В. Комарова. «Восстание Кэда ("Король Генрих VI", ч. 2) в оценке критики»

Исторические драмы Шекспира всегда вызывали споры исследователей и критиков — вероятно, потому, что общественная борьба отражается в них более непосредственно, чем в других его произведениях. Художественные обобщения в этих драмах охватывают исторические явления, характерные для многих эпох — до и после Шекспира. Восприятие исторических драм всегда определялось характером исторического познания в ту или иную эпоху. Критические оценки менялись вместе с изменением философских, исторических и политических взглядов общества. В этом отношении особенно поучительна история интерпретации сцен, посвященных восстанию Кэда.

Народное восстание под предводительством Джека Кэда Шекспир изобразил в самой ранней своей хронике «Король Генрих VI», часть вторая.

В этой хронике мы видим картину внутренних болезней государства. Восстанию Кэда предшествует изображение борьбы враждующих группировок за власть, — борьбы, в которой эгоистические интересы прикрыты макиавеллистскими доводами о государственной пользе и безопасности короля. Генрих VI безуспешно пытается примирить противников, призывая их к милосердию, любви и всепрощению. Единственный правитель, который заботится о государстве и коммонерах, — это лорд-протектор герцог Глостер, «добрый герцог Хэмфри», как зовет его народ. В государственной политике он идет прямым и честным путем, не прибегая к интригам и тайным сговорам, веря в силу закона и стараясь подняться над враждующими партиями. Но он становится жертвой неразборчивых в средствах честолюбцев. Даже враги, ненавидящие друг друга, объединяются на время, чтобы свалить герцога Хэмфри. Его арестуют по обвинению в государственной измене и тайно убивают в тюрьме.

И тогда самые могущественные в государстве пэры — Солсбери и Уорик — берут на себя роль мстителей, хотя именно их участие в заговоре Йорка сделало неизбежной гибель герцога Хэмфри. Они возбуждают недовольство коммонеров в парламенте и требуют от имени народа изгнания ненавистного фаворита королевы Саффолка. Пользуясь слабостью Генриха, честолюбивый герцог Йорк задумывает мятеж против Ланкастерской династии и находит главаря для восстания недовольных коммонеров в Кенте.

Занятые взаимной распрей, правители не думают ни о народе, ни о государстве, — и вот протесты в рамках законности — петиции против огораживаний и притеснений (акт I, сц. 3) и возмущение коммонеров в парламенте (акт III, сц. 2) — сменяются разрушительным народным восстанием под предводительством Джека Кэда.

Сцены восстания Кэда занимают почти весь четвертый акт. Повстанцы Кэда — ремесленники, подмастерья, крестьяне — захватывают Лондон, убивая рыцарей, джентльменов и судей, разрушая дворцы и выпуская заключенных из тюрем. Король и лорды охвачены страхом, повстанцы одерживают победу над войском короля. Но вот посланный короля Клиффорд призывает их подумать о судьбе Англии, угрожает опасностью вторжения французов, зовет во Францию, где их ждет богатая добыча и почести, — и толпа покидает Кэда.

В пятом акте герцог Йорк предъявляет права на корону и поднимает мятеж против Генриха. Снова начинается междоусобная война, которая продолжается в третьей части хроники. Наконец, как неизбежное следствие анархии и разрушения государства, возникает тирания Ричарда III.

Таким образом, сцены восстания Кэда — одно из звеньев в цепи внутренних бедствий государства. Эти сцены стали привлекать внимание исследователей главным образом в XIX веке, когда участие народных масс в буржуазных революциях 1789, 1830, 1848 годов обостряло интерес к этим темам в исторических драмах Шекспира.

В критических суждениях о сценах мятежа Кэда можно выделить две противоположные оценки: «истинное изображение» и «карикатурное изображение». При этом слово «истина» у разных авторов означает совершенно разные вещи, а слово «карикатура» могло звучать и осуждением и похвалой Шекспиру — в зависимости от политических симпатий и антипатий авторов.

«Истинность» сцен восстания отметил А.В. Шлегель в лекциях о драматическом искусстве, прочитанных в Вене в 1808 году. Эта характеристика соответствовала его общей оценке исторических драм Шекспира.

Хроники Шекспира Шлегель рассматривал как одну героическую поэму, в которой «Король Иоанн» является прологом, а «Генрих VIII» — эпилогом. Все пьесы объединены общей идеей: Ричард II вызвал мятеж Болингброка несправедливым отношением к нему, но свержение Ричарда было нарушением законности, и потому Болингброк, став королем, расплачивается за узурпацию престола. Дальнейшим последствием нарушения законности были войны Алой и Белой розы, и только Генрих VII, не запятнанный преступлениями гражданских войн, приносит стране успокоение: проклятие перестает действовать, и наступает новая эра¹. Такое объяснение хроник позднее часто повторяли другие исследователи, объявляя нарушение законности, политический «прецедент» причиной несчастий государства.

Шлегель видел в хрониках Шекспира «примеры для всех времен»: «героическая поэма» изображает опасности узурпации, неизбежное падение тирании, которая сама себя подтачивает, наконец, пагубные последствия слабостей, ошибок и преступлений королей для целых наций и последующих поколений². Такая точка зрения определила и осмысление сцен восстания Кэда.

Гражданская война, по мнению Шлегеля, приводит к разрушению государства, ярость порождает ярость, за местью следует месть, и все связи в человеческом обществе насильственно разорваны³. Трилогия Шекспира напомнила Шлегелю недавние события французской революции: «В восстании Кэда Шекспир изобразил поведение плебейского демагога, комизм анархического угара среди народа с такой захватывающей истинностью, как будто он был очевидцем некоторых событий нашего века, хотя мы, не зная истории, думали, что они не имели примера в прошлом»⁴.

Какие же «истинные» черты отмечает Шлегель? «Анархический угар народа», действия демагога, увлекающего чернь, — в этих оценках сказалось отрицательное отношение Шлегеля к революции. Политические антипатии заставили автора отступить от собственного эстетического кредо, высказанного в первых лекциях: настоящий критик, говорил Шлегель, должен освободиться от условностей и привычек своего времени, должен обладать универсальным умом и способностью переселяться в условия других веков и народов⁵.

Сравнение сцен восстания с событиями французской революции в еще более определенной форме, чем Шлегель, высказывает французский критик Поль Дюпор. Эпизоды восстания Кэда послужили поводом для декламаций против французской революции и были осмыслены как постоянно повторяющийся «93-й год», как некая аналогия якобинской диктатуры: «Трудно выразить с большей энергией все то, что породила революция, совершенная руками невежественной толпы, когда вчерашние рабы сегодня сделались тиранами и подонки нации стали в ней накипью»⁶. И автор приводит несколько сцен мятежа Кэда, в которых можно заметить «удивительное соответствие с ужасными картинами нашей истории в 1793 году»⁷. Как и многие позднейшие исследователи, Дюпор цитирует сцену расправы с Чэтемским клеером, несколько обещаний и угроз Кэда.

В остальных частях хроники автор видит всего лишь беспорядочное нагромождение исторического материала, считая сцены восстания самыми важными в пьесе: «Рядом с подобной ужасающе правдивой картиной мы не находим ничего, заслуживающего такого же внимания»⁸.

Политические антипатии критиков к современным народным движениям побуждали их воспринимать только одну сторону в сценах восстания, подобно тому как и французскую революцию они восприняли односторонне. «Истина» в их представлении заключается в изображении анархии и жестокости в действиях мятежной толпы.

Философское объяснение «Генриха VI» и сцен восстания содержится в сочинении Г. Ульрици. Любопытно, что почти сразу после появления первого издания книги Ульрици в 1839 году «Отечественные записки» дали этому труду критическую оценку, отмечая «односторонность» автора: суть книги Ульрици — христианское истолкование Шекспира, открытие в его произведениях учения о всеобщей греховности⁹. Очевидно, что рассматриваемые с такой точки зрения «Генрих VI» и восстание Кэда могли дать обильный материал для ламентаций, однако в анализе исторических драм, как замечает Н. Стороженко, Ульрици более всего отступает от своих предвзятых концепций.

Ульрици исходил из гегелевской эстетической теории, в которой развитие искусства определяется развитием всеобщих идей — таких, как христианство, рыцарство, любовь, верность, честь, храбрость. Движущая сила в развитии — коллизия, то есть нарушение гармонического состояния; следовательно, историческая коллизия — это нарушение гармонии в истории. В этих идеалистических рассуждениях Гегеля есть и рациональное зерно — признание изменчивости понятий, идея «противоречивости», которая является условием жизненности произведения искусства.

Гегель полностью отвергает кантовский «категорический императив». У Шекспира «нет и речи о религиозности, о действовании, диктуемом религиозным примирением человека в себе, о нравственности как таковой. Напротив, перед нами здесь индивидуумы самостоятельные, рассчитывающие только на самих себя, ставящие себе особенные цели»¹⁰.

Развитием исторических воззрений Гегеля являются многие положения Ульрици об исторических драмах Шекспира, о самостоятельности его характеров.

По мнению Ульрици, драмы Шекспира объединены центральной идеей: нации и человечество развиваются через трагический пафос и космические перевороты к более идеальным формам жизни. Шекспир «брал из своего времени только всеобщее, общечеловеческое», смысл его историческим драмам придает «всеобщая идея государства, ее нравственное значение и различные формы»¹¹.

В этих рассуждениях Ульрици история превращена в самостоятельную силу, стоящую над человеком, нравственность и право являются основой государственной жизни, а нарушение права приводит государство к упадку¹². Именно с этих позиций автор анализирует хронику «Генрих VI».

Ульрици рассматривает сцены восстания с реакционных позиций. По его мнению, Шекспир изображает гражданскую войну как следствие господства зла в мире, когда зло стало вс?общим, добро только кажется добром, порок захватывает место погибших добродетелей, насилие приобретает видимость права. Такова страшная действительность этих драм, столь же страшная, как и ее учительница, история. Однако зло само себя уничтожает — в этой идее видит автор смысл каждой сцены в хронике «Генрих VI»¹³.

Восстание Кэда, утверждает Ульрици, это естественное следствие разрушения нравственных и религиозных основ общества. Восстание — зло, так как является насилием, хотя иногда может казаться борьбой за право. По мнению автора, Шекспир показывает, что «всеобщий распад» коснулся не только низших классов, но всего гражданского порядка, и в такие времена даже искусство и наука находятся под угрозой гибели¹⁴.

Ульрици развивает наблюдение Шлегеля о единстве ужасного и смешного в сценах восстания Кэда: восстание изображено как нечто бессмысленное, нелепое, смешное, хотя в то же время в этих сценах скрыто глубокое, серьезное содержание¹⁵.

Если Ульрици рассматривает изображение восстания Кэда в философском и историческом плане, то в книге Гервинуса преобладает этическая точка зрения. Хроники Шекспира Гервинус воспринимает как «моральные уроки». Узость и ограниченность многих оценок Гервинуса уже давно вызывали справедливую критику, однако его сочинение пользовалось значительной популярностью в XIX веке.

Гервинус видит в хронике «Генрих VI» «разрыв всех связей, сдерживающих государственную жизнь, хаос, в котором нечестие поглощается нечестием, преступление высится над преступлением и неумолимая Немезида следует по пятам за преступником»¹⁶. Все сцены пьесы Гервинус рассматривает как иллюстрацию идеи божественного возмездия. Естественно, что в его глазах восстание Кэда — это «заслуженное наказание аристократам, восстание страждущих низших классов против гнета и суровости олигархического правительства». Но восстание — тоже грех и насилие и потому осуждено в пьесе: «народное правление быстро погибает жертвою собственного неистовства и безумия»¹⁷. Некоторые наблюдения о социальном характере сцен восстания утоплены в рассуждениях о преступлении и наказании. Гервинус упоминает о том, что Шекспир близко следует найденному в хронике Холиншеда описанию более раннего восстания Уота Тайлера и Джека Строу¹⁸. Это же положение высказал и Ф. Крейссиг¹⁹.

Восхищение Крейссига вызывают сцены восстания Кэда, которые «по живости, глубокой серьезности и бьющему ключом юмору» могут сравниться с лучшими шекспировскими произведениями. Крейссиг увидел в них исторические обобщения, которые применимы ко многим эпохам. «Эти несколько страниц включают больше философии истории, чем знаменитые исторические сочинения, — пишет автор. — Пройдут еще столетия, и наши потомки найдут то же самое, пока существуют чернь и привилегированные сословия»²⁰.

Цель Шекспира заключается, по мнению Крейссига, в изображении ужасов мятежей: «Все более отвратительные звериные инстинкты просыпаются в сорвавшихся с цепей ордах»²¹, — пишет он. «Предводитель народа» Кэд напоминает ему «современных уличных демагогов», «Кэдов нашего времени, ученых и невежественных, республиканских и роялистских»²². Автор постоянно сравнивает речи Кэда с требованиями «современного коммунизма», видит в этих сценах «прообраз будущих революций» и аналогии с недавними общественными потрясениями. «Мы получили большее представление о галицийском восстании 1847 и парижских июньских боях 1848 года, читая Шекспира, чем из французских и восточногерманских газетных отчетов»²³.

Консервативная политическая позиция автора определила его восприятие сцен восстания. Напротив, либеральная позиция Ф. Гизо приводит автора к иной оценке шекспировского изображения восстания. Гизо рассматривает творчество Шекспира в связи с породившей его эпохой. Для его позиции характерно признание важной роли идей и нравственных понятий в социальном развитии общества. Общественные потрясения, по мнению Гизо, приводят к ослаблению нравственного чувства, к господству теории государственного интереса. А между тем нравственное чувство является высшей истиной, познанием вечной природы человека. Только на таком познании нравственной сущности человека может возникнуть великое искусство.²⁴

Среди политических переворотов его времени, пишет Гизо, когда общество было охвачено внутренней борьбой и уже не могло управлять отдельными людьми с помощью законов, Шекспир колеблется и заставляет нас колебаться, не зная, в чем заключается право и долг и кому сочувствовать.²⁵ Примером могут служить хроники «Король Иоанн», «Ричард II» и «Генрих VI».

Эта оценка творчества Шекспира оказала влияние и на восприятие эпизодов восстания Кэда. Гизо не допускает никаких политических аналогий с событиями XIX века. В этих сценах он не видит никакой политической тенденции или презрения к толпе. Напротив, он пишет о другой особенности картин мятежа: «Шекспир мог бы с легкостью возбудить негодование против мятежников и взволновать сердца сочувствием законному государю, но одно из главных свойств гения Шекспира — следование истине, верность наблюдения, воспроизведение природы, какова она есть, и времени, каким оно предстает».²⁶ Цель Шекспира — не в том, чтобы осудить повстанцев и защитить законную власть, а в том, чтобы сохранить историческую истину. Истинность этих сцен Гизо видит не в изображении анархии и ужасов всякой революции, а в верном воссоздании характеров прошлого, то есть дает не политическое, а художественное истолкование эпизодов восстания.

