Бэкон не был Шекспиром

Сопоставляя личность Шекспира, как о ней можно судить по его произведениям, с личностью Фр. Бэкона, хорошо известной и по истории и по воспоминаниям современников, бэконианцы могли прийти к выводу, что Шекспир, подобно Бэкону, был одним из просвещеннейших людей своего времени, хорошо знакомым с тайнами адвокатской корпорации и придворных сфер. Но из этого, не имея в руках других положительных доказательств, нельзя было делать вывода, что это одно и то же лицо.

Как известно, поиски этих положительных доказательств привели бэконианцев то в лечебницу для душевно больных, то в дебри такой криптографии, что хуже помешательства.

Между тем, людей, обладавших этими признаками, могло быть в блестящий век Елисаветы, если и не особенно много, то, во всяком случае, более двух. Правда, сходства и совпадения между Шекспиром и Бэконом этим не исчерпываются, но зато между ними бросаются в глаза и весьма заметные различия.

Так, несмотря на всю свою разностороннюю эрудицию, автор «Укрощения строптивой», по всем признакам, не был ученым и не мог быть им по своему темпераменту. Это не значит, конечно, что упреки, бросавшиеся ему, в незнакомстве с географией имеют основание: тут педанты-критики сами попадали обыкновенно в просак упуская из виду тогдашнюю географию и тогдашнее состояние науки, но все-таки его естественно-научные познания были, несомненно, слишком дилетантскими, чего нельзя сказать об авторе «Нового Органона».

Зато где Веруламский философ, живший всегда в нужде и скромности, мог почерпнуть такие богатые познания по части соколиной охоты и других времяпрепровождений богатых замковладельцев, какими блещет Шекспир?

Бэконианцы указали несомненные следы бэконовского учения в произведениях Шекспира. Это значит только, что молодой образованный поэт был знаком с сочинениями Бэкона и, не будучи сам ученым, не имея своей собственной теории, придерживался научных взглядов Бэкона и проводил их в своих поэтических произведениях. Подобные явления можно наблюдать во все времена. И кто стал бы подозревать теперь, например, Лассаля в авторстве романов Шпильгагена, а Шеллинга, Фурье, Ницше и Карла Маркса в бесчисленных поэтических произведениях, отражавших в себе их учения?

Но, уступая Фрэнсису Бэкону в учености, Шекспир значительно превосходил его в писательском таланте и неизмеримо — в художественном творчестве. Как ни богат язык Бэкона, на что указывали бэконианцы, он слишком заметно уступает богатейшему в мире лексикону «Владыки языка» Бэкон тоже писал стихи и переводил в стихах псалмы. Но это были стихи явного прозаика и юриста, а не звучные и образные строки поэта.

Словом, Бэкон был несомненным ученым, чего нельзя сказать о Шекспире, а Шекспир был величайшим в мире художником слова, чего отнюдь нельзя сказать о Бэконе. И один не мог быть автором произведений другого.

Эти литературно-критические соображения усугубляются еще одним, чрезвычайно веским.

Первый набросок «Генриха VI» относится к 1592 г., а в следующем году была написана поэма «Венера и Адонис». Мог ли гениальный ученый, каким был, несомненно, Бэкон, в 31 год написать такую ребяческую вещь, как первый вариант «Генриха VI» и в 32 — такую юношескую вещь, как эта поэма? Мог ли этот гений выпустить в свет в тридцатисемилетнем возрасте, в 1598 г., «Напрасные усилия любви»?

Но эти литературно-критические соображения меркнут, перед фактами из истории и биографии Бэкона.

В то самое время, когда «Ричард II», подготовляя почву для первого выступления партии Эссекса, выдержал два издания и пятьдесят постановок, и когда Шакспер из Стратфорда, имя которого оказалось положим на псевдоним автора, неожиданно разбогател и отправился скупать земли в родной Стратфорд, Бэкон находился в такой нужде, что 23 сентября 1598 г. был арестован за долги. Если сторонники Эссекса обогатили подставное лицо, то как могли они оставить в нужде настоящего автора, оказавшего им такую поддержку и столь многим рисковавшего для их дела?

Но мог ли Бэкон оказать им эту поддержку? Мог ли он бросать Елисавете обвинение в перемене религии, в измене вере своих отцов в то время, когда он сам и вся его семья были протестантами?

Да и вообще, мог ли Бэкон, делавший себе административную карьеру и пользовавшийся неизменным покровительством королевы и ее первого министра, своего дяди по матери, Уильяма Сесиля, мог ли он, не проявлявший ни малейшего революционного темперамейта, бросать оскорбительные вызовы беспощадной королеве и, связывая свою судьбу с безумно-смелыми планами Эссекса, ставить на карту не только свою карьеру, но и свою жизнь?

