1. Русские послы XVII в. в Англии. Англичане в России

Московские послы появились в Англии еще при жизни Шекспира, когда английский театр находился в полном расцвете. Возвращаясь на родину, они представляли довольно подробные отчеты обо всем виденном в заморской стране; тем не менее ни в одном из дошедших до нас «статейных списков» этих посольств об английском театре нет никаких упоминаний. Значит ли это, что они и не подозревали о его существовании? В этом можно усомниться.

Отчеты русских послов, представлявшиеся в Посольский приказ для доклада самому государю, производят впечатление, что побывавшие в Лондоне москвичи проходили мимо оживленной и яркой картины английской жизни, открывавшейся перед ними. Степенно выполняя посольский церемониал, строго придерживаясь всех правил этикета, свято чтя традиции родной страны, они словно с неохотой, по необходимости или по принуждению, принимали участие в тех официальных празднествах и торжественных приемах, на которые их приглашала английская «королевна» Елизавета; они равнодушно отказывались от приглашения на королевскую охоту («а се у нас говенье; мяса мы не едим, и нам оленина к чему пригодитца?»),¹ а виденным ими развлечениям, например турниру, уделяли скупые, чисто деловые строки («И Григорей и Ивашко королевнину потеху видели, как перед нею билися, съезжаясь меж себя, князи, боярские дети и дворяне в полных доспесех на аргамацех и на жеребцах древцы»).² Конечно, первое знакомство русских людей с английской ренессансной культурой второй половины XVI в. не могло быть особенно плодотворным: и русские официальные путешественники появлялись в ту пору в Лондоне относительно редко, и вероисповедные и бытовые различия между москвичами и лондонцами были еще очень велики, и разделявший их языковый барьер являлся труднопреодолимой преградой. Тем не менее именно в «статейных списках» труднее всего было бы ожидать каких-либо записей об особенностях бытового уклада и развлечениях англичан. «Статейные списки», предназначавшиеся для правительственных инстанций, были прежде всего документами официального характера, а не рассказами любознательных путешественников. В них занесено все, что относилось к деловой стороне их поездок, все то, что они считали необходимым упомянуть для оправдания своего поведения или конечных результатов своих поездок.

И если московским послам, ездившим в Англию, как это давно уже было подчеркнуто, отнюдь нельзя было отказать ни в дипломатических способностях, ни в действительном умении вникнуть в то, что им было поручено в Москве, то легко можно допустить, что их внимание не раз обращалось и к таким частным явлениям английского быта и культурной жизни, описанию которых можно было не уделять места в деловых документах; русские путешественники должны были замечать многообразные явления этого рода, увозить впечатления о них, даже рассказывать о них по возвращении на родину в более узких дружеских кругах. К сожалению, ни документальными материалами, ни косвенными свидетельствами о подобных впечатлениях русских путешественников за границей мы не располагаем; из этого, однако, вовсе не следует, что их и вообще не было. Хотя иностранцы, в особенности дипломатические представители, вели в то время в Англии довольно замкнутый образ жизни, участники русских посольств окружены были специальными переводчиками, свободно общались с англичанами, бывавшими в Москве и владевшими русской разговорной речью, и всегда знали множество новостей сверх тех, какие заносились ими в официальные отчеты; наконец, для наблюдений всякого рода у них всегда оставалось много свободного времени: не только на путь, но и на самое пребывание в заморских странах уходили тогда многие месяцы. В «статейном списке» московского посольства Григория Микулина, направленного в 1600 г. к королеве Елизавете Борисом Годуновым, приводится, например, немало действительно достойных внимания бытовых подробностей о лондонской столице. Между строк этого донесения порою угадывается, насколько глубоко окунулся он в английскую общественную жизнь. Г. Микулин толково и со многими подробностями рассказал о происшедшем в Лондоне на его глазах 13 февраля 1601 г. антиправительственном восстании графа Эссекса и упомянул среди главных его приверженцев графа Саутгемптона — приятеля и покровителя Шекспира. Г. Микулин знал многое об этом заговоре и даже, может быть, ему втайне сочувствовал (сама королева писала Годунову, что Микулин готов был подвергнуться опасности и биться с бунтовщиками), получая сведения о происходившем несомненно из первых рук.³ Секретарем Эссекса был Джайлс Меррик, который, как это вскоре выяснилось на суде, незадолго до начала восстания побывал в театре «Глобус» и через актера Филлипса предложил труппе сыграть драму «Ричард II» — вероятно, шекспировскую — ради сцены низложения и убийства короля. Выступавший на суде с обвинениями Ф. Бэкон утверждал, что Меррик приказал играть на театре эту пьесу в присутствии своем и других заговорщиков для того, чтобы оказать воздействие на зрителей, и что он предложил актерам «Глобуса» особое вознаграждение. Родным братом этого Меррика был Джон Меррик, один из видных деятелей английской ториа, вой компании в Москве, хорошо знавший русский язык, постоянно общавшийся со всеми русскими, бывавшими в Англии; от него всегда можно было получить самые свежие политические новости. Таким образом, у Микулина и его сотрудников было достаточно поводов и возможностей не только узнать о подробностях заговора, но попутно осведомиться и о той роли, какую играл театр в общественной жизни Лондона. Достойно внимания, что именно документы, связанные с посольством Микулина, доставили косвенные, но существенные данные для определения даты первого представления комедии Шекспира «Двенадцатая ночь»; шекспироведы воспользовались ими лишь в недавнее время.⁴