Английские критики первой половины XIX века почти не обращали внимания на сцены восстания Кэда. Возможно, это объяснялось тем, что многие, разделяя позицию Э. Мэлона, сомневались, что Шекспир был автором «Генриха VI», но, вероятно, главная причина была иная: английских романтиков мало интересовали политические проблемы хроник Шекспира. В исторических драмах, как отмечает Е.И. Клименко, романтики увидели подчинение исторической темы психологическим и нравственным задачам.²⁷ В лекциях Колриджа не было оценки хроники «Генрих VI» и картин восстания Кэда, но замечание Колриджа по поводу изображения толпы в «Кориолане» проливает свет на его восприятие позиций Шекспира. В этой драме Колридж видит «философское беспристрастие Шекспира в политических вопросах». Шекспир всего лишь добродушно смеется над толпой. Возможно, что в сценах восстания Кэда Колридж не видел философского и общечеловеческого содержания, а чисто политические проблемы не привлекали его внимания.

Демократические симпатии Хэзлитта отразились на его восприятии творчества Шекспира. Шекспир с презрением изображает нищету и несчастья народа, — таков обвинительный приговор Хэзлитта, получивший широкую известность. Кратко перечисляя события в хронике «Генрих VI», Хэзлитт упоминает о том, что «трагикомедия Джека Кэда и разоблачение обманщика Симпкокса поистине поучительны».²⁸

Возражая Хэзлитту, немецкий шекспиролог В. Охельхаузер обращается к тезису об истинности шекспировского изображения. Историческая истина в глазах Охельхаузера есть нечто вечное и неизменное.

Народ в драмах Шекспира изображен в соответствии с исторической истиной, пишет автор. В «Генрихе VI» Шекспир показывает суеверия, предрассудки, страдания и нерешительность низших классов народа. Общая оценка народных движений в драмах Шекспира, по мнению автора, «такая же, какую эти движения вызывают и в наши дни: Шекспир показал легковерие и несамостоятельность великой толпы, ее зависимость от всякого мнения. Она идет куда хочет, охваченная непоколебимым убеждением, что все несчастья народа происходят от богачей»²⁹. Правда, автор мимоходом упоминает, что Шекспир видел и хорошие стороны народа, но весь пафос его исследования заключен в другой идее — в утверждении, что Шекспир, изображая слабости народной толпы, следует вечной истине.

В образе Кэда автор увидел непревзойденное изображение храброго демагога, окруженного шутовскими фигурами его сторонников. Кэд прежде всего носитель смешных предрассудков черни, «каким он был во времена Шекспира, каков он сейчас и каким будет вечно»³⁰.

В противоположность критикам, которые говорят об истинности сцен восстания, некоторые английские авторы, сравнивая сцены восстания Кэда с их источниками, увидели в них искажение исторической истины и даже карикатуру. Т. Куртенэ, А. Кэннинг, Б.Э. Уорнер писали о том, что Шекспир неверно изобразил историческое восстание Кэда.

Т. Куртенэ еще в 1840 году издал «Комментарии к историческим драмам Шекспира», в которых сравнивал пьесы Шекспира с хрониками Холиншеда, Холла и другими историческими трудами. Историческая истина для Куртенэ — это истина факта, поэтому он постоянно» упрекает Шекспира в отступлениях от источника и признается, что не может угадать причины подобных отступлений. Сравнения с источниками в книге Куртенэ почти не содержат анализа и объяснений, автор просто перечисляет, что Шекспир взял у Холиншеда, а что изменил по неизвестным причинам. Шекспир придал восстанию Кэда характер более раннего восстания Уота Тайлера, — пишет Куртенэ (автор упоминает, что эту идею ему подсказал английский историк Фрэнсис Палгрэйв)³¹. Требования Кэда были «конституционные» и вполне осуществимые, а Шекспир изобразил повстанцев в виде невежественных людей, которые враждебно относятся к собственности и образованию и требуют равенства и отмены налогов. Но в этой оценке Шекспир следует описанию восстания Уота Тайлера. И автор приводит отрывки из Холиншеда, на которых основаны сцены восстания³².

В отличие от Куртенэ, А. Кэннинг приходит к выводу, что Шекспир большей частью следует исторической истине, какой она предстала в источниках. Но иногда Шекспир отступает от источников и в образе Кэда дает карикатуру. У Холиншеда Кэд — храбрый и достойный человек, а в пьесе он говорит как наглый и невежественный хвастун, вызывающий насмешки своих сторонников. И Кэннинг приводит реплики «в сторону», произнесенные Диком, в которых видит насмешку над происхождением Кэда³³.

В книге Б.Э. Уорнера приведенное Кэннингом обращение Кэда к мятежникам (акт IV, сц. 2, 85—88) истолковано как пример сознательной демагогии: Кэд использует невежество толпы для своих целей. Уорнер пытается дать художественное истолкование сцен восстания. Шекспир касается только одной стороны восстания, показывая абсурдность и отсутствие логики в действиях мятежников. Однако не следует видеть в этом аристократическое презрение Шекспира к народу: Шекспиру нужна была комедия, чтобы оттенить трагические события войны Алой и Белой розы³⁴. Но далее Уорнер отступает от этого чисто художественного объяснения и находит политическую тенденцию: узурпация и восстание всегда наказаны в хрониках Шекспира. В поведении Кэда Уорнер обнаруживает аналогии с современностью. «Как только вождь мятежников приходит к власти, он становится столь же высокомерным, как лорд самой голубой крови. Это похоже на наши времена», — пишет автор³⁵.

В начале XX века критики особенно часто обращаются к политическим проблемам хроник Шекспира. И снова, как и прежде, современная политическая борьба определяет восприятие и оценку картин восстания Кэда у Шекспира. Подобно тому, как в начале XIX века демократ Хэзлитт осуждал Шекспира за отношение к народу, так и на рубеже XIX и XX веков американский социалист Эрнст Кросби осудил великого драматурга за его отношение к трудящимся классам, главным образом на основании исторических драм Шекспира.

Кросби отбирает все презрительные и бранные эпитеты аристократов из пьес Шекспира по отношению к беднякам и слугам, чтобы доказать, что люди из народа изображены с насмешкой. Например, из хроники «Генрих VI» выбраны суждения Саффолка, Маргариты, кардинала Бофорта о толпе и народе;³⁶ при этом Кросби не замечает, что презрение к народу высказывают персонажи, которые вызывали ненависть зрителей. Шекспир отрицательно относился к идее улучшения жизни народа и усиления его власти³⁷, утверждает Кросби.

По мнению Кросби, в сценах восстания Кэда народ изображен с насмешкой, а Кэд, то есть Уот Тайлер, представлен хвастуном и глупцом. Карикатурное изображение восстания Уота Тайлера свидетельствует о том, что Шекспир отрицательно относился ко всякому народному восстанию³⁸. Примером примитивности исторических представлений Кросби могут служить его рассуждения о правлении Генриха VIII. Кросби упрекает Шекспира в искажении истории: кто поймет, читая Шекспира, что именно в этот период торжествовали свобода, справедливость и права человека, а деспотизм был скован и ограничен?³⁹ Такую оценку дает Кросби периоду кровавого деспотизма Генриха VIII, когда казни следовали одна за другой. Кросби полностью подчиняет анализ драм Шекспира политическим задачам своего времени. «Почему Шекспир не думал так же, как Томас Мор? — с огорчением восклицает автор. — Создатель «Утопии» никогда не лишил бы угнетенных повстанцев Кэда и голодную толпу в «Кориолане» сочувствия зрителей»⁴⁰.

Брошюра Кросби, изданная в 1900 году в Нью-Йорке, произвела впечатление на читателей несколько позднее, в связи с появлением в 1906 году статьи Л.Н. Толстого «О Шекспире и о драме», где Толстой упомянул о своем согласии с Кросби. Статья Толстого была издана в английском переводе в Лондоне в 1906 году вместе со статьей Кросби, друга и почитателя Толстого. Поэтому во многих откликах на статью Толстого упоминается и статья Кросби.

В. Крейценах, автор многотомной «Истории новой драмы», упрекая Толстого и Кросби в одностороннем восприятии сцен восстания Кэда, собственным анализом этих сцен только подтверждает суждения Кросби и Толстого об отрицательном отношении Шекспира к народным движениям. Он пишет об аристократическом мировоззрении Шекспира, которое и привело Толстого, «одного из мощных гениев нашего времени, движимого чистой любовью к бедным и угнетенным, к болезненному отрицанию Шекспира»⁴¹. И далее, в полном соответствии с мнением Кросби, автор утверждает, что при изображении восстания Кэда Шекспир особо подчеркнул отвратительные черты толпы, изображенной как «многоголовое чудовище», — ненависть к грамотности, глупость, незрелость, трусость⁴². Но Крейценах не осуждает Шекспира, а оправдывает его тем, что он разделял убеждения своего времени и среды: нельзя же требовать от Шекспира, чтобы он думал так же, как историк XX века! Заслуга драматургов — современников и предшественников Шекспира — заключается уже в том, что они обратили внимание на народные движения — например, в пьесе «Жизнь и смерть Джека Строу», написанной под влиянием сцен восстания Кэда, в драме «Сэр Томас Мор» и некоторых других⁴³.

Интересные возражения Толстому и Кросби высказал в 1910 году швейцарец Т. Феттер в докладе «Шекспир и народ». И снова сцены восстания Кэда стали камнем преткновения. Автор говорит, что до выступления Толстого никто не подвергал сомнению отношение Шекспиpa к народу — его причисляли к благородно мыслящим людям, в которых живет любовь к народу⁴⁴.

Но когда автор переходит к Кэду, в его аргументах появляются ноты оправдания. Возможно, что не Шекспир написал эти сцены. Возможно, что в них сказалась зависимость его от Холиншеда и Холла. Кроме того, в хронике изображаются преступления знатных людей, стоящих у кормила правления. Мог ли Шекспир рядом с ними представить идеальный народ? Кэд и его окружение соответствуют исторической действительности во всех деталях. Шекспир изобразил народного вождя и дал правдивую картину революции низших классов. Шекспир показывает трагическое заблуждение народа и при этом точно следует источникам: в его пьесе, так же как в рассказе Холиншеда, повстанцы грабят и убивают. Историк, изобразивший ужасы революции и демагогию Кэда, является другом народа. Шекспир дружески обвиняет толпу в ее слабостях — она изменчива и нерешительна, но все же она требует изгнания Саффолка, то есть действует из справедливых побуждений. «Оправдание» Шекспира получилось весьма сомнительное.

Другой исследователь, А. X. Толмен, ссылаясь на У. Хэзлитта, Э. Кросби и М.У. Макаллума, собирает примеры из речей шекспировских персонажей, в которых высказано осуждение восстаний и презрение к народу. Но автор хочет быть объективным и в некоторых комедиях, а также в «Генрихе V», обнаруживает «демократический дух»: в примерах трогательной преданности слуг своим господам, в идеале «хорошего» короля, в здравых суждениях людей из народа. Толмен хочет примирить все противоречия — он соглашается сразу со всеми критиками: Шекспир и любит народ и презирает его, осуждает феодалов и в то же время идеализирует их. Он равнодушен к политической борьбе, он консервативен в отношении к народным движениям, но это не умаляет его гения⁴⁵.

Превращение Шекспира в буржуазного объективиста происходит и в труде Э. Салмона. Автор рассматривает отношение Шекспира к «демократии», которая заключается в «признании права всех классов на политическую власть». Шекспира можно считать и монархистом и республиканцем, так как он стоял выше борьбы партий своего времени, утверждает автор. Поэтому каждый класс может чему-либо научиться у Шекспира. Соглашаясь с Суинберном, Салмон видит в изображении народа у Шекспира «правдивую и добродушную сатиру». Шекспир был против привилегий, но показывал, что жажда равенства — всего лишь химера. Он видел истинную причину мятежей: бедняки берутся за оружие, потому что пусты их желудки. Но он осуждал восстания, стоял за порядок и допускал умеренную демократию, как и его герой Улисс. Картины восстания Кэда Салмон использует для осуждения революционных движений начала XX века. В восстании Кэда Шекспир показал «неразумную изменчивость толпы», особенно в сцене, когда толпа покидает Кэда. Салмон называет «демагогией» идею борьбы классов, так как эта идея приводит к хаосу и жестокостям. «Шекспир стоит за демократию, империю и человечность», — таков вывод Салмона⁴⁶.

Чтобы завербовать Шекспира в лагерь консерваторов, критики иногда отказываются от исторического анализа пьесы и пытаются определить отношение Шекспира к каким-то вечным и вневременным понятиям аристократизма или демократизма, лояльности, порядка. Повстанцы Кэда везде и во все времена предъявляют неосуществимые требования, писал X. Э. Молден еще в 1896 году⁴⁷.

Примером того, как сцены восстания Кэда используются для оценки позднейших революций, может служить книга Д.А. Р. Марриота. Сущность шекспировских хроник автор видит в идеях патриотизма, национального и социального единства. В изложении автора часто исчезает различие между историческими и шекспировскими образами, и трудно понять, где речь идет об исторических конфликтах, а где о конфликтах в драме. Говоря о событиях XIV—XV столетий, Марриот пользуется политическими терминами и понятиями XIX—XX веков. Например, он пишет, что последний период правления Ричарда II был «кульминационным моментом в борьбе между короной и аристократической олигархией, между пролетариатом и имущими классами, между лоллардами и ортодоксальной церковью — короче, между консервативными и революционными силами. Крестьянское восстание 1381 года (то есть Уота Тайлера) ускорило эволюцию парламента»⁴⁸.

Именно восстание Уота Тайлера 1381 года изображено в сценах мятежа Кэда в «Генрихе VI», пишет Марриот, повторяя вывод, сделанный еще в книге Т.П. Куртенэ в 1840 году. Но если сравнить шекспировское изображение с описанием в источниках восстания Кэда (1450), то окажется, что Шекспир изменил причины восстания и характер вождя. Искажение исторических фактов совершено сознательно, однако его мотивы невозможно объяснить. Программа восстания Кэда соответствовала интересам Йоркской династии, утверждает автор. Коммонеры требовали отмены законов о рабочих и некоторых налогов, жаловались на злоупотребления судей и чиновников, но в этих требованиях не было ничего коммунистического — они касались административных и политических реформ⁴⁹.

