгодные, но несправедливые. Вскоре выясняется, что решение начать войну с Францией принято задолго до того, как были произнесены юридические и философские оправдания политики короля.

* * *

Сопоставление «Опытов» Монтеня и хроник Шекспира приводит к выводу, что Шекспир познакомился с «Опытами» уже в 1595—1596 гг., что в нескольких случаях в хрониках встречаются идейные и словесные совпадения с текстом «Опытов», что в самом подходе Шекспира к вопросам истории и политики есть сходство с подходом к ним Монтеня, хотя это сходство возникает независимо от воздействия «Опытов». Оба автора проявляют объективность в оценке исторических лиц и событий, воспринимают историю как противоречивый процесс, где движущей силой выступает выгода, т. е. личные, сословные и государственные интересы, побуждающие правителей и народы к изменению законов и верований.

В ряде случаев рассуждения Монтеня о политике и религиозных войнах его времени несомненно способствовали углублению историзма Шекспира, эти суждения французского мыслителя могли привлечь внимание Шекспира к закономерностям исторического развития. В хрониках, написанных после 1595 г., возрастает число философских аллегорий, поясняющих сложные ситуации в политике.

И Монтень, и Шекспир показывают правителя не только в его государственной деятельности, но и как человека, изображая психологическую сложность характеров исторических лиц, которые вынуждены жертвовать человечностью ради требований государственной необходимости. Оба автора отрицательно относятся к тирании и жестокости, к междоусобным распрям и войнам.

Монтень и Шекспир утверждают необходимость твердой власти и порядка в государстве, хотя и признают, что жизнь любого государства неизбежно включает периоды внутренних конфликтов и внешних столкновений. Главное назначение правителя оба писателя видят в деятельности не ради собственной славы, но ради блага подданных и государства. Советы, какой должна быть полезная для страны политика, Монтень высказывает как спокойные философские размышления. В хрониках Шекспира наилучшая политика представлена в столкновениях человеческих судеб и неизбежно приводит к применению насилия ради укрепления государства.

В хрониках изображена смена одних конфликтов другими. Шекспир, подобно Монтеню, признает, что гармония в истории и в жизни общества никогда не существовала, хотя люди стремятся ее достичь. Историческая позиция Шекспира близка позиции Монтеня — и тот и другой воспринимают историю не как круговорот разрозненных событий или хаотическое нагромождение фактов, но как единый процесс, в котором настоящее порождено прошлым и указывает на будущее: и тот и другой полагают, что люди могут и должны постигать законы истории и политики, чтобы разумно действовать.

Примечания

1. Bonnefon P. Montaigne et ses amis, t. 2, p. 91—92.

2. Впоследствии Э. Кок выступал обвинителем в судебных процессах 1601—1603 гг. (см.: Johnson C.W. The Life of sir Edward Coke, Lord Chief Justice of England in the reign of James I with memoirs of his contemporaries. Vol. 1—2. London, 1837).

3. Tounshend H. Historical collections: or an exact account of the proceedings of the Tour last parliaments of Queen Elizabeth... London 1680 p. 45, 81 etc.