Глава пятая. Пьесы

Практически все сходятся во мнении, что карьера Уильяма Шекспира-драматурга началась около 1590 года, но куда меньше единодушия в том, с каких именно пьес она началась. В зависимости от того, чей авторитет вы признаете, вы выберете в качестве старта любую из, по крайней мере, восьми пьес: это «Комедия ошибок», «Два веронца», «Укрощение строптивой», «Тит Андроник»¹, «Король Иоанн» или же три части пьес о Генрихе VI.

Американский ученый Сильван Барнет считает первой пьесой Шекспира «Комедию ошибок», второй — «Бесплодные усилия любви», а позднее Стэнли Уэллс и Гэри Тейлор в Оксфордском Полном собрании сочинений датируют первыми десять других пьес — это больше четверти его драматургического наследия, — а потом уже перечисляют те две. Уэллс и Тейлор при этом в начало списка помещают «Двух веронцев», не опираясь на какие-либо документы, о чем они с легкостью пишут, а просто на основании того, что пьеса заметно сырая (или как они более изящно выразились — «ее отличает неуверенность в технике письма, что свидетельствует о неопытности автора»). Арденовское издание, между тем, первой пьесой помещает «Укрощение строптивой», а Ривсрсайдское издание — первую часть «Генриха VI». Едва ли можно найти два списка, выстроенных в одинаковом хронологическом порядке.

В отношении многих пьес мы вправе с уверенностью говорить лишь о terminus ad quem — о дате, за пределами которой они не могли быть написаны. Иногда доказательством этих временных границ служат ассоциации с внешними событиями, как в комедии «Сон в летнюю ночь», в которой очевидны ассоциации с непогодой и неурожаями (в Англии неурожаи были в 1594 и в 1595 годах), или же в «Ромео и Джульетте», когда няня говорит о землетрясении, случившемся за одиннадцать лет до того (в Англии было короткое, но сильное землетрясение в 1580 году), но подобные намеки — редки и часто сомнительны. Многие другие выводы делаются исследователями на основании стилистических особенностей произведения. Так, в «Комедии ошибок» и «Тите Андронике» заметен «аромат юности», по словам Сэмюеля Шенбаума, а Барнет безапелляционно заявляет, что пьеса «Ромео и Джульетта» написана раньше, чем «Отелло», просто потому что «чувствуется, что "Отелло" написан позже».

Аргументы могли бы быть еще «убедительнее», если бы не было в качестве образца для исследователей небольшой, пухлой книжки Фрэнсиса Мереса «Palladis Tamia: сокровищница ума». Опубликованный в 1598 году, этот 700-страничный компендиум трюизмов и философских невнятных пассажей, неоригинальных мыслей не представляет особого интереса для истории, за исключением одного чрезвычайно полезного абзаца, на который обратили внимание ученые спустя приблизительно двести лет после смерти Шекспира: «Подобно тому, как Плавт и Сенека считались у римлян лучшими по части комедии и трагедии, так Шекспир у англичан является наипревосходнейшим в обоих видах пьес. Это его комедии — "Два веронца", "Комедия ошибок", "Бесплодные усилия любви", "Вознагражденные усилия любви"², "Сон в летнюю ночь", "Венецианский купец"; его трагедии — "Ричард II", "Ричард III", "Генрих VI", "Король Иоанн", "Тит Андроник", "Ромео и Джульетта"».

«Сокровищница ума» оказалась замечательной находкой. В тексте впервые упоминались четыре пьесы, которые принадлежали перу Шекспира, — «Венецианский купец», «Король Иоанн», «Два веронца» и «Сон в летнюю ночь», а затем в отдельном абзаце говорилось, что он написал к тому времени еще и несколько сонетов, хотя их не публиковали вместе еще одиннадцать лет.

Гораздо больше непонятного в упоминании пьесы «Вознагражденные усилия любви», о которой больше ничего не известно. Долгое время считалось, что это другое название какой-то из известных нам его пьес, скорее всего «Укрощения строптивой», потому как ее нет в списке Мереса. Некоторые пьесы Шекспира носили разные названия, например, «Двенадцатую ночь» иногда называли «Мальволио», а «Много шума из ничего» — «Бенедикт и Беатриче», так что существование второго названия вполне возможно.

В 1953 году загадка стала еще более сложной, когда продавец букинистических книг в Лондоне, во время перевозки книг с одного склада на другой, обнаружил фрагмент инвентарной книги 1603 года, в котором значились отдельно «Вознагражденные усилия любви» и «Укрощение строптивой», из чего стало ясно, что это разные произведения и что «Вознагражденные усилия любви» — самостоятельная пьеса. А если, как явствовало из инвентарного списка, ее издавали и тираж составлял 1500 экземпляров, не исключено, что в один прекрасный день она откуда-нибудь вынырнет. (Такая перспектива совершенно нереальна для другой потерянной пьесы Шекспира — «Карденио», так как она, похоже, была только в рукописи.) Все это весьма загадочно. Если «Вознагражденные усилия любви» — самостоятельная пьеса и ее издавали, то естественно возникает вопрос — почему же Хемингс и Конделл не включили ее в Первое фолио? Но никто нам теперь не ответит.

