V. Позднѣйшіе годы пребыванія Шекспира въ Лондонѣ

Mы познакомились съ того идеальной почвой, на которой сталъ Шекспиръ, занявъ прочное положеніе въ Лондонѣ въ качествѣ актера и писателя. Попытаемся теперь представить себѣ арену его дѣятельности и сообщимъ то немногое, что извѣстно о немъ, какъ о человѣкѣ и гражданинѣ.

По образцу Комментаріевъ Юлія Цезаря Эвфуэсъ Лилли даетъ описаніе Англіи, приводящее его къ характеристикѣ Лондона, важнѣйшаго изъ упоминаемыхъ двадцати шести англійскихъ городовъ. Лондонъ — это мѣсто, настолько превосходящее всѣ города міра красотою своихъ построекъ, безчисленными богатствами и разнообразіемъ всѣхъ возможныхъ вещей, что его можно назвать житницей и рынкомъ цѣлой Европы. «Непосредственно у этого города протекаетъ знаменитая рѣка, именуемая Темзой. Что можетъ быть въ какомъ бы то ни было мѣстѣ подъ небомъ, чего бы нельзя было купить иди продать въ этомъ благородномъ городѣ? Существуютъ тамъ дома призрѣнія для бѣдныхъ, десять дюжинъ церквей для служенія Богу, славная биржа, называемая Royal Exchange, куда собираются купцы изъ всѣхъ странъ, гдѣ только ведется торговля. Изъ всѣхъ же удивительныхъ и превосходныхъ достопримѣчательностей самая чудесная — это мостъ ведущій черезъ Темзу, подобный продолжающейся улицѣ, застроенный по обѣимъ сторонамъ большими и красивыми домами, и покоющійся на двадцати аркахъ, изъ которыхъ каждая построена изъ превосходныхъ камней и имѣетъ шестьдесятъ футовъ въ вышину и отстоитъ одна отъ другой на двадцать футовъ».

«Въ это мѣсто (Лондонъ) стекается все королевство, вслѣдствіе чего оно имѣетъ столько населенія, что подчасъ усомнишься, есть-ли на всемъ островѣ столько людей, сколько иной разъ видишь ихъ въ Лондонѣ. Это дѣлаетъ джентльмэновъ довѣрчивыми, а купцовъ богатыми, горожанъ — склонными къ торговлѣ, гостей — къ денежнымъ оборотамъ, такъ что существуетъ мнѣніе, что величайшія богатства и сокровища всего государства находятся за валами Лондона».

Въ самомъ дѣлѣ, Лондонъ уже въ шестнадцатомъ вѣкѣ былъ самымъ многолюднымъ изъ всѣхъ городовъ Европы. Въ первые годы правленія Елисаветы число жителей его не достигало и 200000; въ 1610 г. реляціи одного венеціанскаго посла говорятъ уже о 300000. Всемірная метрополія находилась еще при началѣ процесса своего образованія, хотя между Лондономъ Шекспира и теперешнимъ милліоннымъ городомъ можно замѣтить очень мало сходства. Лондонъ уже и тогда имѣлъ болѣе мрачный видъ, чѣмъ города на континентѣ. Въ Англіи еще съ 1232 г. разработывали залежи каменнаго угля, а ко времени прибытія Шекспира въ Лондонъ употребленіе угля проникло повсемѣстно въ города. Однако Темза еще не пріобрѣла того грязнаго цвѣта, который она приняла позднѣе, служа промышленности и торговлѣ. По ней плавали стаи лебедей; между обоими берегами, соединенными однимъ только Лондонскимъ мостомъ, поддерживалось оживленное лодочное сообщеніе. На правомъ берегу возвышались нетерпимые городскими властями театры; большинство посѣтителей пріѣзжали сюда на лодкахъ. Лодочники (watermen) были необыкновенно многочисленны, число ихъ вмѣстѣ съ рыбаками опредѣляли въ 40000. Брикъ ихъ, достигавшій даже до театровъ, «Eastward Hoe!» послужилъ заглавіемъ одной изъ драмъ Чапмана и Марстона. Елисавета и ея приближенные любили кататься по Темзѣ въ великолѣпныхъ гондолахъ. Шекспиръ могъ смотрѣть на эти королевскія катанія изъ театра Глобуса, и они то могли представлять ему образецъ для изображенія поѣздки Клеопатры по Книду (Антоній и Клеопатра II, 2, 195—223). На Лондонскомъ мосту возвышались рѣшетки, на остріяхъ которыхъ нерѣдко въ правленіе доброй королевы Бэссъ красовались головы казненныхъ государственныхъ преступниковъ. Здѣсь Шекспиръ постоянно имѣлъ возможность наблюдать тотъ гуманный обычай, о которомъ онъ вспоминаетъ говоря о смерти Іорка и Клиффорда. Да и вообще воспоминанія о среднихъ вѣкахъ еще не исчезли изъ города. Лондонъ представлялъ собою городъ, укрѣпленный стѣнами, рвами и башнями. Сообщеніе происходило пѣшкомъ, на лошадяхъ или въ носилкахъ. При Елисаветѣ въ Англіи появилась первая карета (1564 г.); однако ѣзда въ экипажахъ, противъ которой возстало духовенство какъ противъ дьявольскаго новшества, не распространилась. За то Англичане, къ великой досадѣ ихъ короля Іакова I, опередили жителей континента въ употребленіи табаку. Въ цирульняхъ, которыхъ въ 1614 г. въ Лондонѣ насчитывалось 7000, были даваемы формальные уроки искусства курить. Нѣмецкимъ путешественникамъ, посѣщавшимъ Лондонъ въ большомъ количествѣ, — число ежегодныхъ гостей-иностранцевъ опредѣляли приблизительно въ 10000 — бросалась въ глаза рѣзкая разница между нравами Англіи и ихъ отечества. Чужестранцы составляли довольно значительный контингентъ среди посѣтителей театровъ. Въ 1596 г. въ Лондонъ прибылъ основатель «Плодоноснаго Общества» — благородный князь Людвигъ Ангальтъ Дессаусскій. Пятьдесятъ лѣтъ спустя онъ изложилъ стихами свой дневникъ и здѣсь разсказывалъ объ Лондонѣ:

Много есть здѣсь театровъ,
Гдѣ представляютъ князей, королей, императоровъ
Въ ихъ настоящемъ видѣ, въ роскошныхъ одеждахъ;
Событія такъ представляютъ, какъ были они на дѣлѣ.

Можетъ быть, это описаніе относится къ драмамъ Шекспира. У самихъ Англичанъ любовь къ зрѣлищамъ была необыкновенно велика. По вычисленію Эльце, одинъ посѣтитель театровъ приходился на шестьдесятъ жителей. Во всякомъ случаѣ въ первыя десятилѣтія 17 вѣка Лондонъ имѣлъ больше театровъ сравнительно съ числомъ жителей, чѣмъ въ 19 столѣтіи, не смотря на то, что тогда съ театрами конкурировали укротители медвѣдей и пѣтушиные бои. Слѣпыхъ медвѣдей привязывали къ столбамъ, и они должны были такимъ образомъ защищаться отъ собакъ и людей. Если случалось, что измученное животное вырывалось изъ привязи, то женщины начинали визжать и кричать; нѣкоторымъ это такъ нравилось, что, какъ говоритъ Слэндеръ въ «Виндзорскихъ Проказницахъ (I, 1, 306), «ему не давай ѣсть и пить, только показывай ихъ». Травля медвѣдей, пѣтушиные и перепелиные бои и театральныя представленія въ глазахъ большей части публики были равнозначущими развлеченіями. Развлеченій и удовольствій требовали всѣ. Благосостояніе лондонскихъ горожанъ сильно поднялось, съ тѣхъ поръ какъ Елисавета отняла привилегіи у нѣмецкихъ ганзеатовъ. Монополіи, которыя Елисавета отмѣнила только подъ конецъ своего правленія по жалобамъ своихъ вѣрноподданныхъ, хотя были и тягостны, но не составляли серьезнаго препятствія къ постоянному возростанію благосостоянія. Въ силу того, что благодѣтельный законъ воспрещалъ евреямъ селиться въ Англіи, сама нація, не предоставленная служенію чужимъ интересамъ, могла создать себѣ прочное благосостояніе и собирать богатства.

Въ Лондонъ, какъ въ торговый и въ умственный центръ, стекалось все со всѣхъ сторонъ. Елисавета, не смотря на свою бережливость и даже скупость, любила роскошь, и любила, чтобы ея вельможи тратились въ ея честь. По смерти ея было найдено всего три тысячи полныхъ костюмовъ. Слѣдуя ея примѣру мода измѣнялась безпрестанно; купцы обогощались, а придворная знать впадала въ долги. Такъ точно какъ въ Германіи въ 18 в., въ Англіи уже въ то время раздавались жалобы, что изъ всѣхъ странъ сюда проникаютъ модные костюмы. Шекспиръ въ «Генрихѣ VIII» (I, 3) смѣется надъ французскими блестками и перьями, длинными чулками и короткими шароварами, и причудливымъ покроемъ платья. Равнымъ образомъ онъ подсмѣивается надъ введеннымъ изчужа кодексомъ чести, знаніемъ котораго въ «Какъ вамъ будетъ угодно» щеголяетъ дуракъ Оселокъ. (V, 4). Вся эта идиллическая комедія представляетъ собою вообще тонкую сатиру на придворную жизнь. «Я танцовалъ, я увивался около дамъ, я политически обращался съ другомъ, ласково съ врагомъ, я разорилъ трехъ портныхъ, я имѣлъ четыре ссоры и изъ-за одной изъ нихъ чуть не подрался на дуэли». Здѣсь мы видимъ образецъ совершеннѣйшаго придворнаго. Однако все же актеръ зависѣлъ отъ милости двора и знати, которые защищали его противъ набожной нетерпимости городскихъ властей.

