Государство

До сих пор мы не касались еще одного важного звена в великой цепи бытия — государства. Вообще говоря, сама эта цепь была «выкована» наподобие той социальной лестницы, которая существовала на земле. Иерархическое строение вселенной представляло собой перенесение в космос социальной структуры земной жизни. На небесах, как они виделись средневековому человечеству, царила та же иерархия, что в феодальном государстве. Поэтому Улисс в уже приведенной речи уподобляет солнце королю, восседающему на троне (ТК, I, 3, 89), и утверждает, что на небесах соблюдаются «ранг, старшинство и место» (degree, priority and place, I, 3, 86), совсем как при дворе феодального монарха. Сам бог постоянно называется царем или королем небес, он окружен такой же феодальной свитой, как земные монархи.

Средневековое представление о государстве, как и другие идеологические концепции, имело древние корни. Какие-то элементы этого учения восходят к античности, другие были разработаны отцами церкви. Но нас сейчас интересует не история вопроса, а то понимание государства, которое сохранялось вплоть до времен Шекспира. К числу документов, помогающих нам понять взгляды, распространявшиеся в народе господствующими сословиями, относятся проповеди, утвержденные властью (напомним, что в Англии после реформации церкви король стал ее официальной главой). Одно из таких обращений, изданное в 1547 году, называлось «Проповедью повиновения», а более подробно: «Увещеванием относительно доброго порядка и повиновения правителям и местным властям».

«Всемогущий бог создал и распределил все вещи на небе, земле и водах в наипревосходнейшем и совершеннейшем порядке. На небесах он установил определенные ордена и статуты архангелов и ангелов. На земле он назначил королей, принцев и других правителей, поставленных ниже их, — всех в добром и необходимом порядке». Опускаю уже известный нам в великой цепи бытия распорядок среди небесных светил, растений и животных на земле, рыб — в воде. Далее речь идет о духовных способностях человека и, наконец, о порядке среди людей. Нормой человеческого общежития безоговорочно считается сословный феодальный строй с его иерархией: «каждому рангу людей, согласно их призванию, профессии и должности определяется долг и старшинство. Одни обладают высоким званием, другие — низким, одни являются королями и принцами, другие — подчиненными и подданными, людьми духовного и светского звания, господами и слугами, отцами и детьми, мужьями и женами, богатыми и бедными, но все нужны друг другу, и посему во всем этом следует хвалить и одобрять добрый порядок, установленный богом, без чего ни один дом, ни один город, ни одно государство не могло бы существовать и развиваться. Ибо там, где нет справедливого порядка, царят всевозможные злоупотребления, плотская безудержность, извращения, грех и вавилонское столпотворение. Уберите королей, принцев, правителей, магистратов, судей и подобных хранителей божьего порядка, и никто не сможет путешествовать без того, чтобы его не ограбили на большой дороге, никто не сможет почивать в собственном доме без опасения быть убитым, никто не сможет спокойно обладать женой, детьми и имуществом, все станет общим, и от этого произойдут всевозможные бедствия и полное уничтожение душ, тел, имения и государств»¹.

То, что изложено здесь, составляло не только официальную доктрину, но и теорию государства, принятую большинством гуманистов. Различие состояло, однако, в том, что власть из всей этой сложной системы рангов делала вывод о подчинении низших высшим, тогда как гуманистическая концепция государства подчеркивала обязанность вышестоящих по отношению к подданным. В частности, важнейшим пунктом гуманистической теории государства было утверждение того, что монарх должен заботиться о народе, быть справедливым, самоотверженным, а не пользоваться властью только для удовлетворения своих личных потребностей или прихотей.

Утверждению гуманистического идеала короля посвящена пьеса Шекспира «Генри V». Уже в самом начале ее зрителю преподносят общую теорию сословного государства, в котором каждому званию и профессии определена своя роль в обеспечении общего блага. Замечу кстати, что в ученых сочинениях эпохи государство именовалось не столько современным словом state, сколько common wealth — «общее благо», вариант римского res publica.

