Глава третья. Потерянные годы, 1585—1592

История знает лишь несколько мест, которые были более опасными и притягательными одновременно, чем Лондон в XVI веке. Но если в других городах некоторые стороны жизни считались очень опасными, то в Лондоне они были привычными: сюда постоянно приезжали моряки и путешественники и завозили все новые и новые инфекции.

Чума, которой постоянно болели то тут, то там горожане, каждые десять лет налетала на Лондон смертоносным шквалом. А те, кто мог, бежали во время вспышки эпидемии из крупных городов. Этим во многом объясняется большое количество королевских резиденций за пределами Лондона — в Ричмонде, Гринвиче, Хэмптонкорте и так далее. Как только число заболевших становилось больше сорока, а это случалось довольно часто, публичные собрания, кроме церковных приходов, запрещались в радиусе семи миль от Лондона.

Почти ежегодно в течение 250 лет смертность превышала рождаемость. Население росло за счет постоянного притока честолюбивых провинциалов и протестантов с континента, с 5000 человек в 1500 году оно увеличилось к концу века в четыре раза. (Показатели, естественно, приблизительные.) В расцвет правления Елизаветы I Лондон был одним из самых крупных городов Европы, уступая размерами только Парижу и Неаполю. В Англии ни один город не мог сравниться с ним. В одном районе Лондона, к примеру, в Саутварке, жило больше людей, чем в Норвиче, втором по величине городе в Англии. Но чтобы выжить в нем, надо было бороться за жизнь. Нигде в метрополии продолжительность жизни не превышала 35 лет, а в бедных районах — 25. Лондон, в котором очутился Шекспир, был совсем молодым городом.

Большая часть горожан занимала очень уютные владения, их было 448, они располагались внутри городской стены вокруг Тауэра и собора Святого Павла. До наших дней уцелели лишь фрагменты стены и старинные названия — в основном названия ворот: Бишопсгейт, Крипплгейт, Ньюгейт, Олдгейт и так далее, но территория, которую стена окружала, и по сей день называется Сити и административно выделена в самостоятельную единицу, а та часть, что окружает Сити, — гораздо больше, но гораздо примитивнее.

Во времена Шекспира Сити был поделен приблизительно на сотню приходов, многие из которых были просто крошечные, в чем можно убедиться и сегодня, глядя на возвышающиеся вблизи друг от друга шпили (хотя сейчас в Лондоне гораздо меньше церквей, чем было при Шекспире). Число их уменьшилось еще и потому, что некоторые из них объединялись и составляли благозвучные названия — например, церковь Святого Андрея с церковью Всех Святых или церковь Святых Стефана Уолбрука и Бенета Ширхогга с церковью Святого Лаврентия Путнийского. Это является ярчайшей иллюстрацией того, какое значение придавали во времена Шекспира религии — на плотно застроенной территории существовали дюжины маленьких приходских церквей, а по соседству возвышался собор Святого Павла, не говоря уж о Вестминстерском аббатстве и построенном на другом берегу Темзы роскошном строении в честь Пресвятой Девы Марии, ныне Саутваркском соборе.

По современным стандартам большой Лондон, включавший Саутварк и Вестминстер, был маленьким. Его протяженность с севера на юг всего лишь две мили, а с востока на запад — три, его можно было пересечь пешком за час, не больше. Но для такого впечатлительного провинциала, как Уильям Шекспир, шум, грохот и бесконечная толкотня, мысль, что ты никогда больше не увидишь промелькнувшее лицо, превращали город в нечто безграничное. К примеру, в лондонском театре помещалось больше людей, чем во всем его родном городе.

Во времена Шекспира стены были крепкими, правда, их почти не было видно, так много домов их облепили. Поля и луга вдоль стен очень быстро застраивались. В замечательном «Путеводителе по Лондону», опубликованном в 1598 году, его автор, семидесятилетний Джон Стоу^{* 1} , в растерянности подсчитал, сколько улочек, раньше выходивших в поля и луга, где «люди прогуливались на свежем чистом воздухе и на душе у них становилось веселее», сейчас забиты жалкими лачугами и зловонными мастерскими. (Он трогательно сетует, что в городе стало очень много транспорта и молодежи негде гулять. Эту жалобу можно отнести ко всем временам.)

Лондон не расширялся только потому, что для строительства там была неподходящая почва. Глина к северу не позволяла укреплять стены или делать дренаж, поэтому северный пригород долго оставался деревенским. Но город, тем не менее, неукротимо разрастался. Власти постоянно издавали распоряжения, запрещающие строить новые дома ближе, чем на три мили от Сити, а в случае неповиновения им грозил снос, но тот факт, что эти распоряжения появлялись вновь и вновь, означал, что их никто не соблюдал.

Единственное, чему способствовали законы, так это тому, что люди опасались строить дорогие здания возле стен, ведь их могли снести в любую минуту. И Лондон оказался в кольце лачуг.

Большинство районов, которые мы сейчас воспринимаем как части Лондона — Челси, Хэмпстед, Хаммерсмит и т. д. — тогда были отдельными поселениями, порой разбросанными далеко друг от друга деревнями. Вестминстер, резиденция королей, — город, главными в котором были Вестминстерское аббатство и дворец Уайтхолл, — занимал 23 акра и состоял из покоев, кабинетов, складов, арен для петушиных боев, теннисных кортов, арен для спортивных состязаний и прочее, был окружен сотнями акров лугов и лесов, где можно было охотиться. Теперь они стали частями большого центрального парка Лондона: Гайд-парк, Кенсингтон-гарденз, Грин-парк, Сент-Джеймсский парк, Риджентс-парк.