Как известно, заглавие этой пьесы относится не к ее сюжету, но, по-видимому, к дате ее постановки на сцене. Двенадцатой ночью (или, собственно, «вечером») в старой Англии назывался вечер Крещения (6 января), которым заканчивался период рождественских празднеств и связанных с ними обрядов, игр, представлений. Предполагают, что для постановки в такой именно вечер и была написана эта веселая пьеса Шекспира. Один из ее героев — Герцог Иллирийский. Орсино — по крайней мере по своему имени восходит к реальному историческому лицу — итальянскому герцогу Орсини, находившемуся в Англии одновременно с посольством Г. Микулина. Когда в канун 6 января королева Елизавета пригласила Микулина к себе на прием — «на праздник на крещеньев день хлеба ясти», в то же время, согласно его отчету, «ударил челом королевне итальянские земли князь Верджен Аурсинов», т. е. именно герцог Вирджинио Орсини, имя которого русский посол воспринял на слух и слегка русифицировал. Орсини и Микулин видели друг друга в дворцовых покоях Елизаветы, и в тот же вечер здесь после ужина и танцев представлена была шекспировская комедия «Двенадцатая ночь» в присутствии самого автора. По свидетельству Орсини, «московский посол» ни на танцы, ни на комедию приглашения не получил, но, очевидно, о ней знал.⁵

Едва ли поэтому существование постоянно действующих театров в Лондоне могло остаться неизвестным русским путешественникам. И все же представить себе москвича, присутствующего на представлении «Гамлета» или «Отелло», довольно затруднительно. Для русских путешественников из состава посольств театральные забавы окружены были многими препятствиями; незнакомство москвичей с английским языком и боязнь уронить свой престиж, появившись в публичном месте без пышной свиты, вероятно, действовали в данном случае сильнее естественных религиозных предубеждений и традиционных национальных запретов. Но театральные представления при дворе послы могли видеть: придворный этикет обязывал, отодвигая на задний план все опасения. Существует свидетельство, правда относящееся к несколько более позднему времени, которое может быть истолковано именно в этом смысле: Джон Чемберлен в письме от 1 января 1618 г. извещал Дадлея Карлтона, что на следующий день при дворе состоится праздничный прием московских послов («the Muscovy Ambassadors shall be feasted at Court to morrow»); недаром это свидетельство занесено в хронику английской сцены.⁶ Как бы мы ни отнеслись к этому неясному известию, несомненно то, что недалеко было время, когда зарубежный театр мог вызывать любопытство московских путешественников. Несколько десятилетий спустя в «статейных списках» и записях для памяти русских послов, ездивших в разные страны Западной Европы, уже встречались довольно подробные описания виденных ими придворных театров. Так, например, еще в 1634 г. Федор Шереметев и Алексей Львов видели в Польше театральную «потеху» на сюжет о приходе к Иерусалиму «ассирийского воеводы Алаферна» (Олоферна) и о том, как Юдифь спасла этот город; в 1658—1659 гг. стольник Василий Богданович Лихачев ездил во Флоренцию и, находясь в течение месяца при дворе тосканского герцога Фердинанда II Медичи, описал, впрочем еще достаточно наивно, спектакли, которые ему пришлось видеть («А комидий было при нас во Флоренске три игры разных»); еще десятилетие спустя П. Потемкин, ездивший во Францию ко двору Людовика XIV, видел игру самого Мольера в Амфитрионе...

