§ 3. Современное состояние проблемы. Западная критика

В западном литературоведении проблема читателя разрабатывается более многопланово. Появление в 1968 г. программной статьи Р. Барта «Смерть автора» с ее манифестом: «Рождение читателя приходится оплачивать смертью автора»¹ — обозначило смещение приоритета от «автора» к несколько загадочной фигуре «читателя», наметило смещение координат литературоведческого анализа, требовавшего раздвижения интерпретационных границ, сопротивлявшегося «диктаторской» воле автора-творца. Именно с момента этой своеобразной «революции» в литературно-теоретической мысли проблема «читателя» выдвигается на приоритетные позиции как наиболее актуальная, перспективная и даже «модная» по сравнению с «устаревшей» и как бы «наскучившей» проблемой «автора».

Весьма прямолинейная функциональная замена в трудах Р. Барта, М. Фуко, Ю. Кристевой и других французских новаторов передавала все полномочия автора читателю. «Суть поэтики Малларме, — подчеркивал Барт, — в том, чтобы устранить автора, заменив его письмом — а это значит, как мы увидим, восстановить в правах читателя»². Примечательно, что данный шаг французских исследователей отнюдь не опирался на какие-либо специфические, новые течения художественной мысли, которые бы вызвали к жизни теоретический переворот в науке, — скорее, определенное воздействие здесь оказали теории предшественников — Бахтина, Маларме, Валери и др. Что касается сугубо литературных образцов, к которым обращаются адепты «рождения читателя», их спектр поистине безграничен: мысль исследователя свободно скользит в широком пространстве мировой литературы, сопрягая (как это делает, к примеру, М. Фуко в знаменитой статье «Что такое автор?», 1969) готические романы ужасов А. Радклифф с произведениями Фрейда и Маркса. Р. Барт помещает в один ряд теории отрицания — Пруста, Бальзака, Бодлера и далее, вплоть до ретроспективного углубления в мир античных образцов. Симптоматично в этой связи, что конечный вывод Р. Барта, подкрепляющий начальный тезис о «рождении читателя» за счет «смерти автора» в современном исследователю пространстве литературоведческой мысли основывается на новом аналитическом прочтении классических образцов. «Вернемся к бальзаковской фразе, — резюмирует Р. Барт в «эпилоге» своей статьи «Смерть автора». — Ее не говорит никто (то есть никакое «лицо»): если у нее есть источник и голос, то не в письме, а в чтении. Нам поможет это понять одна весьма точная аналогия. В исследованиях последнего времени (Ж.-П. Вернан) демонстрируется основополагающая двусмысленность греческой трагедии: текст соткан из двузначных слов, которые каждое из действующих лиц понимает односторонне; однако есть и некто, слышащий каждое слово во всей его двойственности, слышащий как бы даже глухоту действующих лиц, что говорят перед ним; этот «некто» — читатель (или, в данном случае, слушатель). Так обнаруживается целостная сущность письма: текст сложен из множества разных видов письма, происходящих из различных культур и вступающих друг с другом в отношения диалога, пародии, спора, однако вся эта множественность фокусируется в определенной точке, которой является не автор, как утверждали до сих пор, а читатель. Читатель — это то пространство, где запечатлеваются все до единой цитаты, из которых слагается письмо; текст обретает единство не в происхождении своем, а в предназначении, только предназначение это не личный адрес; читатель — это человек без истории, без биографии, без психологии, он всего лишь некто, сводящий воедино все те же штрихи, что образуют письменный текст»³. Следует заметить, что структурирование «читателя» как финальный акт разыгрываемого Р. Бартом полемического этюда происходит на материале новаторских интерпретаций античных образцов: читатель бартовского «рождения читателя» оказывается сориентированным на теоретико-литературное углубление в историческую древность, что является закономерным.

С. Фиш является общепризнанным лидером школы читательской реакции, ему принадлежит термин «информированный читатель». С рецептивной эстетикой его связывает признание за «читателем» функции заполнения текстовых «пустот» (воображением, фантазией и т. п.). С другой стороны, именно Фишу свойственен перенос внимания от текста на процесс чтения, ибо именно в процессе восприятия, по Фишу, и рождается смысл. Однако, если в 1972 г. он еще признает возможность «правильного» прочтения, то есть соотнесенного с авторскими интенциями, то в 1976 г.⁴ уже отвергает не только эту возможность, но и предположение о том, что тексты могут содержать некие «закодированные» программы интерпретации⁵. Очевидно, именно эта тенденция во взглядах Фиша породила его яростное отрицание концепции «имплицитного читателя» В. Изера, предполагающей более строгий подход к проблеме как внутритекстовой в эссе «Почему никто не боится Вольфганга Изера?»⁶

