Великое открытие

От копеечной свечки сгорела Москва.

Археология и палеонтология знают примеры, когда случайная находка какого-нибудь осколка, обломка челюсти или окаменелого следа давала толчок к дальнейшим розыскам, приводившим к восстановлению целых эпох.

Так случилось и с Шекспиром.

В 1908 г. профессор истории литературы в Новом Брюссельском университете и депутат от города Льежа в Бельгийской Палате Народных Представителей, Селестэн Данблон, пересматривая в библиотеке Палаты английские журналы, натолкнулся в номере «Девятнадцатого века и после» за 1906 г. на статью: «Будущее изысканий о Шекспире», принадлежащую перу самого авторитетного шекспироведа и — такова трагедия судьбы, — упрямейшего стрэтфордианца, Сиднея Ли.

Статья эта, конечно, не случайно остановила на себе внимание С. Данблона. Дело в том, что он сам был большим шекспироведом, но, в противоположность Сиднею Ли, убежденным, что неграмотный ростовщик из Стрэтфорда не мог быть автором «Гамлета». Не поддавшись, однако, и увлечению бэконианцев, он производил розыски в других направлениях, остановившись сначала на друге Шекспира Саутгемптоне, которого и бэконианцы, не без основания, заподозрили в сотрудничестве в художественном творчестве своего великого друга. Затем, изучив существовавшие предположения о других, он, по собственному почину, направил свои изыскания сначала в сторону знаменитого путешественника и писателя Уотера Ралея, потом — поэта Ричарда Барнхильда, поэма которого, дошедшая до нас, представляет много сходства с «Венерой и Адонисом», и других современников Шекспира. Но все безрезультатно.

Эти работы имели последствием только то, что заставили его подробно ознакомиться с жизнью и представителями этого золотого века английской литературы. А это знакомстве значительно облегчило ему задачу, когда Сидней Ли невольно натолкнул его на след настоящего Шекспира, слава которого была на три столетия похищена стрэтфордским идолом, усерднейшим поклонником и пророком которого был Сидней Ли.

В статье своей С. Ли привел выписку из опубликованных английской «Исторической комиссией по изучению памятников», работающей под председательством Генри Махуэля-Лайта, главного редактора «Общественных воспоминаний», рукописных материалов, найденных в замке Бельвуар, затерянном в лесах Лейчестерского графства и принадлежавшем графам Ретлэндам. Материалы эти состояли, главным образом, из хозяйских расходных записей с конца XVI по начало XVII века, рисующих домашний быт в замках этой яркой эпохи.

Среди этих записей на 494 странице стояло, что 31 марта 1613 г. было уплачено г-ну Шакспиру за гербовую печать 44 шиллинга и Ричарду Бербэджу за рисунок ее 44 шиллинга.

Сидней Ли в дополнение к этому привел доставленный ему один неизвестный документ, в котором также говорилось о том, что Фрэнсис Ретлэнд заплатил 44 шиллинга Шакспиру за «полу-профессиональную» услугу и столько же Бербэджу — за живопись.

Что это за печать, причем тут Шакспер, какую услугу он оказал Ретлэнду, конечно, не ясно. Очевидно только, что речь идет о нашем стрэтфордце, так как тут же упоминается имя Ричарда Бербэджа, его собрата по театру и, как говорит предание, друга актера и живописца-любителя.

И вот, пред Данблоном встал вопрос, который нам теперь покажется вполне естественным, но, который, однако, не возник ни у Ли, ни у кого другого, менее знавшего и чувствовавшего эпоху Шекспира.

Какое отношение мог иметь стрэтфордец к владельцу замка Бельвуар, отстоящему так далеко и от Лондона, и от Стрэтфорда?

А тут еще Сидней Ли сообщает, что именно брат Фрэнсиса Ретлэнда, Роджер Ретлэнд, в свое время добился от Геральдической комиссии дворянского герба для Джона Шакспера-отца.

И внимание Данблона, естественно, остановилось на этом брате, умершем в 1612 г., одном из прекраснейших и интереснейших людей того времени, друге, родственнике и сподвижнике Эссекса, ближайшем друге Саутгемптона.