В Вестминстере было 1500 комнат, в нем жила почти тысяча придворных, слуг, служащих, приживалок, это был самый большой и самый деловой дворец в Европе, центр английской монархии и правительства, хотя Елизавета, как и ее отец, правивший до нее, бывали здесь только зимой. Шекспир, поскольку был актером и драматургом, знал Вестминстер, по крайней мере, его часть, отменно. Но дворец, стоявший на месте того, что был построен в 1619 году, после смерти Шекспира, не уцелел, сохранился лишь банкетный зал.

Жизнь в Сити была интенсивной, но удобной, нам такое даже трудно себе представить. За исключением нескольких главных оживленных улиц, остальные улицы были уже, чем сейчас, а дома с выступавшими вперед этажами стояли почти вплотную. Так что соседи были друг у друга на виду, правда, все зловонные отходы и испражнения сливались в канавы, и воздух был пропитан миазмами. Мусор был вечной головной болью. (Выгребная яма, как пишет Джон Стоу, получила это название из-за того, что туда сбрасывали дохлых собак, какой бы неправдоподобной эта история ни казалась^**.) Богачи и бедняки жили бок о бок, не то что сейчас. Драматург Роберт Грин² умер в нищете в лачуге на Доугейт, возле Лондонского моста в нескольких метрах от сэра Френсиса Дрейка, одного из самых богатых людей на земле.

Согласно почти всем легендам, ворота в Сити в сумерки запирались, и никого в город не впускали и из него не выпускали до рассвета, хотя зимой в Лондоне темнело очень рано. Думается, что закон этот горожане соблюдали по собственному усмотрению, иначе все дни недели у ворот собирались бы толпы попавших в ловушку, возмущенных театралов. Передвижение внутри территории, обнесенной городской стеной, было не под столь жестким запретом. Комендантский час наступал с темнотой, в это же время закрывались таверны, и горожанам не разрешалось появляться на улице, но тот факт, что полицейские и стражи порядка почти всегда выглядели в спектаклях смешными болванами (вспомним Кизила в комедии «Много шума из ничего»), говорит нам, что никто их и не боялся.

Главной географической достопримечательностью города была Темза. Набережные часто не могли сдержать ее течения, и река то и дело выходила из берегов. В некоторых местах ее ширина доходила до тысячи футов — она была гораздо шире, чем сейчас, и была основной артерией, по которой путешествовали люди и доставлялись товары, хотя единственный мост, построенный через нее, Лондонский, раздражал всех тем, что мешал движению по реке. Вокруг узкого протока под мостом скапливалось много воды, «пробиться под мостом» было приключением опасным и волнительным. В те времена была такая поговорка: «Лондонский мост построили, чтобы умные по нему проходили, а дураки под ним гибли». Несмотря на то, что Темза была средоточием опасностей, она кипела жизнью. В ней водились камбала, креветки, лещ, усач, форель, плотва, елец, угорь; а бывало, сюда попадали и рыба-меч, и дельфины, и другие экзотические существа, ошеломляя и пугая рыбаков. А однажды случилось и вовсе невиданное: под арками Лондонского моста застрял кит!

Мост был уже в почтенном возрасте, когда Шекспир впервые увидел его. Его построили почти за четыре века до того, в 1209 году, и он оставался единственным мостом через реку еще два века после смерти Шекспира. Он стоял чуть восточнее нынешнего, тянулся на девятьсот футов в длину, словом, был отдельным городом с сотней лавочек, приютившихся во множестве домов, самых разных размеров и архитектурных решений. Мост был самым шумным местом во всей метрополии, но и самым чистым (во всяком случае, с самым чистым воздухом), а потому стал аванпостом богатых купцов, чем-то вроде Бонд-стрит шестнадцатого века. Место здесь было такое дорогое, что строили шестиэтажные дома в шестьдесят пять футов высотой над уровнем реки, на мощных подпорах и скрипящих контрфорсах. На мосту, на его южной стороне, стояло, пошатываясь, уникальное в своем роде здание, которое так и называлось — «Ни на что не похожий дворец». Его построили в конце 1570-х годов.

По давней традиции на стороне Саутварк стояли колья, на которых торчали головы тяжких преступников, особенно предателей, их клевали зловещие птицы. (Обезглавленные тела висели над воротами, ведущими в город, или же их отвозили в другие города королевства.) Голов этих скопилось такое множество, что пришлось нанять Хранителя голов. Когда Шекспир приближался к Лондону, не исключено, что его приветствовали головы его дальних родственников, Джона Сомервилл и Эдварда Ардена, которых казнили в 1583 году за участие в провалившемся заговоре, целью которого было убийство королевы.

Другим самым крупным городским строением был собор Святого Павла, который был даже больше, чем современный собор, хотя и гораздо ниже его. Шпиль высотой в пятьсот футов, пронзавший небо, сгорел от удара молнии еще до рождения Шекспира, а новый так никогда и не построили. Собор времен елизаветинцев сгорел в Великом пожаре 1666 года, приблизительно через поколение после Шекспира, а на его месте построили по проекту Кристофера Рена³ величественный белый храм, уцелевший и до наших дней.