Аналогичных известий о театрах в Англии не сохранилось, и это вполне естественно. В первой половине XVII в. английский театр вырождался и быстрыми шагами шел к своему упадку, находясь под перекрестным огнем пуританских проповедников — яростных его отрицателей. После начала буржуазной революции в Англии все театры были закрыты несколькими последовательными постановлениями пуританского парламента (первое из них датировано 2 сентября 1642 г.), а за ними началось и уничтожение всех театральных зданий (в 1647 г. был снесен с лица земли «Глобус», в 1649 г. разломаны «Фортуна» и «Феникс», а затем очередь дошла и до Блекфрайерского театра — старого свидетеля шекспировской славы). В полном разладе находились тогда и англо-русские торговые связи: в 1649 г. вышел известный указ царя Алексея Михайловича об изгнании английских купцов из русского государства за многие действия, вредные для московской торговли, а кроме того, и за то, что они своего «короля Карлуса до смерти убили». Ходом английской революции в Москве очень интересовались,⁷ но естественный литературный обмен между двумя государствами тогда очень ослабел. Общеизвестно, что и Шекспира постепенно стали в это время забывать в Англии.

В иных, более благоприятных условиях английский театр первой половины XVII в. был бы, по-видимому, замечен русскими путешественниками и описан ими даже ранее, чем театры Кракова, Флоренции или Версаля, тем более, что именно в это время, несмотря на ослабление англо-русской торговли, на всем протяжении пути от Архангельска до Москвы в довольно широких кругах русского населения существовал несомненный интерес к английской культуре. Если между Лондоном и Москвой контакты в области театральных зрелищ не могли наладиться в ту пору, когда английский театр еще существовал перед запрещением, а русский еще не возник, то во второй половине XVII в. связь между ними стала несомненным фактом; однако уже и до того времени и в Англии, и в России пели раздельное параллельное существование, не сближаясь друг с другом, такие явления, которые в других культурных условиях могли получить способность к взаимопритяжению: в среде русского населения, в устной передаче, ходили, например, такие мотивы и сюжеты, которые Шекспир обрабатывал в своих драматических произведениях,⁸ известны были такие народные картинки, о которых упоминает и Шекспир,⁹ и т. д.

Как только театр был возрожден в Англии, сведения о нем тотчас же проникли и в Москву. Карл II вернулся на родину из Франции в мае 1660 г., а в августе того же года он уже выдал патенты на устройство в Лондоне двух публичных театров; любопытно, что отправлявшийся в этом же году в Лондон из Москвы англичанин Дж. Гебдон имел особое поручение от царя Алексея Михайловича прислать ему «мастеров комедии делать»¹⁰ среди ряда других просьб о вызове в Россию различных специалистов; правда, последствий это поручение не имело¹¹ и основание придворного русского театра должно было дожидаться царского указа, данного лишь 15 мая 1672 г., но еще до того в 1664 г. в Москве, в английском доме на Покровке, устроен был спектакль иностранцев-любителей по случаю прибытия в Москву английского посла графа Карлейля,¹² и надо полагать, что слухи об этом спектакле достигли и царских палат.¹³

В начале 70-х годов XVII в. наконец был основан и русский придворный театр; пьесы, представлявшиеся в этом театре в 1672—1676 гг., как известно, находились в несомненном родстве с репертуаром так называемых английских комедиантов, странствовавших по немецким землям, но перешли к нам в немецком обличье и ставились по указаниям немецких распорядителей (например, пастора Грегори и его подручных). Предпринимавшиеся с давних пор попытки исследователей проследить ускользающие нити, будто бы непосредственно связывавшие первые русские спектакли с английскими драматическими произведениями, в частности даже с пьесами самого Шекспира, до сих пор еще не привели ни к каким ощутительным результатам.¹⁴ Хотя некоторым из многочисленных англичан и шотландцев, проживавших в русском государстве, имя Шекспира могло быть известно и не чуждо, но все же в русских источниках оно еще не встречается.¹⁵ Мы можем указать лишь на один пример присутствия московского «иноземца» на представлении шекспировской пьесы в Англии в середине 80-х годов, хотя этот пример едва ли типичен и, вероятно, не имел никаких последствий.

