Арнольд Кеттл. Введение

Мы не случайно дали этой книге название, которое может быть понято по-разному. Такая многозначность соответствует истине. Мы не можем воспринимать пьесы Шекспира с той же непосредственностью, с какой мы читаем или смотрим произведения современной драматургии, не учитывая исторической ситуации, сложившейся во времена Шекспира. Попытка прочесть пьесу Шекспира так, словно он наш современник, не приведет к добру: мы увидим то, чего в ней нет, и не заметим многого, что составляет ее сущность. Однако читать эти пьесы так, будто они относятся целиком к прошлому, как какая-нибудь археологическая древность, не менее губительно: в этом случае пропадет то, ради чего мы читаем Шекспира, — живая душа его творений. Как бы ни были глубоки наши познания в истории, мы не сможем вообразить себя зрителями старого театра «Глобус».

Чтобы разрешить эту проблему, придется признать ее диалектический характер, не боясь ни этого слова, ни самого факта. Бесполезно искать чистую сущность Шекспира вне времени и пространства; да мы и не можем быть читателями «в чистом виде», не отягощенными своим собственным опытом. И мы, и Шекспир являемся действующими лицами истории. Чем глубже нам удастся это осознать, тем лучше мы поймем Шекспира. И наоборот, никакие другие произведения литературы не помогают нам в такой мере, как пьесы Шекспира, увидеть самих себя в истинном свете. Как ни парадоксально это звучит, только читая Шекспира, можно, очевидно, понять, как следует читать Шекспира. И чем больше мы его читаем, тем лучше начинаем понимать слова Джульетты о ее любви и щедрости:

My bounty is as boundless as the sea
...the more I give to thee,
The more I have...¹

(II, 2, 133—135)

Нельзя пройти мимо слова «щедрость» (bounty). Любой подход к литературе, который не исходит из признания того, что она доставляет удовольствие, вызывает подозрения.

Под изменяющимся миром мы подразумеваем, следовательно, не только век Шекспира или наш век, а одновременно и тот, и другой. Не нужно обладать исключительной проницательностью, чтобы понять, что по крайней мере одна весьма существенная общая черта присуща веку Шекспира и нашему двадцатому веку: исключительная быстрота и значительность перемен. Какие бы выводы люди ни делали из этого, они необыкновенно остро ощущают и сами изменения, и их неизбежность.

Еще задолго до Шекспира поэт Томас Уайет чрезвычайно образно раскрыл существо этого явления:

Processe of tyme worketh suche wunder,
That water which is of kynd so soft
Doeth perse the marbell stone a sonder
By litle droppes faling from aloft².

Не приходится сомневаться — и это по-своему подтверждает любая статья нашей книги, — что Шекспир всем своим существом впитал глубокую истину, выраженную в строках Уайета. Никто не поведал нам столько о беге времени и о порожденных им чудесах и страданиях, сколько Шекспир. В напряженных противоречиях изменяющегося мира — источник его поэтических пьес. Понимание этих противоречий помогает Шекспиру проникнуть в существо драмы, раскрыть человека во всей сложности его живых связей e другими людьми, привлечь образы из внешнего мира природы, использовать свое неистощимое чувство богатства и возможностей языка.

Хотя в сборнике нет специальных работ о языке Шекспира, каждая статья при помощи цитат дает возможность увидеть его чудесную силу и разнообразие. В конечном итоге, может быть, это и есть самый лучший способ исследования. Любой лингвистический подход, при котором исследователь стремится хотя бы временно выделить слово из контекста или рассматривать его, абстрагируясь от единственного смысла, присущего ему в данном контексте, грозит насилием над исследуемыми словами. Это вовсе не значит, что авторы сборника недооценивают важности лингвистического анализа при изучении Шекспира или поддерживают поверхностную точку зрения о возможности разделения «языка» и «литературы». Шекспир потому и является крупнейшей фигурой в нашей литературе, что он величайший мастер английского языка.

Исходным пунктом для авторов сборника служит убежденность в том, что значение Шекспира для нашего изменяющегося мира раскрывается наилучшим образом при изучении его творчества в связи с его изменяющимся миром. При этом авторы признают, что оба мира, резко отличающиеся друг от друга, имеют тем не менее много общего. С этой концепцией связан еще один фактор, объединяющий отдельные статьи нашего сборника. «Изменения» — это не единственное слово, которое часто повторяется на наших страницах. Другое слово — «человек». Предметом нашего анализа является Шекспир — гуманист.