Собор Святого Павла стоял на огромной, открытой площади, занимающей около двенадцати акров, на ней, как это ни странно, располагались рынок и кладбище. Большую часть времени она была заставлена лавками с типографскими и канцелярскими товарами, что, безусловно, загипнотизировало молодого человека, которого так влекло к себе печатное слово. Книги уже печатали типографским способом, правда, они считались предметом роскоши на протяжении предыдущего столетия, а при Шекспире стали общедоступны, если покупатель готов был раскошелиться. Наконец-то обычный англичанин мог при желании обрести знания и опыт. За время правления королевы Елизаветы было напечатано более семи тысяч наименований книг в Лондоне — этот обширный, часто сырой материал ждал своего часа, чтобы его усвоили, или переработали, или же им воспользовались драматурги, экспериментировавшие в поисках новых способов развлечения публики. Вот в такой мир попал в расцвете юных лет и таланта Уильям Шекспир. Он, должно быть, решил, что попал на Небеса обетованные.

Внутри собора было несравненно более шумно и многолюдно, чем в нынешние времена. Плотники, переплетчики, перевозчики и другие ремесленники предлагали свои услуги, наполняя своими голосами огромное пространство даже во время службы. Пьяницы и бродяги здесь отдыхали, кто-то облегчался в углу. Мальчишки гоняли мяч в нефах, до тех пор, пока их не гнали прочь. Были и такие, кто разводил небольшой костерок, чтобы согреться. Джон Ивлин⁴ писал спустя несколько лет о своих впечатлениях, когда пришел в собор Святого Павла: «Я попал в огромный храм, где не мог разглядеть священника из-за дыма и копоти, не мог расслышать его, потому что все громко кричали».

Многие пользовались им совсем для других целей — шли через него, чтобы сократить путь, особенно в дождливую погоду. Желание спрятаться в помещении объяснялось погоней за новыми веяниями моды и стремлением к комфорту. В Англию из Франции пришел высокий крахмальный воротник и стал новым модным трендом в одежде, но, как известно, зачах там в дождливом климате. Модный, но неудобный покрой крахмальных воротников затем перешел в новый экстравагантный фасон — высокий воротник, брыжи, который вскоре получил название «piccadills»^*** (peckadills, pickadailles, picardillos, еще было около двадцати вариантов слова), отсюда и название улицы Пикадилли. Мода эта становилась «все хуже и хуже каждый день», как мрачно писал один современник. Более того, краска была непрочной, быстро выцветала и теряла свою сочность, что было еще одной причиной стараться не промокнуть под дождем.

Отчасти по этой причине сэр Томас Грешем⁵ основал Королевскую биржу, самое легендарное коммерческое заведение того времени. (Грешем часто ассоциируется с законом Грешема, гласящим, что дурные деньги получаются от честно заработанных, — правда, неизвестно, он это сформулировал или кто-то другой.) Моделью послужила фондовая биржа в Антверпене, в ней было 150 мелких лавочек, составивших один из первых в мире моллов⁶, но главная ее цель и заслуга состояла в том, что впервые купцы Сити — а их было около четырех тысяч — могли заниматься торговлей в закрытом помещении, не страшась дождя. Мы можем удивляться, почему англичане так долго искали способ прятаться от дождя, но факт остается фактом.

Среди других отличий прошлого времени от нынешнего — разница во времени трапезы и меню. Основная трапеза приходилась на дневное время и включала в себя блюда, которые мы сейчас и не едим вовсе — к примеру, жаркое из журавля, дрофы, лебедя, аиста. Те, кто отличался хорошим аппетитом, ели примерно столько, сколько и мы. Современница Шекспира (и друг его семьи) Элинор Феттиплейс оставила потомству кулинарную книгу, которую она вела в 1604 году, — это одна из первых ласточек, дошедших до нас, — в которой содержатся рецепты приготовления деликатесов и блюд ее собственного творчества: к примеру, барашка с кларетом и апельсиновым соком Севильи, пирога из шпината, пирога с сыром, сладкого заварного крема, меренги (безе)^****. Другие описания современников — а пьесы Шекспира и его собратьев по перу в немалой мере тоже служат нам источником — демонстрируют склонность к разнообразной кухне, следовать которой многим из нас было бы слишком трудно.

Для бедных людей пища была гораздо более простой, что и неудивительно. И более однообразной — в основном, это был хлеб с сыром, а иногда — немного мяса. Овощи ели те, кто ничего другого не мог себе позволить. Картофель был диковинным продуктом, к нему многие относились с недоверием, потому что он походил на ядовитый паслен. Картофель вошел в моду лишь в восемнадцатом веке. Чай и кофе вообще никому не были известны.

Представители всех классов любили сладости. Многие блюда украшались сладкой глазурью, даже в вине частенько было очень много сахара, к рыбе, яйцам и мясу подавали сахар. Сахар пользовался таким успехом, что зубы у англичан очень рано чернели, а те, у кого они оставались белыми, чернили их специально, чтобы показать, что они не отказывают себе в сладком. Богатые женщины, включая королеву, использовали косметическую смесь из буры, серы и свинца — достаточно ядовитую смесь, а случалось, очень ядовитую, — чтобы выбелить себе на лице кожу, потому как бледность была признаком особой красоты. (Поэтому Смуглая Леди сонетов Шекспира была шокирующим исключением.)