Шотландец Патрик Гордон (1635—1699 гг. в Москве) всегда выделялся среди иноземцев московской слободы по положению, которое он занимал, по продолжительности своей жизни в России, по участию своему в самых важных событиях русской государственной жизни. Живя постоянно в Москве, Гордон поддерживал тесные связи со всеми приезжими иностранцами (он был, например, в приятельских отношениях с графом Карлейлем), интересовался искусством и литературой, любил в своем московском доме устраивать званые музыкальные вечера, на которых, может быть, и «театральная игра» занимала какое-нибудь место. Мы догадываемся об этом по тому, что он всегда посещал театры, когда бывал у себя на родине. Так, приехав на несколько месяцев в Лондон из Москвы весною 1686 г., Патрик Гордон видел там несколько театральных представлений. Он находился, между прочим, и на придворном спектакле, когда, по словам его дневника, «в присутствии короля, королевы и всего двора, в Уайтхолле представлена была трагедия "Гамлет, принц Датский"».¹⁶

Помимо этого краткого известия, в дневник не занесено более никаких замечаний или записей впечатлений об указанном спектакле. П. Гордон не называет даже имени драматурга, хотя несомненно, что он видел именно пьесу Шекспира; она шла в одной из переделок периода реставрации и, может быть, даже без объявления имени автора.¹⁷ Хотя непосредственные связи между английским и русским театрами стали налаживаться в последние годы XVII в., после того как Петр I провел несколько месяцев в Англии (1698), а затем и сам завел постоянно действующий общедоступный театр в Москве (1702),¹⁸ но о Шекспире у нас в то время речи ли он еще не было; немного знали о нем тогда и во всей Европе.¹⁹ Имя великого английского драматурга впервые произнесено было у нас в печати только в середине следующего столетия.

Примечания

1. «Сборник имп. русского исторического общества», т. XXXVIII, СПб., 1880, стр. 34—35 (Посольство Неудачи Ховралева).

2. Там же, стр. 322 (Посольство Григ. Микулина). Ср.: Путешествия русских послов XVI—XVII вв. Статейные списки. М.—Л., 1954, стр. 172—173.

3. «Сборник имп. русского исторического общества», т. XXXVIII, стр. 338—340; Путешествия русских послов XVI—XVII вв., стр. 172—173; Н. Чарыков. Посольство в Англию дворянина Григория Микулина в 1600 и 1601 гг. М., 1876, стр. 11—12.

В интересной работе М. Реслер об условиях жизни иностранцев в Англии в конце средних веков и в эпоху Возрождения, дающей много ценных данных и для историков русско-английских отношений, мы находим очень любопытные соображения о том, почему английские публичные театры этой поры (кроме придворных зрелищ) мало посещались иностранцами, в особенности же дипломатами. Помимо языковых трудностей, немалое значение имели также специфически посольские церемониалы разных стран, запрещавшие послам посещение народных зрелищ этого рода, где они могли легко подвергнуться оскорблениям зрителей — лондонских ремесленников и горожан. Даже те иностранцы, которые отваживались смотреть публичные спектакли, оставили об этом маловразумительные отчеты в своих письмах и дневниках; таковы, например, известный дневник швейцарца Томаса Платтера, видевшего в Лондоне на сцене шекспировского «Юлия Цезаря» и едва ли понявшего сюжет этой пьесы, сообщения венецианского посла Фоскетини, посетившего театр «The Curtain», который он называет «гнуснейшим местом» (luogo infamissimo), и др. (Margaret Rosier. Die Lebensweise der Ausländer in England im späteren Mittelalter und in der Renaissance. «Englische Studien», Leipzig, 1933, Bd. 68, 11. 1. SS. 53—54).

4. Leslie Hotson. The First Night of Twelfth Night. London, 1961 (1-е изд. — 1954); и этой книге собран большой и очень интересный материал о русском посольстве в Англии в 1600—1601 гг. Ср.: «Shakespeare-Jahrbuch», 1955, Bd. 91, SS. 356—361; «Shakespeare Quarterly», 1955, vol. VI, pp. 121—123, 128—129. См. ниже, стр. 793—796.

5. Подробности см. в приложении к настоящей книге: «Шекспир и русское государство XVI—XVII вв.».