Хотя об историческом Кэде известно мало, продолжает Марриот, но ясно, что его сторонники не были оборванцами, среди них были состоятельные люди, йомены и сквайры. А Шекспир создает великолепный «импрессионистский» портрет хитрого горлана-демагога, преследующего собственные цели⁵⁰. И, приведя несколько цитат из речей Кэда (его обещания толпе и обвинения лорду Сэю), Марриот делает вывод: «Кэд — это беспощадно истинный портрет народного оратора, профессионального агитатора, наполовину обманутого и полностью обманывающего других, вождя бесцельной революции»⁵¹. Шекспир с презрением относился к «политике толпы», к демагогии, его позиция выражена в монологе Улисса, и он «принимал твердое правление Тюдоров как долгожданный отдых после социальной анархии».

Книга Марриота вышла в свет через несколько месяцев после Великой Октябрьской революции. Восстание Кэда интерпретировано в ней так, чтобы дискредитировать и социалистическое движение, и революцию, и революционных вождей. Враждебное отношение автора к коммунизму побуждает его искажать шекспировские образы и восхвалять Шекспира за правдивость воображаемого портрета «Кэда-коммуниста».

Та же тенденция проявляется и у других буржуазных критиков. Агитатором и демагогом, извлекающим личную выгоду из бедствий народа, называет Кэда Ф.Т. Вуд⁵². «Шекспир издевается над идеей суверенитета народа и с улыбкой изображает колебания толпы», — пишет Е. Рихтер и почему-то находит у Шекспира, как и во всей литературе XVI века, только два народных типа — «довольного дурака» и «недовольного проходимца»⁵³. Шекспир не искал исторической точности и не заботился о социальных целях мятежников: он изображал «просто толпу», которую знал по собственным впечатлениям и по характеристике толпы у Холиншеда и Плутарха, утверждает Ф.Е. Шеллинг⁵⁴. Шекспир, пишет К. Кларк, следует истине, изображая психологию толпы, ее изменчивость, гнев, насилие, растерянность — все чувства, возбуждаемые ораторами. Ф. Бальденсперже объясняет отрицательное отношение Шекспира к мятежам тем, что Шекспиру были «слишком хорошо знакомы необдуманные действия толпы»⁵⁵, а Э.М.У. Тильярд — тем, что Шекспир был сторонником иерархии и порядка. Шекспир, по мнению Тильярда, противопоставил беззаконию Джека Кэда умеренность и верность порядку кентского сквайра Идена. Иден, этот прекрасный символ порядка, противостоит ужасам мятежа⁵⁶. Такое восприятие сцен восстания связано с общей концепцией Тильярда, который обнаруживает в драмах» Шекспира средневековое, религиозное содержание, противопоставление греха и божественного возмездия, порядка и хаоса.

Упрощенное понимание положений исторического материализма приводило и некоторых советских исследователей 30-х годов к выводам об аристократическом презрении к народу в пьесах Шекспира. В работах B.М. Фриче, в статье А.В. Луначарского в Большой Советской Энциклопедии 1933 года встречались положения о том, что Шекспир изображал народ как слепую и тупую чернь.

Правда, еще в 1929 году вульгарно-социологические теории были подвергнуты критике в письме Е.А. Езерского Фриче. Автор убедительно опровергал все положения Фриче.

Аргументы Езерского предвосхищают доводы C.А. Танненбаума в опровержение позиции Э. Кросби. «Вряд ли можно поверить, — пишет Танненбаум, — что человек, который в юности разделял заботы отца и, возможно, был вынужден в поисках куска хлеба покинуть семью, относился с презрением к трудящимся классам, из которых он вышел. Шекспир изображал народ таким, каким он был в великой драме природы»⁵⁷. Ремесленники и подмастерья заполняли театр времен Шекспира, и вряд ли Шекспир — актер, драматург, режиссер и частичный владелец театра — захотел вызвать негодование большинства своих зрителей, изображая народ с презрением. Эти доводы автора не связаны с художественным анализом хроник Шекспира, а основаны на изучении биографии Шекспира и истории шекспировского театра. Возражения художественного порядка высказывал Г.У. Фарнем, упрекая Кросби, Шоу и Толстого в непонимании Шекспира. Нельзя приписывать Шекспиру взгляды его героев, мы не знаем, что думал Шекспир, писал автор. Можно было бы доказать, что Шекспир — социалист в душе, если, следуя методу Кросби, собрать цитаты противоположного содержания⁵⁸. Презрение к народу высказывают персонажи, которые по своему положению и воспитанию не могут относиться к народу иначе, — например, сэр Хэмфри Стаффорд в сценах мятежа Кэда. Шекспир был знаком с радикальными идеями Джона Болла, Кэда и уравнителей. Программа Кэда представлена в сатирическом свете, однако при более внимательном рассмотрении она вовсе не кажется такой абсурдной.

Известный шекспиролог Г. Крэг признает, что Кэд изображен с иронией: «Джон Болл (так автор почему-то называет Кэда) кричит о социальной справедливости, сам будучи неистовым грабителем». Но в то же время Крэг отмечает и объективность Шекспира: портрет Джона Болла говорит не столько об отрицании «прогрессивных принципов», сколько о признании исторического факта: великие стремления порождаются великой нуждой (заметим попутно, что автор называет Шекспира «бессознательным интернационалистом»)⁵⁹. Таким образом, Крэг находит в пьесе Шекспира мысль, что народное восстание порождено «великой нуждой», и защищает Шекспира от упреков в политической реакционности.

Английский критик-марксист Т.А. Джексон объяснял отношение Шекспира к народным движениям, исходя из политических проблем конца XVI века. Нельзя делать Шекспира представителем буржуазии, так как ни революционной буржуазии, ни революционного пролетариата тогда не существовало, а потому Шекспир не мог стоять на позициях тех или других. Хотя Шекспир отвергал буржуазный мир, как не соответствующий гуманистическим представлениям, он мог только поставить проблемы, но не мог разрешить их.

Изображение Кэда как демагога не говорит о презрении Шекспира к народу, а всего лишь о презрении к демагогии⁶⁰.

Несколько иное объяснение дает Доналд Морроу. Шекспир выразил «дух среднего класса», дух оптимизма. Он боролся с феодализмом, превозносил династию Тюдоров, которая защищала торговый класс, и враждебно относился к восстаниям. Низшие классы в то время еще не имели того исторического значения, какое они приобрели позднее, их нужды и требования еще не включали в себя нужды всего человечества⁶¹. Аргументы своих предшественников в оправдание отрицательного отношения Шекспира к мятежам — аргументы философские, биографические и эстетические — автор дополнил новым социологическим объяснением.

Таким образом, в большинстве исследований XIX и XX веков характеристика мятежа Кэда обычно состояла из отрицательных определений: анархия, демагогия, жестокость, изменчивость и т. п. Одни видели в таком изображении карикатуру, насмешку, искажение и одобряли намерения Шекспира или осуждали его. Другие — их было большинство — находили в этих оценках народных мятежей глубокие истины, верные для всех времен. Наконец, встречались авторы, которые объясняли сцены восстания исторически, исходя из особенностей шекспировской эпохи.

В трудах советских исследователей сцены восстания Кэда не подвергались детальному анализу. Большинство авторов разделяют точку зрения А.А. Смирнова, выраженную в его монографии «Творчество Шекспира» (1934). Шекспир сочувствует страданиям народных масс. Забота о благе народных масс входит в число первых обязанностей короля, и народ нередко выступает нравственным судьей великих мира сего. Но в то же время Шекспир «с глубокой горечью констатирует неспособность народа к самостоятельному выступлению, его податливость и легковерие, его политическую незрелость. Английский «народ» его времени был действительно таков. Восстание Кэда (1460), с точки зрения капиталистического развития, было реакционным, и целый ряд крестьянских восстаний XVI века, как мы знаем, был инспирирован и использован в своих целях реакционным католическим духовенством и недовольными абсолютистским режимом феодалами. В такой же функции выступают у Шекспира бунтующие или призванные высказаться в решающий момент народные массы»⁶².

Из этих слов неясно, идет ли речь о взглядах Шекспира на восстание Кэда или дается современная оценка этого исторического события. Во всяком случае, Шекспир вряд ли мог оценивать народные восстания «с точки зрения капиталистического развития».

Мысль о том, что восстание Кэда инспирировано реакционными феодалами, повторена и в работах других авторов, хотя в иных вариантах. «Джек Кэд — ставленник феодалов, орудие борьбы за их интересы, но у него вырываются требования, отражающие интересы народа. Шекспир верно подчеркивает разницу между интересами народа и феодальными целями, которые преследуют организаторы мятежа», — пишет Б.И. Баратов⁶³. «Действительно, в какой-то мере народные движения в данный исторический отрезок времени мешали установлению сильной абсолютной власти», — говорится в статье А.З. Красильщиковой⁶⁴. «Особенно важное значение для понимания восстания Кэда имеет то обстоятельство, что поэт под влиянием известных ему источников рассматривал движение Кэда как провокацию», — утверждает Ю.Ф. Шведов⁶⁵.

Положение о реакционности крестьянских восстаний встречается и в специальном исследовании немецкого шекспиролога А. Шлоссера «Народ и толпа у Шекспира». Автор соглашается с Д. Морроу в вопросе о политических позициях Шекспира. Требования общности имуществ даже в XVII веке были программой левеллеров и диггеров, которые «звали назад к первобытному коммунизму» и выдвигали реакционные средневековые требования. Шекспир с его открытой критикой предшественников диггеров стоял на позициях буржуазно-прогрессивного развития. Поэтому он осуждает гражданскую рознь. Демагогические доводы Клиффорда тогда звучали как патриотический призыв, и, с точки зрения Шекспира, народ прав, когда следует за Клиффордом и покидает Кэда. Шекспир, по мнению автора, сознательно противопоставил Кэду скромного землевладельца Идена, помогающего беднякам. Этим противопоставлением Шекспир хочет показать, что «слой полезных бюргеров и сквайров сделал подобные восстания ненужными»⁶⁶.

Народ в хрониках Шекспира изображен как огромная сила в истории, пишет И. Верцман. Но главное в хрониках Шекспира — борьба с феодальными сеньорами, с феодальной анархией. Шекспир расшатывает феодальное мировоззрение, но против принципа иерархии не выступает. Показывая «гибельность феодальных усобиц», «гибнущий феодальный мир», Шекспир выражает оптимистическое убеждение, что «сила порядка должна восторжествовать над феодальным произволом»⁶⁷. Общая оценка хроник определила и характеристику сцен восстания Кэда в статье Верцмана. Шекспир «умалчивает» о требовании отмены рабочего законодательства, о том, что Кэд «расправился с ненавистными народу советниками и чиновниками» (в этом последнем утверждении допущена ошибка — автор, по-видимому, забыл о расправе с лордом Сэем, клерком, Стаффордом). «Зато в изображенной Шекспиром сцене показано, как лондонская беднота грабит дома купцов и знати»⁶⁸. Здесь снова неточность: у Шекспира такой сцены нет, посланный только упоминает в донесении королю, что к изменникам присоединились жадные до грабежа негодяи и вместе с ними угрожают разграбить город (акт IV, сц. 4, 50—53); позднее Кэд приказывает солдатам отложить грабеж до ночи, а сначала пронести по городу шесты с головами мертвых врагов (акт IV, сц. 7, 141—144). Самих сцен грабежа в пьесе нет.

Следующий упрек Верцмана относится к изображению гибели Кэда: «И ни слова о коварстве короля и епископов, о виселицах в Кенте, о том, как был обманут Кэд, убитый в лесу после того, как за его голову была назначена награда!» (Однако во всех источниках сообщается, что Кэд был убит Иденом в саду, и нет сведений, что Кэд был «обманут», а Генрих VI проявил «коварство»). Характеристика поединка Идена и Кэда у Верцмана почти совпадает с комментариями А. Шлоссера. Верцман пишет: «У Шекспира этому убийству придается ореол героизма: спасителем отечества от «анархии» оказывается благородный, скромный эсквайр Иден — доказательство того, что средние слои дворянства поддерживают принцип порядка»⁶⁹. Но если А. Шлоссер и А. Красильщикова считают такое освещение оправданным, так как Шекспир отстаивал необходимость сильной королевской власти и национального единства, то И. Верцман упрекает Шекспира, подобно тому как это делал Э. Кросби.

В некоторых работах увлечение современной социологической терминологией, совершенно чуждой XVI веку, иногда дискредитирует верные общие оценки. Приведем, например, характеристику хроники «Генрих VI» из статьи Б.И. Баратова: «Шекспир обнажает разложение высших правящих кругов, картину гниения всего государственного правления, он показывает, что все несчастья страны идут от феодальной аристократии и от капитализирующегося дворянства, которые грабят народ, ввергают его в нищету и бедствия, попирают его человеческие права»⁷⁰. В то же время, по мнению автора, «Шекспиру претит аморфность массы, толпы»⁷¹. «Сочувствуя народным массам... Шекспир отрицательно относится к народным мятежам как таковым. Он не верит в политические силы народа, не доверяет самостоятельным политическим движениям, видит опасность разгула хаотических сил»⁷². Эти положения изложены в таком стиле, как будто речь идет о политическом авторе XIX века, который отличает феодализм от капитализма и должен был бы верить в силы народа.

Шекспир приходит к выводу, что народные движения возникают и развиваются как правомерное следствие негодного правления⁷³, пишет Б.И. Баратов, и это кажется нам справедливым.

Значительное место проблеме народных движений у Шекспира уделено в статье А.З. Красильщиковой. В хрониках Шекспира дается типическая картина народных движений⁷⁴, пишет автор. Доводы Кэда и Клиффорда помогают объяснить, как понимал Шекспир исторический процесс. Народные движения мешали укреплению абсолютизма. Покидая Кэда и следуя за Клиффордом, «народные массы сами выбирают путь борьбы за национальное единство и независимость». «Восстание Кэда терпит поражение потому, что его приверженцы разочаровались в нем и постепенно отходят от него. Все развитие картин народного движения строится на постепенном отходе восставших от своего руководителя» (??). «Эволюция Кэда показана блестяще — он сам становится деспотом».

Иначе интерпретирует поединок Кэда и Клиффорда А.А. Аникст: «Кэду не удается удержать крестьян. Лживая демагогия Клиффорда принимается ими за чистую монету. Он взывает к их патриотизму и соблазняет выгодами от побед над французами. Джек Кэд с горечью констатирует, что толпа с удивительной легкостью переметнулась на сторону короля и лордов»⁷⁵. Кэда автор называет авантюристом, использующим недовольство народа в интересах Йорка и для собственного возвышения. Покинутый народом, Кэд бесславно погибает. Иден, «носитель патриархальных добродетелей», убивает Кэда во имя мира и порядка, «наивно думая, что уничтожил источник смут в королевстве».