Приближенный короля Эксетер напоминает о том, что основа государства — гармония всех частей, составляющих его:

Все члены государства, от крупнейших
До самых мелких, действуют в согласье;
К финалу стройному они стремятся,
Как музыка.

(I, 2, 180. ЕБ)

Архиепископ Кентерберийский развивает эту мысль, пользуясь распространенным с древности уподоблением государства пчелиному улью:

    Недаром в государстве
Труды сограждан разделило небо,
Усилья всех в движенье привело,
Конечной целью смертным указав
Повиновенье. Так трудятся пчелы,
Создания, что людную страну
Порядку мудрому природы учат.
У них король и разные чины:
Одни, как власти, управляют ульем,
Ведут торговлю вне его другие,
А третьи, с острым жалом, как солдаты,
В набегах грабят пышные цветы,
И весело летят они с добычей
В палату властелина своего;
А он, сосредоточен, величав.
Следит, как рой строителей поющих
Возводит дружно своды золотые.
Заготовляют горожане мед,
И бедняки-носильщики толпятся
С тяжелой ношею в воротах тесных;
Суровое вручает правосудье
С гуденьем грозным бледным палачам
Ленивого, зевающего трутня.

(I, 2, 183. ЕБ)

Это — полная картина государства сверху донизу: король, представители власти, торговый класс, рыцарское военное сословие, строители, ремесленники, чернорабочие-грузчики, уклонившиеся от общего труда «трутни», суд, полиция — все есть в этом государстве-улье, и все подчинено некой общей цели — общему благу:

Как стрелы с разных точек в цель летят,
Как ряд путей ведет в единый город,
Как много рек в одно впадает море,
Как в центре круга многих линий встреча, —
Так тысячи предпринятых шагов
Приводят к одному с успехом полным.

(I, 2, 204. ЕБ)

Эта характеристика идеального сословного государства сопровождается портретом столь же идеального монарха. Точнее, обрисовка личности Генриха V даже предшествует рассказу о государстве-улье, и, может быть, в этом есть умысел, поскольку гуманисты придавали исключительно важное значение главе государства: от качеств его личности, считали они, зависит вся жизнь страны.

Каков же этот идеальный правитель?

Заговорит ли о делах правленья, —
Вы скажете, что в этом он знаток.
Войны ль коснется, будете внимать
Вы грому битвы в музыкальных фразах.
Затроньте с ним политики предмет —
И узел гордиев быстрей подвязки
Развяжет он.

(I, 1, 37. ЕБ)

К тому же он разбирается и в вопросах религии не хуже любого богослова (I, 1, 35). Он и оратор, прекрасный (I, 1, 47), — словом, образец всех совершенств. Богослов, правитель, воин, политик (дипломат?), оратор — вот каков Генри V. Заметим между прочим, что Офелия, называя Гамлета «надеждой и розой прекрасного государства», тоже представляла себе, что из Гамлета, не сойди он с ума, получился бы идеальный монарх, и она перечисляет те же качества идеального монарха:

О, что за гордый ум сражен! Вельможи,
Бойца, ученого — взор, меч, язык;
Цвет и надежда радостной державы,
Чекам изящества, зерцало вкуса,
Пример примерных...

(III, 1, 157. МЛ)

Если верить тому, что о них говорят, то Генри V и Гамлет (до мнимого помешательства) обладают одинаковыми качествами идеального правителя; о каждом из них можно сказать словами Офелии, — воспользуемся другим переводом, — что он являет собой

Соединенье званья, красноречья
И доблести...