6. J. Payne Collier. The History of English Dramatic Poetry and Annals of the Stage, vol. I. London, 1831, p. 409.

7. М.П. Алексеев. Англия и англичане в памятниках московской письменности XVI—XVII вв. «Ученые записки Ленинградского гос. университета», серия исторических наук, вып. 15, 1946., стр. 84 и сл. (гл. III. Отзвуки английской революции к московской письменности XVII в.).

8. Стоит отметить, что в огромном незавершенном труде Иозефа Шика «Corpus Hamleticum», в котором должны были быть объединены все сюжетные аналогии к легенде о Гамлете в мировой литературе, несколько десятков страниц посвящено русским параллелям: здесь приводятся, в частности, изложение сюжета «Двенадцати Микит» из «Великорусских сказок» И.А. Худякова, сопоставление с Гамлетом итальянской повести о Buovo d’Antona, руссифицированной в русских сказаниях о Бове Королевиче, и т. д. (Joseph Schick. Hamlet in Sage und Dichtung, Kunst und Musik. Corpus Hamleticum. Abt. I, Bd. V, Teil 2. Leipzig, 1938, SS. 521—570). В песнях об Алеше Поповиче Александр Веселовский находил отзвуки сюжета, легшего в основу новеллы Боккаччо о генуэзце Бернабо и шекспировского «Цимбелина» (А.Н. Веселовский. Южно-русские былины, вып. 2. СПб., 1884, стр. 381; ЖМНП, 1885, № 12, стр. 166). Комедия Шекспира «Все хорошо, что хорошо кончается» (1602—1603) своим мотивом о случайных врачах поневоле восходит, вероятно, к новелле того же Боккаччо о Джилетте Нарбонской; как известно, тот же сюжет разработан в комедии Мольера — первой из его комедий, переведенных на русский язык («Доктор принужденный», между 1702—1709 гг.), но сюжет «Médecin malgré lui» был известен русским и ранее: Олеарий рассказывает об исцелении Бориса Годунова от подагры неучем, а Даарвиль в книге «Les fastes de la Pologne et de la Russie» приурочивает тот же анекдот к исцелению царя Алексея Михайловича («Беседы». Сб. Общества истории литературы в Москве. Т. I. М., 1915, стр. 112—113). Одним из источников «Короля Лира» Шекспира, кроме кельтских народных сказаний, была повесть об императоре Феодосии, включенная и в русский перевод «Римских деяний», н т. д.

9. Среди распространенных в то время на Руси «Фряжских листов» могли встречаться также листы английской гравировки. Некоторые из них уже были указаны: так, К.Н. Бестужев-Рюмин в заметке по поводу труда Д. Ровинского «Русские народные картинки» высказал предположение, что одна из картинок (№ 197) находится в прямой связи с распространенной в Англии в XVI в. карикатурой «We three» («Мы — трое»), о которой упоминается в словах шута в «Двенадцатой ночи» Шекспира (акт II, сц. 3). «Комментаторы Шекспира, — замечал Бестужев-Рюмин, — массою примеров из старых писателей, преимущественно драматических, доказывают, что картина или вывеска, изображающая двух дураков (или иногда ослов) была очень популярна в "старой веселой Англии"; любимою шуткою было заставлять собеседника прочитывать надпись и таким образом как бы признавать себя дураком» («Исторический вестник», 1882, № 2, стр. 496; Сб. ОРЯС, Т. XXIII, СПб., 1881, стр. 432).

10. И.Я. Гурлянд. Иван Гебдон, комиссариус и резидент. Ярославль, 1903, стр. 46.

11. И.А. Шляпкин (К истории русского театра при царе Алексее Михайловиче. ЖМНП, 1903, № 3, стр. 210—211) отметил, что «ответа на это поручение в опубликованных бумагах Гебдона не находится. Возможно, что он ничего по этому вопросу не сделал... так дело и остановилось вплоть до театра Готфрида Грегори».

12. <Guy Мiègе.> La relation de trois ambassades de msgr. Ie comte de Carlisle. Nouv. éd. revue et annotée par le prince A. Galitzin, Paris, 1857, p. 76. К сожалению, не сохранилось известий, какая пьеса или пьесы были играны тогда в посольском доме в Москве.