Слово «гуманист» в этом контексте имеет широкое и весьма существенное значение. Гуманистическую традицию нельзя рассматривать как набор неизменных принципов или четко сформулированную философию. Она скорее предполагает мировоззрение, изменяющееся и развивающееся по мере того, как человек углубляет свои знания, укрепляет свою власть над миром и, следовательно, над своей собственной судьбой. Вряд ли можно ожидать, что гуманист XX века будет придерживаться тех же идеалов или даже проявлять такое же отношение к действительности, что и гуманист XVI или XVII века. Но обоих их роднит присущая им непоколебимая вера в способность человечества (хотя и необязательно отдельного человека) разрешить — несмотря на все трудности, ошибки и трагедии — те конкретные проблемы, с которыми они сталкиваются на каждом данном этапе развития общества. Я совсем не хочу сказать, что гуманист — это легковерный оптимист, исповедующий весьма удобную веру в неизбежность прогресса; такими пытаются представить гуманистов их противники. Большинство гуманистов эпохи Шекспира, например, считали, что мир становится, мягко говоря, хуже, а не лучше. Почти все они находили объяснение мира и судьбы человека в религии; даже у тех из них, кто занимался новой наукой, не было ни научной теории, ни метода в том смысле, как это понимает современный ученый. Многие гуманисты того времени были, по существу, довольно пугливыми интеллигентами, их сравнительная изолированность от окружения не способствовала выработке оптимистического мировоззрения. Тем не менее их произведения освещены протестом против отчаяния (вспомним знаменитый «поворот к лучшему» в конце самых душераздирающих трагедий Шекспира). В них видна решимость увидеть человека и мир в подлинном свете и, насколько это возможно, объективно. Они проникнуты глубокой уверенностью (которая независимо от конкретной философской формы составляет существо гуманистического духа), что этого можно достичь. Природу гуманизма можно постичь лишь в связи с опытом и историей человечества.

Шекспир жил в эпоху великого расцвета гуманизма, которую мы, за отсутствием более удачного термина, называем Возрождением. Этот расцвет явился прямым следствием и одновременно катализатором распада средневекового феодального общества, раскрепощения человеческой энергии и духа, которое было вызвано требованиями нового общества. В основе статей нашего сборника лежит убеждение, что характер и значение шекспировского творчества неотделимы от успехов, достигнутых человечеством в ту эпоху, — в области общественного устройства, искусства, политики, религии, науки. Именно эти успехи и сделали возможным появление Шекспира. Такая точка зрения не означает, естественно, ни стремления как-либо механистически «объяснить» Шекспира, ни, тем более, преуменьшить его значение. Гуманистические достижения XVI века создали почву для его творчества; а само творчество Шекспира, идя особыми путями, которые вряд ли кто-либо мог предвидеть, необыкновенно усилило и углубило развитие гуманизма.

Английские марксисты называют изменения в Англии, достигшие своей кульминации в гражданской войне XVII века, буржуазно-демократической революцией. На этом термине следует остановиться, потому что его значение не всегда правильно понимается даже теми, кто склонен его принять. Именно буржуазия, то есть класс купцов-горожан и стремящихся к прибыли землевладельцев, чьи власть, положение и образ жизни зависели от накопления капитала путем использования наемной рабочей силы, возглавила антифеодальную революцию и стала основой нового господствующего класса. Но уже на самых ранних стадиях революции в антифеодальном лагере имелись силы, которые никоим образом нельзя назвать буржуазными в точном смысле слова. Это относится и к литературе, и к самой жизни. Ни один человек, находясь в здравом уме, не скажет, что «Дон-Кихот» — величайший литературный манифест нового реализма, посвященный разоблачению феодального рыцарского романа, — это книга буржуазная. Аргументы, которыми пользуются Томас Мор в «Утопии» в начале XVI века или радикалы из армии «нового образца» в дебатах о «Договоре народа», происходивших в Путни в 1647 году, не являются буржуазными аргументами, напротив, они проникнуты антибуржуазным духом. Главную цель великой перемены буржуазия видела в усилении своей власти и свободе удовлетворять свои потребности. Но многие из тех, кто ликовал, видя крушение старого порядка, и кто зачастую до последнего дыхания боролся за новые идеи свободы и равенства, имели другие цели и идеалы. Для них предприимчивые дельцы, индивидуалисты и эгоисты, подобно Вольпоне, золото почитавшие багом, a людей — товаром, были людьми еще более отвратительными, чем лорды старой феодальной иерархии. Гуманистические идеалы Возрождения, как мы видим, развивались на чрезвычайно сложной общественной почве, и нет ничего удивительного в том, что такого писателя, как Шекспир, нельзя уложить в рамки четкой классификации и приклеить к нему ярлык «представитель буржуазной идеологии» или «феодальный реакционер». Только глубоко поняв всю сложность термина «буржуазно-демократическая революция», можно ясно представить себе историческое место и значение Шекспира. Необходимо в этой связи особо выделять демократическую сторону содержания буржуазно-демократической революции на ее ранних стадиях. Иначе мы не сможем понять всю остроту и современность шекспировской драмы с ее ошеломляющим свободомыслием и земной простотой.

