Заключение

Процесс влияния одного писателя на другого сложен в своей сущности. Влияние может быть прямым и опосредованным — одинаков результат: писатель усваивает повествовательные техники, приёмы, наработанные другим писателем. Со временем применение схожих техник и приёмов становится традицией, — на чём зиждется мировая и, в частности, русская литература.

Одной из таких традиций является русское стернианстве. Возникшее в XVIII в. после того, как русская императрица Екатерина II опубликовала заметки «Были и небылицы», проникнутые духом стернианства, — эта литературная традиция существует по сей день. В XIX в. в неё были включены все крупные Творцы литературы, начиная с Карамзина.

Повествовательные техники Стерна отличаются разнообразием, однако русские писатели заимствовали самое простое, находившееся в творческом «арсенале» английского писателя: экспликация образа читателя в тексте произведения. Техники нелинейного повествования не заинтересовали русских классиков. Реализм, путём которого шла русская литература, в силу своей специфики не нуждался в повествовательных техниках, затрагивающих основы композиции произведения и, как правило, минимизирующих сюжетную линию. Исключение составляет роман в стихах А.С. Пушкина «Евгений Онегин».

Коль скоро экспликация читателя была единственным приёмом Стерна, усвоенным русскими писателями XIX в., проблема читателя имеет одно из главных значений для русской литературы этого периода, что позволяет под новым углом взглянуть на многократно изученные произведения русской классики.

Начав свою жизнь в русской литературе с «Былей и небылиц» Екатерины II, приём экспликации читателя победоносно совершал шествие в произведениях других русских писателей, каждый раз по-особому преображаясь и расцвечивая своей краской рассказ, повесть, роман.

В заметках русской императрицы отразился дух стерновского веселья и иронии. В «Былях и небылицах», в отличие от романов Стерна, реальный и эксплицитный авторы имеют разную гендерную принадлежность. Если в романах Стерна рассказ ведётся от лица Тристрама Шенди или Йорика, то в «Былях и небылицах» — от лица некоего безымянного рассказчика — мужчины. Стерн надевает «маску» Тристрама, не справляющегося с написанием автобиографического романа: русская императрица Екатерина II выполняет более сложную задачу, представляясь читателю в роли такого же, как Тристрам, неопытного рассказчика. Перевоплощение удаётся во многом благодаря превосходному знанию императрицей мужской психологии. Для создания такого произведения нужно обладать незаурядным писательским талантом и хорошим воображением, что было присуще Екатерине II.

Победоносному шествию стерновского приёма было положено блестящее начало. Вторым русским автором, усвоившим этот приём, стал А.Н. Радищев. В плане композиции роман «Путешествие из Петербурга в Москву» имеет много общего с «Сентиментальным путешествием» Стерна. Однако, если английский писатель ставил во главу угла переживания, возникающие у Йорика в ходе поездки, — отчего некоторые главы имеют схожие названия, — то Радищев показывал жизнь русских городов почти документально. При общности мотивов у английского и русского писателей — гуманизм, социальная тематика — определяющим является подход Стерна и Радищева к материалу. Для Радищева характерна обличающая социальная направленность, для Стерна — чувствительность Йорика к тем или иным проявлениям жизни. Финалы произведений диаметрально противоположны по настрою: произведение Радищева оканчивается скромно и возвышенно; роман Стерна оканчивается «щекотливо», пикантно.

Роман Карамзина «Рыцарь нашего времени», как показали исследования в главе II (с. 53—57) — во многом подражание Стерну, нежели попытка переосмысления приёмов английского предшественника. Русский писатель буквально копирует Стерна, не создавая ничего нового. «Чувствительность» Карамзина гиперболизирована до предела, за которым начинается самопародия. Впрочем, если учитывать год написания романа (1803) и объем прозаических произведений в новой русской литературе на тот момент, несложно понять, почему у «Рыцаря нашего времени» так много слабых и так мало сильных сторон. Стерн оставался недосягаемой вершиной для русских писателей.

Вершина была покорена через 20 лет А.С. Пушкиным. С выходом в свет первых глав романа в стихах «Евгений Онегин» связано начало периода реализма в русской литературе. Вместе с тем, Пушкин мастерски воспользовался приёмом Стерна, характерным для предшествовавшего направления — сентиментализма. Совместив повествовательные техники и способы выражения, принадлежащие разным литературным направлениям, Пушкин создал первое и уникальное произведение, в котором приёмы сентименталиста Стерна были перенесены на почву зарождавшегося русского реализма без каких-либо условностей, недоработок. Пушкину также не было присуще подражание. Всё случилось ярко, самобытно, естественно, ненавязчиво и гениально. «Евгений Онегин» — «солнце» не только русской литературы, но и, в частности, русского стернианства, так как является одним из немногих произведений первых русских последователей Стерна, которое не являлось подражанием английскому писателю. При этом роман в стихах построен Пушкиным на применении главного приёма Стерна: обращение к читателю — то, что в научной литературе и публицистике называется «авторскими отступлениями» от сюжетной линии. Не минимизируя сюжет, в той мере, в какой это делал Стерн, и сознательно отказавшись подражать английскому писателю, Пушкин создал оригинальное произведение.