Англичане очень любили пиво, пили его даже за завтраком, в том числе пуритане, опасающиеся всех прочих мирских утех. (Корабль, на борту которого плыл лидер пуритан Джон Уинтроп⁷ в Новую Англию, вез десять тысяч галлонов⁸ пива, не так уж и много!) Выпивать по галлону в день было традиционным рационом монахов, но можно допустить, что многие позволяли себе куда больше. Иностранцы всегда ценили английский эль. Как отметил один путешественник с континента, напиток был «мутным, как конская моча». Состоятельные господа пили вино, причем пинтами⁹.

Табак появился в Англии спустя год после рождения Шекспира, поначалу он считался предметом роскоши, но вскоре стал так популярен, что к концу века в Сити было не меньше семи тысяч табачных лавочек. Его курили не только удовольствия ради, но его считали панацеей от разного рода хворей — от венерических болезней, мигрени, даже при одышке, полагали, что он защитит и от чумы, посему заставляли курить табак малых детей. В то время в Итоне детей били, если учитель обнаруживал, что кто-то из учеников не выкурил свою норму табака.

Преступность в королевстве цвела махровым цветом, а потому преступники поделились на «цеха». Кто-то становился «ловцом кроликов», или попросту мошенником (домашних кроликов выращивали, чтобы приготовить из них блюда, поэтому они были на удивление послушными), другие становились foists (карманниками), nips (щипачами), nippers, hookers (ворами, которые крюками воровали вещи через окно), abtams (притворявшимися лунатиками, чтобы отвлечь внимание жертвы) и прочими разного рода шулерами и вымогателями — whipjacks, cross biters, cozeners, courtesy men. Все постоянно ссорились и дрались. Даже поэты ходили с оружием. Актер Габриель Спенсер убил на дуэли Джеймса Фрика, а двумя годами позже его убил Бен Джонсон. Кристофера Марло втянули по меньшей мере в две смертельные схватки, в одной из них он помог товарищу убить молодого хозяина таверны, а в другой, в пьяной драке в Дептфорде, его самого убили.

Мы не знаем, когда Шекспир очутился в Лондоне в первый раз. Знаем только, что он полностью исчез с горизонта и о нем ничего не известно с 1585 по 1592 годы, когда он уехал из Стратфорда (оставив там жену и семью) и стал драматургом и актером. В истории литературы нет более явного белого пятна и более заманчивой темы.

Первым стремился выяснить правду Джон Обри¹⁰, который писал в 1681 году, много лет спустя после кончины Шекспира, что он был учителем в сельской школе, но никаких письменных доказательств этому мы не имеем. Среди других версий — путешествие в Италию, служба в армии Фландрии, морское путешествие — по самой романтичной версии, он плыл с Дрейком на «Золотой лани». На самом деле все легенды родились только потому, что шекспироведы хотели заполнить эти годы хоть чем-нибудь, чтобы объяснить, откуда взялись отразившиеся в его творчестве те или иные знания, опыт и интересы.

Часто пишут, к примеру, о том, что в пьесах Шекспира очень много метафор, связанных с океаном и что в каждой пьесе есть упоминание о море. Но довод, что это говорит в пользу его увлеченности морской стихией, станет менее убедительным, если вспомнить, что слово «моряк» — «sailor» встречается у него всего лишь четыре раза, а «seaman» — только дважды. Более того, как писала уже давно Каролайн Сперджен, морские аллюзии Шекспира почти всегда рисуют море как враждебную, неприступную стихию, средоточие штормов, угрозы кораблекрушений и невероятной глубины — именно такую перспективу рисуют те, кто не привык находиться в плавании. В любом случае, подсчитывать количество неких определенных слов в тексте — опасно. Шекспир пишет об Италии гораздо чаще, чем о Шотландии (35 раз, а о Шотландии — 28), а о Франции гораздо чаще, чем об Англии (369 упоминаний о Франции, а об Англии — 243), но вряд ли мы станем утверждать, что он был французом или итальянцем.

Одно из возможных объяснений того, где и как провел эти годы Шекспир (тема, столь волнующая ученых), состоит в том, что он не сразу обосновался в Лондоне, а сначала отправился в северную Англию, в Ланкашир, — ведь он был католиком и не посещал англиканское богослужение. Впервые эту версию выдвинули еще в 1937 году, но лишь в последнее время она приобрела весомость. Надо сказать, что теперь она превратилась в сложную и хитроумную историю, построенную по большей части на предположениях (и думаю, ее сторонники легко откажутся от нее). Суть ее заключается в том, что Шекспир долго жил на севере, где был учителем, а может, и актером (в конечном счете, следует помнить, что где-то же он должен был готовиться к актерской профессии), а ответственны за это католики.

Безусловно, в тот период общаться с католиками не составляло труда. В юные годы Шекспира около четырехсот англичан, ставших во Франции иезуитами-миссионерами, разошлись по всей стране и тайно совершали богослужения для католиков, часто собираясь в поместьях людей, принадлежавших к римско-католической церкви. То была миссионерская деятельность, сопряженная с опасностью. Около четверти миссионеров поймали и казнили, а остальные перестали проповедовать и вернулись во Францию. Те, кого не поймали и кто нашел в себе смелость вернуться в Англию и начать проповедовать снова, были очень активные и бесстрашные люди. Роберт Парсонс¹¹ и Эдмунд Кэмпион¹² обратили в свою веру или вернули в католицизм двадцать тысяч человек во время только одного паломничества!