Между записью крещенія близнецовъ Шекспира въ Стрэтфордской церковной книгѣ весной 1585 г., и ближайшимъ упоминаніемъ его имени въ современныхъ извѣстіяхъ лежитъ промежутокъ въ цѣлыхъ семь лѣтъ; слѣдуя не вполнѣ достовѣрной традиціи, мы можемъ только съ вѣроятностью наполнить ихъ. Документъ, называющій Шекспира въ 1589 г. однимъ изъ членовъ владѣльцевъ Лондонскаго театра, представляетъ собою доказанную уже позднѣйшую поддѣлку. Только въ 1592 г. мы находимъ подлинное извѣстіе, что актеръ Шекспиръ имѣлъ успѣхъ и какъ драматическій писатель. Въ этомъ году умеръ въ ужасной хотя и не вполнѣ незаслуженной бѣдности высоко-даровитый поэтъ Робертъ Гринъ. Въ Кэмбриджѣ онъ получилъ степень bachelor, въ Оксфордѣ въ 1583 г. — степень master of arts; между тѣмъ въ своихъ продолжительныхъ путешествіяхъ по Италіи и Испаніи онъ предавался дикимъ излишествамъ. Какъ новеллистъ, онъ поставилъ себѣ въ образецъ итальянскихъ писателей, хотя въ стилистическомъ отношеніи примкнулъ къ Лилли. Его новелла «Пандосто или тріумфъ времени» (1588 г.) послужила источникомъ для «Зимней Сказки» Шекспира. Насколько намъ извѣстно, впервые онъ выступилъ на писательское поприще въ 1583 г.; изъ драматическихъ пьесъ его сохранились только шесть, но безъ сомнѣнія онъ сочинилъ гораздо больше. Драмы его не только были очень любимы публикой, но вмѣстѣ съ пьесами его пріятелей Пиля и Марло принадлежали къ числу лучшихъ сценическихъ произведеній англійской литературы до Шекспира. На смертномъ одрѣ Гринъ написалъ «Грошъ Мудрости, пріобрѣтенный за милліонъ раскаяній»; послѣ его смерти его другъ и товарищъ Генри Четтль издалъ это произведеніе. Одинъ отдѣлъ этого памфлета носитъ заглавіе: «Тѣмъ джентльмэнамъ, своимъ quondam знакомымъ, которые тратятъ свое остроуміе на изготовленіе драмъ (plays), желаетъ Робертъ Гринъ лучшаго занятія и умѣнья — избѣгнуть его бѣдствій». Содержаніе этого отдѣла представляетъ поучительный очеркъ жизни важнѣйшихъ драматическихъ поэтовъ и ихъ отношеній къ актерамъ.

«Если горестный опытъ можетъ васъ, джентльмэны, побудить къ предусмотрительности или неслыханныя бѣдствія могутъ научить васъ осторожности, тогда, я не сомнѣваюсь, вы съ сожалѣніемъ бросите взглядъ на потерянное время и будете стремиться — раскаяніемъ наполнить ваше будущее. Не удивляйся ты — ибо съ тебя я хочу начать, знаменитый любимецъ актеровъ (gracer of tragedians), — что Гринъ, который съ тобой, какъ безумецъ, не разъ говорилъ въ своемъ сердцѣ: «нѣтъ Бога», теперь воздастъ славу Его величію: ибо милость Его велика, рука Его тяжело лежитъ на мнѣ, голосомъ грома воззвалъ Онъ ко мнѣ, и я почувствовалъ, что Онъ — Богъ, карающій своихъ враговъ. Зачѣмъ твой превосходный умъ, Его даяніе, такъ ослѣпленъ, что ты не воздаешь чести Подателю? Неужели это ослѣпленіе есть слѣдствіе изученія тлетворной Маккіавелевой политики? О, скотская глупость!» Послѣ продолжительнаго восхваленія божественнаго могущества и провидѣнія Гринъ говоритъ о самомъ себѣ. «Заводчикъ этого дьявольскаго атеизма умеръ, и при жизни своей никогда не достигъ того блаженства, къ которому стремился, но напротивъ, какъ онъ началъ въ лицемѣріи, такъ жилъ въ страхѣ и кончилъ въ отчаяніи. Я знаю, что малѣйшій изъ моихъ проступковъ заслуживаетъ этой бѣдственной смерти, но намѣренно противиться познанной истинѣ — это хуже, чѣмъ всѣ ужасы моей души. Поэтому не мѣшкай, подобно мнѣ, пока ты не дошелъ до этого крайняго бѣдствія: ибо ты не знаешь, что будетъ съ тобою при концѣ». Марло, къ которому относятся эти слова, нѣсколько мѣсяцевъ спустя былъ убитъ во время попойки при возникшей ссорѣ изъ-за какой-то женщины. Затѣмъ Гринъ обращается къ памфлетисту и драматургу Томасу Лоджу (можетъ быть и Нашу)?

«Къ тебѣ обращаюсь, молодой Ювеналъ, язвительный сатирикъ, съ которымъ я недавно совмѣстно написалъ комедію. Милый юноша, позволь мнѣ посовѣтоватъ тебѣ, — не пріобрѣтай ты себѣ враговъ оскорбительными словами. Выступай противъ ничтожныхъ людей, потому что ты можешь это сдѣлать такъ хорошо, какъ никто: ты имѣешь свободу всѣхъ порицать и никого не называть. Попробуй запрудить самую не глубокую воду, и она начнетъ бурлить; наступи на змѣю и онъ ужалитъ тебя: поэтому не порицай ученыхъ, которые могутъ быть задѣты обидными и рѣзкими стихами, и сами станутъ порицать твою слишкомъ большую свободу въ порицаніи». Затѣмъ онъ обращается наконецъ къ своему другу Джорджу Пилю.

«А ты, заслуживающій удивленія не менѣе двухъ другихъ, ни въ чемъ не хуже, а въ иномъ и превосходящій ихъ, подобно мнѣ дошедшій до послѣдней крайности, — тебѣ я скажу не много: и если бы это не было языческой клятвой, то я поклялся бы тебѣ св. Георгомъ, что ты и не достоинъ лучшей судьбы, такъ какъ продолжаешь жить этимъ низкимъ ремесломъ. Всѣ вы трое — ничтожные люди, если вы не посмотрите на мое бѣдствіе какъ на предостереженіе вамъ: потому что никого изъ васъ не старались такъ эксплоатировать тѣ болваны, какъ меня, — я разумѣю тѣхъ куколъ, которыя говорятъ съ нашихъ словъ, тѣхъ шутовъ, которые щеголяютъ въ нашихъ одеждахъ. Развѣ не удивительно, что я, которому они были обязаны всѣмъ, теперь сразу забытъ ими всѣми? Равнымъ образомъ не будетъ удивительно, что и вы, будь вы въ моемъ положеніи, будете также забыты всѣми, которые обязаны вамъ? Да, не довѣряйте имъ; есть теперь у нихъ выскочка ворона, разукрасившаяся нашими перьями, съ сердцемъ тигра, прикрытымъ снаружи кожей актера» (a tiger's heart wrapt in a Woman's hide въ 3 ч. «Генриха VI» 1, 4, 137) и воображающая себѣ, что она такъ же хорошо умѣетъ слагать бѣлые стихи, какъ и лучшій изъ васъ. Этотъ настоящій Johannes Factotum считаетъ себя единственнымъ Shakescene (Потрясатель сцены) въ странѣ. О, если бы мнѣ удалось склонить васъ идти по болѣе выгодному пути. Пусть эти обезьяны подражаютъ вашимъ превосходнымъ произведеніямъ, но пусть никогда не выучатся сами творить подобныя. Я знаю, что лучшій хозяинъ изъ васъ никогда не станетъ ростовщикомъ, а самый добрый изъ нихъ всѣхъ никогда не будетъ доброй нянькой. Поэтому ищите себѣ лучшихъ патроновъ, пока вы можете, потому что очень жаль, если люди такихъ рѣдкихъ способностей зависятъ отъ милости такихъ грубыхъ батраковъ (grooms)».

Когда этотъ памфлетъ появился въ Лондонѣ, то авторомъ его считали въ литературныхъ кружкахъ сатирика Томаса Наша, который не безъ основанія носилъ имя англійскаго Аретино. Нападки умершаго Грина вѣроятно раздражили многихъ, потому что Нашъ энергически защищался противъ взводимаго на него подозрѣнія, будто онъ участвовалъ въ сочиненіи этого «пошлаго, тривіальнаго, полнаго лжи памфлета». Впрочемъ и издатель Генри Четтль считалъ нужнымъ точнѣе опредѣлить свое положеніе относительно нападковъ заключающихся въ памфлетѣ. Еще въ томъ-же самомъ году (1592 г.) онъ издалъ брошюру «Kind Harts dream», въ которой онъ объявлялъ, что онъ не зналъ никого изъ задѣтыхъ и раздраженныхъ памфлетомъ, а знакомства съ однимъ изъ нихъ (Марло?) не ищетъ и въ будущемъ. «Другаго (Шекспира?) я не пожалѣлъ въ то время такъ, какъ желалъ бы этого теперь. Я умѣрилъ гнѣвъ писателей находящихся въ живыхъ» — Четтль былъ прежде типографомъ и издателемъ Гринова памфлета — и, по его мнѣнію, долженъ былъ бы воспользоваться своими правами, такъ какъ авторъ умеръ. «Поэтому мнѣ это такъ прискорбно, какъ если бы ошибка автора была моею собственной, ибо теперь я узналъ не только самъ благопристойность его (Шекспира?) поведенія (civil demeanour) но и то, какъ онъ превосходенъ въ своемъ искусствѣ (in the qualitie he professes); кромѣ того многіе почтенные люди (divers of worship) указывали мнѣ на справедливость его образа дѣйствій, свидѣтельствующую объ его честности (honesty), и на его остроумныя и прелестныя произведенія, свидѣтельствующія объ его талантѣ».