Однако, для современной теории особую ценность представляет концепция «информированного читателя», предполагающая компетентность «читателя» в лингвистическом плане и в литературных традициях⁷. Важно само признание Фишем смыслообразующей функции «читателя»: именно «читатель всегда производит смысл»⁸. Также важна и установка Фиша на «авторскую» конкретизацию «читателя»⁹. Дискуссионной оказалась установка ученого на выявление «различных интерпретационных общностей»¹⁰, признание зависимости «читателя» от единства конвенций — или интерпретационных стратегий, которые разделяют участники той или иной общности и которые призваны обеспечивать «стабильность читательских реакций на текст»¹¹.

В. Изер как автор наиболее детально разработанной концепции «имплицитного читателя», напротив, уделяет главное внимание «потенциалу текста», который оказывается «бесконечно богаче любых индивидуальных реализаций»¹². «Имплицитный читатель» понимается им как универсальная текстовая структура, предусматривающая множество возможных реакций реального читателя и предполагающая синтез разрозненных рецептивных установок и впечатлений от процесса чтения: позиция «читателя» является точкой, в которой соединяются все представленные текстом перспективы¹³. В функции «читателя» входит декодировка, т. е. расшифровка текста с целью его превращения в художественное произведение; домысливание текстуальных перспектив и т. п. Между тем многие исследователи считают, что центральным понятием Изера является все же не «читатель», но «чтение». Опираясь на его монографию «Акт чтения», исследователи выделяют три условия успешного прочтения: существование репертуара, условностей между текстом и читателем; определенных стратегий прочтения; их реализации, предполагающей сотворчество читателя¹⁴. Рассматривая вопрос о степени свободы «читателя», многие отмечают противоречия в теории Изера: казалось бы, этот автор дает полную свободу своему «читателю»¹⁵; тем не менее из других утверждений Изера следует, что «читательская деятельность по заполнению пробелов «запрограммирована» самим текстом» (иными словами, рецепционная модель, создаваемая активностью читателя» для данного конкретного текста, предугадана и задана автором¹⁶).

М. Риффатерр, автор термина «средний читатель» или «архичитатель»¹⁷, — в функции которого входит расшифровка текстовых неясностей, «затемненного» смысла, — является сторонником того, что произведение «задает» единственное восприятие. Большое значение придается рецептивной доминантности, т. е. фиксации читательского внимания на ключевых моментах, смысловых уплотнениях в тексте¹⁸. Если понятие «архичитатель» у Риффатерра предполагает сумму всех исторических прочтений текста и единство читательских реакций, то и ориентация на «единственное восприятие текста» предполагает существование «подразумеваемого интертекста» и интерпретацию «читательской» программы. Будучи объективно заданной в произведении, эта программа ориентирована на интертекстуальную природу «читателя» как существующего в поле ассоциативных намеков, аллюзий, цитирования и других литературных средств, которые и составляют сферу смысловых уплотнений.

Дж. Каллер также признает интертекстуальную природу «читателя», разрушая «мечту «новой критики» о противостоянии неподготовленного читателя и автономного текста», ибо «чтение всегда взаимосвязано с другими текстами и с кодами, которые являются результатом этих текстов и составляют культуру»¹⁹. Понимание Каллером «читателя» как смыслообразующей структуры, элементами которой становятся «коды и правила восприятия, интертекстуальности»²⁰, обуславливает большую роль условности его концепции (роль условности и конвенциональных отношений между «автором» и «читателем»). Согласно Каллеру, каждое произведение и его «читатель» является частью множества литературных и общекультурных систем: «систем жанровых условностей, логики сюжета и фабулы, текстовых систем различных областей культуры²¹. Таким образом, обнаруживается связь и взаимообусловленность литературности и конвенциональности как граней единой природы «читателя».

Г.Р. Яусс выдвинул сущностное понятие «горизонта читательских ожиданий», предполагающее существование системы культурных, этических и литературных (жанровых, стилистических и тематических) ожиданий читателя «в исторически обусловленный момент появления произведения»²². Одной из достоинств концепции читателя у Яусса представляется ее историзм, иными словами изучение исторически обусловленных изменений в понимании произведения (изменений горизонта читательских ожиданий в зависимости от исторически меняющегося контекста). Согласно Яуссу, только история и может вывести современное литературоведение из тупика²³. В книге «История литературы как провокация» (1970) Яусс рассматривает две стороны отношении текста и «читателя»: художественную (воздействие текста) и историческую (его рецепцию) и соответствующие им два уровня в горизонте ожиданий — внутри-литературный и исторический. Главным модусом восприятия в теории Яусса становится отождествление с героем, происходящее в сознании читателя. Ценно внимание Яусса к внутритекстовой обусловленности горизонта ожидания, наличию в тексте особых рецептивных «сигналов», — явных или скрытых, — задающих читательские ожидания (сюжетные, жанровые и т. п.)²⁴.