В каком бы порядке пьесы ни следовали, благодаря Мересу мы знаем, что к 1598 году, хотя к тому времени Шекспир писал пьесы гораздо меньше десяти лет, он проявил себя таким мастером в драматургии — автором комедий, исторических драм и трагедий — колоссальный результат! — что завоевал долговечную славу. К успеху он шел кратчайшим путем — не брезговал чужими сюжетами, диалогами, именами и названиями — всем, что могло ему пригодиться. Перефразируя Джорджа Бернарда Шоу, Шекспир был отменным рассказчиком историй, которые до него уже рассказали другие.

Но в принципе это можно поставить в вину практически всем писателям того времени. Для елизаветинцев сюжеты и действующие лица были «в общем хозяйстве». Марло заимствовал своего «Доктора Фауста» из немецкой «Истории доктора Иоганна Фауста» (точнее, из ее английского перевода), а «Дидону, царицу Карфагена» — у Вергилия («Энеида»). До шекспировского «Гамлета» была другая пьеса о Гамлете. Эта пьеса, к сожалению, потеряна, и кто ее автор — неизвестно (правда, кое-кто полагает, что ее автор — не заявивший о себе сполна гений Томаса Кида), поэтому нам остается только гадать, насколько Шекспир повторил своего предшественника. Его «Короля Лира» также вдохновил более ранний «Король Лир». Его «Самая прекрасная и печальная трагедия о Ромео и Джульетте» (как полностью она называлась в оригинале) — свободное переложение поэмы «Трагическая история Ромео и Джульетты», принадлежавшей молодому талантливому поэту Артуру Бруку, написавшему ее в 1562 году, а потом — увы! — утонувшему. Брук, в свою очередь, взял ее у итальянца Маттео Банделло. Комедия «Как вам это понравится» — переложение работы Томаса Лоджа «Розалинда», а «Зимняя сказка» похожа на переработку «Пандосто», забытого романа непримиримого критика Шекспира Роберта Грина. Всего несколько произведений Шекспира — прежде всего «Сон в летнюю ночь», «Бесплодные усилия любви» и «Буря» — написаны им самим без каких бы то ни было первоисточников.

Шекспир брал заурядное произведение и с блеском переписывал его, часто делая великим. До того, как он переписал «Отелло», это была обычная мелодрама. В раннем варианте «Короля Лира» король не был безумцем, и все заканчивалось счастливо. «Двенадцатая ночь» и «Много шума из ничего» были двумя не связанными между собой итальянскими сказками. Гений Шекспира заключался в том, что он брал привлекательный мотив и создавал шедевр. Для «Комедии ошибок» он заимствовал простой, но эффектный сюжет Плавта — два брата-близнеца, никогда не встречавшиеся раньше, одновременно оказываются в одном и том же городке; при этом усиливает комический эффект пьесы то, что у братьев и слуги — близнецы, которые тоже не в курсе разворачивающейся интриги.

Современных чувствительных критиков раздражает, что у Шекспира была привычка включать отрывки, почти дословные, из других источников в свои произведения. В «Юлии Цезаре» и «Антонии и Клеопатре» много слегка измененных пассажей из известного перевода Плутарха, выполненного сэром Томасом Нортом³. А в «Буре» мы находим подобные строки из Овидия. Крылатая фраза Марло — «Тот не любил, кто сразу не влюбился» из драмы «Геро и Леандр» повторяется дословно в шекспировской «Как вам это понравится»⁴, а двустишие из «Тамерлана» Марло — повторяется в «Генрихе VI», во второй части:

Татарские некормленные клячи,
Что в день и тридцать миль не пробегут...⁵

В неудачных случаях он повторяет источник «почти механически», как писал Стэнли Уэллс, цитируя отрывок из «Генриха V», в котором молодой король (и, что важнее, — зрители) слушает лекцию по новой истории Франции, позаимствованную автором — почти дословно — из труда Рафаеля Холиншеда «Хроники. Кориолан» (пьеса включена в Первое фолио). В этом отрывке есть две строки, которые не поддаются пониманию, если не открыть работу уже упомянутого сэра Томаса Норта «Жизнеописания благородных греков и римлян» и не найти те же самые строки, но при этом не прочитать и предыдущую, которую Шекспир забыл выписать. И вновь мы можем найти много аналогичных примеров. Марло взял у Спенсера несколько строк из его «Королевы фей» и, практически не изменив их, вставил в «Тамерлана». А в «Королеве фей», в свою очередь, есть отрывки (дословные, но в переводе) из итальянского поэта Лудовико Ариосто.

В погоне за постоянной популярностью у зрителя правила постановки спектакля тоже старались смягчать. В классическом репертуаре были комедия и трагедия с соблюдением жанровых особенностей, а елизаветинцы отказались соблюдать эти правила и вставляли комедийные эпизоды в мрачнейшие трагедии — к примеру, сценка в «Макбете», когда привратник откликается на ночной стук. Автор с помощью комедийного приема добивался снижения напряжения. В классической драме в одной сцене позволялось только трем действующим лицам произносить свои реплики, и никому не разрешалось говорить со зрителем и с самим собой, а потому не было монологов и реплик в сторону. А это — приметы драматургии Шекспира, без которых он не стал бы Шекспиром. Кроме того, до Шекспира пьесы подчинялись так называемым «трем единствам» — трем принципам драматического искусства, которые изложил Аристотель в своей «Поэтике», согласно которым действие должно происходить в одном и том же месте, в одно и то же время, иметь один сюжет. Когда Шекспира устраивал этот принцип триединства, он его охотно соблюдал (как в «Комедии ошибок»), но он никогда не написал бы «Гамлета», или «Макбета», или любое из его великих творений, если бы он неукоснительно следовал этому правилу.