13. Должность лейб-медика при царе Алексее Михайловиче занимал в это время английский врач Семуэль Коллинз; он несомненно присутствовал на указанном выше английском спектакле в Москве, хотя ничего не говорит о нем, упоминая об английском посольстве графа Карлейля в 6-й главе описания современной ему России (The Present State of Russia. London, 1671; книга вышла в свет уже после смерти Коллинза). Коллинз был не только искусным врачом, но и очень образованным человеком, начитанным в художественной литературе, в том числе и драматической. Любопытно, что в 6-й главе своей книги, рассказывая трагикомическую историю обезьяны, принадлежавшей тому же графу Карлейлю, жившей в английском посольском доме на Покровке и получившей известность во всей Москве, Коллинз сравнил московских церковников, увидевших в ней бесовское наваждение, с пуританским проповедником, надутым и невежественным «ревнителем» Бизи, осмеянным в комедии Бена Джонсона «Варфоломеевская ярмарка» (1614), которую Коллинз несомненно хорошо знал.

14. Так, еще М.Н. Загоскину чудилось примечательное сходство между образами Фальстафа у Шекспира и ассирийского солдата Сусакима в русском тексте «Иудифи, или Олофернова действа», представленной при дворе Алексея Михайловича в 1674 г. (М.Н. Загоскин. Москва и москвичи, выход вторый. М., 1844, стр. 410); Н.С. Тихонравов, со своей стороны, усматривал сходство «с некоторыми подробностями "Укрощения строптивой"» Шекспира в побочной интриге супружеской пары в русском «"Артаксерксовом действе"» (Н.С. Тихонравов, Сочинения, т. II, М., 1898, стр. 103). Более позднюю «Комедию о Юлии Кесаре», представленную в Москве уже при царе Петре в «комедийной хоромине» в 1702 г., П.О. Морозов (История русского театра до половины XVIII столетия. СПб., 1889, стр. 259) считал «отдаленным отголоском драмы Шекспира или другой английской обработки этого сюжета».

15. Известно, что в кружке московских шотландцев-эмигрантов уже в 80-е годы XVII в. хорошо знали легенду о Макбете и интересовались ею. Это видно, в частности, из того, что Патрик Гордон 10 февраля 1688 г. своею подписью удостоверил «поколенную роспись рода Лермонтовых... в которой упоминалось, что предок их участвовал в свержении "тирана" Макбета и помог Малькольму "доставати его природное королевство", за что и был вместе с другими "породными людьми" пожалован вотчиной» (см.: Н.В. Чарыков. Посольство в Рим и служба в Москве Павла Менезия. СПб., 1906, стр. 652). Отсюда был один шаг к трагедии Шекспира, но неизвестно, был сделан. Шотландские монастырские историки еще в XV в. считали Макбета «узурпатором».

16. Tagebuch des Generals Patrick Gordon... zum ersten Male vollständlig veröffentlicht durch M.C. Posselt, Bd. II. Moskau, 1852, S. 136.

17. F. Vincke. Bearbeitungen und Ausführungen Shakespeareschen Stücke vom Tode des Dichters bis zum Tode Garricks. «Jahrbuch der deutschen Shakespeare-Gesellschaft», 1874, Bd. IX, SS. 41—54; H. Spencer. Shakespeare improved. The restoration versions in quarto and on the stage. Cambridge, Harward University Press, 1927. Из «Дневника» П. Гордона явствует, что он был человеком, не чуждым литературным интересам, которому могло быть известно имя Шекспира (по английским источникам). Живя в Москве, П. Гордон выписывал себе английские книги и получал их через приезжавших торговых агентов; мы знаем, например, что среди них были английский перевод «Дон-Кихота» Сервантеса, старинные романы Форда шекспировских времен, стихи современных ему английских поэтов (Tagebuch des Generals Patrick Gordon..., Bd. III, S. 297). П. Гордон не составлял исключения; в иноземной слободе Москвы в конце XVII в. жили и другие довольно образованные иностранцы. Воспитателем сына П. Гордона был, между прочим, Эрнст Готлиб фон Берге: в 90-е годы XVII в. он жил в России и на Украине, знал русский язык, затем уехал в Англию и наконец получил место переводчика при прусском дворе; Берге был литератором и поэтом и стал одним из первых переводчиков Мильтона на немецкий язык («Zeitschrift für vergleichende Litteraturgeschichte», 1887, SS. 428—429).

18. М.П. Алексеев. О связях русского театра с английским в конце XVII — начале XVIII в. «Ученые записки Ленинградского гос. университета», № 87, серия гуманитарных наук (Саратов), 1943, стр. 123—140.