В 1580 году, когда Шекспиру было только шестнадцать лет, Кэмпион проходил через графство Уорвикшир — он шел на более безопасный для католиков север Англии. Он остановился у дальнего родственника Шекспира, сэра Уильяма Кэтсби, чей сын Роберт позднее стал вожаком Порохового заговора¹³. Один из учителей в школе, где учился Шекспир (считается, что Уильям учился тогда там), Джон Коттом, был родом из влиятельной католической семьи из графства Ланкашир, его брат был известным проповедником, сподвижником Кэмпиона. В 1582 году этого Коттома поймали, подвергли пыткам и казнили вместе с Кэмпионом. А его старший брат, учитель, покинул Стратфорд — неизвестно, спешно или нет, — и вернулся в Ланкашир, где стал открыто проповедовать католицизм.

Есть предположение, что Коттом взял с собой Уилла. Еще один довод в пользу этой версии: на следующий год некий «Уильям Шейкшафт» появляется в списках домовой книги Александра Хогтона, известного католика, жившего всего в десяти милях от Кот-томов. Более того, господин Хогтон в своем завещании рекомендует этого Шейкшафта своему единоверцу и другу, землевладельцу Томасу Хескету как трудолюбивого работника. В том же абзаце Хогтон пишет, что у него есть музыкальные инструменты и «одежда для игры», то есть театральные костюмы. «Подобное заявление, — отмечает специалист по Шекспиру Роберт Бирмен, — позволяет предположить, что Шекспир был там или домашним музыкантом, или актером, или и тем и другим».

Согласно одной версии биографии, Шекспир, при финансовой поддержке Хогтона, переселился в Руффорд, в семью Хескета, а там знакомился с гастролирующими по стране труппами актеров, к примеру, с труппой «Актеры лорда Дерби»; с их-то помощью он и перебрался в Лондон и связал свою жизнь навсегда с театром. Интересно, что один из коллег Шекспира в последний период его жизни, кузнец Томас Сэвэдж, который был доверенным лицом дирекции театра «Глобус» по вопросам аренды помещения, был тоже из Руффорда и женат на родственнице Хескета. Интригующее совпадение.

Тем не менее, следует иметь в виду два немаловажных соображения. Первое — Шекспир получал, согласно завещанию Хогтона, на удивление большую ежегодную пенсию — целых два фунта¹⁴, больше, чем предназначалось кому-либо из членов семьи. Согласитесь, великодушный жест, если учесть, что Уильяму Шекспиру было всего семнадцать лет и что он прослужил в доме Хогтона до его смерти лишь несколько месяцев. Гораздо логичнее было бы, если бы усопший пожаловал такую пенсию более пожилому человеку, проработавшему у него долгие годы.

Не меньшее удивление вызывают метаморфозы его фамилии. «Шейкшафт», безусловно, не настоящее его имя. Некоторые ученые полагают, что это северная огласовка фамилии Шекспир и что наш Уилл не собирался скрывать свою подлинную фамилию, а просто пользовался ею. Может быть, так оно и было, но тогда возникают новые сомнения. Фамилия «Шейкшафт» не была редкой в Ланкашире. В переписи 1582 года значится семь семейств под этой фамилией, проживающих в графстве, причем в трех из них были люди с именем Уильям. Поэтому приходится брать на веру, что именно этот молодой человек был Уиллом из Стратфорда. Как лаконично формулирует Фрэнк Кермоуд в своей статье о католическом влиянии на поэта (в журнале «Нью-Йорк Таймс Бук Ревью»): «Нет серьезных или сколько-нибудь убедительных доводов поверить в эту версию, есть только страстное желание».

К тому же не следует сбрасывать со счетов и тот факт, что у Шекспира было достаточно времени, чтобы после путешествия в Ланкашир вернуться в Стратфорд, где его ждала Анна Хетевэй. Первого младенца Шекспира, Сюзанну, крестили в мае 1583 года, а значит, зачать ее Анна могла в августе предыдущего года, когда, как считается, он был в Ланкашире. Вполне возможно, Уильям Шекспир находился со своими единоверцами-католиками в Ланкашире и предавался любовным утехам с Анной приблизительно в одно и то же время — и в нем созревал актерский талант, — но возникает вполне резонный вопрос: не слишком ли перенасыщенным такими разными событиями и состояниями оказался этот период?

Мы не знаем, насколько религиозным был Шекспир и был ли он в принципе верующим. Доказательства и свидетельства этого весьма разноречивы. Сэмюеля Шенбаума изумляют бесконечные библейские аллюзии в текстах Шекспира; к примеру, сюжет с Каином появляется двадцать пять раз в тридцати восьми пьесах — очень высокий показатель. А Отто Есперсен¹⁵ и Каролин Сперджен полагали, что Шекспир не испытывал никакого тяготения к библейской тематике, и отмечали, что нигде в его работах мы не встречаем слова «Библия», «Святая Троица», «Дух Святой», — к этому выводу пришел недавно британский историк Ричард Дженкинс. «Чем больше читаешь елизаветинцев, тем больше удивляешься скудости в творчестве Шекспира религиозных мотивов». Британский авторитетный ученый Стэнли Уэллс, напротив, полагает, что пьесы Шекспира — «сплошь в зашифрованных библейских аллюзиях».