Другие театральные условности еще не были четко сформулированы, а некоторые только стали появляться. Разделение пьесы на акты и сцены — что неукоснительно соблюдалось в античной и классической драматургии — в Англии пока что не соблюдалось. Бен Джонсон вставлял новую сцену и менял ее порядковый номер, как только на сцене появлялся новый персонаж, даже если роль его была случайной и проходной, а другие драматурги не делили свои пьесы на сцены. Для зрителей это вообще не имело никакого значения, и действие продолжалось без перерыва. Антракты между действиями стали устраивать только после того, как представления стали проходить в закрытом помещении, они нужны были, чтобы поменять освещение, а это было уже в последний период работы Шекспира в театре.

Почти единственным «железным правилом» в лондонском театре, которое свято соблюдали, была необходимость соблюдать порядок выхода на сцену (как мы теперь называем его для удобства), согласно которому актер не мог, закончив играть в одной сцене, тут же появляться в другой. Так, в «Ричарде II» Джон Гант⁶ уходит внезапно за кулисы только для того, чтобы тут же появиться в следующей — весьма бурной — сцене. Почему именно это правило так неукоснительно соблюдалось, тогда как другие нет, — никогда никто, насколько я знаю, не объяснял.

Но даже при том, что постановочные принципы были весьма свободными, Шекспир вел себя непредсказуемо и вольно. Он мог, как например в «Юлии Цезаре», убить главного героя посредине пьесы (хотя потом Цезарь появляется в спектакле уже в качестве призрака). Он мог написать пьесу, герой которой (как в «Гамлете») произносит 1495 строк (почти столько же говорят все действующие лица в «Комедии ошибок»), исчезает на долгое время, отчего зритель начинает недоумевать, — всякий раз почти на полчаса. Он постоянно бросает вызов реальности, напоминает зрителю, что он не в настоящем мире, а в театральном. Так, в «Генрихе V» он спрашивает: «И вместит ли помост петуший — Франции поля?»⁷, а в третьей части «Генриха VI» призывает зрителя:

Игрой воображенья
Прошу восполнить наше представленье⁸.

Его пьесы чрезвычайно разнообразны — и по количеству сцен: от 7 до 47, и по числу действующих лиц со своими репликами: от 14 до более чем 50. Обычная пьеса в те дни состояла из 2700 строк, представление длилось около двух с половиной часов. Пьесы Шекспира порой состояли из 1800 строк («Комедия ошибок») или из 4000 («Гамлет», спектакль длился почти пять часов, хотя похоже, что зритель не смотрел его с начала до конца). В среднем его пьесы на 70% состояли из белого стиха, на 5% — из рифмованного, а на 25% — из прозы, но при необходимости он с легкостью менял эту пропорцию, если ему это надо было. Если не считать исторических драм, только в двух пьесах — «Виндзорские насмешницы» и «Король Лир» — действие происходит в Англии; и ни в одной — в Лондоне; он никогда не строил свой сюжет на событиях своего времени.

Шекспир не был очень уж плодовитым писателем. Томас Хейвуд⁹ написал сам или в соавторстве более двухсот пьес, в пять раз больше, чем Шекспир, за то же количество лет.

И тем не менее, в работах Шекспира, даже в самых его великих, чувствуется спешка. В начале пьесы Гамлет — студент, а в конце — ему тридцать лет, хотя ничего не происходило такого, что говорило бы, что прошло столько времени. Герцог в «Двух веронцах» говорит, что он в Вероне, а на самом деле ясно, что он в Милане. Действие пьесы «Мера за меру» происходит в Вене, а при этом почти у всех действующих лиц итальянские имена.

Шекспир считается гением английского языка и авторитетом в нем, но при этом не скажешь, что он не допускал ошибок. Во всем, что он делал, была некоторая неряшливость, он позволял себе много лишнего. Иногда даже не поймешь, что он имел в виду. Джонатан Бейт в книге «Гений Шекспира» отмечает, что блистательный комплимент королеве, состоящий из шести слов в пьесе «Сон в летнюю ночь», — «в царящую на Западе весталку» — можно понимать настолько по-разному, что его интерпретация заняла двадцать страниц комментария в полном, комментированном собрании сочинений^* Шекспира. Почти в каждой пьесе есть, по крайней мере, одна-две строки, которые не удается растолковать, вроде этих строк из «Бесплодных усилий любви»:

Софизм! Черны темница, ад и мгла,
А красота сиянием одета¹⁰.