Автор приходит к выводу, что Шекспир показал и силу и слабость народных движений. «Буржуазные критики видят в действиях мятежных крестьян только разгул анархической стихии. Мы смотрим на это глазами объективных историков, и для нас очевидно, что действия, кажущиеся беззаконными, на деле выражают справедливый гнев народа, — пишет А.А. Аникст. — Картина народного восстания, созданная Шекспиром, передает типичные черты крестьянских волнений эпохи средневековья: протест против несправедливостей экономической и политической системы феодализма, стремление к социальному равенству, ненависть к угнетателям и их культуре, плебейские методы расправы с эксплуататорами»⁷⁶.

По сравнению с таким выводом позиция Ю. Шведова более традиционна. «Важным завоеванием шекспировского реализма, — пишет он, — является глубокое понимание и объективное воспроизведение тяжелого положения простых людей Англии, участвовавших в народном восстании Джека Кэда. Но, с другой стороны, само это восстание оценивается Шекспиром весьма скептически. Причину тому следует видеть не только в противоречивом отношении Шекспира к народу как самодеятельной политической силе, но и в исторически неизбежной непоследовательности в поведении самих восставших, которые нередко совершали поступки, вызывавшие к себе отрицательное отношение со стороны гуманистов»⁷⁷.

Нам кажется, что некоторые обобщения в статьях советских исследователей основаны не столько на конкретном анализе сцен восстания Кэда, сколько на наших современных представлениях о решающей роли народа в истории, о сущности крестьянских восстаний, о борьбе феодализма и капитализма, о прогрессивном развитии общества. При этом иногда трудно понять, говорит ли критик о смысле и тенденции шекспировской хроники и сцен восстания, или дает собственную оценку средневековым народным восстаниям, не касаясь проблемы художественного замысла Шекспира.

Исследователи XIX века подчеркивали преимущественно отрицательные стороны мятежей, воспринимая сцены восстания односторонне, в соответствии с собственным восприятием современных им революций. Напротив, советские критики главным образом подчеркивают положительное начало — изображение страданий народа, протест против несправедливости, борьбу с угнетателями.

Заслуживает внимания анализ сцен восстания в исследовании современного чешского шекспиролога З. Стршибрны. Картины восстания Кэда дополняют и иллюстрируют общее неблагополучие в государстве, справедливо пишет автор. Тема восстания переводится в комический план — так Шекспир заменил пылкие проповеди, обличавшие ужасы мятежа, комедией, которая возбуждает не страх, а смех. Это наблюдение автора кажется особенно ценным, если вспомнить, что многие исследователи объясняли комизм сцен восстания желанием Шекспира подчеркнуть нелепость действий мятежников. Предубежденные критики не замечают в Кэде «народных свойств: сочувствия к народу, неподдельного стремления к свободе, справедливой ненависти к угнетателям. В некоторых местах Кэд представлен достойным человеком и народным вождем, — пишет Зд. Стршибрны. — Не нужно затушевывать и его отрицательных сторон: отсталости, реакционной боязни просвещения, жестокости и демагогического хвастовства»⁷⁸.

Важное значение для изучения проблемы народных движений в хрониках Шекспира имеют письма К. Маркса и Ф. Энгельса к Ф. Лассалю по поводу его трагедии «Франц фон Зикинген». Маркс и Энгельс советуют Лассалю «больше шекспиризировать», «учесть значение Шекспира в истории развития драмы». Упрекая Лассаля в том, что основной идеей драмы, кроме религиозной свободы, является идея национального единства, Маркс писал: «...представители крестьян (особенно их) и революционных элементов городов должны были бы составить весьма существенный активный фон. Тогда ты мог бы в гораздо большей степени давать высказывать как раз наиболее современные идеи в их самой наивной форме»⁷⁹. Ту же мысль высказывает Энгельс: драма Лассаля «не оттеняет с достаточной силой, в противовес дворянскому движению, бурно разлившийся уже тогда поток крестьянских волнений. Согласно моему пониманию драмы, требующему, чтобы за идеальным не забывать реалистического, за Шиллером — Шекспира, привлечение тогдашней, поразительно пестрой плебейской общественности дало бы совершенно иной материал для оживления драмы, дало бы неоценимый фон для разыгрывающегося на авансцене национального дворянского движения и впервые представило бы в истинном свете само это движение»⁸⁰. Эту мысль Энгельс повторяет несколько раз. В драме «недостаточно подчеркнуты неофициальные плебейские и крестьянские элементы и сопутствующее им их теоретическое выражение», — пишет он и советует Лассалю уже в начале драмы сказать об угрозе крестьянского восстания и этим мотивировать трусость дворян. После известной характеристики «фальстафовского фона» у Шекспира Энгельс добавляет, что в драме такого типа (то есть заключающей в себе сознательную социально-историческую тенденцию. — В.К.) фальстафовский фон был бы еще эффектнее, чем у Шекспира.

Из советов Маркса и Энгельса Лассалю можно сделать вывод, что в хрониках Шекспира они видели более реалистическое отражение действительности именно благодаря привлечению «неофициальных», то есть стихийных, неорганизованных крестьянских и плебейских элементов.

Чрезвычайное разнообразие критических суждений об этом коротком эпизоде хроники Шекспира свидетельствует о том, что на протяжении последних полутора веков «восстание Кэда» имело остро актуальный смысл. Правильно ли изображено это историческое восстание? Как изложил Шекспир историческую истину? Почему переработал он свои источники? Является ли это изображение строго историческим или отражает отношение Шекспира к событиям его времени? Или все, любые восстания всех времен и народов получили в этих сценах свое выражение? Прав ли Кэд? Прав ли Клиффорд? Или права толпа, поддержавшая Кэда и затем его оставившая? Ответ на все эти и многие другие вопросы критики давали в связи с событиями их времени, в меру возможностей своего исторически сложившегося общественного сознания. Эти ответы были ориентированы на современную историческую действительность — более или менее сознательно, иногда с целью прямой пропаганды, иногда в виде «объективной» констатации общих исторических законов. Можно сказать, что эти несколько сцен «Генриха VI» жили вместе с общественным сознанием Европы, переживая те же стадии развития, постижения действительности и отношения к ней. Средневековый эпизод старинной хроники всегда оставался в высокой степени современным и часто существовал как бы даже вне этой хроники, как самостоятельное живое событие, постоянно и настойчиво требующее отклика, опровержения или утверждения.

Вместе с тем широта и некоторая произвольность всех этих толкований говорит о том, что в сценах восстания Кэда трудно выявить авторскую тенденцию. Мы не беремся решить этот спорный вопрос, а дадим лишь несколько наблюдений о картинах восстания Кэда.

Обострение классовой борьбы в эпоху первоначального накопления и участие в этой борьбе крестьянских и плебейских масс привлекало внимание историков XVI века к проблеме народных мятежей. В политических сочинениях, например в произведениях Макиавелли, задача историка определяется как исследование причин гражданских смут внутри государства. Голод и притеснения властей побуждают народ к мятежу, и тогда «низшие классы сжигают дворцы, грабят дома и убивают людей в такой дикой ярости, что даже враг постыдился бы принять участие в столь бессмысленном разрушении»⁸¹. Но, вопреки мнению многих историков, которые говорили, что народ непостоянен, изменчив, неблагодарен, Макиавелли утверждал, что эти недостатки свойственны людям вообще и особенно государям. Народ преследует кого-либо своей жестокостью в интересах общей пользы, а государь — в своих эгоистических интересах. «Распущенный и мятежный народ легко уговорить и возвратить его на добрый путь, — писал Макиавелли, — злого же государя не уговорить, и против него, кроме меча, нет никакого средства»⁸².

Истинные воззрения Макиавелли не были, однако, известны в Англии, где он приобрел популярность только как автор «Государя» и защитник теории «цель оправдывает средства».

Гораздо большее влияние на развитие английской политической мысли XVI века оказал Жан Боден, в трудах которого дается обоснование необходимости абсолютной монархии. Боден осуждает все мятежи, так как они приводят к разрушению государства. Он иногда полемизирует с Макиавелли. Удивительно, что Макиавелли расхваливает народное правление, писал Боден, ведь Флоренция была всего несчастнее, когда управлялась демократией⁸³. Истинная демократия, стремящаяся к равному распределению богатств, по мнению Бодена, особенно опасна для государства, так как подрывает его основы. Еще большей фикцией он считал политическое равноправие. Платон и другие защитники участия народа в управлении государством, писал Боден, запрещают, однако, равное распределение имущества, которое опрокинет основы государства, «установленного для защиты их собственности». А ведь менее нелепым было бы уравнять средства к жизни, чем долю в управлении, так как «наслаждаться богатством может каждый, а мудрость управления — естественное свойство очень немногих»⁸⁴. Ссылаясь на Плутарха, Боден отмечает, что даже в самом демократическом государстве —Афинах — четвертый, беднейший и самый многочисленный класс населения не допускался к высшим должностям⁸⁵. По мнению Бодена, так и должно быть. Боден видит истинные причины мятежей: «Из всех причин, порождающих мятежи и изменения в государствах, нет более серьезной, чем чрезмерное богатство немногих подданных и крайняя бедность наибольшей части»⁸⁶. Но вывода о необходимости уничтожить эту противоположность Боден не делает — напротив, он резко осуждает все мятежи.

Осуждение мятежей под лозунгом «защиты государства» повторяется в большинстве английских политических сочинений XVI века и в англиканских проповедях против непокорности и мятежей. Исключением была «Утопия», где Томас Мор называл «процветающие ныне государства» «неким заговором богачей, ратующих под именем и вывеской государства о своих личных выгодах»⁸⁷. Современники Шекспира были знакомы с идеями Томаса Мора о государстве. Томас Нэш в сочинении «Несчастливый странник» (1594), которое он посвятил другу Шекспира графу Саутгемптону, приводил отрывок из «Утопии»: «Быстрый разумом сэр Томас Мор... видел, что княжества являются не чем иным, как большими царствами пиратов, создавших их путем насилия и убийства и удерживающих под своей властью посредством тайных козней и кровопролития, что в главнейших процветающих государствах не было равного или справедливого распределения богатства между всеми, но сказывался заговор богатых людей против бедных, богатые незаконно присваивали себе всяческие блага, якобы во имя интересов всего государства»⁸⁸.

Нищета народа служит основой всех возмущений, утверждал Томас Мор. Кто сильнее всего стремится к перевороту, как не те, кому уже нечего больше терять? Уничтожение частной собственности, общность имущества и равенство, то есть главные идеи крестьянских и плебейских восстаний, находят в «Утопии» глубокое теоретическое обоснование⁸⁹.

Отношение Томаса Мора к мятежам раскрывается в исторической драме «Сэр Томас Мор», возникшей почти одновременно с хроникой Шекспира «Король Генрих VI, часть вторая»⁹⁰. В этой пьесе изображен мятеж лондонских ремесленников против иностранных торговцев и мастеров, бежавших из Нидерландов. Ненависть к иностранным ремесленникам — это результат общей бедности. В петиции горожане жалуются на крайнюю бедность, на то, что иностранцы отнимают хлеб у бедняков и их детей. Во время суда один из мятежников снова жалуется судье: «Почему чужеземцы пользуются большими привилегиями, чем мы в нашей собственной стране?»

Томас Мор изображен истинным другом бедняков. Даже воришку он остроумно оправдывает, упрекая судью: «Зачем носить кошелек с такой суммой денег и вводить в искушение несчастного нуждающегося бедняка». В последней сцене сохранены шутки Мора перед казнью (исторически верно), показана ирония Мора по отношению к королю, его любовь к народу и любовь народа к «беднейшему канцлеру Англии». Толпа народа оплакивает его смерть: «Прощай, самый лучший друг, которого когда-либо имели бедняки».

Мор сочувствует страданиям бедняков, но он осуждает мятежников за их жестокость, стремится вызвать в них жалость к несчастным чужеземцам. Он призывает горожан к человечности: «Ведь если наглость, страсть и сила будут господствовать в мире, никто из вас не доживет до старости, потому что другие негодяи с таким же правом проглотят вас и люди, как хищные рыбы, станут пожирать друг друга».

Мор усмиряет мятеж «добрыми словами» и добивается помилования для главарей (только Линкольн гибнет на виселице, так как помилование запоздало). Вряд ли можно видеть в драме проповедь покорности — ведь в конце пьесы Мор тоже оказывается «непокорным» и предпочитает смерть отказу от своих убеждений и «согласию с мнением государства», хотя за такое согласие король обещает ему помилование. Трудно предполагать, что в отсутствующих частях драмы авторы вложили в уста Мора революционные идеи его «Утопии», но сочувствие Мору и осуждение деспотизма Генриха VIII выражены довольно явно.

Влияние «Утопии» чувствуется в произведении Томаса Старки «Диалог между кардиналом Полем и Томасом Лапсетом» (1536), хотя Старки считает причиной бедствий Англии не частную собственность, а монархическую форму правления: «Ибо ничто не может вызвать большего отвращения, чем такое положение, когда вся нация управляется волей государя, следующего своим причудам и бесконтрольным страстям»⁹¹. Взгляды Томаса Мора на государство и причины зла в обществе не получили распространения в XVI веке. Для английских гуманистов более близкими были воззрения Томаса Элиота, выраженные в его популярной книге «Правитель». Возражая Томасу Мору, Элиот доказывал, что требование общности имуществ вызывается «больше чувствительностью, чем разумом»⁹². Порядок расположения небесных светил и устройство пчелиного улья свидетельствуют о том, что монархия лучше всего соответствует законам природы, а иерархия так же неизбежна в обществе, как и в мире природы. Доводы Элиота очень напоминают аргументы шекспировских персонажей — архиепископа Кентерберийского, Улисса и Менения Агриппы⁹³, то есть самых хитроумных политиков в драмах Шекспира. Элиот видит основу неравенства в разделении труда, которое он считает вечным законом природы: «Гончар или медник, в совершенстве владеющие своим ремеслом, мало смыслят в делах правосудия, пахарь или возчик смогут дать лишь жалкий ответ чужеземному послу»⁹⁴. Элиот приводит примеры из истории, когда народовластие было причиной хаоса и упадка в государстве. Упоминая об огромном количестве нищих и бродяг, Элиот, в противоположность Томасу Мору, защищает кровавые законы против бродяжничества, «созданные для должного наказания этих бездельников», и называет сочувствие к ним «напрасной жалостью», которая поощряет непокорность и пренебрежение к властям⁹⁵.

