Елисавета Сидней

«Когда я родилась, звездочка плясала в небе» — вкладывает в ее уста признанье поэт.

И, если бы у каждого человека была, как верили древние, своя звезда, — звезда Елисаветы Сидней-Ретлэнд-Шекспир должна была в день ее рождения плясать от счастья и радости, что в мир явилась женщина, совмещающая в себе красоту, веселье, нежность, любовь и глубокий ум, достойная быть женою Шекспира.

Она родилась (всего лишь в январе 1584 г. Вполне естественно поэтому, что она не могла еще появиться в первом школьном варианте «Укрощения строптивой». Правда, когда она появляется в падуанском варианте в роли Бианки, ей всего лишь тринадцать лет. Сейчас нам этот возраст может показаться слишком ранним, чтоб вдохновить поэта и зародить в нем первую и единственную любовь на всю жизнь. Но, ведь, когда она вышла замуж за него, ей еще не исполнилось шестнадцати лет, а в четырнадцать лет ее руки домогался первый министр и фаворит королевы, безобразный Роберт Сесиль. И этому притязанию его, быть может, не меньше, чем его проискам против партии Эссекса, мы обязаны «Ричардом III».

Ее молодостью, ее детскостью объясняется еще в большей степени, пожалуй, чем молодостью самого автора, характер многих сцен и реплик в первых комедиях, где появляются он и она в период своей первой любви с ее напрасными и не напрасными усилиями, игрою и сомнениями. Но, отдавая руку и судьбу поэту-мятежнику, она уже знала, какие испытания готовит ей ближайшее будущее, и смело, как женщина, шла на них и переносила их. И в то же время она была самой очаровательной, самой умной и самой талантливой женщиной в том высококультурном кругу, к которому принадлежал ее муж, она сама и их друзья.

В ней текла кровь ее отца, самого отважного из военных героев и лучшего из поэтов начала елисаветинского царствования, «лучшего сокровища в ее королевстве», автора «Аркадии», Филиппа Сиднея, на героическую смерть которого в 1586 г. было написано поэтами свыше двухсот стихотворений.

Дочь и жена поэта, она сама была не чужда творчеству, хотя мы имеем только сведения об этом от ее современников, но не имеем подписанных ею произведений. Ниже мы увидим, что в сокровищнице Шекспира есть строки, в которых нетрудно почувствовать нежную руку его товарища-жены. Кроме того, она выступала в домашних спектаклях, в частности в комедиях своего мужа, не выходивших, как известно, в большинстве за пределы домашних сцен.

Не только сам Шекспир воспевал эту исключительную женщину, но и другие поэты его круга, и в том числе один из лучших поэтов того времени, ученый Бен Джонсон, сделавшийся с 1598 г. своим человеком в группе Эссекса и домашним другом Ретлэндов, подолгу гостившим у них как раз в те времена, когда это было даже не безопасно, и через десять лет после смерти своего великого друга взявшего на себя редакцию первого посмертного издания его произведений 1623 г. с вышеприведенными знаменательными стихами к портрету, показывающими, что он был одним из немногих, посвященных в конспиративную тайну имени Шекспира.

В одном из посвященных ей стихотворений он вспоминает ее отца:

«Что поэты — более редкие птицы, чем короли, это доказал прекрасно ваш благороднейший отец».

В другом, написанном после смерти Ретлэнда, он говорит опять об ее отце, о ней самой и переходит к ее покойному мужу. Но в этом месте вдруг обрывает и многозначительно смолкает, чтобы не проговориться и не выдать вверенной тайны. Это — двенадцатое стихотворение из сборника «Лес», обращенное к «Елисавете Ретлэнд». Из всех двухсот пятидесяти восьми стихотворений Бен Джонсона это единственное стихотворение, посвященное жене Шекспира, дошло до нас неоконченным, без строк, в которых Бен Джонсон вплетал еще одну похвалу в венок, сплетенный им памяти Шекспира.

Начав стихотворение с похвал Елисавете Ретлэнд, представляющей такой яркий контраст с пошлою и испорченною средою высшего общества своего времени, он говорит далее, что ее любовь к творениям ума, к духовным ценностям, передаст память о ней потомству, как и память божественного Сиднея, залившего выдающееся место в том же искусстве поэзии, «которое возлюбил и ваш отважный друг, который был и моим другом, и который, где бы он ни был теперь...».

И здесь, на полу-фразе, интригующе обрываются строки.

В другом месте Бен Джонсон воспевал «Лебедя Эвона», как поэта. Здесь, в обращении к его другу и жене, он вспоминает прежде всего человека, гражданина и воина, называя его прежде всего «отважным» — доблестным. Очевидно, это слово осталось напечатанным только потому, что было заведомо приложимо к Ретлэнду, а ненапечатанным осталось то, что выдавало в нем Шекспира.

Но для спутницы жизни Шекспира его доблесть, его облик благородного героя — гражданина был не менее близок и дорог, чем лебединая душа «кроткого принца» — поэта.

Когда она, едва успев из ребенка вырасти в девушку, встретилась снова со своим влюбленным другом, вернувшимся на родину, он уже вступил на роковую стезю, отдав жизнь свою борьбе с тиранкой, не внося в эту борьбу ни бесцельной отваги и жажды приключений Саутгемптона, ни личных замыслов и мстительности их вождя Эссекса, — ничего, кроме ненависти к тирании, хотя и понимая и чувствуя ее так непохоже на нас.

И, когда любовный поединок двух юных и прекрасных сердец закончился желанной развязкой, и поэт бросил миру свое торжествующее «Все хорошо, что хорошо кончается», молодоженам пришлось отправиться делить свою любовь в вынужденном одиночестве в Шервудском лесу.

Но, прежде чем встретиться там снова с нашим поэтом в образе немного печального и разочарованного Жака, возвратимся к политическим событиям 1597—99 гг., к его первым политическим трагедиям и прежде всего к человеку, с судьбой которого так тесно оказалась связанной и судьба поэта, и его бессмертная слава — Эссексу.