Что именно он имел в виду под «черной темницей» остается только гадать. Так же непонятна отсылка в «Венецианском купце» к «моему благополучному Эндрю, застрявшему в песках», которая может относиться как к кораблю, так и к человеку. Самый выразительный пример — безусловно, строка в «Короле Лире», которая была в одной из редакций трагедии (опубликованной ин-кварто в 1608 году), — «swithhold footed thrice the old»: «Три раза Витольд им грозился святой, / И топал на ведьм и кикимор пятой».¹¹ И хотя эта фраза потом сохранялась и в других редакциях на протяжении четырехсот лет, никто из комментаторов не смог предложить убедительного толкования.

«Шекспир страдал многословием, прибегал к ненужным, непонятным фразам, неуклюжим выражениям, занудному, скучному версификаторству, грубым словам, — писал Стэнли Уэллс. — Мы видим, как даже в своих величайших произведениях он ради задуманного сюжета жертвует чистотой языка и позволяет своему перу многословные диалоги, в ущерб содержанию». Или, как отмечал гораздо раньше Чарльз Лэм, Шекспир «нанизывает строку на строку, предложения и метафоры мешают друг другу; идея не успевает обрести форму, как ее обгоняет другая, которая тоже претендует на то, чтобы ей поскорее дали словесное выражение».

Шекспир пользовался особой известностью среди современников за скорость, с которой он писал свои произведения, и за чистоту копий, во всяком случае, в этом нас стараются убедить его коллеги Джон Хемингс и Генри Конделл. «Его воображение и перо всегда были дружны, — писали они в своем предисловии к Первому фолио, — он с такой легкостью излагал свои мысли, что мы ни за что не найдем в его рукописях какую-то помарку или кляксу». На что Бен Джонсон бросил в раздражении фразу, ставшую крылатой: «Лучше бы он сделал тысячу исправлений!»

На самом деле он их и делал. В одном месте мы это видим — в рукописи пьесы о жизни Томаса Мора. Над ней долго и упорно работали, причем в шесть рук (одним из соавторов был Генри Четтл, тот самый, что принес свои извинения Шекспиру за соучастие в публикации памфлета Грина «На грош мудрости...»). Она никогда не шла на сцене, поскольку ее героем был убежденный, страстный католик, сражавшийся с династией Тюдоров, нам в принципе кажется странным, что кто-то осмелился сделать его героем своего произведения.

Некоторые авторитеты полагают, что три странички, сохранившиеся до наших дней, написал Шекспир. Если так, они весьма интересны для нас: на них нет ни единого знака препинания, и на удивление — просто дух захватывает! — не соблюдается никаких орфографических правил. Слово «шериф», как отмечает Стэнли Уэллс, написано в пяти строках пятью разными способами — «sheriff», «shreef», «shreeve», «Shreiue», «Shreue», — что является рекордом, несмотря на то, что елизаветинские нормы орфографии были весьма вольными. В тексте много вычеркнутых строк, добавлены отступы между строк, что говорит о том, что Шекспир действительно вносил правку — если это был он. Доказательством того, что это был он, служит схожесть в написании «a» в его подписи и в черновике пьесы о Море, частое употребление «y» (в слове «тигр» — «tiger» — он пишет «y» вместо «i» — «tyger», это устаревшая, диалектальная манера письма), к тому же вместо «silence» (тишина, молчание) он пишет устаревшую форму «scilence» — в «Томасе Море» и во второй части «Генриха VI» (в опубликованном варианте ин-кварто). Последний пример указывает, что наборщик, работая с рукописью Шекспира, полностью повторил особенности его правописания, впрочем, это не категорическое утверждение, даже не предположительное. Никаких иных доказательств мы не находим — разве что мы можем положиться на интуицию — в отрывке слышен голос Шекспира.

Безусловно, стоит напомнить, что идея о том, что Шекспир мог приложить руку к этой пьесе, возникла лишь в 1871 году. А также стоит напомнить, что сэр Эдвард Маунд Томпсон, утверждавший, что эти отрывки принадлежат Шекспиру, был всего лишь администратором Британского музея, в отставке, он никогда не был профессиональным палеографом¹², не учился этой весьма неточной науке. Никаких иных свидетельств причастности Шекспира к этому событию в его время не находилось.

Много писалось об обширных знаниях Шекспира — что он знал столько, сколько знали в его время юрист, врач, государственный деятель или какой-то другой профессионал вместе взятые. Даже было выдвинуто предположение — похоже, весьма серьезное? — что строки в «Гамлете»:

Не верь дневному свету,
Не верь звезде ночей,
Не верь, что правда где-то,
Но верь любви моей.

Перевод Б. Пастернака

— свидетельствуют о том, что он вычислил движение на орбите тяжелых тел раньше астрономов. С некоторым преувеличением и избирательной интерпретацией можно говорить, что Шекспир сочетал в себе уйму талантов. На самом деле более трезвый анализ показывает нам, что ничто человеческое ему не было чуждо.