Бэконианцы говорят: да. История отвечает: нет.

Бэкон пользовался поддержкой Эссекса, когда тот был фаворитом королевы, и не имел ничего против, чтобы его покровитель снова возвысился при дворе Для этого он даже советовал ему в письме предпринять усмирение Ирландии, чего так хотелось Елисавете. И все-таки в 1599 г. он по поручению королевы выступает общественным обвинителем против Джона Хейуорда, совершившего дерзкое преступление: посвятившего свою книгу «История Генриха IV» Эссексу.

По возвращении из Ирландии Эссекс попадает в тюрьму и под суд по обвинению в государственной измене, и роль общественного обвинителя в процессе 5 июня 1600 года возлагается королевой на Бэкона. Это — после «Юлия Цезаря» и «Ричарда II»!

Это выступление поставило Бэкона в определенное положение по отношению к партии Эссекса и вызвало в этой последней сильную ненависть к канцлеру. Как же накануне восстания Эссекса в 1601 г. заговорщики, шедшие на эшафот, могли ставить опять «Ричарда II»? Как они могли получить от него выпущенную в издании 1598 г. сцену низложения? Как мог Бэкон допустить, чтобы его таким образом, против его воли, вовлекали в страшную опасность?

Если бы Бэкон был автором «Ричарда II», как мог он выступать на процессе против заговорщиков, бросать обвинения своему бывшему покровителю и называть «Ричарда II» «пьесой, призывающей к низвержению королевы»?

И, приняв участие в предании Эссекса в руки палача, он в 1623 г. посвятил бы «собрание сочинений Шекспира» братьям Гербертам: Пемброку и Монтгомери, близким родственникам Эссекса к двоюродным братьям его сподвижника Ретлэнда, также едва не погибшего на эшафоте? И те приняли бы от него это посвящение?

Отношение Бэкона к произведениям Шекспира было отношением прокурора к вещественным доказательствам преступления, его отношение к самому Шекспиру — отношением прокурора к преступнику, оставшемуся необнаруженным.

Этим так просто объясняется обрадовавшая бэконианцев находка в 1867 г. бумаг Бэкона с написанными его рукою заглавиями шекспировских пьес: «Ричарда II» и «Ричарда III», имени Уильяма Шекспира, нескольких стихов из «Похищения Лукреции» и курьезным «латинским» словом из «Напрасных усилий любви» honorificabilitudino. Бэкон интересовался сочинениями Шекспира. И не одного только Шекспира: в тех же бумагах им записано заглавие бесследно пропавшей сатирической комедии «Собачий остров» Томаса Наха, другого единомышленника Эссекса.

После этого мы можем не спрашивать, почему Бэкон кончил свою жизнь в нужде и опале, когда преемник Елисаветы должен был естественно чувствовать благодарность к подготовлявшему ее падение Шекспиру (и эту благодарность он хотел доказать на деле), когда фолиант 1623 г. поднял на новую высоту имя поэта и сделался настольной книгой нового короля.

Нет, ученый и философ Фрэнсис Бэкон, барон Веруламский и граф Сэн-Албанский, великий лорд-канцлер Англии, не был Шекспиром.

Но кто же в таком случае был Шекспир?

Этот вопрос, как мы видели, еще до Делии Бэкон был поставлен консулом Хартом в 1848 г. и через четыре года после него неизвестным автором статьи: «Кто написал Шекспира?» в «Чемберсской газете». Попытки бэконианцев ответить на него привели только к тому, что ясно доказали всю законность его постановки.

И многие исследователи пытались ответить на него, строили догадки и производили интереснейшие исследования, чтобы найти настоящего Шекспира.

Даже теперь, когда имя Шекспира уже известно, многие еще по инерции продолжают эти поиски уже открытой Америки.

Много выдвигалось и выдвигается кандидатов в Шекспиры, которым, обычно, недостает только доказательств, что они действительно были им.

Но этим добросовестным, хотя и увлекающимся исследователям, а среди них в первую очередь Делии Бэкон и ее последователям, принадлежит великая заслуга раскрытия многих, неизвестных дотоле подробностей в истории Шекспира и облегчения, таким образом, возможности найти его.

Без них вряд ли случайная, не имеющая, казалось бы, никакого историко-литературного значения находка могла бы привести к величайшему в истории, литературы открытию — к разоблачению глубочайшей трехвековой тайны, к воскрешению перед нами прекрасного героического образа того, кто более трехсот лет светит человечеству своими творениями и кто до сих пор был своим единственным анонимным биографом.