Все авторы настоящего сборника решительно отвергают попытки доказать, что Шекспир — сознательно или бессознательно — был чем-то вроде современного демократа или социалиста, родившегося раньше своего времени. Но в определенном смысле народный характер его творческого гения нельзя переоценить, и не только в связи с его собственной эпохой.

Шекспир вдохновлял чартистов XIX века; в 1841 году Томас Купер, один из чартистских вождей, основал в Лейстере «Шекспировское общество лейстерских чартистов». Не случайно Шекспира так высоко ценили великие пионеры социализма. Поль Лафарг, зять Карла Маркса, писал, что в семье Маркса царил настоящий культ Шекспира, а сам Маркс изучал Шекспира специально и восхищался им как величайшим драматическим гением. «Все друзья Тома Манна, — пишет Донна Тор, — помнят его страстное увлечение Шекспиром, они не раз поднимали бокалы за Шекспира и справляли с Томом день рождения великого поэта. В своей семье в Манчестере он завел традицию «веселых вечеров», на которых все должны были петь, декламировать или по крайней мере читать что-нибудь из Шекспира»³. Напомним вам, что Том Манн был не работником умственного труда, а простым рабочим парнем, который в возрасте десяти лет спустился в шахту.

В XX веке на родине Шекспира трудящиеся не могут наслаждаться его пьесами, не испытывая многочисленных затруднений. Конечно, изменения, происшедшие в языке, представляют реальную трудность, но ее нельзя считать неразрешимой, особенно если учесть необыкновенную популярность переводов Шекспира во всем мире, и в том числе в социалистических странах, которые в этом отношении стоят далеко не на последнем месте. Более серьезная трудность состоит в том, что в современном английском обществе нет живой народной театральной традиции.

В промышленных городах, в которых живет большинство из нас, мало кто посещает театр, а государственная помощь, оказываемая театру, ничтожна даже по западноевропейским стандартам. В обществе, где культурой заправляет коммерция, а тон задают бизнесмены, народу совсем нелегко узнать и полюбить Шекспира. И все же Шекспир очень много значит для английского народа. Нет другого драматурга, к которому столь охотно и с таким удовольствием обращались бы думающие и ищущие люди, как молодые, так и старые. Всем нам приходилось наблюдать, какое впечатление производит пьеса Шекспира на человека, который и не предполагал (да и мы, вероятно, не ожидали этого), что она может ему понравиться. Мы часто недооцениваем наш собственный народ и нашу культуру. Нам бы следовало больше гордиться многочисленными великолепными школьными и университетскими постановками Шекспира в Британии. Иногда в этих постановках обнаруживается более глубокое проникновение в сущность творчества Шекспира, чем в требующих больших затрат профессиональных спектаклях. Одним из свидетельств необыкновенной силы воздействия и богатого многообразия этих пьес является то, что их часто ставят любительские и молодежные труппы. Нелепо, конечно, считать, что в 1964 году Шекспир оказывает сильное и непосредственное влияние на жизнь английского народа. И это уже само по себе характеризует наше общество с отрицательной стороны. Но правда и то, что ни один другой великий писатель не оказывает большего воздействия на наш народ, чем Шекспир; что в кругах, которые обычно не принимаются в расчет, когда речь заходит о культуре, — я имею в виду в первую очередь наиболее активных и вдумчивых представителей рабочего движения — его язык ценят, его пьесы знают и любят.

Теперь, пожалуй, следует отметить еще один момент. Как подсказывает опыт, не исключена возможность, что где-нибудь нашу книгу с оттенком симпатии или неприязни назовут «марксистским толкованием Шекспира». В этой связи мне хотелось бы сделать два замечания. Во-первых, не все авторы этого сборника назвали бы себя — во всяком случае, безоговорочно — марксистами; правда, вряд ли кто-либо из них станет утверждать, что его интерпретация никак не связана с марксистской методологией. Во-вторых, те из нас, кто является марксистами, хотели бы самым решительным образом заявить, что мы не считаем свои исследования окончательными и безусловными. В том исследовании, которое мы предпринимаем, невозможны узость или ортодоксальный догматизм. Не такая философия марксизм и не такой писатель Шекспир!

