Двойное время и двойной возраст

Если бы все было так, как только что описано, Шекспир не отличался бы от драматургов более позднего времени, которые точно рассчитывали длительность событий. Но отличия есть.

Вернемся еще раз к трагедии, о которой шла речь.

Когда кормилица приходит к Ромео за ответом, будет ли он венчаться с Джульеттой, она считает нужным посудачить, что Джульетта отнюдь не без женихов, но отдает предпочтение именно молодому Монтекки: «Да, есть в городе один дворянин, некий Парис: он охотно бы подцепил ее, да она-то, голубушка моя, — ей приятнее жабу, настоящую жабу увидеть, чем его. Я иной раз подразню ее — скажу, что, мол, граф Парис — как раз для нее жених; так, верите ли, она, как услышит, так белей полотна станет» (II, 4, 213).

Если кормилица говорит правду, то возникает вопрос: когда это она «иной раз» подразнивала Джульетту? Ведь только накануне мать впервые заговаривает с четырнадцатилетней девочкой о браке. Когда могла она начать дразнить Джульетту, если не прошло еще суток со времени сватовства Париса?

Та же кормилица повинна и в другом. Когда Ромео изгнан и отец настаивает на браке Джульетты с Парисом, кормилица советует ей подчиниться воле отца. Оставшись одна, Джульетта заочно корит кормилицу:

Проклятая старуха, злобный дьявол!
Где хуже грех? Подучивать меня
Нарушить верность моему супругу
Или вот так хулить его устами,
Которыми расхваливала раньше
Сто тысяч раз?

(III, 5, 235. БП)

В подлиннике, правда, «так много тысяч раз», но это дела не меняет, тысячи остаются. Опять возникает вопрос: когда происходили эти многотысячные расхваливания Ромео кормилицей? Ведь она познакомилась с ним в понедельник утром, а сейчас вторник и тоже утро.

Любопытно, что, как правило, никто не замечает этого несоответствия. Наоборот, мы верим, что кормилица могла говорить и так и так, ибо сами видели — она любит подразнить Джульетту. Психологически все верно, хотя хронологически невозможно.

Подобное же несоответствие встречается в первой части «Генри IV». Сговор принца, Фальстафа и остальной компании ограбить паломников, направляющихся в Кентербери с богатыми дарами, происходит во второй сцене первого акта. Грабеж должен произойти «завтра», после чего вся ватага решает встретиться в таверне в Истчипе, чтобы прокутить там добычу.

В следующей сцене происходит ссора между Генри IV и феодалами, и последние, расставшись с королем, тут же сговариваются поднять против него мятеж. Самый непокорный из них, Хотспер, должен ехать на север заручиться поддержкой шотландцев (I, 3). Затем происходит ограбление паломников (II, 1 и II, 2). История Фальстафа и принца прерывается сценой в замке Хотспера. Его жена жалуется на то, что он совершенно пренебрегает ею:

В чем провинилась, что уж две недели
Как изгнана я с ложа твоего?

(II, 3, 40)

В следующей сцене (II, 4) грабители собираются в Истчипе и происходит знаменитый розыгрыш Фальстафа. Напоминаю: в I, 2 решено было встретиться завтра, и встреча происходит в назначенное время. Значит, от второй сцепы первого акта до четвертой сцены второго акта прошло два дня. А в сценах, которые находятся между ними, — I, 3; II, 3, — прошло уже не меньше двух недель! Получается, что время развития фальстафовской истории — одно, и оно краткое, а время деятельности заговорщиков, готовящих восстание против короля, — другое, и длится оно значительно дольше. Показаны же они в пьесе параллельно.

Еще один подобный пример.

В «Венецианском купце» в третьей сцене первого акта Шайлок дает Антонио в долг три тысячи дукатов сроком на три месяца. Если Антонио просрочит, Шайлок по векселю получит .право вырезать у него фунт мяса. На другой день Бассанио едет в Бельмонт, свататься к Порции. Поместье молодой красавицы недалеко от Венеции, туда можно доехать за несколько часов. Бассанио, как известно, отгадывает загадку трех ларцов и становится женихом Порции. В это время он получает письмо, из которого узнает, что Антонио в беде: истекло три месяца, а ему нечем уплатить долг Шайлоку. Бассанио немедленно едет выручать друга.

Со дня подписания рокового векселя время текло по-разному для двух друзей: у Бассанио прошло дня два-три, а у Антонио — три месяца!