Современник Элиота Джон Чик с еще большей страстностью осуждает стремление к равенству, которое привело бы к изгнанию из государства всех мудрых и одаренных людей. Сочинение «Вред мятежей и печальные последствия их для государства» он пишет под впечатлением восстания норфолкских крестьян в 1549 году. Холиншед поместил трактат Чика в свои хроники, и поэтому Шекспир с этим произведением был знаком.

Повествование Чика наполнено риторическими вопросами, обращенными к мятежникам. «Вы думаете, что защищаете религию, но разве бог не требует от нас подчинения и покорности? Вы верите, что действуете ради блага государства. Как вы хотите его достичь? — убивая джентльменов, грабя джентльменов, заключая в тюрьму джентльменов?»⁹⁶. «Вы хотите равенства? — спрашивает Чик. — Но разве не приведет оно к упадку ремесел? Кто же станет трудиться больше другого: ведь если он получит больше, бездельники отнимут у него излишки под предлогом равенства. Вы хотите установить господство праздности и привести государство в упадок. Что означает ваше равенство? Если один мудрее другого, вы изгоните его, требуя равенства? Если один красноречивее другого, вы ему вырвете язык, чтобы спасти ваше равенство? Если один богаче другого, вы ограбите его, ибо ищете равенства?»⁹⁷ Подобная ирония свойственна всему сочинению Чика.

Средства убеждения, к которым прибегает автор, очень разнообразны: он описывает «бесчинства» бездельников и бродяг, сравнивая мятежников с трутнями в пчелином улье и с гусеницами, пожирающими плоды, он описывает разорение государства, всеобщий голод, ужасы чумы. Наконец, он обвиняет мятежников в измене интересам Англии: «Вы навлекаете нападение внешних врагов и усиливаете папистов»⁹⁸.

Шекспир знал не только трактат Чика и сочинение Элиота, но также и англиканские проповеди, осуждавшие мятежи⁹⁹. «Бунтовщик — худшее зло, чем самый худший правитель», — говорится в проповеди 1571 года «Против непокорности и мятежей». Авторы ссылаются на священное писание и историю, чтобы доказать вред мятежей: «Тот, кто говорит «мятеж», называет не один какой-либо грех, как кража, грабеж, убийство, но все сборище грехов против бога и человека, против государя, страны, соотечественников, родителей, детей, родственников и вообще всех людей»¹⁰⁰. Такие проповеди читались в английских церквах и без конца переиздавались¹⁰¹.

Этой господствующей в политической литературе идеологии противостояла другая, отражающая интересы угнетенных, бунтарских элементов. Наиболее радикальный характер носят памфлеты Роберта Краули (1518—1588), написанные вскоре после восстания 1549 года¹⁰², под непосредственным впечатлением от восстания. В сочинении «Путь к богатству, или Самое верное средство против мятежа» Краули обращается к читателям с призывом: «Слушайте, о сограждане, слушайте! Мятеж угрожает полным разрушением государства, и потому долг каждого англичанина — отдаться изучению средств для устранения этого страшного зла». Лечить эту опасную болезнь в теле государства нужно так же, как искусный врач лечит болезни нашего тела, — нужно устранить ее причины. Причины мятежа представлены в живом обвинении: сначала автор предоставляет слово бедняку, потом богачам, а в конце выступает с поучением той и другой стороне. В этой части он повторяет уже от своего лица многие обвинения, вложенные ранее в уста бедняка, обвинения, проникнутые страстным обличительным пафосом: «Да, бедняки согрешили против бога, они захотели сами спасти себя от бедствий и присвоили право карать зло, право, которое имеет только бог. Но это вы заставили их согрешить», — обращается он к богатым. Краули открыто обвиняет имущие сословия: их эгоизм, жадность, бессердечие — причина мятежа. «Богатые фермеры, скотоводы, судьи, торговцы, джентльмены, рыцари, лорды... люди без совести. Люди без страха божьего. Да, они живут, как будто бы бога нет!.. Хищники, жадные обжоры (cormorants, greedy gulls)! Да, люди, которые хотели бы пожрать мужчин, женщин и детей, — они причина мятежа!.. Они отнимают у нас дома, скупают нашу землю, поднимают ренту, обременяют штрафами и огораживают общинные земли»¹⁰³.

Если Джон Чик и другие защитники порядка призывают к национальному единству, обвиняя мятежников в том, что они навлекают нашествие врагов, то Роберт Краули напоминает восставшим о другой угрозе: если джентльмены и правители нашей страны окажутся слишком слабы, чтобы справиться с вами, они позовут на помощь другие нации, чтобы покорить вас¹⁰⁴.

В таком же стиле, как памфлеты Краули, написано произведение неизвестного автора «Жалоба Шотландии», где один из сыновей Шотландии, Труд, обращается к ней с горестной жалобой и винит в своих бедствиях дурных правителей. «Мои два брата — Дворянство и Церковь — более жестоки, чем наши враги англичане»¹⁰⁵, — жалуется Труд и напоминает о том, что труженики были предками дворян и прелатов: «ведь отец наш Адам обрабатывал землю». И в этом произведении, как в рассуждениях Чика и в памфлетах Краули, отмечено противоречие между социальными и национальными интересами.

В произведении Джона Хейлза, опубликованном в 1581 году без указания автора, под названием «Рассуждение о благосостоянии королевства английского», содержится оправдание мятежей: против всяких новшеств выступают люди, которые боятся потерять награбленные богатства и отнятые у бедняков общинные земли, пишет автор. Что же остается делать беднякам, как не бунтовать, когда они отчаялись в помощи и потеряли надежду на облегчение своих страданий?¹⁰⁶

В поэме о Кэде, помещенной в сборнике «Зерцало правителей» и послужившей одним из источников хроники Шекспира «Генрих VI», нет описания восстания, а содержится рассуждение Кэда о причинах исторических событий. В конце поэмы Кэд раскаивается в своем честолюбии. Когда Кэд объявляет мятеж «войной против бога», то «читатель», введенный авторами «Зерцала» как живой персонаж, высказывающий оценку поэм, возражает «автору» поэмы о Кэде: «Клянусь святой девой Марией, вряд ли Джек был таким ученым, ведь он рассуждает совсем как богослов... Вот что могу я попутно заметить о мятежах. Несмотря на то, что они вызываются дьяволом, бог использует их как часть своего правосудия. Когда короли и правители позволяют своим советникам угнетать подданных, когда они отказываются слушать жалобы народа на притеснения, тогда бог позволяет бушевать мятежам, чтобы свершить суд, которого не захотел свершить государь»¹⁰⁷.

Особую позицию в отношении к мятежам занимают английские историки — современники Шекспира Стоу, Холиншед, Кэмден, Бэкон. В их сочинениях преобладает не оправдание или осуждение мятежей, а исследование причин. Например, Стоу называет мятеж 1381 года наказанием за грехи, но тут же приводит его реальные причины: тяжелые налоги и злоупотребления сборщиков. Кэмден, рассказывая о многочисленных мятежах в Ирландии, упоминает об отчаянных условиях жизни ирландского населения. Фрэнсис Бэкон в «Истории Генриха VII» часто обращается к экономическим причинам восстаний и пишет, что преследования не дали желаемых результатов, хотя и сделали власть короля абсолютной, «ибо внутренние кровоизлияния и вредные пары, не находящие выхода, быстрее вызывают удушье и всего более угнетают»¹⁰⁸. Главное средство предотвратить мятежи, указывает он в «Опытах», заключается в том, чтобы устранить их «материальную причину» — нужду и бедность в государстве¹⁰⁹. Если этого нельзя достичь, то умные правители «стараются тащить людей от надежды к надежде», используя эту хитрость как противоядие от яда недовольства¹¹⁰. Бэкон советует королю не допускать увеличения числа дворян и церковников, потому что они ничего не производят.

В хронике Холиншеда описание восстания Уота Тайлера — одно из лучших мест. Холиншед включил в свое сочинение отрывки из хроник Фруассара, Фабиана, Томаса Уолсингема, из анонимного сочинения очевидца восстания — монаха монастыря Сент-Олбени. Поэтому описание отличается живостью, убедительностью, богатством драматических деталей. Всего этого нет в рассказах Холиншеда о других восстаниях, например о мятеже Джека Кэда и о норфолкском восстании под предводительством Роберта Кета.

Характерно, что в исследовании Д.М. Петрушевского, который использовал многочисленные исторические источники и юридические документы, сохранены почти все факты, приводимые в хронике Холиншеда и использованные Шекспиром при создании сцен восстания Кэда¹¹¹.

Исследователи, обвинявшие Шекспира в том, что он «исказил» оценку восстания Кэда, называли это восстание организованным военным походом зажиточных йоменов, которые требовали только административных реформ. А между тем в хронике Холиншеда Шекспир нашел в описании действий повстанцев Кэда немало общего с действиями мятежных коммонеров во время более раннего восстания Уота Тайлера: восставшие уничтожали джентльменов, разрушили Лондон, убивали судей и чиновников. В требованиях, предъявленных королю, коммонеры жаловались на плохих советников, на тяжелые налоги, на угнетение¹¹².

Причины мятежа Кэда, указанные Холиншедом, Шекспир мог отнести и к восстанию Уота Тайлера. О положении Англии в 1450 году Холиншед пишет: «Три жестоких врага привели государство к полному разрушению, к гражданской войне и мятежу: господство таких неспособных правителей, как королева, ее советники и фавориты, смертельная злоба, гордость и жадность в государствах светском и духовном и, наконец, всеобщее недовольство народа, который везде страдал от гнета, слишком тяжелого, чтобы его можно было терпеть дольше»¹¹³. Шекспир в своей драме следует этой оценке историка.

Создание сцен восстания Кэда определяется прежде всего авторским замыслом: в исторической драме о внутренних болезнях государства картина гражданских раздоров (civil dissension) была бы неполной без народного бунта. Из хроник Холиншеда Шекспир знал, что такие восстания часто охватывали всю Англию. Сильное впечатление произвели на англичан XVI века такие события, как крестьянская война в Германии (1525), Норфолкское восстание в Англии (1549), революция в Нидерландах (1566—1609) и гражданские войны во Франции. Как раз в 1588 году в Париже произошло восстание городских низов, которые разграбили королевский дворец. Кэмден пишет, что в это время все государство французское распадалось на части, и народ повсеместно отказывался подчиняться властям¹¹⁴. В том же 1588 году началось «великое восстание в Ирландии» (Кэмден). В самой Англии в 1588—1589 годах усилилось движение пуритан, и правительство обращалось к жителям Лондона с предупреждением о страшной опасности еретических учений, подстрекающих к мятежу. Тема народных мятежей была актуальна для 1590—1591 годов, когда Шекспир писал хронику «Генрих VI».

В пьесе Шекспира слиты воедино история, современность и поэтическая фантазия. Основные факты соответствуют описанию восстания Кэда у Холиншеда, но большая часть деталей взята из рассказа Холиншеда о восстании Уота Тайлера, и только отдельные моменты — из описания Норфолкского восстания 1549 года.

Холиншед приводит содержание речи Джона Болла, которого коммонеры освободили из тюрьмы. Болл начал свою речь с двустишия, которое было у всех на устах: «Когда Адам пахал, а Ева пряла, кто был тогда джентльменом?» Он доказывал, что природа создала всех людей равными, а рабство возникло из-за несправедливого угнетения плохих людей (by injust oppression of naughtie people). Он советовал брать пример с хорошего земледельца, который очищает землю от сорняков, чтобы они не заглушили добрых злаков. А потому нужно уничтожить всех лордов, судей, законников, расследователей — всех, кто против общин, чтобы всюду было равенство и свобода и не было различий в степенях знатности. Холиншед сообщает, что восставшие превозносили Болла до небес и кричали, что сделают его архиепископом и лордом-канцлером¹¹⁵. Исповедь Джека Строу, которая также приведена в хронике Холиншеда, содержит столь же радикальные планы: «В конце концов, захватив всю власть, мы убили бы короля и всех собственников (all men of possession) — епископов, священников и монахов, кроме монахов нищенствующего ордена, и всех, кто придумывает законы, и везде поставили бы своих королей»¹¹⁶.

Описывая восстание Кэда, Холиншед рассказывает, что Кэд обещал наказать плохих советников (bad councellors) и отменить налоги. Эти обещания преобразований (fair promises of reformation) побудили кентцев последовать за ним¹¹⁷. Шекспир использует все эти сведения о целях восстаний.

Уже в начале пьесы зритель узнает о недовольстве народа: один из просителей послан с жалобой от города Мелфорда на Саффолка, огородившего общинные земли, другой жалуется на слугу кардинала, отнявшего у него дом, землю и жену (акт I, сц. 3). Саффолк прогоняет ходатаев, а королева разрывает их прошения. В третьем акте возмущенные коммонеры врываются к королю и требуют наказать убийц герцога Хэмфри. В начале четвертого акта капитан пиратов приказывает отрубить голову Саффолку за его преступления перед государством и сочувственно упоминает о восстании коммонеров Кента.

Шекспир уменьшает роль герцога Йорка в организации восстания Кэда по сравнению с источниками. Правда, Шекспир сохраняет верность Холиншеду, заставляя Йорка упоминать, что он «соблазнил» Кэда поднять мятеж. Но если Холиншед приводит требование коммонеров вернуть могучего и благородного герцога Йорка, то в пьесе Шекспира только капитан пиратов говорит о правах Йоркского дома (акт IV. сц. 1), а в речах Кэда и повстанцев нет ни слова в защиту Йорка. Восстание Кэда имеет собственные причины и цели.

Важная особенность сцен восстания заключается в их двуплановости: серьезные, даже трагические события представлены в комических сценах. Первые же реплики Бевиса и Холленда (акт IV, сц. 2) не отвечают серьезности ситуации. Холленд говорит о том, что в Англии «не стало веселого житья с тех пор, как появились дворяне». Причины мятежа выглядят наивными: как будто вся беда в том, что «знать считает для себя зазорным ходить в кожаных передниках», и как будто «век несчастен» потому только, что «добродетель не ценится в ремесленниках». В этих обвинениях нет и речи об угнетении и притеснениях, но в наивном противопоставлении дворян и ремесленников скрыта главная причина мятежа — общественное неравенство.

Цели мятежа предстают в образном сравнении: государство истрепалось до нитки ('tis threadbare), и суконщик Джек Кэд хочет перевернуть его и поставить новый ворс¹¹⁸.