(III, 1, 159. БП)

Заметим, что у Гамлета есть качества, какими Генри V не обладает; изящество, тонкий вкус. В характеристике датского принца названы все черты, которые делают человека всесторонним, а именно таков был тот гуманистический идеал, который итальянец Балдассаре Кастильоне обрисовал в своем сочинении «Придворный» [«Il cortegiano», 1528²; по-английски — the courtier; именно это слово употребляет Офелия, говоря о своем принце (III, 1, 159)]. Ни «чеканом изящества», «ни зерцалом вкуса» Генри V не назовешь, если вспомнить солдатскую манеру, в какой он делает предложение французской принцессе.

Генри V все силы отдает заботам о стране и народе. Он сознает, что на него обращены глаза всех подданных:

Все, все — па короля! За жизнь, за душу,
За жен, и за детей, и за долги,
И за грехи — за все король в ответе!
Я должен все снести. О тяжкий долг!

(IV, 1, 246. ЕБ)

Бедняку, правда, не достает роскоши, которой полна королевская жизнь, зато он не обременен заботами, лишающими монарха сна:

Ничтожный раб вкушает дома мир,
И грубому уму не догадаться,
Каких забот монарху стоит отдых,
Которым наслаждается крестьянин.

(IV, 1, 298)

Мы имеем, таким образом, все основания сказать, что в «Генри V» отражен идеал образцового порядка в государстве и показан пример монарха, сознающего свой долг перед народом.

Государство — то огромное звено в цепи бытия, которым охвачены все люди. Мы видели, что пьесы Шекспира в миниатюре отражают схему вселенной. Но ее неземные части присутствуют в качестве благих или дурных излучений, исходящих из потусторонних миров. Другое дело государство, оно — установление земное. Люди всегда живут в государстве. У Шекспира есть лишь один персонаж, отрицающий государство и не желающий жить в нем, — это Апемант, но даже мизантроп Тимон Афинский, покинув родной город, мыслями живет с ним, хотя и шлет ему проклятья. По-своему и Кориолан служит свидетельством того, что человек не может жить вне государства и притом именно того, в котором он рожден. Выражение Аристотеля нами переводится в абстрактной форме: «Человек — общественное животное», но zoon politikon буквально означает: человек — животное своей общины, своего города. И именно этой точки зрения придерживается Шекспир.

Вселенная не так наглядно предстает в пьесах Шекспира, как государство. Во всех его пьесах, за исключением одной, всегда изображена цельная картина государства. Это очевидно в пьесах-хрониках, где полем действия является вся Англия, за трон которой борются разные династии. Наиболее выразительную картину всех сословий страны дает вторая часть «Генри VI»: здесь мы видим и королевский двор, и лагерь мятежных феодалов, и крестьянскую массу, восстающую против власти феодалов. Здесь это рельефнее всего, но и в других хрониках тоже представлены все сословия — от короля до простого солдата. Классицисты XVII—XVIII веков в своих переделках Шекспира решительно вымарывали все народные сцены. Когда Шекспира перестали переделывать, романтическая критика и историческая наука с удивлением увидели, что в его пьесах есть народ, то активный в борьбе за свои интересы, то выражающий свое отрицательное отношение к власть имущим выразительным молчанием.

В римских трагедиях «Юлий Цезарь» и «Кориолан» народ участвует в центральном конфликте. Он где-то далеко на периферии в «Антонии и Клеопатре», но даже там его присутствие сказывается. В «Гамлете» восставший народ врывается в королевские покои. В «Макбете» именем народа свергается король-узурпатор. Какую бы из пьес Шекспира мы ни взяли, уже один список действующих лиц свидетельствует о том, что народ в целом или отдельные его представители, хотя бы в лице слуг, присутствуют на сцене.