Можно привести еще немало подобных примеров того, как в одной и той же пьесе у разных персонажей разный счет времени — у одних оно короче, у других длиннее.

Когда комментаторы Шекспира, вчитывающиеся в каждую строку, впервые обнаружили подобные несоответствия, они сочли их просто ошибками. Но, собрав все примеры, ученые пришли к выводу, что можно говорить о своеобразном законе времени у Шекспира. Когда оно течет по-разному для отдельных персонажей, это обозначают названием двойного времени.

Пожалуй, самый разительный пример двойного времени мы находим в «Отелло». Вспомним ход событий трагедии.

Первый день, точнее — ночь. Дездемона бежит с Отелло из родительского дома. Ночное заседание у дожа. Отелло получает приказ немедленно отправиться с флотом на Кипр. Он плывет на одном судне, Дездемона — на другом. Мы не знаем, сколько времени плыл флот от Венеции до Кипра.

Второй день застает героев уже на Кипре. Сюда прибывают венецианцы во главе с Отелло. Боя не было. Кипр занят без сопротивления. По этому поводу устраиваются торжества. Отдав распоряжения, Отелло наконец может впервые провести ночь с Дездемоной. Но брачную ночь мавра-генерала прерывает пьяная драка Кассио. Отелло тут же отставляет Кассио от должности своего помощника. Яго советует бедному лейтенанту утром обратиться к Дездемоне, чтобы она походатайствовала за него.

Третий день. Кассио, следуя совету Яго, просит жену главнокомандующего похлопотать за него перед мужем. Дездемона обращается к Отелло, но он откладывает разговор. Тут же появляется Яго и начинает возбуждать ревность Отелло. В течение дня он окончательно убеждает благородного мавра, что Дездемона изменяла ему с Кассио.

Возникает естественный вопрос: когда могла произойти измена? В пьесе нет времени для встречи Дездемоны и Кассио. Оказывается, трагедия тоже имеет двойное время. Одно связано с видимым нам действием, другое — предполагаемое время брака Отелло с Дездемоной, которое дольше виденных нами событий, и в нем было достаточно времени не для одной встречи, а для длительной связи.

Двойное время в трагедии подтверждается и Бьянкой, любовницей Кассио, которая при встрече упрекает его:

      Слыханное ль дело?
Исчезнуть на семь дней и семь ночей!

(III, 4, 173)

Откуда взялась эта неделя? Из того же склада двойного времени. В данном случае, пожалуй, можно говорить даже о тройном времени. Ибо не исключена возможность особого счета времени между злосчастным лейтенантом и влюбленной в него куртизанкой. Я уже не говорю о том, что из пьесы вообще неясно, когда возникла связь Кассио с Бьянкой.

А вот как происходит нарушение времени в «Антонии и Клеопатре». После отъезда Антоний из Рима прибывает гонец, который сообщает египетской царице, что ее любовник женился на Октавии. Разгневанная Клеопатра отсылает гонца (II, 5). В конце сцены она, однако, одумывается, ее разбирает женское любопытство, и она приказывает тут же разузнать у гонца, как выглядит жена Антония. Но в следующей сцене происходит встреча римских триумвиров с восставшим против них Секстом Помпеем и ведутся переговоры, заканчивающиеся миром (II, 6); чтобы отметить примирение, вожди двух армий устраивают пирушку на корабле Помпея (II, 7); далее следует победа Вентидия над Парфией (III, 1), отъезд Антония и Октавии из Рима (III, 2), и зритель, а также читатель, пока происходили мировые события — шутка ли, две войны! — забыл о том, что Клеопатра интересовалась внешностью Октавии. Тем не менее следующая сцена начинается с того, что Клеопатра допрашивает гонца о внешности новой избранницы Антония (III, 3). Значит, во дворце Клеопатры свое время. В этой линии действия между II, 6 и III, 7 прошло несколько мгновений, ровно столько, сколько понадобилось на то, чтобы вернуть выгнанного гонца, который успел лишь выйти за дверь. А в другой линии действия за данный промежуток разыгрались события мирового масштаба, занявшие значительное время — недели или месяцы.

В начале «Двенадцатой ночи» мы узнаём, что Виола, переодетая пажом, служит герцогу три дня, но уже завоевала его благосклонность (I, 4, 3). В конце пьесы Орсино говорит: «Три месяца мне служит этот мальчик» (V, 1, 102). Но между этими двумя сценами не могло пройти так много времени. Не вдаваясь в анализ действия, можно сказать, что оно заняло гораздо меньше трех месяцев. Вся история разыгрывается в течение нескольких дней. Но у Орсино свой счет времени.