Такъ какъ ни Лоджъ, ни Пиль не были оскорблены въ памфлетѣ Грина, то оба раздраженные имъ поэты могли быть только Марло и Шекспиръ. Однако Марло не былъ актеромъ, а приписывать «остроумную прелесть» (facetious grace) такимъ произведеніямъ какъ Тамерланъ и Фаустъ не рѣшился бы даже завзятый поклонникъ Марло; но каждый имѣлъ бы право признать такую прелесть за авторомъ въ 1592 г. еще новой комедіи «Безплодныя усилія любви». Если такимъ образомъ рѣшительно можно отнести эти отзывы въ Шекспиру — а только развѣ самая придирчивая критика могла бы оспаривать это — то здѣсь мы получаемъ самыя важныя указанія относительно Шекспира и его положенія, какія только сохранились отъ его современниковъ. Изъ нападокъ Грина и защиты Четтля получаются слѣдующія фактическія черты для біографіи Шекспира:

Старшіе поэты съ неудовольствіемъ видятъ, что, тогда какъ они сами не безъ усилій примѣнились къ реформѣ сцены предпринятой Марло, молодой актеръ пишетъ драмы бѣлымъ стихомъ Марло, которыя имѣютъ чрезвычайный успѣхъ у публики; что комедіанты, доселѣ преданные Грину и его друзьямъ, полагаются теперь на новаго драматурга, и не обращаютъ уже никакого вниманія и не питаютъ благодарности къ прежнимъ своимъ поставщикамъ, — чего конечно никогда нельзя было признать за добродѣтель со стороны актеровъ. Въ началѣ девяностыхъ годовъ этотъ актеръ-поэтъ занялъ значительное и всѣми признанное положеніе въ жизни театровъ столицы. Какъ актера — его считаютъ превосходнымъ (excellent), какъ поэта — его хвалятъ за прелесть (grace) его произведеній. Въ то же время выступаетъ дальнѣйшая, въ высшей степени замѣчательная черта. Другіе Playwrighters, съ Гриномъ и Марло во главѣ, пріобрѣли себѣ дурную репутацію благодаря ихъ развратной жизни. Они вращаются въ самомъ низкомъ обществѣ, постоянно нуждаются въ деньгахъ и умираютъ въ бѣдности и порокахъ. Напротивъ безупречная жизнь Шекспира засвидѣтельствована уважаемыми людьми, — очевидно такими, которые не принадлежатъ къ театральнымъ и писательскимъ кружкамъ, — какъ только онъ дѣлается жертвой литературныхъ нападокъ. И даже въ мірѣ писателей, гдѣ ни одинъ поэтъ не можетъ жить вполнѣ спокойно, послѣ раскаянія Четтля никто не позволилъ себѣ открыто нападать на Шекспира. Враждебные намеки, съ которыми намъ еще приходится встрѣчаться довольно часто, отличаются чисто литературнымъ характеромъ и очень безобидны, тогда какъ изъ памфлета Грина можно вывести обвиненіе въ недозволенномъ пользованіи чужими произведеніями. Для біографіи Шекспира мы не должны пренебрегать и этими, если можно такъ выразиться, отрицательными документами. Если мы слышимъ о безпорядочной жизни и о литературныхъ скандалахъ другихъ драматическихъ писателей, между тѣмъ какъ о Шекспирѣ не можетъ разсказать ничего подобнаго и враждебная къ нему сторона, то это самое отсутствіе извѣстій даетъ намъ въ нѣкоторой степени положительныя указанія. Провинись Шекспиръ также, какъ и Марло, Нашъ или Гринъ, — и о немъ имѣли бы мы такія же точно извѣстія, какъ и о другихъ.

Если изъ Гринова памфлета видно, что уже въ 1592 г. Шекспиръ былъ любимымъ драматургомъ, то внесеніе его «Тита Андроника» въ слѣдующемъ году въ записи (Registers) книгопродавцевъ указываетъ, что издатель уже могъ разсчитывать на привлеченіе публики, выставивъ на книгѣ имя Шекспира. Намъ неизвѣстно состоялось ли это объявленное изданіе драмы Шекспира. Самое старое изъ дошедшихъ до насъ изданій подлинныхъ Шекспировскихъ драмъ — это экземпляръ третьей части «Короля Генриха VI», явившійся въ 1594 г. въ плохомъ и обезображенномъ видѣ у книгопродавца Томаса Миллингтона; за два года передъ этимъ Эдуардъ Уайтъ пустилъ въ продажу doubtful play (подложную пьесу) «Арденъ Феверсшэмскій. «Въ тотъ самый годъ, когда долженъ былъ появиться въ печати «Титъ Андроникъ» самъ Шекспиръ издалъ свою поэму «Венера и Адонисъ», посвятивъ ее графу Саутамптону. Это посвященіе (1593 г.) и посвященіе предпосланное его «Лукреціи» (1594 г.) представляютъ собою единственные два прозаическіе документа, въ которыхъ Шекспиръ говоритъ открыто о себѣ и о своихъ произведеніяхъ; завѣщаніе его заключаетъ въ себѣ исключительно только формальныя и дѣловыя извѣстія.

«Я не знаю» — такъ начинается посвященіе къ «Венерѣ и Адонису» — «какъ я погрѣшаю, посвящая мои неумѣлыя (unpolished) строки Вашему Лордству, и какъ осудитъ меня свѣтъ за то, что для такого легкаго бремени я избираю такую прочную опору; но если Ваша Честь найдете въ нихъ хотя малое удовольствіе, то я сочту это себѣ за высшую похвалу и обѣщаю употребить весь мой досугъ на то, чтобы представить работу, достойную Вашей Чести. Въ случаѣ же, если-бы этотъ первый наслѣдникъ моего творчества не имѣлъ успѣха, то это исполнило бы меня скорби, что онъ имѣлъ такого благороднаго воспріемника, и никогда вновь я не сталъ бы обработывать такой безплодной почвы изъ боязни, что она всегда будетъ приносить такую скудную жатву. Я поручаю мою поэму Вашему благосклонному вниманію и добротѣ Вашего сердца, которое, желаю я, пусть всегда соотвѣтствуетъ Вашимъ желаніямъ и исполненнымъ надежды ожиданіямъ свѣта. Вполнѣ преданный Вашей Чести Вильямъ Шекспиръ». Уже это первое посвященіе поразительно отличается отъ другихъ подобныхъ своимъ положительнымъ и довольно свободнымъ отъ лести тономъ, который къ концу звучитъ сердечностью. Еще въ большей степени отличается отъ обычныхъ посвященій то, которое предпослано «Лукреціи»:

«Любовь, которую я питаю къ Вашему Лордству, не имѣетъ конца: поэтому предлежащій трудъ безъ начала является не болѣе какъ излишкомъ ея. Увѣренность въ Вашей высокочтимой благосклонности ко мнѣ, а вовсе не достоинства моихъ не отдѣланныхъ стиховъ, даютъ мнѣ увѣренность въ ихъ успѣхѣ. То, что я сдѣлалъ, — принадлежитъ Вамъ; что́ я сдѣлаю — то также принадлежитъ Вамъ, потому что всѣмъ, что я имѣю, я обязанъ Вамъ. Еслибы мои собственныя достоинства были больше, то и уплата моего долга также была бы большей; таковыя же, какія они есть, они принадлежатъ Вашему Лордству, которому я желаю долгой и счастливой жизни. Вполнѣ преданный Вашему Лордству Вильямъ Шекспиръ».