Он владел французским, свободно итальянским (или кто-то помогал ему, поскольку в его текстах много итальянских фраз), к тому же «Отелло» и «Венецианский купец» повторяют сюжеты итальянских произведений, еще не переведенных на английский. В его словаре очень много медицинских терминов, что говорит о его совсем не обывательском интересе к медицине, а еще к юриспруденции, военным дисциплинам и ботанике (он упоминает 180 растений и употребляет 200 терминов, весьма внушительные показатели), но в других областях его познания не были такими же глубокими. Он очень плохо разбирался в географии, особенно в географии Италии, а ведь там происходит действие очень многих его пьес. Так, в «Укрощении строптивой» в Бергамо у него фигурирует парусник, тогда как это город в Италии, у которого нет выхода к морю. А в «Буре» и в «Двух веронцах» Просперо и Валентин отправляются в плавание соответственно из Милана и Вероны, хотя оба города находятся в двухдневном пути от моря. Может, он знал о том, что Венеция — город каналов, но ни в одной пьесе, в которой происходит там действие, не упоминает о них. Каковы бы ни были его другие достоинства, человеком всего мира он не был.

В его произведениях очень много хронологических ошибок. Так, древние египтяне играют у него в бильярд, а в Риме Цезаря фигурируют механические часы за 1400 лет до их изобретения. Намеренно или от невежества, он обращался с фактами совершенно своевольно, чтобы достичь своей цели. В первой части «Генриха VI», к примеру, он убивает лорда Толбота на двадцать два года раньше, чтобы он умер до Жанны д'Арк. В «Кориолане» Ларций обращается к Катону, хотя Катон родился лишь триста лет спустя.

Гений Шекспира имел дело не с фактами, а с амбициями, интригой, любовью, страданием — этому не учили в школе. Его интеллект был способен собирать разрозненные факты, фрагменты знаний воедино, но при этом мы не находим ни малейшего намека в его текстах на напряженный мыслительный процесс — в отличие, скажем, от пьес Бена Джонсона, в которых груз знаний автора буквально нависает над каждым словом. Мы не найдем у Шекспира следов знакомства с Тацитом, Плинием, Светонием и другими античными авторами, столь сильно повлиявшими на творчество Бена Джонсона, а для Фрэнсиса Бэкона ставшими крестными отцами. И это отлично — правда, отлично, в противном случае он был бы не Шекспиром, а всего лишь человеком, демонстрирующим свою начитанность. Как написал Джон Драйден в 1668 году, «те, кто обвиняют его в том, что он постоянно стремился что-то узнать, делают ему отменный комплимент: он был гармонично образованным человеком».

О словарном запасе Шекспира было очень много написано. Действительно, просто невозможно сказать, сколько слов знал Шекспир, в любом случае попытка посчитать обречена на провал. Марвин Спивак в своем великолепном, обширном словаре — самом полном, если не сказать, изнурительно большом словаре слов Шекспира — собрал 29 066 различных слов в лексиконе Шекспира, но он весьма щедро включил в него и флективные и краткие формы. Если вместо всех вариантов слова — к примеру, take, takes, taketh, taking, tak'n и т. д. — вы представите его одним словом («лексемой», если употребить научный термин), что является общепринятой практикой, лексикон Шекспира сожмется до 20 000 слов — не такая уж впечатляюще огромная цифра. Сегодня обычный человек употребляет около 50 000 слов. И это не потому, что в наше время люди говорят больше или более выразительно, а просто потому, что в нашем распоряжении теперь тысячи общеупотребительных слов — телевизор, сэндвич, ремень кресла в самолете, шардоне, кинематограф, — которых Шекспир не знал, поскольку эти предметы не существовали или были ему неизвестны.

Очевидно, не принципиально, сколько слов было у него в запасе, главное — что он делал с ними — и никто больше на такое не способен. Часто говорят, что Шекспир выделяется среди других писателей способностью освещать свои произведения жаром души и прочее-прочее, да, он делает это неподражаемо, Господь тому свидетель! Но что в действительности отличает его творчество от других — каждую строку, каждый отрывок поэм, пьес и даже посвящений, написанных им на протяжении всей жизни, — так это реальное, осязаемое понимание им всепроникающей мощи языка. «Сон в летнюю ночь» остается и сегодня, спустя 400 лет, пленительной работой. Вряд ли кто станет утверждать, что она осветила саму суть поведения человека. Зато она способна зажечь читателя языковыми находками!

Шестнадцатый век был самым благословенным временем для тех, кто искал наслаждения в языке — неологизмы ворвались в английский, как весенний ветер! Почти 12 000 слов, феноменальное количество, вошли в язык между 1500 и 1600 годами, почти половина из них сохранилась до сих пор, а старые слова стали употреблять в совсем новых случаях, о чем раньше и не помышляли. Существительные стали глаголами и наречиями, наречия — прилагательными. Стали употреблять совершенно неожиданные повороты речи — как, к примеру, « breathing one's last» — «при последнем издыхании», «backing a horse» — «осадить лошадь»; оба выражения придуманы Шекспиром — причем это вошло в повседневную речь. Двойное усиление негатива или превосходной степени больше никого не удивляло, как не удивляла новая степень эмфатики, что раньше было недопустимо, — к примеру, «the most unkindest cut of all» — «самое тяжелейшее оскорбление».

