«Мера за меру»

Оставив пока в стороне занятную и красочную «Двенадцатую ночь», хотя и имеющую связь с его женитьбой и женитьбой уже известного нам Роберта Сиднея, но мало дающую ясных указаний для биографии Шекспира, остановимся немного на другой его пьесе этого периода: «Мера за меру», которая у англичан чуть ли не до сих пор считается «неприличной», как и имя Байрона, и была усыновлена русскою литературою в лице Пушкина, сделавшего из нее своего «Анджело».

Действие этой драмы перенесено в Вену, где автор никогда, кажется, не был, и герцог едет вести переговоры с королем Венгерским, находящимся в неладах со своими вассалами, только потому, что 7 апреля этого года в числе книг, приобретенных Ретлэндом для другой своей большой работы, о чем речь будет ниже, находилась, как видно из расходных записей Бельвуара, «История Венгрии». Но мы хорошо знаем, что мы в Лондоне за год пред тем, как была написана пьеса, где друг автора Клавдио-Саутгемптон, фигурирующий под этим именем и в «Много шуму из-за ничего», был вместе с молодою женой брошен в тюрьму по приказу королевы ее первым министром Робертом Сесилем за то только, что влюбленные не дождались разрешения на брак, и Джульетта-Елисавета Вернон, будучи невестой, готовилась стать матерью.

Таким образом, и в Анджелло нам нетрудно узнать все того же подлого и сладострастного Ричарда III, лукавого царедворца, первого министра и любовника престарелой Елисаветы, сумевшего пролезть в министры и к ее врагу и преемнику Иакову I, — Роберта Сесиля графа Сэлисбери. Чтобы убедиться в сходстве портрета с оригиналом, достаточно прочитать все, что писалось о нечистоплотных любовных похождениях этого сановника в мемуарах того времени и в расследованиях английских историков, не исключая и писем к нему самого Иакова I.

Рассказывается между прочим скандальная история о том, как он приготовил свой портрет-миниатюру для подарка графине Дерби, и как ревнивая кошка-королева отыскала этот портрет, привязала к ноге и волочила так его по всему дворцу.

Легко возможно, что герцогу Винченцио были приданы черты Иакова, на которого заговорщики хотели опереться для свержения Елисаветы, и с которым Эссекс вел тайные переговоры. Возможно также, что пьеса была несколько переработана в этом направлении впоследствии, так как никаких точных данных о времени ее написания нет, в печати же она появилась, как и другие такого же рода пьесы, только в посмертном фолианте 1623 года.

Быть может, к этому, более позднему, времени относятся и вставки, дышащие более глубоким пессимизмом, чем у Жака, и повторяющие трагические реплики и монологи Гамлета, в частности — монолога «Быть или не быть?», в словах Клавдио в I сцене III акта: «Умереть, отправиться неведомо куда и т. д.».

Можно догадаться и об оригинале для Эскалюса, оставленного герцогом в помощники Анджелло. Герцог сам говорит об этом с первых же слов пьесы: «Объяснять тебе основные законы по управлению страною было бы излишнею словоохотливостью с моей стороны. Твои познания в этом деле настолько превышают мои».

К кому в то время могли относиться эти лестные слова, как не к ученому, законнику, государственному деятелю и пособнику Сесиля в расправе над мятежниками — Бэкону Веруламскому?

Наконец, в Лючио, пытавшемся освободить Клавдио из тюрьмы, поэт выводит самого себя, много хлопотавшего для освобождения Саутгемптона, но наделив себя «беспутными» чертами своего друга, чтобы не компрометировать ими идеализированного страдальца Клавдио.

Так пережитые самим поэтом и его близкими неприятности омрачили для Жака-Ретлэнда родимую тень Шервудского леса и продолжали вносить в интимные пьесы этого периода раздраженное настроение обоих «Ричардов».

Но еще не все надежды погибли. Еще есть выход для благородного негодования: приближается день вооруженного восстания. И вот, прежде чем пробьет час обнажить меч, поэт-мятежник наносит тиранке новый удар.