Во всех бедах государства Бевис и Холленд винят дурное правление: «королевские советники — плохие работники (the king's councils are no good workmen), говорит Бевис, а Холленд обращается к Библии для обоснования стремления мятежников самим управлять государством: «А ведь сказано: трудись в своем призвании». Изречение «labour in thy vocation» постоянно встречалось в проповедях против праздности, в политических сочинениях XVI века¹¹⁹. Идея покорности: довольствуйся своим положением, а не стремись к другому, — заменяется в рассуждениях Холленда иной мыслью: трудись, а не бездельничай, все, а значит, и правители, должны трудиться. Следующие слова: «let the magistrates be labouring men» — могут быть восприняты по-разному, в зависимости от того, что считать подлежащим, а что — сказуемым. Холленд улавливает тот смысл, какой ему нужен: «пусть правителями будут люди трудящиеся», и делает вывод: «следовательно, мы должны быть правителями». Вряд ли можно объяснить эти реплики желанием Шекспира показать их бессмысленность. В них передано восприятие Библии, свойственное мятежникам: наивная логика приводит их к такому толкованию священного писания, которое оправдывает главное требование: пусть все трудятся, и пусть правят те, кто трудится.

Перечисление профессий повстанцев в диалоге Бевиса и Холленда знакомит зрителя с социальным составом войска Кэда: уингемский дубильщик, мясник Дик, ткач Смит. Позднее посланный рассказывает королю, что войско Кэда состоит из батраков и крестьян, которые зовут всех ученых, судей, придворных и джентльменов «лживыми вымогателями» (false caterpillars)¹²⁰ и грозят им смертью (акт IV, сц. 4). Другой гонец сообщает, что к изменникам присоединились «негодяи, жадные до грабежей» (акт IV, сц. 4). Такая характеристика социального состава соответствует источникам¹²¹.

В драме Бевис обыгрывает каждое слово Холленда с помощью библейских ассоциаций. При этом в репликах Бевиса нет иронии по отношении к священному писанию или пародии на библейские изречения¹²², он всего лишь толкует «слово божие» по собственному разумению. «Уингемский дубильщик» сделает лайку из кожи врагов, мясник «зарежет грех, как быка, и перережет горло пороку, как теленку», ткач оборвет нить жизни всех врагов, — так благодаря обращению к библейским сюжетам убийство врагов предстает в глазах мятежников как справедливое наказание греха и порока.

Реплики «в сторону» во время речи Кэда дают представление о происхождении вождя повстанцев, но эти сведения даны в форме иронических комментариев, основанных на игре слов. Дик и Смит, ближайшие помощники Кэда, обыгрывают заявление своего предводителя о его «благородном» происхождении. Зритель узнает, что мать Кэда была повивальной бабкой, отец — каменщиком, что Кэда несколько раз наказывали за воровство, а отец его сидел в тюрьме за бродяжничество. Ирония помощников Кэда носит беззлобный характер, становится ясно, что Дик и Смит прекрасно знают правду о происхождении Кэда и следуют за ним вовсе не потому, что считают его потомком Мортимера и законным наследником престола. Но когда Кэд рассказывает выдумку о своем происхождении врагам — сэру Стаффорду и его брату, — именно Дик и Смит заявляют, что верят Кэду, и смеются над глупостью сэра Стаффорда (акт IV, сц. 2).

Кэд обещает «преобразования» (vows reformation) : не будет денег, все будут есть и пить за его счет, он оденет всех в одинаковые одежды, чтобы все жили в согласии, как братья, и почитали его, как своего короля. Примитивные представления мятежников о равенстве изображены с легким комическим оттенком, но их суть передана верно: уничтожение денег, общность имущества и братство всех людей.

Упоминания о действиях мятежников — разгром Савоя и коллегии адвокатов (акт IV, сц. 7), освобождение заключенных из тюрем (акт IV, сц. 3), уничтожение документов и государственных бумаг (акт IV, сц. 7) основаны на источниках, в том числе и поступки, которые кажутся особенно нелепыми. Например, ненависть ко всем грамотным и судьям объяснена в драме как раз перед расправой мятежников с чэтемским клерком. «Первое, что мы сделаем, — предлагает Дик, — мы убьем всех законников», и Кэд прибавляет: «Разве не достойно жалости, что из кожи невинного ягненка делают пергамент? И что этот пергамент, когда на нем нацарапают каракули, может погубить человека?» (акт IV, сц. 2). Кэд вспоминает, как он только один раз приложил к чему-то печать и с тех пор уже не был господином самому себе. Истинные причины ненависти можно почувствовать, хотя полного объяснения Шекспир не дает.

Холиншед рассказывает, что всех судейских обезглавливали без всякой пощады и угрызений совести. Дома судей и чиновников сжигались вместе с книгами и бумагами. Уот Тайлер объявил, что законы Англии будут исходить из его уст. В пьесе Дик обращается с подобной просьбой к Кэду, а Кэд заявляет, что его уста будут парламентом Англии (акт IV, сц. 7). Эти заявления помощники Кэда встречают ироническими комментариями. Особенно опасно было прослыть ученым, пишет Холиншед. Мятежники заставляли учителей давать клятву, что те никого не будут больше обучать грамоте. Опасно было ходить с пером и чернильницей — такому не удавалось избежать смерти. В пьесе Шекспира отражена особенность психологии мятежников: все, связанное с грамотностью, таило в себе опасности — суды, долговые обязательства, записи налогов и повинностей. Везде угнетателями были грамотные люди. Наивное, неразвитое сознание мятежников искажает действительные причины их несчастий — и грамотность становится в их глазах причиной угнетения, колдовством, преступлением.

«О чудовище!» — восклицает Кэд, когда ему докладывают, что клерк умеет «писать, читать и считать». Возмущение Кэда вполне искренне, так как грамотный человек в его глазах — негодяй и колдун. Кэд хочет быть справедливым судьей: «Пока я не признаю его виновным, он не умрет». Клерку легко спасти свою жизнь, достаточно признать себя неграмотным. Но он не понимает грозящей ему опасности и на вопрос, который должен решить его судьбу: «Подписываешь ли ты свое имя или у тебя есть знак, как у всякого честного, прямого человека», — отвечает: «Благодарение богу, сэр, я достаточно образован, чтобы написать свое имя». «Он сознался! Смерть ему! Он негодяй и изменник!» — раздается общий крик, и приговор Кэда: «Повесьте его с пером и чернильницей на шее» — является в глазах толпы справедливым возмездием.

Взаимное непонимание показано и в сцене суда над лордом-казначеем государства, который вызвал всеобщую ненависть (акт IV, сц. 7). Он поставил мировых судей и ввел налоги — таковы социальные основы ненависти. Но мятежники перечисляют и другие «преступления» лорда Сэя. Он открыл школу, построил бумажную фабрику¹²³, он говорит по-латыни и по-французски, следовательно, он — изменник. В глазах лорда Сэя все это — похвальные, добрые дела ради блага Англии. Он настолько лишен способности понять психологию восставших, что начинает свою речь латинской цитатой, ссылаясь на «Комментарии» Цезаря, восхваляет грамотность и тем увеличивает свою «вину» в глазах коммонеров. Когда слова Сэя о своих трудах и болезнях, мольбы о пощаде вызывают у Кэда жалость, он быстро подавляет непонятное чувство: «Он умрет, хотя бы потому, что слишком хорошо защищал свою жизнь».

Упоминание об издевательстве толпы над головами мертвых врагов (акт IV, сц. 7) основано на источниках. Кэд приказал прикрепить к шестам головы лорда Сэя и его зятя Кромера и пронести их по улицам Лондона, заставляя целоваться на каждом углу¹²⁴. Об этом факте упоминается и в поэме о Кэде¹²⁵. Подобный эпизод есть в описании восстания Уота Тайлера. Мятежники таким же образом надругались над головами верховного судьи Джона Кэвендиша и приора Сент-Эдмундсберийского аббатства, насмехаясь над их прежней дружбой¹²⁶. Шекспир добавляет реплику Кэда: «А теперь разъедините их, а то они сговорятся отдать еще несколько городов французам» (акт IV, сц. 7). Благодаря этому добавлению Шекспир показывает, что даже бессмысленная жестокость казалась восставшим заслуженным возмездием изменникам.

Различие в психологии мятежников и их врагов обнаруживается и в эпизоде, когда сэр Хэмфри Стаффорд безуспешно пытается убедить повстанцев сложить оружие. Для Стаффорда Кэд — всего лишь подлый раб, негодяй и изменник, а мятежники — это грязь, накипь, подонки Кента, отмеченные печатью виселицы (акт IV, сц. 2). Когда Стаффорд попрекает Кэда его низким происхождением, Кэд возражает: «А ведь Адам был садовником» (акт IV, сц. 2). В этом возражении есть скрытый смысл, понятный повстанцам (он напоминает о знаменитом двустишии Джона Болла: «Когда Адам пахал, а Ева пряла, кто был тогда джентльменом?»¹²⁷ Кэд не доводит мысль до конца, и когда Стаффорд спрашивает: «Ну и что же из этого?» — Кэд излагает выдумку о близнецах, не имеющую отношения к реплике об Адаме. Здесь, как и в других местах, Шекспир только намекает на важную идею крестьянских восстаний¹²⁸ и показывает скрытое противоречие: вместо логического вывода о равенстве Кэд, объявляя себя лордом Мортимером, признает существующее неравенство.

Обращение Стаффорда к войскам предпослано обращению Кэда. Обе речи не имеют основы в исторических источниках, и это не случайно. Речь Кэда производит впечатление более «гуманной». Стаффорд приказывает объявить повстанцев изменниками, а тех из его собственного войска, кто покинет поле битвы, «повесить для примера на глазах их жен и детей» (акт IV, сц. 2). Кэд в своей речи призывает всех, кто любит коммонеров, следовать за ним: «Будьте мужами, ведь вы бьетесь за свободу!» Он тоже отдает жестокий приказ: «Мы не оставим ни одного лорда, ни одного джентльмена, не давайте пощады никому, кроме тех, кто ходит в грубых башмаках, потому что они честные работяги и хотели бы пристать к нам, да боятся» (акт IV, сц. 2). Кэд собирается пощадить тех, кто ходит в clouted shoone, то есть в башмаках, подбитых гвоздями, какие носили крестьяне-земледельцы¹²⁹. В пылу битвы их можно отличить по башмакам. Он понимает, что во вражеском войске есть честные труженики, которые сочувствуют коммонерам и воюют по принуждению. Противопоставление двух речей полно глубокого смысла: если Стаффорд удерживает солдат угрозой повесить их, то Кэд приказывает щадить «своих», которые находятся во вражеском войске. Холиншед отмечает ум, дерзость и упрямство Кэда, Уота Тайлера называет хитрым малым, отличавшимся большим умом. Другой предводитель, Джон Роу, подстрекал людей к убийствам и грабежам и возглавлял разгром Сэнт-Эдмундсберийского аббатства. Джон Литстер, капитан норфолкских коммонеров, принуждал джентльменов присоединяться к его войску и заставлял их прислуживать ему за столом и стоять перед ним на коленях. Кэд соединяет в себе черты различных вождей, о которых Шекспир нашел сведения в источниках.

В характере Кэда видно причудливое смешение искреннего сочувствия к беднякам и честолюбия, ненависти к угнетателям и жалости к жертвам, стремления к справедливости и деспотизма. Верные наблюдения приводят его к наивным выводам, в его обещаниях и действиях серьезное и комическое соединяются в беспорядке, скрывающем неразрешимые противоречия. Отрицание угнетения уживается в его представлениях с сохранением старых форм жизни. Он объявляет, что намерен «свергать королей и принцев», но тут же провозглашает себя законным наследником престола и называет своих сторонников «друзьями короля». Он уничтожает рыцарей, но перед поединком с сэром Стаффордом производит себя в рыцари. Он обещает равенство, но приказывает «пристукнуть» солдата, который назвал его «Джеком Кэдом», не зная, что такое обращение уже объявлено государственной изменой. Кэд хочет быть справедливым судьей, но в пылу битвы он приказывает убивать всех.

Многие суждения Кэда и его сторонников содержат своеобразную, наивную логику и здравый смысл, хотя они предстают в искаженной форме и их противникам кажутся трагическим заблуждением. Напротив, мятежникам кажутся ненормальными многие естественные в глазах их врагов законы и отношения. Сталкивая повстанцев Кэда с их врагами, Шекспир показывает глубокое непонимание между двумя лагерями внутри государства.

Картины дурного правления, которые в пьесе предшествуют началу мятежа, указывают на причину восстания. Об этой причине говорит и король: «Идем, жена, и поучимся править лучше, иначе Англия проклянет мое несчастное царствование» (акт IV, сц. 9). Но Шекспир изображает и более глубокие причины — имущественное и правовое неравенство. В соответствии с мнением Холиншеда, Шекспир наделяет мятежников сознанием справедливости своих действий, хотя и показывает, что многие поступки являются результатом неразвитого, отсталого сознания и приводят к жестокости и разрушениям. Шекспир воссоздает причины, следствия и внутренние противоречия такого сложного исторического явления, как народный мятеж.

Противоречия народного бунта всего сильнее сказываются в сцене, где толпа колеблется, не зная, за кем идти — за Кэдом или военачальником короля Клиффордом. Эта сцена подсказана источниками. Холиншед рассказывает, что после того, как мэр убил Уота Тайлера, толпа мятежников, поверив Ричарду II, последовала за ним, а тем временем лорд-мэр призвал горожан к спасению короля. И вот «несчастные бедняки» побросали дубинки, топоры и луки и стали молить о прощении¹³⁰. Таков же конец восстания Кэда. «Бедные люди были так рады получить прощение, что разошлись по домам, не попрощавшись со своим предводителем»¹³¹. Драматический момент — колебания толпы при известии о королевском прощении — есть и в описании Норфолкского восстания¹³². Узнав о прощении, толпа кричит: «Боже, храни короля!» Но речь Роберта Кета удержала мятежников. Однако позднее, когда Уорик снова объявил о милосердии короля, толпа покинула Кета с криками: «Боже, храни короля Эдуарда!»¹³³ Возможно, что этот момент использовал Шекспир.

Что заставляет мятежников забыть цели мятежа, покинуть своего предводителя и пойти за своими врагами, над которыми они только что одержали победу? Изменчивость толпы, неразумие, доверчивость? Чтобы увидеть истинные причины, следует вдуматься в доводы Кэда и Клиффорда. Два враждующих лагеря неожиданно находят общий язык. В противоположность сэру Стаффорду, Клиффорд обращается к восставшим с уважением: «Что скажете, сограждане?» — и в этом обращении впервые названа сила, объединяющая врагов: они — сограждане, дети одной страны. Клиффорд воздействует на другое чувство — память о короле Генрихе V, который пользовался народной любовью. Ответная речь Кэда проникнута пафосом борьбы за свободу, пафосом социального протеста: «И вы, подлое мужичье, ему верите? Хотите, чтобы вас повесили с прощениями на шее? Для того ли мой меч прорвался через Лондонские ворота, чтобы вы бросили меня у Белого Оленя в Саутуорке? Я думал, что вы никогда не сложите оружия, пока не вернете себе древнюю свободу! Но вы все отступники и трусы, вам нравится жить в рабстве у знати. Пусть они ломают вам хребты грузом, отнимают у вас дома, насилуют ваших жен и дочерей у вас на глазах! Что до меня, я сам постою за себя, и пусть проклятие божие падет на всех вас!» (акт IV, сц. 8). «Мы пойдем за Кэдом!» — кричит толпа.