Даже в комедиях Шекспира местом действия является государство. Правда, происходящие в них события судеб государства не затрагивают, разве что в изображении бракосочетания царствующих особ («Сон в летнюю ночь», «Двенадцатая ночь»). Но государство есть всюду, и оно представлено своими правителями в «Комедии ошибок» (герцог Эфесский), «Сне в летнюю ночь» (герцог Афинский), «Двух веронцах» (герцог Мантуанский), «Бесплодных усилиях любви» (король Наваррский, наследная принцесса Франции), «Венецианском купце» (дож Венеции), «Много шума из ничего» (принц Арагонский, губернатор Мессины), «Как вам это. понравится» (герцог), «Двенадцатой ночи» (граф Иллирии), «Все хорошо, что кончается хорошо» (король Франции), «Мере за меру» (герцог Вены). Романтические драмы последнего периода тоже изображают истории, в которых главы государств играют более или менее видную роль.

Государственного фона нет лишь в «Укрощении строптивой», хотя и здесь в интерлюдии присутствует владетельный лорд, по чьему велению разыгрывается комедия об укрощении Катарины. Если в обеих частях «Генри IV» Фальстаф воплощает антигосударственное начало, то в «Виндзорских насмешницах» он претендует именно на то, чтобы его принимали как представителя двора. К. Каутский назвал эту пьесу первой буржуазной комедией³. С этим можно согласиться в том смысле, что государственный фон здесь незначителен, а на переднем плане — горожане, к тому же одурачивающие дворянина, пусть» захудалого, каким является Фальстаф.

В пьесах Шекспира феодальный строй еще в полном цвету. Это несомненно в смысле того, что рамкой действия или, если угодно, почвой, на которой разыгрываются все комедии и трагедии, является феодальная монархия. Шекспир и жил в такое время, когда система абсолютизма была еще достаточно могущественной. Свои последние пьесы он написал за сорок лет до первой буржуазной революции в Англии. Если мы согласимся с Гёте, писавшим, что «повсюду у него мы видим Англию, омытую морями, затянутую облаками и туманом...»⁴, — то почему не принять как должное, что не только природа Англии, но весь строй английской жизни наложил неизгладимую печать на все его пьесы?

Не только официальная тюдоровская доктрина государства осуждала всякие мятежи. Гуманисты в большинстве тоже отвергали насильственные средства политической борьбы. В Англии были особые исторические предпосылки, в силу которых очень многие люди неодобрительно относились к восстаниям против власти. Еще не изгладилась память о тридцатилетней кровавой распре феодальных династий, чья борьба за корону залила страну потоками крови. Мятежи случались и в эпоху Шекспира — дворянское восстание Эссекса в 1601 году, крестьянские бунты 1590-х годов и 1607 года, — но широкой поддержки они не встречали, хотя кризис абсолютизма уже начался. Общество в целом еще не созрело для революции и новой гражданской войны. В начале XVII века самые радикально настроенные англичане еще надеялись на возможность изменений в государстве мирным путем. Впоследствии упорство и слепота господствующего класса сделали неизбежной гражданскую войну.

Шекспир жил в условиях могущества самодержавия. Всем сословиям преподавались суровые уроки повиновения. После вступления на престол королевы Елизаветы I в 1569 году к прежним поучениям о необходимости соблюдать порядок в государстве была добавлена «Проповедь против неповиновения и преднамеренного мятежа». Этот документ был обнародован непосредственно вслед за бунтом, происшедшим в стране, и

Э.М. У. Тильярд замечает: «Его тон очень взволнованный, чувствуется подлинный страх, что восстание может повториться, все еще сильный страх, вызванный недавним событием; и драматизм его стиля напоминает мир хроник Холла, «Зерцала правителей» и предвосхищает мир ранней исторической тетралогии Шекспира... Наиболее интересное развитие доктрины касается обязанностей по отношению к плохому королю. Автор проповеди объясняет опасности, связанные с любым одобрением мятежа, даже если правитель очень плох. Во-первых, кто эти подданные, которые осмеливаются судить о том, плох ли король? Они могут легко ошибиться, ибо всегда имеется много дурных людей, готовых воспользоваться тем, что монарх уязвим либо вследствие чрезмерной доброты, либо потому, что он — женщина, либо — слишком молод. Кроме того, всегда будет существовать различие во мнениях; поэтому если допустить возможность мятежа против дурного монарха, как можно будет воспрепятствовать восстанию против монарха хорошего? Наконец, не следует считать слепой случайностью, что господь дает дурного правителя, он может сделать это, дабы покарать народ за его грехи. Восстать — значит добавить еще один грех к прежним, еще неискупленным»⁵.