Короче говоря, почитатель Шекспира найдет подтверждение любому из этих посылов, касающихся его личности, — все зависит от того, что он или она хочет найти у него. (Или, как писал сам Шекспир, в строке, частенько неправильно цитируемой: «В нужде и черт священный текст приводит»¹⁶.) Профессор Гарварда Гарри Левин писал, что Шекспир отрицал право на самоубийство в «Гамлете» и других пьесах, в тех, где это противоречило христианской догме шестнадцатого века, но облагораживал и романтизировал этот акт в своих римских и египетских пьесах, поскольку в них писать об этом было допустимо (и даже безопасно). Из тех скудных свидетельств, что дошли до нас, явствует, что Джон Шекспир и Уильям строго исполняли свой долг протестантов касательно заключения брака и крещения, независимо от глубины своей веры — ведь никто не знает их внутреннее состояние, их мысли.

Дэвид Томас из Национального архива считает, что в любом случае маловероятно получить когда-либо однозначный ответ на вопрос о том, провел ли Шекспир эти годы в Ланкашире с католиками или еще где-то:

— Если он не вступал в те годы в брак, у него не рождался младенец, он не покупал недвижимость и не платил налоги — а в то время англичане его социального положения не платили налоги, — не совершил преступления, его не отдавали под суд — его имя никак не зафиксировано в записях. Насколько нам известно, он ничего подобного не совершал.

Единственное упоминание о нем содержится в документе того периода, причем на него ссылаются косвенно, и нет никаких указаний на род его занятий и место жительства.

Столкновения между католиками и протестантами достигли своего апогея в 1586 году, когда Мария Стюарт, королева Шотландская, была втянута в заговор против королевы Английской, целью которого было сбросить Елизавету с престола. В результате Елизавету убедили дать согласие на казнь Марии, что, хотя и неохотно, она сделала. Убийство монархической особы, пусть даже и угрожавшей престолу королевства, явилось суровым актом, спровоцировавшим ответную реакцию. Веспой следующего года Испания направила к берегам Британии могучую флотилию, поручив своим вассалам захватить английский престол и взять в плен Елизавету.

Мощнейшая флотилия, из всех, по словам историка, «что когда-либо бороздила моря», — Испанская Армада, казалась непобедимой. В бою она занимала около семи миль морского пространства, была вооружена мощнейшими орудиями: у нее было 123 000 пушечных ядра, почти 3000 пушек плюс мушкеты разных калибров и легкое оружие, и все это — в распоряжении тридцати тысяч человек. Испанцы были уверены в быстрой и сокрушительной победе — называя ее победой во славу Всевышнего. Как только Англия капитулирует, полагали они, ее флот будет захвачен испанцами, а перспектива создания единой протестантской Европы потерпит крах.

Но не все пошло, как планировалось. Английские корабли были более подвижными, маневренными, не сильно возвышались над уровнем воды. Они проворно сновали по морю, нанося испанскому флоту удары то тут, то там, а орудия испанцев, установленные на высоко возвышающихся палубах, палили мимо цели — ядра пролетали над кораблями англичан. Англичане были гораздо более опытными в морском бою, командовали гораздо лучше (так, во всяком случае, мы читаем в исторических работах). Надо честно признать, что большинство кораблей испанцев были не боевыми, а военно-транспортными судами — словом, громоздкими, неуклюжими мишенями. Англичане к тому же могли использовать в своих интересах и то, что они отлично знали свои территориальные воды, приливы и отливы, течения, да и могли уходить на отдых и на ремонт в свои порты. Но самое главное — у них были преимущества в техническом оснащении вооружения: англичане стали делать чугунные пушки, другие нации еще не успели внедрить это новшество у себя. Пушки стреляли куда лучше и были гораздо устойчивее и прочнее, чем бронзовые орудия испанцев, которые быстро выходили из строя, а после двух-трех залпов надо было ждать, когда они остынут. Матросы часто забывали об этом, тем более в разгар боя, и часто сами гибли возле них. Словом, у испанцев матросы не были готовы к морскому бою. Их стратегией было подойти к судну врага и забраться на его палубу, а потом схватиться в рукопашном бою.

Поражение было сокрушительным и зрелищным. Англичанам понадобилось всего три недели, чтобы разбить вражеский флот в пух и прах. За один день у испанцев было ранено восемь тысяч человек. Охваченные ужасом и, не зная, что делать, испанцы повели свой понесший сокрушительные потери флот вдоль восточного берега Англии, вокруг Шотландии и очутились в Ирландском море, где их ждали не менее жестокие удары судьбы — сильнейшие бури и шторма, от которых потерпели крушение, по меньшей мере, две дюжины кораблей. Согласно хроникам, тысяча тел испанцев была выброшена на ирландский берег. Тех, кому удалось спастись и добраться до берега живыми, убивали, чтобы отобрать их побрякушки. Когда остатки Армады доплыли до родных берегов, выяснилось, что испанцы потеряли семнадцать тысяч из тридцати тысяч матросов, отправившихся на эту операцию. Англия не потеряла ни одного судна.