Последующая речь Клиффорда проникнута не меньшей страстностью и убежденностью, чем речь Кэда. Социальному пафосу своего противника Клиффорд противопоставляет пафос национального единства. Он пробуждает ненависть к их общим врагам, напоминает о славных победах Генриха V во Франции, обещает почести и военную добычу, но, главное, взывает к национальному чувству и угрожает опасностью иноземного вторжения. «Гражданские распри приведут к порабощению Англии» — вот главный аргумент Клиффорда, который находил отклик у английских зрителей. «Я вижу, как французы господствуют на улицах Лондона... Пусть погибнут десять тысяч Кэдов скорее, чем вы сдадитесь на милость французов. Во Францию!.. Пожалейте Англию, это ваша родная земля!» «Мы пойдем за королем и Клиффордом!» — снова кричат мятежники, охваченные приливом патриотизма.

Можно ли сказать, что толпа поддалась обману? Конечно, в этот момент угрозы иностранного вторжения нет, и Клиффорд использует наиболее верный прием, подавляя социальный протест с помощью национальных призывов. Как мы видели, к такому же аргументу прибегал Джон Чик в своем сочинении против мятежей. Об опасности испанского вторжения все время напоминали английскому народу правительственные обращения — ведь только в 1588 году была разбита Великая армада. Призывы к национальному единству находили отклик в самых разных зрителях, которые вряд ли воспринимали слова Клиффорда как приемы хитрого демагога. Позднее в «Кориолане» социальная борьба разрывает национальное единство и приводит к вторжению врагов. На чьей стороне истина? Кто прав — Кэд или Клиффорд, и можно ли считать их «демагогами»? Ведь обе речи не дают оснований сомневаться в искренности противников.

В применении к Кэду одинаково непригодны как определение «демагог», так и характеристика «народный вождь». Оба эти понятия возникли во время позднейших революций, а Шекспир имел перед собой хроники, наблюдал беспорядки в Лондоне и деятельность пуританских проповедников. Созданный им характер, несомненно, содержит обобщение, но в то же время он очень своеобразен и отличен от родственных типов, порожденных позднейшими эпохами. Несмотря на его наивность и беспомощность его попыток управлять государством, он искренен в своем протесте, и речь, обращенная к толпе, отражает его истинные чувства. Но столь же неосновательны попытки представить Кэда народным вождем. Он действует как «хороший король», который хочет дать народу «веселое житье», дешевый хлеб и пиво. В столкновении с Клиффордом он оказывается беспомощным, потому что уже ничего не может противопоставить патриотическому призыву Клиффорда и объясняет свое поражение предательством своих сторонников и непостоянством толпы.

Смысл этой сцены не в том, чтобы осудить или оправдать действия толпы и показать, как толпа изменяет делу восстания. Перед нами неразрешимое противоречие социальных и национальных чувств мятежников. Их «бунтарские», в существе своем сословные, интересы заставляют их уничтожать лордов и идти за Кэдом, а любовь к Англии побуждает их покинуть Кэда и покорно сдаться на милость короля. Из глубин истории, а также из современной ему политической борьбы Шекспир извлекает противоречие, которое продолжало жить и в более поздние революционные эпохи, противоречие между социальной борьбой и национальным единством.

Ясная авторская тенденция отсутствует и в сцене гибели Кэда (акт IV, сц. 10). Всеми преследуемый, истощенный голодом, Кэд забирается в сад Идена, чтобы утолить голод хотя бы травой или салатом. Выходит Иден и говорит о том, что он всем доволен, так как небольшое наследство, полученное от отца, стоит в его глазах целого королевства. Он не завидует богатствам других и помогает беднякам.

В этот момент, когда он вспоминает о своем добром отношении к беднякам, Иден видит голодного бродягу, который вместо смиренной просьбы о помощи обращается к нему с нелепой угрозой: «А, негодяй, ты хочешь меня выдать, получить тысячу крон за мою голову, но сначала я заставлю тебя проглотить мой меч». — «Я не знаю тебя, зачем мне выдавать тебя», — отвечает Иден и уговаривает Кэда не драться, так как тот слабее: «Твоя могила уже вырыта, едва я подниму руку». Совершенно очевидно, что сила на стороне Идена, и насмешки Кэда — это хвастовство отчаяния. Кэд вынимает меч и падает в коротком поединке. Ссора начинается потому, что каждый видит в другом врага. Владелец земли, по натуре добрый человек, убивает голодного бедняка за покушение на свою жизнь. И только узнав от умирающего Кэда, что он убил не простого бродягу, а знаменитого мятежника, Иден начинает восхвалять свой подвиг.

Чем вызвано столь явное отступление Шекспира от источников? Холиншед пишет, что кентский джентльмен Иден, узнав о королевской прокламации, захватил Кэда в саду в Сассексе и убил его¹³⁴. Неизвестный автор поэмы о Кэде в сборнике «Зерцало правителей» рассказывает, что Иден убил Кэда из-за награды, что он «смело и отважно» напал на мятежника, и горячий бой продолжался два часа¹³⁵. Нигде не упоминается, что сад принадлежал Идену и что Кэд был истощен голодом.

В драме, хотя Иден и король Генрих восхваляют «героический подвиг», поединок Кэда и Идена изображен так, что никакого подвига нет. Иден оскорблен дерзостью неизвестного бродяги, не понимая, что дерзким сделали Кэда голод и сознание безвыходности положения. На одной стороне голод и отчаяние, на другой — довольство и покой. Кэд вынужден насилием добыть средства к жизни, а Иден вынужден защищать свою собственность и жизнь. Мотивы, названные в источниках, носят более случайный характер — там Иденом руководит или долг подданного, или желание получить награду. Шекспир показывает более глубокие причины исторических конфликтов. Иден — один из противников мятежа, с которыми Шекспир в каждой сцене сталкивает мятежников. Аргументы и отношение к восставшим в каждом случае определяются характером и положением персонажа. Сэр Стаффорд не скрывает своего презрения к мятежникам, возмущается их невежеством и угрожает им казнью; лорд Сэй говорит о пользе грамотности, взывает к закону и жалости; в глазах короля Генриха мятежники не ведают, что творят, и потому заслуживают пощады; наконец, Клиффорд обращается к их патриотизму и побеждает.

В одном ряду с королем, законником, дворянином и воином занимает место и сельский сквайр. Причины его ненависти к мятежникам определены его положением: он доволен судьбой, у него есть наследство — клочок земли, дающий ему средства к жизни. Шекспир заменяет побуждения Идена, указанные в источниках, более глубоким конфликтом бедняка и собственника, дополняя этим последним столкновением общую картину восстания.

В изображении судьбы мятежников Шекспир выбрал из источников тот вариант, который соответствовал характеру Генриха. Холиншед говорит о жестоком подавлении восстания Уота Тайлера, но в разделе о восстании Кэда сообщает о милосердии Генриха В драме набожный король говорит о мятежниках: «Они не ведают, что творят», как бы напоминая слова Христа: «Прости им, ибо они не ведают, что творят»¹³⁶. Он винит себя и говорит мятежникам, что своей покорностью они заслужили помилование. Мягкость и всепрощение Генриха Шекспир показывает во многих местах пьесы, и потому он не мог взять из источника сведения о жестокой расправе, совершенной другим королем — Ричардом II.

Возможно, были и другие причины, побудившие Шекспира выбрать именно такой вариант. Зрители воспринимали историческую драму не только как рассказ о прошлом, но и как урок для современников. Решение короля в такой ситуации могло быть воспринято как совет: так следует поступать. Поэтому выбранная Шекспиром развязка говорит о его гуманизме. Трагическая развязка не подходила и по художественным мотивам: комический характер большинства сцен делал жестокий конец неуместным. Если в моменты жестоких действий мятежников зрители сочувствуют их жертвам, то теперь сдавшиеся на милость короля коммонеры, ожидающие его решения с петлями на шее, вызывают сочувствие.

В драме нет ни осуждения, ни оправдания мятежа. Этическая оценка относится только к людям — участникам события — и определяется их побуждениями, а оценка исторического события состоит в раскрытии причин, его породивших, его внутренних противоречий и последствий. Некоторая оценка содержится только в словах Генриха, сравнивающего восстание Кэда с мятежом герцога Йорка: «Мое государство похоже на корабль, который едва уцелел в бурю, как был тут же осажден пиратами» (акт IV, сц. 9). Народный мятеж — это стихийное бедствие, мятеж честолюбивого Йорка — это разбойничий налет.

Народное восстание в пьесе — болезнь государства. Ее причины — дурное правление, имущественное и правовое неравенство. Но попытки уничтожить это неравенство изображены как совершенно беспомощные и неосуществимые, и потому они вызывают смех. К такому выводу приводило Шекспира изучение истории. Комический характер сцен восстания, возможно, объясняется не только тем, что Шекспир хотел смягчить впечатление от разрушительных действий мятежников, но и тем, что он не мог верить в осуществление их идеалов. Требование справедливого распределения жизненных благ принимает смешные формы, так как это всего лишь смутное, стихийное стремление, которого они не могут обосновать логически и политически. А их враги с помощью логики, религии, ссылок на законы природы и политических аргументов доказывают им нелепость их требований. Такое освещение основного противоречия соответствует особенностям времени. Энгельс в работе «Крестьянская война в Германии» раскрывает, каким образом могло уже в начале XVI века возникнуть требование равенства и общности имуществ. Плебеи были единственным классом, стоявшим вне феодальных и городских связей, привилегий и собственности, классом, во всех отношениях неимущим и бесправным. «Это положение плебеев объясняет, почему плебейская часть общества уже тогда не могла ограничиться одной только борьбой против феодализма и привилегированных горожан; почему она, по крайней мере в мечтах, должна была выйти даже за пределы едва только нарождавшегося тогда современного буржуазного общества; почему она, не имея никакой собственности, должна была уже подвергнуть сомнению учреждения, представления и взгляды, которые были свойственны всем покоящимся на классовых противоречиях общественным формам».¹³⁷ Но именно потому, что пролетарские элементы были еще в зачаточном состоянии, требования этих масс должны были носить особенно фантастический и неопределенный характер, ибо они всего менее имели под собой почву в отношениях того времени. Поэтому даже Томас Мор, гениально угадавший причину бедствий современного ему общества и сущность новых общественных отношений, признавал в конце своего повествования: «В утопийской республике имеется много такого, чего я более желаю видеть в наших государствах, нежели ожидаю»¹³⁸. Шекспир отразил глубочайшее противоречие эпохи в тех формах, в каких оно тогда существовало.

Поэтому закономерно и исторически оправданно, что Шекспир изобразил стремление к равенству как наивное требование восставших крестьян или как светлую, но неосуществимую мечту философа-гуманиста Гонзало в пьесе «Буря» (акт II, сц. 1).

В этой сцене как бы дается ответ всем, кто смеется над «утопией» Гонзало. Над его мечтой издеваются только негодяи Антонио и Себастьян. Если Гонзало только мечтает о лучшем устройстве мира, то герой «Бури» Просперо высшим назначением жизни считает преобразование мира и людей. Просперо, овладев тайнами природы, так и не смог уничтожить зло и создать мир без вражды и противоречий. Так в конце творческого пути Шекспир снова высказывает мысль о неосуществимости идеала счастливого общества, но объявляет деятельность ради этого идеала высшим назначением человеческого гения.

В хронике «Король Генрих VI» Шекспир уже в ранний период творчества изобразил неразрешимый конфликт в сценах восстания Кэда. Противоречие между властью и народом, между богатыми и бедными и в дальнейшем будет привлекать его внимание. Сцены восстания Кэда можно назвать колыбелью шекспировского историзма.

Примечания

1. A.W. Schlegel. Über dramatische Kunst und Literatur, Th. 3. Heidelberg, 1811, S. 181—183.

2. A.W. Schlegel. Über dramatische Kunst und Literatur, Th. 3, S. 181.

3. Ibid., S. 215.

4. Ibid., S. 214.

5. Ibid., Th. 1, S. 5.

6. P. Duport. Essais littéraires sur Shakespeare, ou Analise raisonnée scène par scène de toutes les pièces de cet auteur, t. 1—2. Paris, 1828, p. 306.

7. Аналогии с современностью возникали также у русского поэта-декабриста В.К. Кюхельбекера: «Кед возмущает графство Кент; подобно нашему Пугачеву, неистовствует противу дворянства и всех людей порядочных и вторгается в столицу; но счастие изменяет ему: чернь, усовещенная Бокингемом и стариком Клиффордом, готовится выдать его...» (см.: Ю.Д. Левин. Рассуждение В.К. Кюхельбекера о драмах Шекспира. — «Международные связи русской литературы». Сборник статей под ред. акад. М.П. Алексеева. Изд-во АН СССР, М.—Л., 1963, стр. 297).

8. P. Duport. Essais littéraires sur Shakespeare..., p. 310.

9. Обзор главнейших мнений о Шекспире, высказанных европейскими писателями в XVIII и XIX столетиях. — «Отечественные записки», 1840, № 9 (т. 12), отд. 2, стр. 27.

10. Гегель. Лекции по эстетике, кн. 2. — Собрание сочинений, т. XIII, стр. 140.

11. H. Ulriсi. Shakespeare's dramatische Kunst, В. 2. Leipzig, 1874, S. 296—297.

12. Ibid., S. 459—460.

13. H. Ulrici. Shakespeare's dramatische Kunst, S. 491—492, 499.

14. Ibid., S. 500.

15. Ibid.

16. Г. Гервинус. Шекспир, т. 1. СПб., 1877, стр. 207.

17. Г. Гервинус. Шекспир, т. 1, стр. 208.

18. Там же, стр. 206—207.

19. F. Кreissig. Vorlesungen über Shakespeare, seine Zeit und seine Werke, B. 1. Berlin, 1858, S. 370—371.

20. Ibid., S. 346.

21. Ibid., S. 350.

22. Ibid., S. 347.

23. Ibid., S. 347—349.

24. Б. Рeизов. Французская романтическая историография (1815—1830). Л., 1956, стр. 186—187.

25. F. Guizot. Shakespeare et son temps. Paris, 1852, p. 107.

26. Ibid., pp. 360—361.

27. Е.И. Клименко. Традиция и новаторство в английской литературе. Л., 1961, стр. 96.