Исследователь цитирует выразительные пассажи из правительственной проповеди против мятежей. Бунтовщики «нарушают долгий мир, и не для того, чтобы вести войну [против другой страны], а для мятежа; это грозит особе милостивого монарха, нарушает безопасность страны, которую они обязаны защищать, не щадя жизни, приводит англичан к тому, что они начинают грабить, уничтожать, сжигать в Англии англичан, убивают своих соседей и родственников, соотечественников, творят зло и бесчинства хуже любых чужеземных врагов...»⁶

Наконец, заслуживает внимания и то место, в котором говорится о тяжких последствиях мятежей для непокорных феодалов, восстающих на законного монарха: «Посмотрите и почитайте истории всех народов; перелистайте хроники нашей собственной страны, вспомните восстания — как те, которые произошли давно, так и те, что еще свежи в памяти, — вы не найдете, чтобы бог когда-либо наградил за восстание против естественного и законного государя; наоборот, бунтовщиков побеждали и убивали, а тех, кого брали в плен, казнили ужасным способом. Вспомните о великих и благородных родах герцогов, маркизов, графов и других лордов, чьи имена можно прочитать в хрониках, начисто уничтоженных и прекративших существование; задумайтесь над причинами этого и вы убедитесь, что не столько из-за недостатка мужского потомства произошли упадок и иссякание благородных кровей и семейств, сколько из-за мятежей».

До сих пор мы говорили об официальной доктрине, зафиксированной в документах, непосредственно исходивших от власти. Но идеи, выраженные здесь, вошли в гуманистическую литературу английского Возрождения. Историки того времени осуждали мятежи. Особенно решительно выступал против них Эдуард Холл, автор «Соединения двух благородных и блестящих династий Йорк и Ланкастер» (1548). Знаменитая историческая поэма «Зерцало правителей», коллективный труд нескольких гуманистов, создававшийся с 1559-го до 1610 года, также проникнута враждой к насилию. Идею внутреннего мира утверждали пьесы-моралите, сочиненные гуманистами, первая английская трагедия «Горбодук» (1561) и многочисленные пьесы-хроники, появившиеся на английской сцене до Шекспира. Можно без преувеличения сказать, что эта идея проникала всю литературу того времени — публицистическую, ученую и художественную. Шекспир не составлял в этом отношении исключения. Он продолжал традицию, глубоко укоренившуюся в общественном сознании.

Английский историк-марксист А.Л. Мортон писал: «Гражданская война в условиях распада феодализма означала возрождение анархии и бесплодных междоусобиц между враждующими группировками феодальной знати. А это было нежелательным явлением в глазах всякого человека, и тем более Шекспира, нарисовавшего столь яркую картину последствий таких войн. Поэтому сильная центральная власть выступала как единственная альтернатива подобному хаосу.

Такая позиция Шекспира отражала новое мировосприятие, появившееся вместе с ростом буржуазии. Взгляды Шекспира в этом вопросе, так же как и взгляды представителей второго поколения английских гуманистов (то есть поколения, жившего после Реформации), по сути своей носили национальный характер. В условиях его эпохи монархия при всех ее недостатках, с точки зрения национальных устремлений, представляла собой единственно возможную форму государственной власти»⁷.

Первая историческая тетралогия Шекспира «Генри VI» и «Ричард III» заканчивается прямым осуждением междоусобиц и мятежей:

О, долго Англия была безумна,
Сама себя терзала в исступленье
Брат брата убивал в слепом бою,
Отец убийцей был родного сына,
Сын по приказу убивал отца.
Повинны в этом Йорки и Ланкастры:
Раздор их дикий рвал на части мир.