Посвящать ученыя и поэтическія произведенія знатному покровителю было такимъ-же общераспространеннымъ обычаемъ въ англійской литературѣ при Елисаветѣ и при Іаковѣ I, какъ во французской литературѣ во время Людовика XIV. Знатное имя, стоявшее на первомъ листѣ книги, не только служило для нея извѣстной защитой и обезпечивало уваженіе къ ней, но посвященіе доставляло автору и матеріальную выгоду. Въ большинствѣ случаевъ не издатель выплачивалъ автору извѣстную сумму, а то лицо, которому посвящалась книга, давало автору подарокъ. Книгъ выходило такъ много, что для автора не всегда было легко найти лицо, которому бы посвятить свое сочиненіе. Вознагражденіе за посвященіе было не велико, обыкновенно пять фунтовъ, или около того. Что Саутамптонъ не ограничился обыкновеннымъ размѣромъ вознагражденія, — это доказываетъ второе посвященіе. Графъ Саутамптонъ выказалъ знаки большой и необычайной милости и дружбы къ Шекспиру; это показаніе Роу, основанное, конечно, на точныхъ данныхъ. За то трудно признать истиннымъ разсказъ Давенанта, будто бы графъ подарилъ Шекспиру тысячу фунтовъ, когда онъ выразилъ желаніе купить помѣстье. Конечно, принявъ извѣстіе Дэвенанта, легко было бы рѣшить вопросъ о томъ, какимъ образомъ Шекспиръ достигъ своего богатства, но самая эта сумма для того времени баснословно велика. Впрочемъ литературная исторія Англіи можетъ разсказать кое что о подобныхъ подаркахъ, но для отдѣльнаго случая этимъ нельзя еще ничего доказать. Шекспиръ приступилъ къ покупкѣ земли и домовъ только въ 1597 г., такъ что въ упоминаемомъ Дэвенантомъ подаркѣ мы вовсе не можемъ видѣть непосредственнаго вознагражденія за оба посвященія. За вѣрное можно принять только, что отношенія Саутамптона къ Шекспиру выходили изъ предѣловъ обыкновеннаго покровительства со стороны высокороднаго Мецената. Стоитъ только прочитать любое изъ многочисленныхъ современныхъ посвященій, чтобы понять всю разницу между ними и Шекспировымъ посвященіемъ. До сихъ поръ не открыто ни одного, въ которомъ бы при такомъ различіи сословныхъ положеній писатель говорилъ такъ сердечно-тепло къ своему патрону. Онъ даже не подписывается, какъ того требовалъ обычай, servant. Генри Райтесли, графу Саутамптону было всего двадцать лѣтъ и онъ уже четыре года жилъ въ Лондонѣ, когда тридцатилѣтній Шекспиръ посвятилъ ему «Венеру и Адониса». Онъ былъ пасынкомъ сэра Томаса Хенэджа, который, въ качествѣ treasurer of the chamber, неоднократно имѣлъ дѣла съ игравшими при дворѣ актерами. Саутамптонъ и самъ питалъ особенную любовь къ театру. Когда въ 1599 г. онъ впалъ въ немилость у Елисаветы, то онъ оставался въ Лондонѣ и проводилъ свое время въ ежедневныхъ посѣщеніяхъ театровъ. Такимъ образомъ знакомство Шекспира съ молодымъ пэромъ государства не имѣетъ ничего страннаго. Саутамптонъ съ своей стороны, въ разное время и въ самыхъ затруднительныхъ обстоятельствахъ выказалъ свой благородный характеръ и обнаружилъ болѣе чѣмъ обыкновенный умъ, такъ что мы должны признать, что онъ могъ и лучше понимать произведенія поэта и питать къ нему бо́льшее уваженіе, чѣмъ это дѣлали другіе. Онъ съ удовольствіемъ покровительствовалъ искусству и наукѣ. Флоріо, посвятившій ему въ 1598 г. «Міръ Словъ», говоритъ въ своемъ посвященіи, которое любопытно сравнить со стороны выраженій съ Шекспировыми посвященіями: «По истинѣ, я сознаю мои недостатки и въ познаніяхъ и во всемъ, что я могу представить Вашему милостивому Лордству, подъ покровительствомъ и на средства котораго я жилъ нѣсколько лѣтъ. По мнѣ какъ и очень многимъ другимъ солнечный блескъ Вашей Чести далъ и свѣтъ и жизнь». Разумѣлъ ли Флоріо подъ «многими другими» также и Шекспира? Трудно это рѣшить; безъ сомнѣнія однако Шекспиру было очень тяжело, когда его покровитель, замѣшанный въ неудачную попытку возстанія Эссекса, былъ приговоренъ къ смерти, и получилъ свободу только при Іаковѣ I. Нѣкоторые хотятъ поставить въ причинную зависимость позднѣйшую разочарованность Шекспира съ этими политическими событіями. Шекспиръ долженъ былъ пользоваться милостью и со стороны графа Эссекса, который въ качествѣ единственнаго друга автора Faerie Queene снискалъ себѣ уваженіе въ литературныхъ кружкахъ. Безъ такихъ личныхъ отношеній Шекспиръ разумѣется не сталъ бы упоминать ирландскаго штатгальтера въ прологѣ къ «Генриху V». Изъ посвященія, предпосланнаго издателями перваго in folio (1623), — «благороднѣйшимъ и несравненнымъ братьямъ» Вилльяму, графу Пэмброку и Филиппу, графу Монгамери, мы узнаемъ, что и они оказывали благосклонность къ Шекспиру и высоко цѣнили его произведенія.

Къ тому самому году, когда вышла впервые «Венера и Адонисъ», многіе изъ біографовъ Шекспира, вѣрящіе въ его итальянское путешествіе, относятъ это событіе. На сколько произвольно и бездоказательно мнѣніе о поѣздкахъ Шекспира въ Нидерланды и въ Германію, настолько же кажется мнѣ вѣроятнымъ и его путешествіе въ Верхнюю Италію. Впрочемъ и за это путешествіе нельзя найти ни одного непреложнаго доказательства. Потому что, если въ данномъ случаѣ мы сошлемся на въ высшей степени правдивую мѣстную итальянскую окраску въ «Венеціанскомъ купцѣ» и въ «Отелло», то съ полнымъ правомъ намъ могутъ указать на столь же правдивое описаніе мѣстностей Швейцаріи у Шиллера, который однако составилъ его только на основаніи книгъ и разсказовъ Гёте. И Шекспиръ такъ-же точно могъ составить себѣ представленіе о Венеціи на основаніи разсказовъ очевидцевъ. Мы уже упомянули объ обычаѣ — совершать путешествія въ Верхнюю Италію. Мы знаемъ, что англійскіе писатели и актеры, располагавшіе весьма незначительными средствами, по большей части совершали путешествія пѣшкомъ. Лилли, всю свою жизнь боровшійся съ нищетой, Гринъ, Даніэль, Ричъ, Нашъ, Габріэль Гарвей — всѣ удовлетворили свое стремленіе — видѣть родину Аріосто и Петрарки. Не испытывалъ-ли такого влеченія и Шекспиръ, влагающій въ уста Олоферна въ «Безплодныхъ усиліяхъ любви» слѣдующіе стихи:

Yenetia, Venetia,
Chi non ti vede, non ti pretia.

(Венеція, Венеція, кто тебя не видѣлъ,
Тотъ не можетъ тебя оцѣнить).

Придавать драмамъ мѣстную окраску было не совсѣмъ въ обычаѣ во время Елисаветы. Бэнъ Джонсонъ стремился къ этому и съ этою цѣлью изучалъ произведенія итальянской литературы, однако потерпѣлъ неудачу. Такимъ образомъ, слѣдовательно, сравненіе съ Теллемъ не вполнѣ приложимо здѣсь. Шекспиръ къ тому же обнаруживаетъ такое точное знакомство съ Венеціей, какое можно пріобрѣсти только на мѣстѣ. Отзывы его о Джуліо Романо удивительнымъ образомъ соотвѣтствуютъ характеру произведеній послѣдняго. Шекспира упрекали въ томъ, что онъ превратилъ живописца въ ваятеля, тогда какъ о пластическихъ произведеніяхъ Романо не извѣстно ничего. Но эпитафія Романо въ Мантуѣ говоритъ о немъ, какъ о живописцѣ, ваятелѣ и архитекторѣ. Шекспиръ не могъ встрѣтить подобнаго указанія ни въ одной доступной ему книгѣ. Эпитафія поразительнымъ образомъ совпадаетъ съ восторженными отзывами Шекспира въ «Зимней Сказкѣ». Между тѣмъ какъ нельзя представить ни одного вѣскаго свидѣтельства противъ вѣроятности итальянскаго путешествія Шекспира, — за это путешествіе говоритъ цѣлый рядъ вѣскихъ аргументовъ. Разумѣется, нѣтъ возможности даже приблизительно указать, какое значеніе имѣло это путешествіе для развитія Шекспира и склада его жизни, такъ какъ мы не знаемъ къ какому времени отнести его и какія изъ его произведеній возникли до путешествія, какія послѣ. Только объ «Отелло», «Венеціанскомъ купцѣ» и о «Зимней сказкѣ» можно сказать рѣшительно, что они возникли послѣ какого-нибудь путешествія въ Италію. То же самое возможно сказать и объ «Усмиреніи Своенравной»; но въ такомъ случаѣ возникли бы сомнѣнія относительно хронологіи этой комедіи, не имѣющей впрочемъ особеннаго значенія. Найтъ (Knight) и Эльце относятъ начало путешествія Шекспира къ 1593 году, когда по причинѣ чумы лондонскіе театры были закрыты. Не имѣя возможности болѣе точно опредѣлить время путешествія, я позволю себѣ по крайней мѣрѣ высказать слѣдующее предположеніе. Закрытіе театровъ вслѣдствіе чумы послѣдовало осенью 1592 г.; весною 1593 г. «Венера и Адонисъ» была внесена въ книгопродавческія записи. Такимъ образомъ перерывъ театральной дѣятельности послужилъ Шекспиру въ пользу, давъ ему возможность заняться эпическими поэмами. Такіе перерывы случались не разъ и впослѣдствіи. Мы уже замѣтили, что какъ странно то обстоятельство, что Шекспиръ, послѣ двухъ удачныхъ опытовъ въ эпической поэзіи, потомъ вовсе забросилъ ее. А что, если обѣ поэмы были начаты и отчасти уже обработаны во время итальянскаго путешествія? Въ такомъ случаѣ молчаніе Шекспира въ послѣдующее время объяснялось бы вполнѣ естественно. Свободное настроеніе путешественника и впечатлѣнія итальянской природы и искусства никогда больше не повторялись, а потому и поэзія, возникшая подъ ихъ вліяніемъ не могла имѣть продолженій. Довольно часто указывали на то сходство, какое существуетъ между основнымъ тономъ «Венеры и Адониса» и картинами итальянскихъ художниковъ («Венеру и Адониса» рисовалъ Тиціанъ). Да и кто не вспомнитъ о картинахъ Тиціана и Бордоне, читая о «нагой красавицѣ, на бѣломъ полотнѣ лежащей»? Во всей поэмѣ чувствуется то впечатлѣніе изобразительнаго искусства, подъ которымъ Шекспиръ началъ писать свое произведеніе.