28. W. Hazlitt. Characters of Shakespeare's plays. Boston, 1818, p. 210.

29. W. Oechelhauser. Einführungen in Shakespeares Bühnendramen und Charakteristik sämmtlicher Rollen. Minden im Westf., 1894, S. 74—75.

30. Ibid.

31. Th.P. Courtenay. Commentaries on the historical plays of Shakespeare, v. 1. L., 1840, p. 303.

32. Th.Р. Сourtenay. Commentaries on the historical plays of Shakespeare, v. 1, p. 304—305.

33. A.S.G. Canning. Thoughts on Shakespeare's historical plays. L., 1884, p. 184.

34. В.E. Warner. English history in Shakespeare's plays. N.Y., 1894, p. 193.

35. Ibid., p. 194.

36. Е. Crosby. Shakespeare and the working classes. — «L. Tolstoy on Shakespeare». L., 1907, p. 96.

37. Ibid., p. 99.

38. Ibid., pp 104—106.

39. Ibid., p. 107.

40. Ibid., p. 112.

41. W. Creizenach. Geschichte des neueren Dramas, В. 4. Halle, 1909, S. 170.

42. Ibid., S. 170—171.

43. Ibid., S. 201.

44. Th. Vetter. Shakespeare und das Volk. — «Shakespeare Jahrbuch», Jg. 46, 1910, S. XV.

45. A.H. Tоlman. Is Shakespeare aristocratic? — PMLA, 1914, v. 29, № 3, p. 280—297.

46. Е. Salmon. Shakespeare and democracy. L. — N.Y., 1916, pp. 18, 31—39.

47. H.E. Maiden. Shakespeare as an historian. — «Trans, of the R. Historical Society», v. 10. L., 1896, p. 28—29.

48. J.A.R. Marriott. English history in Shakespeare. N.Y., 1918.

49. Ibid., pp. 192—193.

50. Ibid., p. 192.

51. Ibid., p. 194.

52. F.Т. Wood. Shakespeare and the plebs. — «Essays and studies by members of the English association», v. 18. Oxford, 1933, pp. 61—63.

53. H. Riсhter. Shakespeare-Gestalten. Marburg — Lahn, 1930, S. 53—54.

54. F.E. Schelling. Shakespeare and demi-science. L., 1927, p. 94.

55. F. Вaldensperger. La vie et l'oeuvre de William Shakespeare. Montreal, 1945, p. 85.

56. Е.M.W. Tillyard. Shakespeare's history plays. L., 1944, p. 153.

57. S.A. Tannenbaum. Shakespeare scraps and other Elizabethan fragments. N.Y., 1933, p. 175.

58. H.W. Farnam. Shakespeare's economics. New Haven — L., 1931, p. 117, 119, 129.

59. H. Craig. Shakespeare and the history play. —«J.Q. Adams memorial studies». Washington, 1948, pp. 62, 75—76.

60. T.A. Jackson. Marx and Shakespeare. — «International literature», 1936, № 2, pp. 91—93, 97.

61. D. Morrow. Where Shakespeare stood in the crucial struggles of his day. Milwaukee, 1935, pp. 24—26, 81—82.

62. А.А. Смирнов. Творчество Шекспира. Л., 1934, стр. 110—111.

63. Б.И. Баpатов. Исторические хроники Шекспира. — «Театр», 1938, № 3, стр. 49—50.

64. А.З. Красильщиков а. Фальстафовский фон в исторических хрониках Шекспира. — Ученые записки Моск. гос. пед. института, т. 75, 1958, стр. 244 (доклад 1954 года).

65. Ю.Ф. Шведов. Проблема реализма Шекспира в исторических хрониках. Автореферат канд. дисс. МГУ, 1959, стр. 7.

66. A. Schlösser. Zur Frage «Volk und Mob» bei Shakespeare. — «Zeitschrift fiir Anglistik und Amerikanistik», 1956, № 4. S. 160—162.

67. И. Верцман. Исторические драмы Шекспира. — «Шекспировский сборник, 1958», ВТО, М., 1959, стр. 97—99.

68. Там же, стр. 100.

69. И. Верцман. Исторические драмы Шекспира, стр. 100.

70. Б.И. Баpатов. Народ и герой в драматургии Шекспира. — Ученые записки Моск. пед. института иностр. языков, т. 21. М., 1958, стр. 14.

71. Там же, стр. 7.

72. Там же, стр. 20.

73. Б.И. Баратов. Народ и герой..., стр. 20.

74. А.З. Красильщиков а. Фальстафовский фон..., стр. 234.

75. А.А. Аникст. «Генрих VI». — Шекспир. Полное собрание сочинений, т. 1. Изд-во «Искусство», М., 1957, стр. 594.

76. А.А. Аникст. «Генрих VI». — Шекспир. Полное собрание сочинений, т. 1, стр. 594.

77. Ю.Ф. Шведов. Проблема реализма Шекспира в исторических хрониках, стр. 7. См. также его работу «Творчество Шекспира» (Лекции для студентов-заочников, вып. 1. МГУ, 1959, стр. 36—37).

78. Zd. Střibrný. Shakespearovy historické hry. Praha, 1959 str. 38—40, 115—116.

79. «К. Маркс и Ф. Энгельс об искусстве», 2-е изд., т. 1. М., 1957, стр. 26.

80. «К. Маркс и Ф. Энгельс об искусстве», 2-е изд., т. 1, стр. 30—31.

81. N. Machiavelli. The history of Florence. L., 1854, pp. 105—107.

82. H. Макиавелли. Государь и Рассуждения на первые три книги Тита Ливия. СПб., 1869, стр. 257.

83. J. Вodin. Method for the easy comprehension of history. N.Y., 1945, pp. 248, 270.

84. Ibid., p. 269.

85. Ibid., p. 155.

86. J. Вodin. República, v. 2. (Цит. по кн.: J.W. Allen. Political thought of the sixteenth century. L., 1941, p. 427).

87. Томас Мор. Утопия. M.—Л., 1947, стр. 214.

88. Т. Nashe. The works..., ed. by R. В. McKerrow, v. II. Oxford, 1958, p. 246. Приведено в качестве эпиграфа к главе об «Утопии» в книге А.Л. Мортона «Английская утопия» (М., 1956, стр. 45).

89. Как доказал академик М.П. Алексеев, одним из источников «Утопии» были сведения о южнославянской общине (М. П. Алексеев. Славянские источники «Утопии» Томаса Мора. — Доклады советской делегации на международном совещании славяноведов в Белграде», М., 1955). Это исследование вошло с позднейшими добавлениями в книгу М.П. Алексеева «Из истории английской литературы» (M— Л., 1960, стр. 40—134). О знакомстве Т. Мора с материалами народных восстаний см. там же, стр. 90—91.

90. Эта пьеса до настоящего времени является загадкой для исследователей: авторы не установлены (авторство Шекспира в некоторых сценах служит предметом ожесточенных споров), время создания неизвестно (между 1589 и 1592 годами), текст в значительной части восстановлен. Мы пользовались текстом книги: «The Book of Sir Thomas More. The Malone society reprints, 1911.

91. Т. Starkey. The Dialogue between cardinal Pole and Thomas Lupcet. L., 1871, p. 207.

92. T. Elyot. The boke named the Governour, v. 1. L., 1880, p. 2.

93. Параллели между отдельными местами книги Элиота и пьес Шекспира см. в исследовании: Е. Grether. Verhältniss von Shakespeare's «Henry V» zu sir Thomas Elyot's «Governour». Inaug.-Diss. Marburg — Lahn, 1938. Характеристика политических взглядов Элиота содержится в книгах: L. С. Warren. Humanistic doctrines of the Prince from Petrarch to sir Thomas Elyot. Chicago, 1939; F.L. Baumer. Early Tudor theory of kingship. N.Y., 1940; F. Сaspаri. Humanism and the social order in Tudor England. Chicago, 1954.

94. Т. Elyot. The boke named the Governour, v. 1, p. 7.

95. Ibid., v. 2, pp. 81—85.

96. John Cheke. The hurt of sedition and how greevous it is to a commonwealth. The true subject to a rebel. — R. Holinshed. Chronicles, comprising: the description and history of England, Ireland and Scotland... first comp. by Raphaell Holinshed and by him extended to the year 1577, now newlie recognized, augmented and continued to the year 1586 ... by John Hooker, alias Vowell..., v. 3. L., s. a., p. 989.

97. R. Hоlinshed. Chronicles..., v. 3, pp. 989—990.

98. Ibid., pp. 1001—1002, 1009. О влиянии сочинения Чика см.: J.К. Lowers. Mirrors for rebels. A study of polemical literature related to the Northern rebellion 1569. Berkeley — Los Angeles, 1953.

99. В книге А. Харта (А. Нart. Shakespeare and the Homilies. Melbourne, 1934) собраны многочисленные цитаты из речей шекспировских героев и сопоставлены с отрывками из церковных проповедей.

100. Цит. по кн.: J.W. Allen. Political thought..., p. 132.

101. Например, проповеди Хуго Латимера (1485—1555) были изданы в 1562, 1571, 1575, 1578, 1584 годах. Интересный материал о борьбе высших прелатов церкви с опасностью мятежей содержится в книге Л.Б. Смита (L.В. Smith. Tudor prelates and politics. 1536—1558. Princeton, 1953). Автор делает вывод, что многие прелаты прекрасно понимали связь религиозных ересей с социальными движениями, и в их сочинениях чувствуется страх перед народными восстаниями.

102. Роберт Краули, так же как Латимер, Левер и Хейлз, принадлежал к группе реформаторов, которые пытались вместе с протектором Сомерсетом остановить огораживания. Его памфлеты В.Ф. Семенов называет образцом зарождавшейся радикально-демократической пуританской идеологии (В. Ф. Семенов. Огораживания и крестьянские движения в Англии в XVI веке. М. —Л., 1949, стр. 77).

103. R. Crowley. The select works. L., 1872, pp. 132—133.

104. R. Сгоwleу. The select works, p. 138.

105. The Complaint of Scotland. 1549. With an introduction and glossary by J. A. N. Murray. L. 1877, p. 123.

106. A Discourse of the Commonwealth of this realme of England. First printed in 1581 and commonly attributed to W. S. Cambridge, 1929, p. LIX.

107. The Mirror for magistrates. Ed. by L. В. Campbell, Cambridge, 1938, p. 178.

108. F. Bacon. The history of the raine of king Henry the Seventh. L., 1622, p. 137.

109. F. Bacon. Essays and Colours of good and evil. With notes and glossarial index by W. Aldis Wright. L., 1878, p. 58.

110. Ibid., p. 61.

111. Д.М. Петрушевский. Восстание Уота Тайлера. Очерки из истории разложения феодального строя в Англии. М., 1914.

112. Исследователи Шекспира иногда недооценивают «Хроники» Холиншеда. Например, Л.Б. Кэмпбелл утверждает, что в консервативных по духу хрониках Стоу и Холиншеда «трудно увидеть какую-либо ценность» (L.В. Campbell, Shakespeare's «Histories» — mirrors of Elizabethan policy. San Marino, California, 1947, p. 56).

113. R. Hоlinshed. Chronicles..., v. 3, p. 218.

114. W. Camden. The history of the most renowned and victorious princess Elizabeth..., L., 1675, pp. 434, 442.

115. R. Holinshed. Chronicles..., v. 2, p. 749.

116. Ibid., p. 751.

117. Ibid., v. 3, p. 221.

118. Дж. Довер Уилсон приводит в своих комментариях несколько сходных словосочетаний из сочинений Томаса Нэша и делает вывод, что именно Томас Нэш был автором сцен восстания Кэда. Но совершенно очевидно, что и Шекспир и Нэш использовали ходячее выражение «set a new nap of an old threadbare cloak» (T. Nashе. The works..., v. I, pp. 306, 317). Эпитет «threadbare» в применении к государству встречается, например, в старой пьесе «Respublica» (1553), где сатирически изображены способы ограбления народа. Аллегорический персонаж Народ говорит Государству: «Ill ordering 'tis hath made both you and me threadbare».

119. Горьким сознанием бесплодности этого призыва проникнуто сочинение Роберта Краули «Трубный глас... зовущий все сословия следовать их истинному призванию». Эпиграфом служит изречение «Глас вопиющего в пустыне». В петиции, обращенной к парламенту, Краули призывает правителей последовать совету апостола Павла: есть должен только тот, кто трудится в своем призвании: «по men were suffered to eat but such as would labour in their vocation and callying» (R. Crowley. The select works, pp. 156—157). В этом совете он видит главное средство восстановить порядок в государстве, где «все вывихнуто».

120. Образ жадных гусениц, пожирающих государство, встречается в аллегорическом рассуждении слуги садовника в «Ричарде II» (акт III, сц. 4), где имеются в виду праздные вельможи, гордые происхождением и богатством. Напротив, Джон Чик сравнивает с трутнями и гусеницами мятежных бездельников (R. Hо1inshed. Chronicles..., v. 3, p. 1002).

121. R. Holinshed. Chronicles..., v. 2, p. 737.

122. T. Carter. Shakespeare and the Holy Scripture, with the version he used. L., 1905, p. 101.

123. В комментариях отмечено, что Шекспир ввел моменты, связанные с жизнью елизаветинской Англии (см.: A. S. Cairncross' notes in his edition: «The Second part of King Henry VI». Cambridge, Mass., 1957, p. 125). В речах Кэда часто встречаются формулы, типичные для юридической практики конца XVI века.

124. R. Holinshed. Chronicles..., v. 3, p. 225.

125. The Mirror for magistrates..., p. 174—175.

126. R. Holinshed. Chronicles..., v. 2, p. 744.

127. О популярности этого двустишия в английской и европейской литературах см. в книге М.П. Алексеева «Из истории английской литературы» (прим. на стр. 25).

128. Связь этого места с «темой Джона Болла» отмечена в комментариях Дж. Довера Уилсона и А.С. Кэрнкросса.

129. The Shorter Oxford dictionary on historical principles. Rev. and ed. by С.T. Onions, v. 1. Oxford, 1933, p. 328.

130. R. Holinshed. Chronicles..., v. 2, p. 741—742.

131. Ibid., v. 3, p. 226.

132. Ibid., p. 969.

133. Ibid., p. 983.

134. R. Holinshed. Chronicles..., v. 3, p. 227.

135. The Mirror for magistrates..., p. 176.

136. Тh. Carter, Shakespeare and the Holy Scripture..., p. 102.

137. К. Маркс и Ф. Энгельс. Сочинения, т. 7, стр. 363.

138. Т. Мор. Утопия, стр. 218.