(РIII, V, 5, 23. АР)

Пьесы содержали многочисленные подтверждения этого, а выражения, которыми Шекспир воспользовался для осуждения внутренних неурядиц, совершенно одинаковы в правительственных прокламациях, церковных проповедях, трактатах гуманистов, исторических трудах и поэмах.

Шекспир не мог призывать к изменению существовавшего тогда государственного строя, хотя многие его пороки он выразительно показал: беззаконие и произвол властей, бесчеловечность кровавой диктатуры, сомнительную ценность некоторых законов; он даже осмелился напоминать об ужасающей нищете и бесправии народа. Кеннет Мюр, рассматривая конфликт между плебеями и патрициями в «Кориолане», правильно пишет: «О демократии в современном политическом смысле в 1608 году речи не было; все это придет спустя поколение. Поэтому тщетно выражать недовольство тем, что Шекспир, вероятно, принимал монархию как лучшую форму правления. Он не идеализировал ни плебеев, ни патрициев; и пьеса иллюстрирует не шекспировское недоверие к простым людям, а скорее, как говорил Кольридж, "удивительную философскую беспристрастность политических взглядов Шекспира"»⁸.

Пьесы Шекспира не только не содержат бунтарских призывов, но, наоборот, самым построением своим показывают, что попытки изменить характер власти или сменить правителей насильственным путем ведут к гибели тех, кто это делает, и приносят ущерб всему государству.

Доказательства содержат все четыре пьесы о войнах Алой и Белой Роз: три части «Генри VI» и «Ричард III», обе части «Генри IV», «Юлий Цезарь», «Макбет», «Кориолан». Даже «Гамлет» и «Король Лир» подтверждают это, хотя в данных трагедиях государственные вопросы играют второстепенную роль.

Каждая пьеса Шекспира представляет собой замкнутый в себе микрокосм, в котором произошло нарушение обычного порядка и хода вещей: распалось единство страны, возникли разлад в царствующей семье, война с другой страной, восстание против существующей власти, нарушение законов и нравственных норм. Как правило, в пьесах сочетается несколько подобных мотивов. Развитие действия состоит в том, что любые отклонения от порядка вселенной, государства, семьи влекут за собой все большее расширение конфликта, обнажающего все противоречия, какие существуют между участниками драмы. Достигнув крайней остроты, разлад в той или иной форме исчерпывает себя, и в конце происходит восстановление нарушенного порядка.

Это очень наглядно в хрониках. Каждая начинается с разлада, ведущего к конфликту между двумя партиями правящей верхушки. Так происходит во всех частях трилогии «Генри VI». В первой части разлад в королевской семье — братья покойного Генри V борются между собой за власть, пока законный наследник еще ребенок и не может править страной; ссоры между вельможами; война с Францией; нелады во французском лагере. Все завершается победой английского оружия. Во второй части многократный разлад в королевской семье — королева Маргарита изменяет Генри VI с Сэффолком; Маргарита борется против протектора государства Глостера; восстание Кэда; начало войны Алой и Белой Роз; первая победа династии Йорк. В третьей части вначале достигнут компромисс между обеими династиями — трон возвращается Генри VI при условии, что Йорк назначается его наследником. Королева, недовольная тем, что это лишает ее сына права на престол, возобновляет войну, из которой победителями выходят сыновья Йорка и старший из них становится королем Эдуардом IV.

В «Ричарде III» после смерти Эдуарда IV смуту в государстве вызывает честолюбивый, кровавый горбун, против которого восстают почти все лорды, свергающие его, после чего воцаряется династия Тюдоров. «Ричард II» — история свержения одного короля и замены его другим. В каждой из частей «Генри IV» два конфликта: борьба феодалов против короля и разлад между королем и наследным принцем; каждая часть заканчивается победой законной власти и примирением в царствующей семье. В «Генри V» война между Англией и Францией завершается победой британцев и браком между королем-победителем и французской принцессой.