У. Эко, создатель термина «образцовый читатель» (model reader, «читатель-модель», «моделированный читатель»), признает нелимитированное число возможных прочтений, ориентируясь на «открытое произведение», то есть произведение как открытую коммуникативную систему²⁵. Акт коммуникации предполагает участие отправляющего и получателя (адресата), а также контекст, в котором данный акт реализуется²⁶. Ценность произведения обусловлена участием «читателя» в его завершении.

Концепциям Эко свойственна установка на использование общих литературных кодов и «автором», и «читателем». «Читательская» модель (как и «авторская»), полифункциональна. В компетенцию «автора» входит функция предвидения модели возможного «читателя», что предполагает выбор специфического лингвистического кода, определенного литературного стиля и ориентацию на специальные (профессиональные) знания (некоторые тексты даже предполагают энциклопедическую компетентность «читателя»). В функции «читателя» входит смысловой отбор, в свою очередь, обусловленный его «межтекстовой компетенцией» (термин Ю. Кристевой), а также гипотетическая функция, связанная с фабульными ожиданиями «читателя» и предполагающая его гипотезы о грядущих событиях. Однако главной функцией (и даже целью!) «читателя» становится воссоздание ментального/литературного целого как произведения. Несмотря на пристальное внимание к инпретационной роли «читателя», Эко признает его текстовую природу: «читатель как активный интерпретационный принцип является частью общей картины, складывающейся в процессе развития текста»²⁷.

В концепциях прошлого и настоящего перспективные тенденции, определяющие будущее теоретико-литературное развитие, не составляют здесь исключения. Многократно изученные, они тем не менее нуждаются в новом аналитическом прочтении: в поле исследовательского зрения здесь должно войти все ранее незамеченное, или отброшенное как ненужное, малозначительное. Пока отметим лишь несколько проблемных направлений.

1. В свете современной теории читателя, важной здесь является ориентация уже существующих «читательских» концепций на изучение связей между литературой и (под)сознанием, менталитетом. Такой подход стал основой феноменологии: как отмечает С. Сулейман, «феноменологический подход к литературе формируется «на стыке» текста и читателя; точнее, его целью становится описание и объяснение ментальных процессов как специфических проявлений «читателя», определяющих его текстовое развитие и формирующих особую (ментальную) модель (восприятия). Данную модель характеризует смыслообразующая деятельность (читателя) с присущими ей функциями отбора и организации материала, ожидания и ретроспекции формирования и модификации экспектаций в процессе чтения»²⁸.

Лидер Женевской феноменологической школы Ж. Пуле, а также В. Изер, уделив большое внимание феноменологическому подходу, сформулировали ряд перспективных теоретических положений и ввели термины и понятия, задавшие ориентацию современной теории читателя на исследование взаимосвязей литературы и менталитета. Одним из важнейших в теории Изера (и недооцененных исследователями) является тезис о возникновении (на уровне «читателя») специфической «сложной реальности в которой пропадает различие между субъектом и объектом»²⁹ и которую необходимо изучать по ее собственным, лишь ей присущим, законам. В основе данной специфической реальности находится синтез, определяющий ее сложность и комплексность; данный «пассивный синтез» происходит «ниже порога сознания», т. е. на ментальном уровне бессознательного³⁰. Как отмечает Пуле, смещение привычных субъектно-объектных связей на этом уровне (читателя) обусловлено специфической природой восприятия, когда мысли субъекта (читателя) являются одновременно объективной данностью ментальной природы произведения: его ментальные формы являются «объектами, но объектами субъективированными»³¹.

Также в концепции Ж. Пуле литература воспринимается не как просто отражение действительности, то есть объективно данных в жизни материальных форм, но как отражение и воссоздание жизни (под)сознания, ментальных форм и процессов. Пуле заостряет внимание на ментальной природе литературы и «читательского» восприятия, а также на зависимости литературного произведения от этого восприятия: основой данной зависимости становится единство ментальной природы произведения (как мира авторского сознания) и восприятия (как мира читательского сознания); следствием выступает зыбкость и гибкость ментального (художественного) мира произведения. Книга воспринимается как «сознание другого», в которое может проникнуть читатель, которое зовет и привлекает его³².