Говорили также и о другомъ еще путешествіи Шекспира. Въ 1589 и 1599 г. англійскія труппы давали представленія въ Пертѣ и Эдинбургѣ. Въ послѣдній изъ этихъ двухъ разъ предъ Шотландскимъ королемъ играла не Шекспировская труппа; впрочемъ мы не знаемъ также, чья труппа за десять лѣтъ передъ этимъ попытала счастья на сѣверѣ. За то въ 1601 г. труппа Лорда-Камергера, въ которой принадлежалъ Шекспиръ, дѣйствительно играла въ Эбердинѣ. Нѣтъ никакого основанія сомнѣваться, что и Шекспиръ находился среди этихъ странствующихъ актеровъ; равнымъ образомъ однако возможно и то, что только часть труппы отправилась путешествовать и что Шекспиръ принадлежалъ къ числу оставшихся. Шотландская мѣстная окраска въ «Макбетѣ», которую хотѣли привлечь въ качествѣ доказательства, не имѣетъ значенія. О сопоставленіи «Макбета» съ «Венеціанскимъ купцомъ» и съ «Отелло», съ точки зрѣнія ихъ мѣстной окраски, не можетъ быть и рѣчи.

Въ 1594 г. началась постройка театра Глобуса, однимъ изъ основателей котораго, по общественному мнѣнію, былъ и Шекспиръ. Въ 1596 г. Шекспиръ, думаютъ, жилъ въ предмѣстьи Саутворкъ вблизи Глобуса; между тѣмъ какъ два года спустя мы находимъ его въ лондонскомъ приходѣ св. Елены Бишопгэтъ, вблизи Кросби-голлъ, гдѣ онъ былъ обложенъ довольно высокимъ налогомъ въ 5 ф. 13½ ш. Въ 1600 г. онъ уже покинулъ этотъ приходъ. Во всякомъ случаѣ около 1596 г. его обстоятельства должны были быть хороши, потому что въ этомъ году онъ затѣялъ дѣло, которое очевидно было для него очень важно, но не мыслимо было безъ значительныхъ денежныхъ затратъ. Шекспиры съ гордостью утверждали, что получили дворянство отъ Генриха VII, но доказать этого не могли. Очевидно по настоянію и при содѣйствіи своего сына Джонъ Шекспиръ началъ въ 1596 г. ходатайствовать въ герольдіи о признаніи своихъ притязаній и о выдачѣ ему герба. Дѣятельность директора герольдіи сэра Вильяма Детика вызывала многочисленныя жалобы, въ силу которыхъ онъ и былъ отставленъ отъ своего мѣста. Кажется, что и признаніе требованія Джона Шекспира было достигнуто путемъ не совсѣмъ легальныхъ средствъ. О Босвортскомъ ветеранѣ нельзя было сказать ничего вѣрнаго; больше всего въ пользу Вильяма Шекспира говорило родство съ стариннымъ дворянскимъ родомъ Арденовъ. Однако, если дѣло хотѣли довести до желаемаго конца, то объ актерѣ Шекспирѣ оффиціяльно нельзя было ничего говорить. Такимъ образомъ здѣсь можно было выставить только прежнее положеніе Джона Шекспира, какъ мироваго судьи, и то лишь въ томъ случаѣ, если онъ несъ эту должность по королевскому уполномоченiю. Между тѣмъ Джонъ Шекспиръ находился въ этой должности только какъ городской бальи. Въ концѣ концевъ прибѣгнули къ завѣдомому обману будто бы де Шекспиры уже двадцать лѣтъ тому назадъ получили гербъ. Къ какимъ бы средствамъ ни прибѣгали, но въ 1599 г. герольдія предоставила стрэтфордскому йомэну право имѣть гербъ и признала это право и за его нисходящимъ потомствомъ. И вотъ Шекспиръ такимъ образомъ сталъ принадлежать къ джентри; теперь, подобно мировому судьѣ Шалло, Шекспиръ былъ «дворяниномъ по рожденію, который можетъ подписываться armigero на всѣхъ запискахъ, повѣсткахъ, квитанціяхъ и обязательствахъ. Во время Шекспира полученіе герба и вступленіе такимъ образомъ въ джентри было всеобщимъ стремленіемъ. «Всякій, кто занимается изученіемъ законовъ страны», говоритъ Гаррисонъ — «или получаетъ научное образованіе въ университетѣ, или занимается свободными искусствами и практикуетъ въ качествѣ врача, или кто оказываетъ услуги отечеству внѣ страны въ качествѣ военачальника, или дома участвуетъ въ совѣтѣ общины, — всякій такой, — если только онъ можетъ жить безъ ручной работы и въ состояніи нести обязанности, сопряженныя съ высокимъ званіемъ джентльмэна, — получаетъ изъ герольдіи за плату дворянство и гербъ, и такимъ путемъ пріобрѣтаетъ титулъ Master, который дается эсквайрамъ, и джентльмэнамъ, и съ этого времени онъ считается джентльмэномъ». Такое изображеніе какъ разъ подходитъ къ Шекспиру. Гербъ его былъ составленъ изъ обращеннаго вверхъ копья съ серебрянымъ наконечникомъ на золотомъ полѣ съ діагональной красной полосой; на вершинѣ герба вмѣсто шлема (crest) былъ помѣщенъ бѣлый соколъ съ раскрытыми крыльями съ вертикально поднятымъ серебрянымъ вопьемъ въ одной изъ своихъ лапъ; non sanz droict гласилъ относящійся сюда девизъ. Поэтъ не воспользовался правомъ присоединить къ своему гербу и гербъ Арденовъ. Отцовскій же гербъ былъ изображенъ на его памятникѣ и въ послѣдствіи безчисленное количество разъ красовался на изданіяхъ его произведеній, сочиненіе которыхъ и представленіе на сценѣ при жизни поэта, дѣлали невозможнымъ полученіе имъ герба. Ни въ какомъ случаѣ не слѣдуетъ смотрѣть на это настойчивое, выходящее даже за предѣлы законности, стремленіе Шекспира — проникнуть въ ряды джентри — съ точки зрѣнія демократическихъ взглядовъ, господствующихъ на континентѣ въ девятнадцатомъ столѣтіи. Консервативные взгляды англичанина — стоитъ вспомнить Вальтеръ Скотта и Теннисона — придаютъ сословію и гербамъ гораздо больше значенія, чѣмъ другіе народы. Быть можетъ мы не ошибемся, если скажемъ, что у англичанина хватаетъ духу открыто обнаруживать свое честолюбіе, отъ котораго не свободны и другіе, но только стыдятся сознаться въ этомъ. Шекспиръ испытывалъ непріятность своего соціальнаго положенія въ особенности съ тѣхъ поръ, когда онъ вступилъ въ сношенія съ членами высшей аристократіи. Въ обществѣ Саутамптоновъ, Пэмброковъ и др. онъ долженъ былъ понять, насколько легче для перваго сословія въ государствѣ пріобрѣтать свободное гуманистическое и гармоническое образованіе, чѣмъ для людей вѣчно вращающихся на ограниченномъ поприщѣ всей дѣятельности. Нѣчто подобное испытывалъ въ восемнадцатомъ вѣкѣ и Гёте, высказавшій это и иллюстрировавшій примѣрами въ «Вильгельмѣ Мейстерѣ». Шекспиръ стремился какъ можно скорѣе достигнуть такихъ матеріальныхъ средствъ, которыя позволили бы ему вести свободную и независимую жизнь. Въ срединѣ девяностыхъ годовъ всѣ желанія его были направлены къ тому, чтобы стать собственникомъ въ своемъ родномъ городѣ. Но онъ не хотѣлъ считаться par venu. «Благо тому, кто съ любовью вспоминаетъ о своихъ отцахъ». Шекспиръ жилъ въ полной увѣренности, что право на гербъ предоставлено его роду еще первымъ Тюдоромъ. И вотъ онъ хотѣлъ снова возстановить свое семейство въ его старыхъ правахъ; оно должно было занять положеніе среди джентри и располагать средствами, достаточными для поддержанія своего достоинства. Тотъ, кто руководясь либеральными взглядами, захочетъ упрекнуть поэта за его образъ дѣйствій, — пусть вспомнитъ, что Шекспиръ не былъ ни либераломъ, ни демократомъ въ новѣйшемъ партійномъ смыслѣ этихъ словъ. У Гёте замѣтны были уже демократическія черты новаго времени, когда онъ увѣрялъ, что тотъ классъ людей, который называютъ низшимъ, предъ Богомъ навѣрное — высшій, ибо въ этомъ классѣ соединены всѣ добродѣтели. Подобный взглядъ вовсе не мыслимъ у Шекспира при его уваженіи къ благороднымъ фамиліямъ своей страны. Слѣдуетъ замѣтить, что, высказывая жалобы на зазорность своей дѣятельности въ глазахъ общества, онъ вовсе не заботится о возстановленіи сословія актеровъ въ общественномъ мнѣніи; эмансипаціонныя идеи были слишкомъ далеки отъ него. Онъ не хочетъ ниспровергнуть соціальныя воззрѣнія, но стремится освободиться изъ того положенія, которое онъ съ большой тягостью переносилъ какъ служеніе черни.

«Побрани за меня судьбу, виновницу моихъ постыдныхъ дѣлъ (harmfull deeds) за то, что не дала мнѣ другихъ средствъ къ существованію, кромѣ средствъ публичныхъ, доставляемыхъ общественными нравами. Вотъ почему на моемъ имени лежитъ пятно (brand); вотъ почему моя рука запачкана моимъ ремесломъ, какъ рука красильщика краскою. Пожалѣй обо мнѣ и пожелай, чтобъ я былъ пересозданъ; а я между тѣмъ подобно сговорчивому больному, готовъ пить уксусъ, готовъ не считать горечь за горечь, готовъ двойное покаяніе лишь бы исцѣлиться. Пожалѣй же меня, милый другъ, и я увѣряю тебя, что мнѣ достаточно твоего сожалѣнія, чтобы выздоровѣть». (Сон. III).

Почти невѣроятнымъ кажется, что авторъ «Гамлета» и «Фольстаффа» могъ сказать въ мрачную минуту: (Сон. 72).