Да, со счетом времени в пьесах Шекспира не всегда благополучно. В частности также, когда речь идет о возрасте Гамлета. Когда убили его отца, шекспировский Гамлет учился в университете. То, что Гамлет еще студент, указывает на его сравнительную молодость. О молодости Гамлета в трагедии говорится не раз. Лаэрт предупреждает Офелию, что любовь Гамлета «лишь порыв, лишь прихоть крови. Цветок фиалки на заре весны» (I, 3, 7); Полоний тоже говорит ей, что принц «молод» (I, 3, 123—124). По всему видно, что Гамлет ровесник Лаэрта, Фортинбраса, Горацио, Розенкранца и Гильденстерна, а они все молодые люди. Вспомним также, что матерью Гамлета увлекся Клавдий. Даже во времена Бальзака тридцатилетняя женщина считалась немолодой. Допустим, что Гертруде тридцать пять—сорок лет и что Гамлета она родила в юном возрасте. Значит, ему должно быть лет двадцать — двадцать пять; на протяжении всей первой половины пьесы Гамлет явно производит впечатление молодого человека. Между, тем единственное упоминание его возраста, содержащееся в достоверном тексте, расходится с этим.

Беседуя с могильщиком, Гамлет спрашивает, давно ли тот занимается своим ремеслом. Ответы могильщика гласят: «Я начал в тот самый день, когда покойный король наш Гамлет одолел Фортинбраса» (V, V, 157), а «это было в тот самый день, когда родился молодой Гамлет» (V, V, 161), и, наконец, — «я здесь могильщиком с молодых годов, вот уж тридцать лет» (V, 1, 176). Из этого следует, что Гамлету тридцать лет. Тогда не меньше и Фортинбрасу, отец которого должен был успеть зачать его до роковой встречи с отцом Гамлета. Но о Фортинбрасе всегда говорят с добавлением эпитета «молодой» (I, 1, 92; I, 2, 17; 1, 2, 28; V, 2, 361). Четыре настойчивых упоминания о молодости персонажа, почти не появляющегося на сцене, что-нибудь да значат! В наше время тридцать лет уже не молодость, а в те времена и подавно.

Единственная фраза, из которой можно сделать заключение о возрасте Гамлета, произносится могильщиком в присутствии принца, и он не опровергает ее. Но если Гамлету в начале трагедии двадцать или даже двадцать пять лет, а в конце тридцать, значит, между началом и концом пьесы должны были пройти годы, а мы знаем, что действие длится только месяцы.

Добавлю, что в первом издании «Гамлета» могильщик, извлекая из земли череп, говорит, что он пролежал в могиле «дюжину лет». Правда, неясно, идет ли речь о черепе Йорика или о чьем-то другом черепе. Но если допустить, что прошло двенадцать лет со смерти шута, а тот, как известно, играл с мальчиком Гамлетом, то подсчет приведет нас опять к цифре в двадцать лет. Но все это, в сущности, не имеет значения для решения вопроса.

Из всех мнений ученых, пытавшихся решить проблему возраста Гамлета, мне представляется наиболее убедительной точка зрения Ф. Фернивэла: «Я считаю несомненным, что, начиная пьесу, Шекспир представлял себе Гамлета довольно молодым человеком. Но по мере роста пьесы понадобились большая весомость мысли, проникновение в характеры, знание жизни и т. д., и Шекспир неизбежно и естественно сделал Гамлета сформировавшимся человеком; а когда он дошел до сцены с могильщиками, то сообщил нам, что принцу 30 лет — самый подходящий возраст для него в то время; но не тогда, когда Лаэрт и Полоний предупреждали Офелию о том, что его кровь бурлит, а его увлечение ею — «игра крови» и т. д.»¹. Иначе говоря, возраст Гамлета мерится не длительностью действия пьесы, а его трагическим жизненным опытом; сколько лет Гамлету, узнается не по календарному счету, а по горестным заметам его души.

Наконец, я приведу еще один пример, который, правда, касается не возраста, но также может служить примером неточностей, встречающихся в пьесах Шекспира. Пример этот стал в своем роде классическим. Леди Макбет, уговаривая мужа отбросить жалость, заявляет, что она, дав клятву, выполнила бы ее, если бы даже для этого пришлось убить собственного ребенка:

Кормила я и знаю, что за счастье
Держать в руках сосущее дитя.