Таким образом, особенно важной здесь становится феноменологическая установка на ментальную природу как общую и для автора литературного произведения и для его читателя: их взаимодействие (или диалог) воспринимается как диалог сознаний [и образ читателя проявляет себя как часть литературного (под)сознания, составляющего внутренний мир произведения, и как проекция на самостоятельное (под)сознание читателя реального].

2. Второй важнейший постулат теории читателя это установка на исследование соотношения структуры и реципиента. Как отмечает Изер, «главным моментом в чтении каждого литературного произведения является взаимосвязь между его структурой и его реципиентом³³. Ориентация исследователя на структурирование (восприятия, образной системы произведения, его литературности и т. п.) дает основания для выявления образа читателя через его структуру и составляющие ее элементы, задающие вспышку узнавания (в сознании реального читателя), формирование определенных ментальных образов (на ассоциативной основе и т. п.). «Читая литературные тексты, мы всегда формируем ментальные образы, т.к. «схематизированные аспекты» текста лишь дают нам знание об условиях, необходимых для возникновения воображаемого объекта»³⁴. Феноменологический подход Изера к проблеме «читателя» (ориентация на ментальную природу литературы) дает представление о структуре (модели восприятия) как о «виртуальном измерении текста», являющемся продуктом творческой активности читательского воображения в его взаимодействии с произведением.

3. Насыщение структуры «читателя». Для понимания структурной сути «читателя» особенно важна установка многих теоретиков на его историзм и конвенциональность: ориентация на диалог между прошлым и настоящим; установление «договорных отношений» между текстом («автором») и «читателем»; определение «кодов прочтения». Данная установка вновь возвращает нас к связи литературы и менталитета, так как предполагает исследование ментальных «кодов» как определенных правил мышления.

В основную модель развития «читателя» необходимо входит ожидание и ретроспекция, а также синтез разных аспектов текста для формирования определенной рецепционной последовательности как «читательского» искомого.

Критически оценивая концепцию «компетентного читателя», Т. Иглтон выдвигает задачу поиска модели «читателя», наиболее подверженного литературному воздействию. Одна из главных функций произведения состоит в изменении рецепционных «кодов»³⁵. Из этого следует, что образ читателя не столько задан изначально (литературной, исторической традицией), сколько создается в процессе восприятия и воздействия.

4. Одним из перспективных направлений в теориях читателя можно назвать новое осмысление категории «образ», дающее возможность применить ее к «читателю» и исследовать «образ читателя» как осуществляющий взаимосвязь образной природы произведения и его рецепции. Ментальная природа художественного образа (читателя) сопрягается здесь с ментально-образной природой восприятия как литературного текста. «Образ является основой текстового производства идей, он формируется на основе всего отсутствующего в тексте, возмещая это отсутствие»³⁶. Очевидно, данное наблюдение имеет непосредственное отношение к образу читателя и его функции восполнения смысловых «пустот» и текстовых «неопределенностей», а также рассмотрению его как потенциала смысла (идей), заданных в тексте на правах возможности. Изер подчеркивает взаимосвязь «образа» и «восприятия» именно в связи с последним моментом («В конце концов, образ относится к восприятию по своей функции создания объекта»)³⁷, а также его коммуникативной природой («Образ не является частью ментальной оснащенности, но путем, через который сознание открывается объекту»)³⁸.

Все сказанное дает основания для определения «образа читателя» как особой коммуникативной структуры, выполняющей функцию смысловой актуализации и конкретизации.

5. «Читатель» как рецептивная модель репрезентирует произведение (текст) как потенциал смыслов, заданную в нем самом возможность восприятия, понимания. Особо подчеркивается смыслообразующая функция «читателя»³⁹, вводится термин «the model reader» как модель возможного читателя, которую предвосхищает и задает автор⁴⁰. Очевидно, при всяком рассмотрении «читателя» речь должна идти о восстановлении смысловой структуры, изначально заложенной в тексте, ибо текст как таковой на практика является не более, чем набором «намеков» для читателя, приглашений к превращению речевого пласта в смысловой⁴¹. Плодотворное развитие получили положения о «конкретизации» и «актуализации» скрытых в тексте значений. «Читатель» всегда осуществляет актуализацию тех элементов произведения, которые в нем находятся в потенциальном состоянии. Тезис о «конкретизации» получил развитие у многих ученых.