Правописание тоже стало весьма вольным. Можно было писать «ев. Павел» и «ев. Пол», и никто не замечал или не обращал на это внимания. Грейсчерч-стрит иногда превращалась в Грешиз-стрит или Грасс-стрит; Стратфорд-на-Эйвоне становился порой Стратфордом-на-Хейвене. Кристофер Марло подписывался как Кристофер Марли, так значится в дошедшем до нас автографе, а в Кембридже его записали под фамилией Кристофер Марлен. Еще он подписывался как Морли и Мерлин. Точно так же импресарио Филипп Хенслоу писал то Хенслов, то Хенсли, а его обозначали тоже по-разному: Хиншли, Хинчлоу, Хенсклоу, Хинчлоус, Хинклоу, Хинчло и еще с полудюжиной способов. Фамилию Шекспира записывали в более 80 разных вариантов — от Shappere — (Шаппер) до Shaxberd (Шаксберд). (Стоит заметить, что тот вариант правописания его фамилии, к которому мы привыкли, не совпадает с написанием его фамилии в Оксфордском словаре английского языка — там «Shaksper» — «Шакспер».) Пожалуй, самой яркой иллюстрацией вольного обращения с письменным языком является словарь «Трудные слова в алфавитном порядке» 1604 года, на титуле которого в заглавии слово «word» — «слово», написано дважды по-разному.

Произношение тоже очень отличалось от современного. Мы знаем, что у Шекспира рифмуются слова knees, grease, grass, grace и что он рифмовал reason и raisin, Rome и room. Первые сто строк «Венеры и Адониса» предлагают такие неожиданные рифмы, как satiety и variety, fast и haste, bone и gone, entreats и frets, swears и tears, heat и get. Где-то у него plague рифмуется c wage, Grapes c mishaps, Calais c challice. (Французский город Кале часто писали как Callis или Callice.)

Горячо спорили, надо или нет произносить все буквы слова — например, «К» в knight и knee. Шекспир посмеивается над этим в комедии «Бесплодные усилия любви», его школьный учитель Олоферн критикует всех этих «фокусников-орфографов... которые говорят вместо calf (теленок) — cauf, half (половина) — hauf, neighbour (сосед) — nebour и neigh (нет) — ne».

Многое из языка Шекспира утеряно для нашего понимания и требует дополнительных пояснений. В 2005 году в качестве эксперимента в театре «Глобус» поставили спектакль «Троил и Крессида» на раннем современном английском, то есть сохранив фонетику шекспировских времен. Критик Джон Лар в своей статье в «Нью-Йоркере» признался, что он понимал лишь 30% из того, что звучало со сцены. Но даже при современном произношении смысл фразы часто ускользает. Мало кто из наших современников поймет, что в «Генрихе V», когда французская принцесса Катрин неверно произносит английское слово neck (шея) как nick, она позволяет себе сказать непристойность (а для зрителя шекспировских времен это было просто очень смешно) — хотя язык Шекспира в целом целомудренный и чистый. Если Бен Джонсон сыпал в своих пьесах фразочками вроде «дерьмо тебе в зубы», или «дерьмо тебе на голову», или «я щас пущу в тебя», шекспировский зритель должен был радоваться всяким случайным шуточкам вроде «порази тебя сифилис», «сучий склизняк» и прочее. (Но после 1606 года за непристойные слова и ругательства брали штраф, и они в скором времени исчезли.)

Во многом язык Шекспира был вполне современным. Он никогда не употреблял архаическое seeth (видит), а предпочитал современное sees, писал spoke (говорил) вместо spake, cleft (трещина), а не clave, goes (идет), а не goeth. Взошедший на престол король Иаков I, напротив, ратовал за архаический, старый английский. В то же время Шекспир постоянно предпочитал thou (ты), а не you, хотя к концу шестнадцатого века это считалось устаревшей формой. Бен Джонсон вообще ее не использовал. Шекспир также очень любил вводить в свой язык диалектизмы, многие из которых сохранились в английском исключительно благодаря его влиянию (примером тому: cranny — трещина, forefathers — предки, aggravate — ухудшать), а поначалу оскорбляли слух тонких ценителей языка.

Он придумал — а если быть более точным, первым записал — 2035 слов; интересно, что он начал изобретать слова с первых шагов своего творчества. В «Тите Андронике» и в «Бесплодных усилиях любви», его самых ранних произведениях, есть 140 новых слов.

Далеко не все оценили это новаторство. Когда Роберт Грин писал о нем как о вороне, украшенной чужими перьями, он высмеивал неологизм Шекспира «beautified» (украшенной).

Несломленный, бесстрашный Шекспир увеличивал скорость, с которой он вводил новые слова. В пьесах, которые он сочинил в расцвете своего творчества (сочинения как пьес, так и слов) — в «Макбете», «Гамлете» и «Лире», — неологизмы встречаются с поразительной частотой: каждые две с половиной строки. Один только «Гамлет» подарил зрителю около 600 слов, которые он услышал впервые.

Среди слов, введенных в обиход Шекспиром, такие: abstemious (скромный, бережливый), antipathy (антипатия), critical (критический), frugal (бережливый), dwindle (убывать, сокращаться), extract (вытаскивать), horrid (ужасный), vast (огромный), hereditary (потомственный), excellent (отличный), eventful (случайный), barefaced (бесстыжий), assassination (убийство), lonely (одинокий), leapfrog (перепрыгивать), indistinguishable (неразличимый), well-read (эрудированный), zany (дурак) и бесчисленное множество других (включая countless — бесчисленное). Где бы мы были без них? Он был удивительно плодотворным сочинителем, по словам Дэвида Кристалла, когда ему надо было прибавить к уже существующему слову отрицательную приставку — un (не), он делал это, не задумываясь, хотя до него никто не осмеливался: unmask, unhand, unlock, untie, unveil, не меньше 309 слов, составленных аналогичным образом. Сравните с существовавшими синонимами и поймете, какие же они невыразительные и какой импульс дал Шекспир английскому языку.