(I, 7, 54. БП)

Противопоставляя слабости Макбета свою решительность и беспощадность, она еще раз подтверждает, что была матерью:

    клянусь, я вырвала б сосок
Из мягких десен и нашла бы силы
Я, мать, ребенку череп размозжить!

Проходит много времени, и счет злодейств Макбета растет. Среди его жертв — жена и дети Макдуфа. Когда Макдуф узнает о гибели своей семьи, у него возникает только одно желание — отомстить Макбету тем же, истребить его отпрысков, но он тут же с отчаянной горечью вспоминает: «У него нет детей» (IV, 3, 216), — ему нельзя отплатить, причинив такое же горе.

Как так «нет детей»? Мы же слышали от жены Макбета, что она рожала. Да и сам Макбет, пораженный мужеством жены, воскликнул: «Рожай мне только сыновей» (I, 1, 72). Значит, ни о каком бесплодии леди Макбет и речи быть не может! Как же понять это противоречие? Гёте, первый обративший внимание на данное несоответствие, объяснил его так: «...от кисти живописца или от слова поэта мы не должны требовать слишком мелочной точности; напротив, созерцая художественное произведение, созданное смелым и свободным полетом духа, мы должны по возможности проникнуться тем же самым смелым настроением, чтобы им наслаждаться...»². Это общее положение, очень важное особенно по отношению к Шекспиру, Гёте сопровождает замечанием, относящимся непосредственно к словам леди Макбет и Макдуфа; их речи «имеют чисто риторическую цель и показывают лишь одно, что поэт заставляет своих действующих лиц говорить каждый раз то, что более всего подходит и может произвести наиболее сильное впечатление именно в данном месте, и не вдается в особенно тщательные изыскания относительно того, не вступают ли эти слова в явное противоречие с тем, что сказано в других местах»³. Кроме того, Гёте подчеркивает еще одно сажное обстоятельство: Шекспир писал для сцены, и во время представления противоречия между такими деталями даже не могут быть замечены зрителем. «Вообще Шекспир в своих пьесах едва ли думал о том, что они будут лежать перед читателем, как ряды напечатанных букв, которые можно пересчитать и сопоставить между собою; скорее, он видел перед собой сцену, когда писал. Он видел в своих пьесах нечто подвижное и живое, что быстро изливается с подмостков перед зрителями и слушателями, что нельзя удержать и подвергнуть мелочной детальной критике; поэтому его единственной задачей было дать самое яркое и действенное в данный момент»⁴.

Шекспир писал не для критиков, которые долго и тщательно изучают произведение в деталях, а для зрителей. Он рассчитывал на мгновенное впечатление и знал, что каждое сильное впечатление в данный момент исключает из памяти частности, связанные с предыдущими яркими сценами.

Такой психологический расчет совпадал с особенностями народного поэтического мышления. Как мы знаем, в основе фабулы у Шекспира всегда были легенды, предания, новеллы, сказки. Общий характер шекспировских сюжетов соответствовал некоторым вековечным народным понятиям. Поэтическое мышление народа уже не было вполне и исключительно мифологическим, но элементы строя мифов близки поэзии вообще и сохраняются в ней даже на развитых ступенях цивилизации. Таинственное и противоречивое, неясное и не до конца понятное сохраняется в поэзии и в драме даже после того, как собственно мифологическое сознание уступило место другим формам мышления. Там, где еще жив дух поэзии, красоте вымысла охотно отдают предпочтение перед строгой логикой прозаического мышления.

Примечания

1. Споры о возрасте Гамлета см. в комментариях к изданию трагедии A New Variorum edition of Shakespeare ed. by H.H. Furness, «Hamlet», vol. 1, pp. 390—394. Цитированное мнение Фернивэла на стр. 391. См. также А.С. Bradley. Shakespearean Tragedy. L., 1904, p. 407—409.

2. И.П. Эккерман. Разговоры с Гёте. М—Л., «Academia», 1934, стр. 706.

3. Там же.

4. И.П. Эккерман. Противоречие в «Макбете» рассмотрено также современным английским критиком Л.Ч. Найтсом в эссе «Сколько детей было у леди Макбет?» (1933). См. его кн.: L.С. Knights. Explorations. 3rd impression. L., 1958, p. 1—39. Найтс использовал неувязку в тексте для утверждения, что персонажи Шекспира нельзя рассматривать как реальные человеческие характеры. См. стр. 296.