6. Идентификация «читателя» занимает также важное место в теориях читателя: она может рассматриваться как инкорпорация незнакомого, «чужого» в свой собственный опыт⁴², как центрообразующий и коммуникативный фактор и т. д. В основе лежит положение о том, что модель читательского восприятия обусловлена центральной идентифицирующей темой, корреспондирующей с самоидентичностью реального читателя⁴³. Главным в «читателе» является установка на более глубокое читательское самосознание, осуществляемая посредством активизации самоидентичности, то есть создание образа читателя в процессе чтения через личностную конкретизацию⁴⁴.

Одним из важнейших аспектов «читательской» идентичности является идентификация образа читателя через образ мира — как ментального, так и художественного. Диалог «автора» и «читателя» как взаимодействие менальных миров является «местом встречи»⁴⁵, где наличествуют общие ментальные формы как корреляты существующих в реальности объектов. Мысли, которые думает автор и которые являются частью «авторского» ментального мира как отражения мира реального, принадлежат и ментальному миру «читателя»⁴⁶. Основой идентификационной деятельности «читателя» становится «ментальная трансценденция», то есть ментальная активность, которая проявляет свою субъективную сущность во всех объективных формах и состоит в определенных связях со всей реальной действительностью, отраженной в художественном мире произведения⁴⁷.

Примечания

1. Барт Р. Избранные работы. Семиотика. Поэтика. М., 1989. С. 391.

2. Там же. С. 286.

3. Барт Р. Там же. С. 390.

4. См.: Fish S. Interpreting the Variorum // Critical Inquiry. 1976. № 2. Pp. 466—485; Fish S. Interpreting the Variorum // Critical Inquiry. 1976. № 3. Pp. 183—190.

5. См. об этом подробнее в: The reader in the text... P. 20.

6. См.: Fish S. Doing what comes naturally: Change, Rhetoric, and practical theory in literary and legal studies. Oxford, 1989. P. 68—86.

7. См. об этом: Fish S. Literature in the reader: Affective stylistics // New literary history 2. 1970. № 1. P. 145; Reader-response criticism. P. 86—87; Теории. Школы. Концепции. С. 235.

8. Reader-response criticism. Ibid. P. 175.

9. См.: Fish S. Surprised by Sin: the reader in Paradise Lost. L. and N.Y, 1967. P. 7.

10. The reader in the text. P. 20; Readers and reading. P. 38—39.

11. Ibid.

12. Iser W. The implied reader: Patterns of communication in prose fiction from Bunyam to Bechett. Baltimore, 1974. P. 280; The reader in the text... P. 23.

13. Теории. Школы. Концепции. С. 233.

14. См. об этом, к примеру: Современное зарубежное литературоведение. С. 36.

15. Iser. Ibid. P 44.

16. The reader in the text... P. 25.

17. См.: Riffaterre M. Essais de stylistique structural. P., 1971.

18. См.: Riffaterre M. Semiotics of poetry. Bloomington and L., 1978.

19. Culler J. The pursuit of signs: Semiotics, literature, deconstruction. L., etc. 1981. P. 12.

20. Современные зарубежные литературоведческие концепции (герменевтика, рецептивная эстетика) / Под ред. Е. Цургановой. М., 1983. С. 124.

21. Culler. Ibid. P. 13.

22. The reader in the text... P. 35.

23. Современные зарубежные литературоведческие концепции... С. 29; Jauss H.R. Literaturgeschichte als Provokation. Frankfurt a. М., 1970. P. 11.

24. Современное зарубежное литературоведение... С. 135.

25. Eco U. The role of the reader. Explorations in the semiotics of texts. L., etc. 1983. P. 63.

26. Ibid. P. 4.

27. Eco U. The role of the reader. Explorations in the semiotics of texts. L., etc. 1983. P. 4.

28. The reader in the text... Pp. 22—23.

29. Iser W. The act of reading: A theory of aesthetic response. Baltimore, 1978. P. 135.

30. Ibid.

31. Reader-response criticism... Pp. 43—44.

32. Ibid. P. 42.

33. Iser. Ibid. P. 20.

34. Ibid. P. 137.

35. Eagleton. Р. 80.

36. Iser. Ibid. P. 137.

37. Цит. по: Iser. Ibid.

38. Цит. по: Ibid.

39. Reader-response criticism... P. 175.

40. Eco. Ibid. P. 7.

41. См.: Eagleton. Ibid. P. 76.

42. Reader-response criticism. P. 65.

43. The reader in the text... P. 350—370.

44. Eagleton. Ibid. P. 79.

45. Reader-response criticism... P. 44.

46. Ibid.

47. Ibid. P. 48—49.