«Меня объемлетъ стыдъ предъ тѣмъ, что я доселѣ произвелъ (bring forth)». Разумѣется, актеры, находившіеся на службѣ у какого либо вельможи или у самой her Majesty the Queen, вовсе не подвергались тому соціальному презрѣнію, какое законъ устанавливалъ для strolling players (бродячихъ актеровъ). Тѣмъ не менѣе поэтъ Джонъ Девисъ въ одномъ изъ своихъ сонетовъ въ 1603 г. высказывалъ сожалѣніе, что чистая и благородная кровь Борбэджа и Шекспира запятнана ихъ игрою на сценѣ, между тѣмъ какъ сами они отличаются благородствомъ воззрѣній и нравовъ (generous in mind and mood). Точно такъ-же и Генри Четтль въ 1592 г. въ своемъ «Kind Hearts Dream» жаловался на то, какимъ униженіямъ подвергается актеръ благодаря своей дѣятельности. Актерская дѣятельность Шекспира, а можетъ быть и сочиненіе драмъ, служила для него только средствомъ къ достиженію почтеннаго положенія среди гражданъ. Джентльмэнъ долженъ былъ заслонить тогда актера, а гербъ — закрыть лавровый вѣнокъ поэта. Если Шекспиръ не спускалъ глазъ съ этой конечной цѣли, то это во всякомъ случаѣ не исключаетъ возможности того, чтобы онъ, отдаваясь не совсѣмъ ясному и для него самого стремленію, принялся за писательство среди своей всѣми презираемой дѣятельности. Странно было бы думать, что Шекспиръ, говорящій о «глазахъ поэта, блуждающихъ подъ вліяніемъ прекраснаго безумія», въ творчествѣ своемъ не присоединялъ къ таланту и вдохновенія. Между тѣмъ въ качествѣ поэта онъ ни въ какомъ случаѣ не могъ пріобрѣсти себѣ средствъ. Намъ извѣстны обстоятельства жизни большинства изъ современныхъ драматурговъ: ни одинъ изъ нихъ не пріобрѣлъ хотя бы посредственнаго состоянія. За то большинство актеровъ, нѣсколько возвышавшихся надъ уровнемъ посредственности, пріобрѣтали себѣ состоянія, хотя правда и не такія значительныя, какъ Шекспиръ. Кажется также, что они вели и жизнь болѣе порядочную, чѣмъ ихъ поставщики поэты. Разумѣется, поэты въ своемъ негодованіи говорятъ только о первомъ изъ этихъ фактовъ. Въ весьма распространенной пьесѣ «Возвращеніе съ Парнаса» два студента, желающіе сдѣлаться актерами, слышатъ такое привѣтствіе: «Радуйтесь, юноши! Что касается наживы денегъ, то вы посвятили себя самому превосходному изъ всѣхъ призваній въ мірѣ; съ сѣвера и съ юга приходятъ къ намъ и несутъ въ нашъ театръ свои деньги». Гораздо рѣзче звучитъ эта тема въ одномъ памфлетѣ, въ словахъ котораго справедливо или несправедливо — я не берусь рѣшать — хотѣли видѣть непосредственный намекъ на Шекспира. Повѣшенный воръ даетъ здѣсь одному странствующему актеру совѣтъ идти въ Лондонъ. «Когда ты почувствуешь, что твой карманъ набитъ уже довольно туго, то купи себѣ помѣстье, чтобы благодаря своимъ деньгамъ пользоваться уваженіемъ, послѣ того какъ тебѣ надоѣстъ актерская жизнь; потому что я въ самомъ дѣлѣ слыхалъ, что иные приходили въ Лондонъ довольно бѣдными, а тамъ съ теченіемъ времени становились страшно богатыми».

Шекспиръ получалъ доходы и какъ поэтъ, но гораздо бо́льшіе какъ актеръ. Однако этимъ нельзя объяснить быстраго возрастанія его богатства. Онъ былъ кромѣ того членомъ компаніи, владѣвшей театромъ, соціетеромъ, — на подобіе выдающихся сочленовъ Théatre Français; впрочемъ справедливость этого извѣстія въ послѣднее время серьёзно заподозрѣна. Какъ разъ во время Шекспира купеческая спекуляція принялась за эксплоатацію театровъ, хотя впрочемъ въ то время еще и не было значительныхъ основателей акціонерныхъ театральныхъ компаній. Шекспиръ съумѣлъ замѣчательнымъ образомъ, почти не мыслимымъ для поэта, добывать себѣ деньги. Идеалисты нѣмцы, не могущіе простить Рихарду Вагнеру, что онъ, подобно Моцарту и Г. Клейсту, не довелъ себя до голодной смерти, еще съ большимъ правомъ могли бы сдѣлать этотъ упрекъ Шекспиру, который всѣми путями стремился къ тому, чтобы предохранить себя отъ судьбы Спенсера и Грина.

Въ 1596 г. Шекспиръ побудилъ своего отца начать дѣло въ герольдіи. Въ слѣдующемъ году онъ ссудилъ его деньгами, чтобы снова начать прекратившійся уже нѣсколько лѣтъ назадъ процессъ противъ Ламбертовъ относительно возвращенія Ашби — въ канцлерскомъ судѣ, самомъ дорогомъ изъ всѣхъ англійскихъ судовъ. Дѣло шло здѣсь о наслѣдственномъ помѣстьи, которое нужно было удержать въ роду. Оба предпріятія восполняютъ одно другое; но неизвѣстно, имѣло ли успѣхъ и второе изъ нихъ. Среди этой энергической дѣятельности для Шекспира должна была быть особенно тяжела потеря его единственнаго сына Гамнета, въ 1596 г. Подъ 11 августа въ Стрэтфордской церковной книгѣ записано погребеніе «Hamnet filius William Shakespeare». Присутствовалъ-ли Шекспиръ при смерти своего сына и какое впечатлѣніе произвела эта потеря на поэта при усиливавшейся постоянно его разочарованности — мы не можемъ сказать этого. Въ жалобахъ Констанцы по Артурѣ нѣкоторые хотѣли слышать отголоски Шекспировой скорби. Но это въ высшей степени сомнительно. Для того чтобы выражать горе Шекспира, эти остроумныя жалобныя тирады слишкомъ отличаются поэтическимъ блескомъ моднаго эвфуизма. Какъ ни огорченъ былъ Шекспиръ смертью сына, однако онъ не оставилъ своихъ плановъ. Кажется, онъ намѣренъ былъ записать свое имущество на имя одной изъ своихъ дочерей. На пасху 1597 г. онъ приступилъ къ покупкѣ New Place, самого большаго и красиваго дома въ Стрэтфордѣ. Домъ этотъ, построенный изъ кирпича и дерева, Шекспиръ пріобрѣлъ за 60 фунтовъ и въ слѣдующемъ году нѣсколько перестроилъ его. Удалившись въ Стрэтфордъ онъ до конца дней своихъ жилъ въ New Place. Вѣроятно почти одновременно съ покупкой дома онъ пріобрѣлъ себѣ и участокъ поля, потому что, когда зимой 1597—98 гг. магистратъ сдѣлалъ опись запасовъ у отдѣльныхъ гражданъ, по причинѣ господствовавшаго тогда недостатка хлѣба, Вильямъ Шекспиръ, какъ показано было, оказался владѣльцемъ 10 квартеровъ хлѣба и солода. Только у двухъ Стрэтфордцевъ были бо́льшіе запасы, чѣмъ у него. Позднѣе Шекспиръ прикупилъ еще сады, примыкавшіе къ New Place, такъ что его усадьба дѣлала его однимъ изъ самыхъ видныхъ жителей городка. Стрэтфордцы были, вѣроятно, особенно высокаго мнѣнія о богатствѣ своего согражданина уже въ 1598 г., потому что 24 января Стрэтфордецъ Абрамъ Стёрли писалъ своему пріятелю Ричарду Куини въ Лондонъ, что слышно де, что ихъ землякъ мистеръ Шекспиръ хочетъ отдать деньги подъ залогъ полей въ Шоттери или въ окрестностяхъ. Хорошо де было бы обратить его вниманіе на Стрэтфордскія десятины. Куини могъ бы условиться съ Шекспиромъ, а друзья его взяли бы на себя окончаніе дѣла. Это было бы выгодно и для него, да и для Стрэтфордцевъ было бы большимъ благодѣяніемъ. Шекспиръ приступилъ къ этому дѣлу только семь лѣтъ спустя, но изъ этого письма видно, что и раньше уже его земляки были такого же хорошаго мнѣнія о немъ самомъ, какъ и объ его карманѣ. 4-го ноября Стёрли еще разъ пишетъ Куини о «нашемъ землякѣ Шекспирѣ». Онъ слышалъ, что мистеръ Вильямъ Шекспиръ готовъ занять имъ денегъ, — что очень пріятно, но интересно было бы точнѣе знать его условія. Вопросъ идетъ о 30—40 фунтахъ для веденія дѣлъ. Какого рода были эти дѣла — этого нельзя понять изъ письма добродушнаго Стрэтфордца. Этотъ Р. Куини, къ которому адресованы оба приведенныя письма, уже въ то время долженъ былъ стоять въ довольно близкихъ отношеніяхъ къ поэту, дочь котораго позднѣе сдѣлалась женой сына Куини, Томаса. 25 октября онъ отправилъ въ Лондонъ «къ своему любезному другу и земляку» слѣдующія строки:

«Любезный землякъ, я осмѣливаюсь просить Васъ оказать мнѣ помощь въ XXX фунтовъ, за которые можетъ поручиться м-ръ Бошель и я, или м-ръ Майтенсъ со мною. М-ръ Росуэжлъ еще не прибылъ въ Лондонъ, и я нахожусь въ стѣсненныхъ обстоятельствахъ. Вы окажете мнѣ большую дружескую услугу, если поможете мнѣ разсчитаться съ моими лондонскими кредиторами, и дастъ Богъ, возвратите мнѣ то внутреннее спокойствіе, котораго лишили меня мои долги. Я намѣренъ обратиться къ суду и надѣюсь получить отъ Васъ отвѣтъ благопріятный для исхода моей просьбы. Чрезъ меня, Богъ свидѣтель, вы не потеряете ни кредита, ни денегъ. Обратите только вниманіе на степень надеждъ, возлагаемыхъ на Васъ мною, и не сомнѣвайтесь; съ сердечной благодарностью въ назначенный срокъ я уплачу Вамъ мой долгъ. Время торопитъ меня окончить; поручаю себя Вашей заботливости и ожидаю Вашей помощи, Боюсь, что въ эту ночь я не возвращусь изъ суда. Спѣшите. Да будетъ Богъ съ Вами и со всѣми нами. Аминь».