Некоторые статьи настоящего сборника исследуют вопросы, непосредственно относящиеся к политическим и идеологическим взаимосвязям Шекспира с его временем. В большинстве статей, однако, анализируются отдельные пьесы и их существенные особенности⁴. Между двумя этими типами статей нет, на мой взгляд, строгого различия. Всякий автор согласится, что в действительности «критический» и «исторический» подходы вовсе не исключают друг друга, хотя об этом нередко говорится в литературной критике XX века. Историк литературы, который избегает критического анализа, лишает себя критерия при отборе материала для своего исследования, а критик, пренебрегающий историей, рискует не найти достаточных теоретических оснований для своих оценок, хотя некоторые из них могут быть справедливыми частными замечаниями. И снова «гуманизм» выступает объединяющим понятием. Ибо история — это история человечества, а ценность — литературная, как и всякая другая, — это то, что ценно для человека. Человек же, если его не рассматривать как некую ничего не значащую абстракцию, всегда остается индивидуальным существом из плоти и крови, живущим в определенном месте и в определенное время, сталкивающимся с определенными задачами и стоящим перед определенным выбором, одним словом, человеком в истории.

Никто из нас не собирается, конечно, утверждать, что связь между литературными оценками и другими факторами проста и очевидна. Шекспир не потому великий писатель, что он поддерживал елизаветинскую монархию. Он — великий писатель даже и не потому, что был исключительно мудрым и проницательным человеком, хотя вряд ли он мог бы быть великим, не обладая в каком-то смысле этими качествами. Но в каком смысле? Здесь не место для попыток дать общий теоретический ответ на этот интересный вопрос. Насколько это возможно, мы постараемся ответить на него на страницах нашего сборника. Если этот сборник поможет хотя бы определить предпосылки для того, чтобы сформулировать общие принципы критического анализа, мы будем считать нашу задачу выполненной.

Каждая из статей сборника является самостоятельной работой, и авторы считают себя ответственными лишь за суждения, высказанные ими самими. Мы не пытались устранить или примирить те разногласия в оценке и подходах, которые читатель может заметить при сравнении различных статей. Однако появление настоящего сборника, приуроченного к четырехсотлетию со дня рождения Шекспира, было бы неоправданным, если бы все статьи не были связаны общими интересами и исходными позициями. То, что нас объединяет, может быть в негативном плане определено как отказ, с одной стороны, от мистического, чисто импрессионистского, иррационального или антиисторического подхода к материалу, а с другой — от педантического академизма, который, упуская из виду целое в своем увлечении частностями и, как говорит Блейк, вползая в литературную критику, как всепожирающая гусеница, игнорирует живое и волнующее содержание великой литературы. В позитивном плане нас связывает, во всяком случае в смысле метода, стремление подойти к творчеству Шекспира наиболее объективно и — если этот термин можно применить к литературной критике — с научной точностью; при этом мы признаем, что воздействие литературы носит сложный личный характер, а суждения о литературе так же трудны, хотя и неизбежны, как решения, которые мы принимаем в жизни. Ибо литература есть часть нашей жизни, именно из связи с жизнью во всем ее разнообразии черпает она свою силу, прелесть и ценность. Сущность великого произведения литературы, каким является любая из основных пьес Шекспира, заключается не только в том, что оно заставляет нас всем сердцем понять ту жизнь, которую отдает на наш суд, но и в том, что оно обладает способностью влиять на нашу собственную жизнь. В этом сборнике мы отдаем дань Шекспиру, писателю, который лучше, чем кто-либо другой, сложными средствами искусства помогает человеку понять, что значит быть человеком, и, следовательно, учит, как воздействовать на мир и изменять его.

Примечания

1.
...чем больше я
Тебе даю, тем больше остается...

2.
Бег времени творит такие чудеса,
Что вода, мягкая по своей природе,
Раскалывает мраморную глыбу,
Когда с вершины падает по капле.

3. Donna Tor, Tom Mann and his Times, vol. I, 1956, p. 67.

4. Темы статей для настоящего издания выбирались произвольно «зависели от объема сборника и личных склонностей самих авторов. Отсутствие детального исследования некоторых пьес не диктовалось какими-либо специфическими соображениями.