Поражение Непобедимой Армады изменило ход истории, Англия переживала небывалый патриотический подъем, о чем Шекспир писал в своих исторических пьесах (почти все они написаны в последующей декаде). Этот подъем патриотизма помог Англии стать могучей мировой империей, которой подчинились все морские территории и земли, начиная с территорий Северной Америки. Помимо всего, протестантизм в Англии победил. Если бы одержала верх Армада, восторжествовала бы испанская инквизиция; кто знает, чем бы это обернулось для елизаветинской Англии — и для юноши из Уорвикшира, собравшегося преобразовать английский театр?!

А теперь любопытный постскриптум к этой главе. Через сто пятьдесят лет после кончины Джона Шекспира землекопы рыли участок возле развалин дома Шекспиров на Хенли-стрит в Стратфорде и нашли завещание — «Последняя воля моей души», так оно называлось, — в котором содержалось признание Джона в его верности католицизму. Образец подобного волеизъявления о своей принадлежности католической вере в Англию тайком провез в свое время Эдмунд Кэмпион.

С тех пор ученые спорят, подлинный это документ или нет, подлинная ли на нем подпись Джона Шекспира, и что это значит — и значит ли — для определения конфессии Уильяма Шекспира? На первые два вопроса ответ никогда не будет найден, потому как вскоре этот документ был потерян, а ответ на третий в любом случае может быть лишь гипотезой, догадкой.

Примечания

*. Стоу был портным, жил в бедности, всю жизнь писал свою великую хронику. Ему было 73 года, когда ее опубликовали. Гонорар составил 3 фунта стерлингов и 40 экземпляров книги. Когда Иакова I попросили помочь старику, он ограничился двумя записками, в которых разрешил ему просить милостыню. Стоу последовал совету короля и стал просить подаяние на улицах Сити, но без особого успеха (Прим. автора).

**. Выгребная яма — houndsditch от hound (гончая собака) и ditch (ров, яма).

***. Слово «Пикадилли» впервые было зафиксировано драматургом Томасом Деккером в 1607 году в пьесе «К северу от Хо». Здание рядом с современной Трафальгарской площадью стали называть Дом Пикадилли, наверно потому, что его владелец торговал брыжами (piccadills). Улица, которая идет на запад к Гайд-парку, взяла свое название от этого дома, а не от кольца перьев вокруг шеи (Прим. автора).

****. В книге Феттиплейс полно забавных историй, это целая энциклопедия рецептов блюд, советов, как чистить и убирать дом, других домашних советов, собранных ею у родственников и друзей. Среди этих друзей был Джон Холл³⁸, зять Шекспира. Так что вполне возможно, что она была знакома с драматургом, по крайней мере, наверняка слышала о нем. Но даже если бы она представляла себе всю значимость этой личности для потомков и то, как мы были бы ей благодарны, оставь она хотя бы какие-то намеки о его личности и вкусах, она вряд ли сделала бы это (Прим. автора).

1. Стоу Джон (Stow John, ок. 1525—1605) — английский историк и антиквар. Его отец, Томас Стоу, работал в компании, торгующей сальными свечами. Доход его отца был чуть больше 6 шиллингов в год, поэтому в детстве Стоу каждое утро помогал доить коров на ферме, принадлежащей женскому монастырю Minories. В конце концов Джон пошел учиться на портного, не последовав по следам отца в торговле. В 1547 году Джон был приглашен в качестве портного в Worshipful Company of Merchant Taylors и через год начал собственное дело в доме недалеко от колодца у восточных ворот лондонской стены Олдгейт. В 1570-х годах он переехал в здание, находившееся на территории прихода Святого Андрея, на Лайм-стрит, где и прожил до своей кончины. Автор нескольких исторических трудов.

2. Грин Роберт (Greene Robert; 1558—1592) — английский поэт, прозаик и драматург, один из драматургов, предшествовавших Шекспиру, и его заклятый враг. Закончив Кембриджский университет, Грин одним из первых в Англии стал зарабатывать на жизнь литературным трудом. Обладатель весьма скромного дарования, он обрел популярность благодаря романам, памфлетам и драмам. Вел беспорядочный образ жизни, часто нуждался. Умер Грин в Лондоне 3 сентября 1592 года.

3. Рен Кристофер (Wren Christopher; 1632—1723) — английский архитектор и ученый, изучал математику в Оксфордском университете. С 1657 года — профессор астрономии в Лондоне, с 1661 года — в Оксфорде. В 1681—1683 годах — президент Лондонского королевского общества. Обратившись с 1660-х годов к архитектуре, стал крупнейшим представителем английского классицизма. План реконструкции Лондона, составленный Реном после пожара 1666 года, не был осуществлен, но зодчий построил в Сити многочисленные жилые дома, а также церкви.

4. Ивлин Джон (Evelyn John; 1620—1706) — английский писатель, садовод и мемуарист, коллекционер.

5. Грешем, сэр Томас (Gresham, Sir Thomas; около 1519—1579) — торговец сукном, финансист, дипломат, основатель Королевской биржи и Королевского общества. Особенно отличился в ходе финансовых переговоров по предоставлению займов английскому правительству в Антверпене (1551). Сотрудничал с Уильямом Сесилом.

6. Mall — торговая галерея, пассаж (английский, американский). В настоящее время в русском языке распространено употребление кальки — молл.