Письмо это, которое содержитъ больше намековъ, чѣмъ ясныхъ указаній на какія-то отношенія, едвали заслуживало бы упоминанія, если бы коварный случай не сохранилъ его только одно изъ всѣхъ тѣхъ многочисленныхъ писемъ, которыя были адресованы къ Шекспиру и значительными и незначительными его современниками. Равнымъ образомъ ни одно изъ сохранившихся до насъ писемъ, кромѣ двухъ Стёрли и одного — Ричарда Куини, вѣроятно также отъ 1598 г., — не упоминаетъ ничего о Шекспирѣ. «Если Вы, — говорится въ этомъ послѣднемъ — окончите дѣло съ В. Ш. и получите деньги, то привезите ихъ съ собою домой».

Весьма затруднительно составить себѣ ясное представленіе о дѣлахъ на основаніи четырехъ упомянутыхъ писемъ. Вполнѣ очевидно только то, что поэтъ Шекспиръ былъ замѣшанъ въ какія то большія денежныя дѣла. Уже въ Гриновомъ памфлетѣ слово ростовщикъ (usurer) поставлено, кажется, нарочно такъ, чтобы его можно было отнести къ Shakescene. Въ то время еще въ значительной степени царило средневѣковое воззрѣніе, что христіанину не позволительно отдавать деньги на проценты. Филиппъ Сидней, какъ видно изъ его завѣщанія, раздѣлялъ этотъ взглядъ съ Шекспировымъ «царственнымъ купцомъ Антоніо». Шекспиръ напротивъ былъ другихъ взглядовъ; его завѣщаніе показываетъ, что онъ отдавалъ взаймы деньги по указнымъ 10 процентамъ. Какъ это ни странно, но авторъ Шейлока очевидно значительно увеличилъ свое состояніе, отдавая свои деньги въ ростъ. Слова Гамлета (V, 1, 112) при разсматриваніи черепа какъ разъ имѣли отношеніе къ самому поэту: «этотъ молодецъ, можетъ статься, былъ въ свое время ловкимъ прожектёромъ, скупалъ и продавалъ имѣнія. А гдѣ теперь его крѣпости, векселя и проценты?» Шекспиръ занимался всѣмъ этимъ; но ясно, что онъ не принесъ свободу своего духа въ жертву этимъ матеріальнымъ заботамъ когда онъ влагаетъ въ уста своему принцу слѣдующія слова: «Неужели всѣми купчими купилъ онъ только клочекъ земли, который могутъ покрыть пара документовъ? Всѣ его крѣпостныя записи едва-ли помѣстились бы въ этомъ ящикѣ, а самому владѣльцу досталось не больше пространства?» Довольно интересна та черта характера Шекспира, что онъ, проникнутый живымъ сознаніемъ ничтожества всего земнаго, все же умѣлъ цѣнить блага этого міра. Пессимизмъ мыслителя не ослаблялъ у него энергической дѣятельности дѣловаго человѣка. Обширныя государства, которыми владѣетъ онъ на поприщѣ своего духа и поэзіи, не мѣшаютъ ему въ реальномъ мірѣ пріобрѣтать, по мѣткому выраженію англосакса, sufficient elbowroom.

Въ Стрэтфордѣ и въ Лондонѣ онъ велъ процессы то самъ, то чрезъ повѣренныхъ. Въ 1604 г. онъ велъ дѣло противъ нѣкоего Филиппа Роджерса за выданный ему солодъ на 1 ф. 15 ш. 10 пенсовъ. Въ 1609 г. онъ возбудилъ процессъ противъ Джона Эдденбрука на сумму въ 6 ф. 24 ш., и привлекъ къ отвѣтственности поручителей его, когда самъ должникъ скрылся. Въ 1612 г. наконецъ онъ запутался въ значительный процессъ изъ-за Стрэтфордскихъ десятинныхъ сборовъ, которые онъ взялъ въ аренду въ іюлѣ 1605 г. вмѣстѣ съ Томасомъ Комбомъ. Шекспиру предстояло уплатить 440 ф. арендной платы. Вмѣстѣ съ тѣмъ онъ продолжалъ покупать земли въ Стрэтфордѣ и въ окрестностяхъ. Такъ, въ маѣ 1602 г. онъ купилъ у Джона и Вильяма Комбовъ 107 моргевъ пахати въ Старострэтфордскомъ приходѣ — за сумму 300 фунтовъ. Вѣроятно въ этомъ и въ подобныхъ дѣлахъ онъ пользовался помощью своего брата Джильберта. Въ сентябрѣ того же года Вильямъ Шекспиръ, джентльменъ, пріобрѣлъ усадьбу и домъ Джетлея по Уокер-стритъ, напротивъ New Place. Въ то же время онъ купилъ у Геркулеса Ондергиль сады за 60 ф. Всѣ эти покупки въ Стрэтфордѣ обнаруживаютъ неустанно преслѣдуемый Шекспиромъ планъ зажить тамъ въ качествѣ богатѣйшаго и самаго значительнаго владѣльца. Тѣмъ не менѣе 10 марта 1613 г. совмѣстно съ актеромъ Джономъ Хэминджемъ и нѣсколькими горожанами Шекспиръ купилъ въ Лондонѣ домъ близъ Блэкфрейерскаго театра, — изъ чего видно, что онъ еще не порвалъ окончательно своихъ связей съ столицей. Изъ своей доли въ 140 ф. Шекспиръ уплатилъ только 80, а за остальныя заложилъ Джону Робинзону земельный участокъ на десять лѣтъ. Для того, чтобы по этимъ покупкамъ составить себѣ представленіе о богатствѣ Шекспира, слѣдуетъ помнить, что цѣна денегъ съ того времени уменьшилась больше чѣмъ въ пять разъ. Сумма въ 300 фунтовъ во время Елисаветы соотвѣтствуетъ 1600 фунтамъ по настоящему времени. Надо сознаться, что Шекспиръ могъ быть такъ-же доволенъ матеріальнымъ успѣхомъ своихъ работъ, къ которому онъ стремился, какъ и идеальнымъ ихъ успѣхомъ, котораго однако не могъ въ полной силѣ предчувствовать ни онъ самъ, ни кто либо изъ его современниковъ.

Конечно и современники его уже признавали значеніе его драматическихъ произведеній. Но Томасъ Нашъ высказывалъ сожалѣніе, что Шекспиръ, вмѣсто того чтобы продолжать писать поэмы и сонеты по примѣру итальянцевъ^*, — тратитъ все свое время на изготовленіе драмъ. Однако такой компетентный судья какъ Фрэнсисъ Миресъ, сужденіе котораго о художественномъ творчествѣ Шекспира было приведено уже выше, говоритъ: «Подобно тому, какъ Плавтъ и Сенека считаются среди латинскихъ поэтовъ лучшими — комикомъ и трагикомъ, такъ между англичанами Шекспиръ является превосходнѣйшимъ въ обоихъ родахъ сценической поэзіи. Доказательствомъ тому служатъ — изъ комедій: его «Веронскіе дворяне», его «Ошибки», его «Безплодныя усилія любви», его «Увѣнчавшіяся усилія любви», его «Сонъ въ лѣтнюю ночь» и его «Венеціанскій купецъ»; изъ трагедій: его «Ричардъ II», «Генрихъ IV», «Король Іоаннъ», «Титъ Андроникъ» и его «Ромео и Юлія».

«Какъ Эпитъ Столонъ сказалъ, что музы, если бы онѣ захотѣли говорить по латыни, то говорили бы языкомъ Плавта, такъ скажу и я, что музы стали бы говорить изящнымъ языкомъ Шекспира, если бы онѣ захотѣли говорить по англійски».

Современники поэта не могли высказать ему бо́льшей похвалы, какъ сравнивъ его съ Плавтомъ и Сенекой, которыхъ самъ Шекспиръ считалъ высшими представителями драматическаго творчества. Джонъ Дэвисъ озаглавилъ нѣкоторые свои стихи — «Нашему англійскому Теренцію мистеру Вил. Шекспиру», а Джонъ Уиверъ въ одной эпиграммѣ 1599 г. Ad Gulielmum Shakspeare упомянулъ рядомъ съ двумя эпическими произведеніями «медоточиваго» поэта и «Ромео, Ричарда и многія изъ твоихъ чадъ, которыхъ назвать я не умѣю». Намекая на сонетъ Ромео (I, 5, 105) онъ говоритъ:

И сладость словъ ея, и сила красоты,
Все говоритъ о святости всегдашней.
Всегда имъ будетъ поклоненье,
Когда дѣтей твоихъ сжигаетъ сила страсти:
Шекспиръ, ты музу обними, чтобъ родъ твой продолжался.