Он дал рождение такому мощному потоку новых слов с такими неожиданными значениями, что Отто Есперсон однажды ошеломленно сказал: «Автор, верно, и сам не давал себе отчета в том, что он делает». Конечно, многие из его неологизмов не сохранились в языке. К примеру: undeaf, untent, unhappy (в форме глагола — делать несчастливым), exsufficate, bepray, insultment попали в число тех, которые очень редко встречаются в английском. Но на удивление много слов прочно вошли в наш язык, и около 800 слов — в повседневном употреблении, а это очень большой показатель. По словам Кристалла, «большинство современных авторов, думаю, гордились бы, если бы им удалось ввести хотя бы одну новую лексему, которая сохранилась бы и в будущем».

А его подлинный дар был в сочинении фраз. «Язык Шекспира, — говорит Стэнли Уэллс, — обладает качеством, которое трудно поддается определению, его фразы запоминаются читателю и становятся крылатыми». Среди них — one fell swoop (одним коварным ударом), vanish into thin air (растаять, как дым), bag and baggage (в полной боевой выкладке), the milk of human kindness (сострадание), more sinned against than sinning (он не столько грешен, сколько жертва греха), remembrance of things past (дней минувших череда), beggar all description (не поддается никаким словам), cold comfort (слабое утешение), to thine own self be true (будь верен сам себе), more in sorrow than in anger (скорей печаль, чем гнев), the wish is father of the thought (желание — отец той мысли), salad days (юность), flesh and blood (плоть и кровь), foul play (нечестная игра), tower of strength (крепость), be cruel to be kind (из жалости я должен быть жесток), blinking idiot (бессмысленная рожа), with bated breath (едва дыша), pomp and circumstance¹³. Он был столь плодотворен, что смог (в «Гамлете») в одном предложении дать два афоризма: «...хоть я здесь родился / и свыкся с нравами, / обычай этот / похвальнее нарушить, чем блюсти».

Если мы возьмем Оксфордский словарь цитат в качестве путеводителя, то убедимся, что Шекспир сочинил почти десятую часть всех приводимых там наиболее часто употребляемых цитат в письменном и устном английском — с момента его возникновения. Весомая пропорция.

Еще более любопытно, что английский продолжал бороться за свое «место под солнцем». Латинский все еще был официальным языком всех документов, а также многих литературных и научных произведений. «Утопия» Томаса Мора, «Novum Organum» («Новый Органон») Фрэнсиса Бэкона, «Principia Mathematica» («Математические начала натуральной философии») Ньютона были написаны на латыни. В библиотеке Болли, крупнейшей библиотеке Великобритании, находящейся в Оксфорде, хранилось почти шесть тысяч книг. Из них лишь 36 были написаны на английском. Латынь была не просто официальным, а общепринятым языком, когда некий Томас Смит написал первый учебник английского языка, учебник был на латыни!

Благодаря в немалой степени творчеству Шекспира и его коллег, английский в конце концов добился своего признания в стране, бывшей его родиной. «Существует легенда, что факт рождения Уильяма Шекспира, — отмечает Стэнли Уэллс, — был зафиксирован на латыни, а смерти — на английском: "Уильям Шекспир, добрый гражданин"».

Примечания

*. Полное собрание сочинений с примечаниями различных комментаторов (Прим. автора).

1. «Тит Андроник» (полностью «Печальнейшая римская трагедия о Тите Андронике»), вероятно, является самой ранней трагедией Шекспира. Все три прижизненных издания ин-кварто «Тита Андроника» анонимны, однако Фрэнсис Мерес (1565—1647), английский писатель, автор книги «Сокровищница ума», назвал в 1598 году, при жизни Шекспира, его авторство; пьеса вошла в посмертное фолио 1623 года.

2. «Вознагражденные усилия любви». Это произведение указано Фрэнсисом Мересом в списке шекспировских пьес (1598) и в списке некоего книготорговца (1603), обнаруженном в 1953 году. Быть может, это вариант названия какой-то другой пьесы Шекспира, не указанной Мересом, например «Укрощения строптивой». Недоумение по поводу этой догадки вызывает, однако, тот факт, что в списке книготорговца значится загадочное «Укрощение одной строптивой». Есть также предположение, что так называлась утраченная пьеса.

3. Норт, сэр Томас (North, Sir Thomas; около 1535—1601) — переводчик; его книга «Жизнеописания благородных греков и римлян», являющаяся переводом французской версии «Жизнеописаний» Плутарха, выполненной Жаком Амиотом (Jacques Amyot), стала основным источником римских пьес Шекспира. В некоторых из них Шекспир практически буквально цитирует Норта. Т.Дж. Б. Спенсер в книге «Плутарх Шекспира» сопоставляет тексты Норта и соответствующие фрагменты пьес Шекспира.