Своеобразие употребления Гоголем приёма Стерна заключается в сказовой природе произведений русского классика. Экспликация читателя позволила Гоголю в полной мере воплотить в художественном тексте рассказчика, прообразом которого в реальности является сказитель. В более поздних произведениях этот приём сохранил свою самобытность.

Тургенев, как было показано в главе II (с. 97—107), не привнёс ничего нового в развитие стернианского приёма экспликации читателя. Все способы применения данного приёма уже были опробованы тем или иным предшественником Тургенева. В произведениях русского писателя, за исключением цикла рассказов «Записки охотника», приём экспликации читателя является, скорее, способом залатать сюжетные «дыры», чем необходимостью. На это косвенно указывает то обстоятельство, что талант Тургенева в наибольшей мере проявился в малой форме: стихотворения — в том числе, в прозе, — рассказы. Роман требует большего сосредоточения автора над драматургией сюжета, внимательной проработки сюжетной полифонии и т. д. Когда автор осознаёт, что для произведения крупной формы ему не хватает размаха мысли и, следовательно, продуманности композиционной организации, произведение начинает расшатываться, сюжет в некоторых местах «ослабевает», «провисает», появляется много «воды». Тогда-то на помощь и приходит стерновская «палочка-выручалочка», о чём говорилось во второй части этой работы. Постоянное «оглядывание» автора на читателя ради самое себя — особенно когда автор не знает точно, для чего ему это нужно и какого эффекта он хочет этим достичь — выглядит искусственным. По-видимому, Тургенев не смог избежать этого в своих романах.

Схожим образом данная ситуация выглядит и у Салтыкова-Щедрина (см. главу II, с. 107—112). «Приём ради приёма» наличествует в его произведениях в полной мере, что не идёт ни в какое сравнение с блестящими образцами экспликации образа читателя Пушкиным и Гоголем. Если в произведениях этих писателей приём Стерна воплощён ярко, самобытно и с определёнными целями, то Тургенев и Салтыков-Щедрин денонимизировали его до факультативного приёма.

Гончаров, напротив, использовал стерновский приём разумно и удачно. Особенно это заметно в главе его великого романа, которая называется «Сон Обломова».

Оригинальным последователем традиции русского стернианства стал и И.И. Лажечников. Применение им приёма экспликации читателя — это не «оглядка» на собеседника, но один из действенных способов заинтересовать читателя историей, архитектурой, живописью.

Однако самым, на наш взгляд, оригинальным, но малоизученным стернианцем оказался Ф.М. Достоевский. То, что он сделал с приёмом Стерна в романе «Бесы» и в особенности — в повести «Записки из подполья», — заслуживает монографии. Никто, за исключением Пушкина, не пытался до Достоевского открыть читателю свою «творческую лабораторию». Не было также случаев соединения героя-рассказчика и эксплицитного автора, обращающегося к читателю, в одно лицо. В этом заключается новаторство Достоевского-стернианца.

Не менее ярким является стернианство Н.Г. Чернышевского — также малоизученное. В отличие от своих предшественников, включая самого Стерна, в целом доброжелательно относившегося к читателю, Чернышевский создаёт особую разновидность читателя: «проницательный», — которая является объектом многочисленных нападок и язвительных реплик со стороны автора. Несложно понять, что «проницательный читатель» олицетворяет в романе цензоров. В то же время, читатель в романе «Что делать?» многолик, и другие его представители заслуживают уважение автора.

Стернианство А.П. Чехова также неизучено. Между тем, диапазон применения им стерновского приёма довольно широк. Чехов иронизирует над собеседником, язвит ему — и может применять приём экспликации образа читателя в очерке «Остров Сахалин» для усиления документальности, «эффекта присутствия», что не встречается ни у одного из предшественников Чехова.

Совсем необычным для стернианской традиции выглядит крайне малое количество случаев обращения Льва Толстого к читателю. Как уже было отмечено, на весь колоссальный объём произведений русского писателя приходится лишь четыре случая экспликации читателя. Причина такого явления заключается в специфике творческого метода Толстого. Автор не допускает читателя в свою «мастерскую».

Конец XVIII в. и весь XIX в. в русской литературе — это первый век со Стерном. Столь мощная традиция не могла закончиться по каким бы то ни было причинам, поэтому впереди — ещё один век Стерна в мировой и русской литературе.

Однажды начавшись, стернианская традиция не окончится никогда.

Следовательно, проблема читателя будет актуальна до тех пор, пока не будет написана последняя строка последнего литературного произведения.

Дух Йорика всегда будет смеяться над своим «королём» — читателем.

В вечной триаде восхождения целитель-пророк-поэт за Шекспиром остается целительство, Стерн выступает провоз-вестником-пророком новоевропейской литературы, тогда как авторы-стернианцы остаются в роли поэта.

В заключение следует сказать, что проблема шекспировского стернианства или стерновского шекспиризма — открывает универсальную перспективу новоевропейской литературы, давая возможность услышать её глубины, увидеть её лакуны и восхититься истинной гениальностью¹.

В перспективе исследований — проблема читателя в русской литературе XX в., в зарубежной литературе XVIII—XIX и XX вв. Это обширнейшее поле для научных исследований, которому никогда не будет конца.

Примечания

1. Макуренкова С.А. Онтология слова... С. 20.