19. Свыше ста лет тому назад, впрочем, сделана была попытка отыскать следы воздействия Шекспира в репертуаре театра, заведенного в Петербурге в 1714 г. царевной Натальей Алексеевной, младшей и любимой сестрой царя Петра. Анонимный автор статьи «Взгляд на историю Санктпетербургских театров» (напечатана в издании: «Театрал. Карманная книжка для любителей театра», СПб., 1853, стр. 1—24), говоря о том, что театр, заведенный царевной, являлся первым в новой, недавно основанной русской столице, писал: «Представления этого театра открылись в особом, построенном для того деревянном доме трагедиею, в которой нельзя не заметить влияния Шекспирова: содержание ее заимствовано из недавних мятежей, потушенных правительством, и трагическое действие не обошлось без шута. Жаль, что все эти опыты драматической поэзии исчезли совершенно» (стр. 2). Нужно думать, что хотя это известие основано на действительном свидетельстве современника Петра I, но истолковано оно произвольно и без достаточной исторической аргументации. Речь идет здесь, конечно, об известной книге мекленбургского посланника Вебера, долго жившего в России, «Das Veränderte Russland» (Frankfurt, 1721; было много последующих изданий). Рассказывая (стр. 227—228) о театральных представлениях, устроенных царевной Натальей в специально оборудованном петербургском доме, «на которые дозволялось приходить всякому» и в которых исполнителями являлись «природные русские, никогда не бывшие за границей», Вебер пишет о пьесе, представление которой видел он сам: «Сама царевна сочиняла трагедии и комедии на русском языке и содержание их почерпала частью из Библии, частью из мирских происшествий (weltliche Begebenheiten). Арлекин, из обер-офицеров, вмешивался туда и сюда со своими шутами; наконец, вышел оратор, объяснивший историю представленного действия и обрисовавший в заключение гнусность возмущений и всегда бедственный исход оных (die Schaulichkeit der Empörungen und derselben gemeines unglückliche Ende)». «Как меня уверяли, — продолжает Вебер, — во всем этом драматическом представлении, под скрытыми именами, изображено одно из последних возмущений в России (eine von den letzten Rebellionen in Russland)». И.А. Шляпкин, которому удалось разыскать и опубликовать отрывки из пьес этого первого театра, предположил, что пьеса, о которой идет речь у Вебера, это — «Комедия о пророке Данииле», так как в ней, между прочим, изображены «лукавые жрецы бога Вила», и что здесь будто бы надо искать намеки на восстание башкиров 1707 г. (И.А. Шляпкин. Царевна Наталья Алексеевна и театр ее времени. СПб., 1898, стр. XVI—XVII, XXXI). Эта догадка столь же неправдоподобна, как и все предшествующие попытки истолкования неясного свидетельства Вебера; очевидно, впрочем, что ни одни из дошедших до нас фрагментов пьес театра царевны Натальи не дает нам достаточно данных ни для подобного сопоставления пьесы с исторической реальностью, ни для того, чтобы говорить о «влиянии Шекспировом», как это представилось цитированному выше историку петербургских театров. Не менее неосторожным и недостаточно оправданным исторически было также утверждение Э. Фридерихса, будто бы Феофан Прокопович в своей «трагедокомедии» «Владимир» (1705) «близко подошел к Шекспиру» по драматургическому построению своей пьесы («an Shakespeares Dramenbau»); кстати, тот же исследователь приписал Феофану и такие пьесы, какие ему не принадлежат (Е. Friederichs. Shakespeare in Russland. «Englische Studien», 1916, Bd. 50, SS. 111—112).

Недавно из публикации Г.Н. Моисеевой стала известна русская рукописная «Гистория о некоем шляхетском сыне» (написана, вероятно, в 1725—1726 гг.); в сюжетных ситуациях и построении эта любопытная повесть имеет некоторое сходство с «Гамлетом» Шекспира или с пьесами немецких комедиантов XVII—XVIII вв. вроде «Наказанного братоубийства» («Der bestrafte Brudermord», 1710). «Можно думать, что автор "Гистории" знал рассказ о Гамлете в какой-то переработке, близкой к "Наказанному братоубийству"», — утверждает исследовательница (см. Г.Н. Моисеева. Русские повести первой трети XVIII в. М.—Л., 1965, стр. 145—147).