4. Уильям Шекспир. Как вам это понравится / Перевод Т. Щепкиной-Куперник // Полное собрание сочинений. В 8 т. М.: Искусство, 1959. Т. 5.

5. Уильям Шекспир. Генрих VI. Часть вторая / Перевод Е. Бируковой // Полное собрание сочинений. В 8 т. М.: Искусство, 1959. Т. 1.

6. Джон Гант (Джон Гентский), 1-й герцог Ланкастер (John of Gaunt, 1st Duke of Lancaster; 1340—1399) — первый герцог Ланкастерский, сын короля Англии Эдуарда III и Филиппы Геннегау. Основатель дома Ланкастеров, к которому принадлежали английские короли Генрих IV, Генрих V и Генрих VI. Детское прозвище Гант (искаженное название города Гент, в котором он родился) не употреблялось современниками Джона после достижения им трех лет. Популярным это наименование сделала пьеса Шекспира «Ричард II», в которой герцогу Ланкастерскому уделено значительное внимание.

7. Уильям Шекспир. Генрих V. Акт I, Пролог / Перевод Е. Бируковой // Полное собрание сочинений. В 8 т. М.: Искусство, 1959. Т. 4.

8. Уильям Шекспир. Генрих VI. Часть третья. Акт III, Пролог / Перевод Е. Бируковой // Полное собрание сочинений. В 8 т. М.: Искусство, 1959. Т. 1.

9. Хейвуд Томас (Heywood Thomas; около 1573—1641) — английский драматург и актер. Родился в Линкольншире в 1573 году, получил образование в Кембриджском университете. Хейвуд был самым плодовитым драматургом своего времени. По его собственному свидетельству, он написал — один или с помощниками — 220 пьес. Из его громадного наследия уцелело немногим более десятка драм, среди которых надо назвать в первую очередь «Женщину, убитую добротой», «Красотку с Запада», «Эдварда IV» и четыре мифологические пьесы — о веках золотом, серебряном, медном и железном.

10. Уильям Шекспир. Бесплодные усилия любви. Акт IV, сцена 3 / Перевод Ю. Корнеева // Полное собрание сочинений. В 8 т. М.: Искусство, 1958. Т. 2.

11. Уильям Шекспир. Король Лир. Акт III, сцена 4. Перевод Б. Пастернака // Полное собрание сочинений. В 8 т. М.: Искусство, 1960. Т. 5.

12. Палеография (от греч. «палайос» — «древний» и «графа» — «пишу») — специальная историко-филологическая дисциплина, изучающая историю письма, закономерности развития его графических форм, а также памятники древней письменности в целях их прочтения, определения автора, времени и места создания палеографии. Исследует эволюцию графических форм букв, письменных знаков (например, иероглифов), пропорции их составных элементов, виды и эволюцию шрифтов, систему сокращений и их графическое обозначение, материал и орудия письма. Особая отрасль палеографии изучает графику систем тайнописи (криптография).

13. One fell swoop — Всех одним налетом (Макбет, 4:3).

...Vanish into thin air — Чтоб духу вашего здесь не было! (Отелло, 3:1.)

Bag and baggage — То с сумой и кулечком (Как вам это понравится, 3:2).

...Play fast and loose — Позволено ли с небом так шутить? (Король Иоанн, 3:1).

...The primrose path — ...идет цветущею тропой утех (Гамлет, 1:3).

...the milk of human kindness — ...молочной незлобивостью вспоен (Макбет, 1:5).

...more sinned against than sinning — Я не так перед другими грешен, как другие — передо мной (Король Лир 3:2).

...remembrance of things past — ...дней минувших череда (Сонет 30).

...beggar all description — ...царицу же изобразить нет слов (Антоний и Клеопатра, 2:2).

...cold comfort — ... немногого прошу: одной прохлады (Король Иоанн, 5:7).

...to thine own self be true — ...будь верен сам себе (Гамлет, 1:3).

...more in sorrow than in anger — ...скорей печаль, чем гнев (Гамлет, 1:2).

...the wish is father of the thought — ...желание — отец той мысли (Король Генрих IV, часть 2).

...salad days — Тогда была / Девчонкою неопытной, незрелой (Антоний и Клеопатра 1:5).

...flesh and blood — ...плоть и кровь (Шекспир использует это словосочетание в 13 пьесах).

...foul play — ...Здесь что-то кроется (Гамлет, 1:2).

...tower of strength — И с нами имя короля, как крепость (Ричард III, 5:3).

...be cruel to be kind — ... из жалости я должен быть жесток (Гамлет, 3:4).

...blinking idiot — Что вижу я? Бессмысленная рожа (Венецианский купец, 2:9).

...with bated breath — Едва дыша и с трепетом смиренным (Венецианский купец, 3:3).

...pomp and circumstance — «Pride, pomp, and circumstance of glorious war!» — «Прощайте, армии в пернатых шлемах, / И войны — честолюбье храбрецов, / И ржущий конь, и трубные раскаты, / И флейты свист, и гулкий барабан, / И царственное знамя на парадах, пламя битв, и торжество побед!» (Отелло, 3:3).