7. Холл Джон (Hall John; 1575—1635). В 1589 году поступил в Королевский колледж в Кембридже. В 1593 году получил степень бакалавра, в 1597 году — магистра. Изучал медицину во Франции; около 1600 года обосновался в Стратфорде-на-Эйвоне. 5 июня 1607 года обвенчался со старшей дочерью Шекспира Сюзанной. Их дочь Элизабет крестили 21 февраля 1608 года. Холл был незаурядным врачом. В 1626 году его оштрафовали на 10 фунтов за отказ принять рыцарское звание от Карла I. Один из его медицинских дневников (на латыни) был переведен и опубликован в 1657 году под заголовком «Избранные заметки о телах англичан». Холл был набожным христианином и сторонником пуританства; он подарил церкви Святой Троицы деревянную кафедру, украшенную резьбой, а также выполнял обязанности церковного старосты.

8. Уинтроп Джон (1588—1649) — теолог-конгрегационалиет, религиозный и политический деятель. Из английской семьи богатых землевладельцев. Получил образование в Кембридже и занимался юридической практикой. Участвовал в парламентской оппозиции. Будучи ревностным пуританином, считавшим своим долгом перед Богом противостояние католической экспансии в Северной Америке, Уинтрон организовал большую переселенческую экспедицию протестантов в Новую Англию. Здесь была основана Массачусетская колония, губернатором которой стал Уинтроп.

9. Галлон — английская мера весов жидкости, равна 4,54 литров.

10. Пинта — 1/8 галлона.

11. Обри Джон (Aubrey John; 1626—1697). В его посмертно опубликованных «Кратких жизнеописаниях» есть разные сведения о Шекспире. Некоторые из них принадлежат Уильяму Бистону, сыну Кристофера — актера, игравшего в труппе Шекспира. Он отзывается о драматурге как о «красивом, хорошо сложенном мужчине и отличном собеседнике, у которого всегда найдется приятная острота», и говорит, что Шекспир «вызывал у него особое восхищение, поскольку не был заводилой... не был охотником до разгульной жизни и, даже когда его приглашали, сказывался больным». Именно Обри утверждал, что Шекспир «в молодые годы был деревенским учителем». Ему же принадлежит предположение о том, что Уильям Давенант был родным сыном Шекспира.

12. Парсонс Роберт, настоящее имя — Персонс Роберт (Persons Robert; 1546—1610) — английский католический священник, иезуит, писатель и публицист. Один из самых выдающихся английских католических мыслителей постреформационной эпохи. Роберт Парсонс родился в семье протестантов-йоменов, промышлявших кузнечным ремеслом. При помощи местного священника Иоанна Хейворда Парсонс был отправлен на обучение в 1562 году в колледж Святой Марии в Оксфорде. Окончив учебу с отличием, в 1568 году стал преподавать в Бейлиол-колледже. 13 февраля 1574 года Роберт был вынужден уйти в отставку из-за своих католических убеждений. Находясь за границей, достаточно много общался с иезуитом Уильямом Гудом, под влиянием которого вступил в монашеский орден иезуитов в Риме 3 июля 1575 года. Роберт Парсонс сопровождал Эдмунда Кэмпиона, позднее канонизированного Католической церковью как мученик, в его миссии по оказанию помощи английским католикам в 1578 году.

13. Кэмпион Эдмунд, святой (Campion Edmund, St; 1540—1581) — английский ученый-иезуит и католический мученик. Был посвящен в сан в англиканской церкви в 1568 году, но в 1571 году покинул Англию и уехал в Дуэ, Нидерланды, где примкнул к римско-католической церкви; два года спустя в Риме стал иезуитом. В 1580 году участвовал в 1-й тайной иезуитской миссии в Англию. Хотя Кэмпион заявил, что прибыл только с целью обучать католическую общину и руководить ею, его арестовали, пытали и казнили за измену.

14. Пороховой заговор (Gunpowder Plot) 1605 года — неудачная попытка группы английских католиков взорвать здание парламента с целью уничтожения симпатизировавшего протестантам и предпринявшего ряд репрессий в отношении католиков короля Иакова I. Взрыв планировалось совершить 5 ноября 1605 года, во время тронной речи монарха, когда кроме него в здании Палаты лордов присутствовали бы члены обеих палат парламента и верховные представители судебной власти страны. В наше время некоторые историки называют заговор террористическим актом, однако по своим целям он кардинально отличался от действий современных террористов и скорее напоминал неудачную попытку государственного переворота.

15. Два фунта стерлингов времен Шекспира теперь равны приблизительно 1000 фунтов стерлингов.

16. Есперсен Йенс Отто Харри (Jespersen Jens Otto Harry; 1860—1943) — датский лингвист. Окончил Копенгагенский университет, затем продолжал образование в Оксфордском университете. В 1893—1925 годах — профессор английского языка в Копенгагенском университете. Автор учебника английского языка (1895, выдержал 19 изданий), в основу которого положена живая разговорная речь. Свое понимание грамматики как живого и развивающегося целого он отразил в «Философии грамматики» (1924). Есперсен — автор «Теории прогресса в языке», согласно которой «все языковые изменения направлены на облегчение условий коммуникации и потому прогрессивны». Создал проект международного искусственного языка новиаль.

17. Уильям Шекспир. Венецианский купец. Действие I, сцена 3. Перевод Т. Щепкиной-Куперник // Полное собрание сочинений. В 8 т. Москва: Искусство, 1958. Т. 3.