Во всех пьесах конфликт исчерпывается до конца и происходит восстановление порядка, хотя путь к этому в трагедиях и хрониках проходит через смерть большинства участников борьбы. В «Юлии Цезаре» единство Рима восстанавливается с гибелью Брута и Кассия. В «Гамлете» погибает вся королевская семья, но порядок восстанавливается воцарением Фортинбраса. В «Короле Лире» тоже происходит истребление всей династии, но мир все же восстанавливается воцарением герцога Олбени, имеющего наиболее законные права. В «Отелло» разлад не в царствующей семье, но в достаточно высокопоставленной, чтобы участвовать в решении судеб Венеции и Кипра. Трагедия начинается семейным разладом, войной двух государств; война кончается скоро, а семейный разлад углубляется. После смерти Отелло и Дездемоны представитель венецианской республики восстанавливает порядок на Кипре — приказывает казнить смутьяна Яго и назначает губернатором острова Кассио. В «Тимоне Афинском» изгнанный Алкивиад возвращается победителем в Афины, чтобы восстановить порядок и справедливость. В «Макбете» три мятежа. Первый усмиряется Макбетом; но затем Макбет убивает короля и захватывает корону; наконец, против него восстает законный наследник убитого Малькольм и восстанавливает порядок в государстве. В «Антонии и Клеопатре» борьба, разделившая весь мир, заканчивается победой Рима. И в «Кориолане» действие, пройдя трагический путь, возвращается к, исходному пункту: два государства стоят друг против друга — Рим и Кориоли.

Восстанавливается порядок и в романтических драмах последнего периода. И там семейные и государственные неурядицы завершаются возвращением к нормальному состоянию. Перикл теряет семью, трон, а в конце обретает и то и другое. В «Цимбелине» распря в королевской семье и война с римлянами заканчиваются наказанием злодеев, восстановлением справедливости и победой над чужеземцами. В «Зимней сказке» длившийся шестнадцать лет разлад, вызванный ревностью короля Леонта, завершается его раскаянием и воссоединением королевской семьи. В «Буре» царственное семейство, распавшееся из-за того, что младший брат согнал с престола старшего, тоже воссоединяется и законный монарх получает обратно корону.

Заметим, однако, что полное восстановление порядка происходит лишь в последних пьесах. В них пострадавшие вознаграждаются за свои муки, справедливость торжествует, а порок либо наказан, либо нарушители справедливости сами исправляются, как, например, во многих комедиях Шекспира. Что же касается трагедий, то в их финале жизнь действительно входит в норму, но предшествующие развязке события несут гибель и правым и виноватым. Это отнюдь не торжество справедливости, а именно возвращение к нормальному ходу вещей, нарушенному разладами.

Критиков XVII—XVIII веков возмущало то, что финалы пьес Шекспира решены не в соответствии с принципом поэтической справедливости. Шекспир не мог дать таких решений, ибо, как мы видели, в основе его пьес лежит не идея нравственной справедливости, а идея порядка.

Примечания

1. Е.M.W. Tillyard. Shakespeare's History Plays (1944). L., 1962, p. 19.

2. Английский перевод был издан за три года до рождения Шекспира, в 1561 г.

3. К. Каутский. Томас Мор и его утопия. М., 1924, стр. 41—42.

4. Гёте. Собрание сочинений, т. X, стр. 584.

5. Е.M.W. Tillyard. Shakespeare's History Plays. L., 1962, p. 67.

6. Ibid, p. 68—69.

7. А.Л. Мортон. Шекспир и история. В кн.: Шекспир в меняющемся мире. М., «Прогресс», 1966, стр. 61—62.

8. Кеннет Мюр. Шекспир и политика. В кн.: Шекспир в меняющемся мире. М., «Прогресс», 1966, стр. 133.