Один из лучших представителей высших слоев тогдашней английской интеллигенции, интересовавшийся и литературой, и, особенно, театром, несомненно, пробовавший свои силы в этой области. Роджер Ретлэнд также не оставил после себя ни одной рукописи, и, несмотря на роль, какую играл он в политических событиях того времени, не осталось почти никаких биографических сведений о нем — только несколько строк в шестидесятитрехтомном Национальном биографическим словаре, извлеченных Арчбольдом из «Путешествий Елисаветы и Иакова I» Никольса.

Ясно представляя себе всю картину литературной и политической жизни Шекспировской эпохи, Селестэн Данблон почувствовал, что он стоит пред завесой той «прекрасной тайны», которую предчувствовал Чарльз Диккенс, читая биографию Шекспира. И он бросился изучать биографию Ретлэнда по всем имеющимся документам, материалам и источникам, и, чем дальше углублялся он в эту работу, тем яснее и яснее выступала пред ним сделавшаяся, наконец, несомненной истина:

Роджер Ретлэнд и Шекспир — одно и то же лицо.

Жизнь Ретлэнда в ее целом и в целом ряде мельчайших, но характерных подробностей совпадает с творчеством и некоторыми подробностями в сочинениях Шекспира, так часто, последовательно и в таких слишком индивидуальных чертах, что совпадение это не могло быть случайным.

С Ретлэндом мистическая тайна, окружавшая личность Шекспира, впервые перестает быть загадкой, оказывается хорошо знакомой нам политической конспирацией, сбившей с толку не только елисаветинскую полицию, но и грядущие поколения. С Ретлэндом впервые так просто объясняются исторические подробности возникновения этой конспирации. С Ретлэндом впервые просто и ясно объясняются многие, казавшиеся непонятными подробности в истории творчества и в самих произведениях Шекспира.

Благодаря открытию С. Данблона, быть может, величайшему и гениальнейшему из открытий последнего времени, мы узнаем не только о событиях жизни Шекспира, но и его самого, каким он выявил себя в своих творениях, носящих на себе так ярко автобиографическую печать личности автора.

Зная жизнь и личность Ретлэнда-Шекспира, мы совершенно иначе и несравненно полнее можем воспринимать теперь его творения и понимать в них многое, что прежде казалось странным и даже нелепым.

Пишущий эти строки сделал в свое время, в связи с театральными постановками пьес Шекспира, ряд опытов такого историко-критического толкования их в свете биографии Ретлэнда, особенно — «Гамлета».

К сожалению, сам Данблон, по вполне понятным соображениям, заинтересовался больше извлечением историко-биографического материала из литературного, чем наоборот, и, — как это всегда бывает с проповедниками новой истины, — слишком увлекся полемикой со старыми предрассудками, главным образом со стрэтфордским суеверием, не останавливаясь пред смелыми и остроумными догадками, которые, несомненно, послужат впоследствии выяснению все еще неясной роли во всей этой истории стрэтфордского проходимца.

Нас, конечно, интересует больше другое: личность любимого автора и внутренний смысл его произведений, оказавшихся столь близкими, столь современными, столь созвучными душе нового зрителя, вписавшего своею кровью в книгу истории одну из ее самых ярких, самых потрясающих страниц.

Поэтому из всего слишком обильного и несистематизированного материала, нагроможденного Данблоном с его непреодолимой энергией и верой, в этой книге изложены и освещены только точные данные, убеждающие, что Ретлэнд был Шекспиром, и те подробности его биографии и исторические соображения, которые осветят для нас его творчество.

Долго люди искали своего Шекспира и вот увидели его — прекрасного юношу, «кроткого принца», «лебедя Эвона», идущего с обнаженным мечом в первых рядах заговорщиков против королевских жандармов.

И я уверен, я знаю, что знакомство с бурною жизнью Шекспира сделает и творения этого поэта-мятежника еще более близкими, еще более дорогими современному русскому читателю-зрителю.

Роджер Маннерс гр. Ретлэнд (У. Шекспир)

Разве не мы первые, в нашей рабочей и мужицкой республике, ставили памятники не только Марксу и Энгельсу, но и Робеспьеру и Гейне?

Разве не мы заставили весь мир, — одних с надеждой и восторгом, других с нескрываемым страхом, — повторять другое, еще более историческое и тоже конспиративное имя: товарища Ленина?

Дело идет не о новой модной гипотезе, а о большой и красивой правде, которую все еще отрицают, не зная, боящиеся расстаться с привычным суеверием, косные и слепые старухи.

Слушайте!