Въ томъ же самомъ году, когда явилась эта эпиграмма, вышла во второй разъ въ печати «Ромео и Джульетта», что указываетъ на необычайную любовь, какою пользовалось это произведеніе. Изъ прочихъ драмъ, упоминаемыхъ Миресомъ, до 1598 г. уже были напечатаны: изъ комедій — только «Безплодныя усилія любви»; а изъ трагедій — «Ричардъ II», «Ричардъ III», первая часть «Генриха IV» и можетъ быть также «Титъ Андроникъ». Комедія «Увѣнчавшіяся усилія любви» сохранилась до насъ, скрытая вѣроятно подъ другимъ названіемъ («Конецъ всему дѣлу вѣнецъ?» «Усмиреніе Своенравной?»). Напечатаны были также, хотя объ этомъ и не упоминаетъ Миресъ, вторая и третья части «Короля Генриха VI». Послѣ 1598 г. еще при жизни Шекспира были напечатаны въ первый разъ: изъ комедій — «Венеціанскій Купецъ», «Сонъ въ Иванову ночь», «Много шуму изъ ничего» 1600 г., «Виндзорскія Проказницы» 1602 г., «Троилъ и Крессида» 1609 г.; изъ трагедій и историческихъ драмъ — вторая часть «Генриха IV» и «Генрихъ V», равно какъ и сохранившееся до насъ первое изданіе «Тита Андроника» 1600 г.; «Гамлетъ» 1603 г. и «Король Лиръ» 1608 г. Только въ 1622 г. въ первый разъ былъ напечатанъ «Отелло», а въ 1631 г. первое отдѣльное изданіе «Усмиренія Своенравной». Какою извѣстностью пользовался Шекспиръ въ качествѣ автора «Ричарда III» — сюжетъ, за который не одинъ разъ брались и другіе поэты, — это показываютъ стихи Христофера Брукса въ изданномъ имъ въ 1614 г. произведеніи — «Духъ Ричарда III». Ричардъ говоритъ здѣсь своему пѣвцу:

Тотъ, кто на крыльяхъ Кліо мою открылъ всѣмъ славу,
Волшебствомъ чьимъ я вырванъ изъ забвенья,
Кто на вершинѣ музъ меня воспѣлъ
И жребій мой своимъ перомъ изобразилъ
Тотъ, слово чье заставило течь съ Геликона
Ручьи для жаждущаго нектара людскаго рода —
Пусть славу онъ получитъ за свой стиль, и лавры
Пусть вѣнчаютъ его главу. Пусть каждый,
Отъ зависти свободный, воздаетъ ему хвалу!

Особенное значеніе имѣетъ для нашего знакомства съ Шекспиромъ 1594 годъ. Только въ этомъ году мы имѣ емъ подлинныя доказательства того факта, который до сихъ поръ мы принимали только какъ правдоподобный, — именно что Шекспиръ принадлежалъ къ обществу актеровъ, носившему титулъ the Lord Chamberlain's Servants, и выдающимся членомъ котораго былъ Борбеджъ. Согласно одному документу, открытому Голиуэллемъ, Шекспиръ игралъ съ этой труппой предъ королевой въ Гринвичѣ весною 1594 г. Въ 1598 г. онъ участвовалъ въ представленіи Бэнъ Джонсоновой пьесы «Everyman in his humour», данномъ этой труппой. Въ то же время мы узнаемъ, какимъ высокимъ уваженіемъ пользовался Шекспиръ среди своихъ товарищей. Бэнъ Джонсонъ, принужденный покинуть свою актерскую карьеру благодаря своимъ неудачамъ, выступилъ драматическимъ писателемъ и написалъ свою комедію «Everyman in his humour», которую и отдалъ труппѣ Лорда Камергера. Пьесу эту хотѣли уже возвратить назадъ какъ негодную, когда Шекспиръ случайно взялъ ее въ руки, началъ перелистывать, сейчасъ-же узналъ геній автора и употребилъ все свое вліяніе, чтобы пьеса эта была поставлена. Такимъ образомъ одна изъ знаменитѣйшихъ комедій, какія только знаетъ англійская литература, сдѣлались достояніемъ сцены и Шекспировой труппы. Бэнъ Джонсонъ достойнымъ образомъ отблагодарилъ своего возлюбленнаго Шекспира (my beloved), предпославъ въ 1623 г. первому собранію его произведеній гимнъ въ честь Эвонскаго лебедя. Отношенія между обоими поэтами были дружелюбны. Пришлось бы счесть Бэнъ Джонсона столь же безумнымъ, сколь и коварнымъ, если бы мы захотѣли заподозрить искренность его расположенія къ Шекспиру, какъ къ человѣку, и его уваженія къ нему, какъ къ поэту, несмотря на всѣ его поэтическія и прозаическія увѣренія. Не лишена была и этическаго момента эта дружба, которая, несмотря на всѣ свои различія, все же можетъ дать поводъ въ сравненію ея съ дружескимъ союзомъ между Гёте и Шиллеромъ. Шекспиръ и Джонсонъ, какъ и Гёте и Шиллеръ, отъ природы составляли противоположность другъ другу. Чтобы побороть эту противоположность — нужна была нравственная сила. Только уваженіе и пониманіе столь различнаго и самобытнаго существа другого — могли установить между ними обоими хорошія отношенія; но при этомъ необходимо было разумѣется самоограниченіе со стороны каждаго изъ нихъ. Однако, между тѣмъ какъ Гёте и Шиллеръ заставили объединяющимъ образомъ дѣйствовать противоположность своихъ характеровъ для высшихъ цѣлей искусства, — между Джонсономъ и Шекспиромъ подобное примиреніе противоположностей имѣло мѣсто только въ жизни. Въ этихъ двухъ современникахъ драматургахъ нашли свое олицетвореніе и высшее выраженіе два враждебныя одно другому литературныя направленія. Одинъ изъ нихъ явился представителемъ и поборникомъ національно-народнаго идеала, другой — ученаго, классическаго. Исторія англійской драмы показываетъ намъ, что въ эпоху Возрожденія эти противоположности не могли быть примирены. Что каждый поэтъ удивлялся и признавалъ своеобразныя достоинства другого — это все, даже больше, чѣмъ чего можно было ожидать при ихъ историческомъ положеніи. Положеніе же вещей было таково, что ученый поэтъ, основывавшійся на теоріи и на авторитетныхъ образцахъ древности, съ нѣкоторымъ высокомѣріемъ смотрѣлъ на народное искусство. Онъ признаетъ его талантъ, но потому-то и желалъ бы перетянуть его на сторону классическихъ принциповъ, которымъ онъ самъ слѣдуетъ. Обратимъ вниманіе еще и на другія отношенія. Бэнъ Джонсонъ, которому не посчастливилось на сценѣ, естественно злился на всѣхъ актеровъ, имѣвшихъ больше удачи, чѣмъ онъ. Его собственныя драмы, безупречно составленныя по всѣмъ теоретическимъ правиламъ, въ большинствѣ случаевъ проваливались на сценѣ. Несмотря на всю свою ученость, пріобрѣтенную съ такимъ трудомъ, и на свою ревностную работу, онъ никогда не могъ выбиться изъ матеріальной нужды. Къ тому же онъ считалъ себя болѣе значительнымъ поэтомъ, чѣмъ какимъ онъ былъ въ дѣйствительности, и вотъ теперь, среди своей борьбы за существованіе, онъ видѣлъ, что этотъ актеръ Шекспиръ, мало свѣдущій въ латинскомъ и еще менѣе въ греческомъ языкѣ, не только пользуется успѣхомъ и честью, но даже быстро наживаетъ себѣ состояніе и пріобрѣтаетъ уваженіе среди согражданъ. Извѣстно какъ жестко выразился Шиллеръ о Гёте, который стоялъ ему на дорогѣ, — испытывая подобныя же чувства. Бэнъ Джонсонъ никогда не могъ добиться счастья; съ завистью отказывала въ немъ Харита его стремившемуся духу. Бэнъ Джонсонъ и въ творчествѣ своемъ былъ тяжелъ и медлителенъ; онъ никогда не удовлетворялся сдѣланнымъ и снова принимался за работу съ самаго начала. Когда однажды уже послѣ смерти Шекспира — неизвѣстно собственно когда и при какихъ обстоятельствахъ — актеры говорили при немъ, что Шекспиръ никогда не измѣнялъ и не вычеркивалъ ни одной строки въ своихъ рукописяхъ, то онъ съ досадой замѣтилъ: «Я лучше бы желалъ, что бы онъ вычеркнулъ ихъ тысячу!» Не разъ впослѣдствіи Бэнъ Джонсонъ имѣлъ поводъ опровергать толкованіе этихъ словъ въ дурную сторону. «Актеры, говоритъ онъ въ Discoveries, — приняли это за злорадную насмѣшку. Но я сказалъ это не для потомства, а развѣ ради ихъ невѣжества потому что они хвалили его за такую черту, благодаря которой онъ сдѣлалъ больше всего ошибокъ. Я любилъ его и чту его память; взглядъ мой на него таковъ: онъ былъ на самомъ дѣлѣ честной, открытой и свободной натурой; онъ имѣлъ превосходную фантазію, обширныя знанія и щедрую руку. Рѣчь его лилась такъ быстро, что по временамъ нужно было останавливать его: Sufflaminandus erat, какъ говаривалъ Августъ о Гатеріѣ. Онъ обладалъ большимъ остроуміемъ; хорошо было бы впрочемъ, если бы онъ умѣлъ и сдерживать его. Ему часто приходилось говорить такія вещи, которыя и безъ того не могли не подвергнуться осмѣянію. Но онъ искупалъ свои ошибки своими превосходными качествами. Въ немъ было больше того чему удивляться, чѣмъ того что можно прощать».

Это драгоцѣнное свидѣтельство перваго изъ современныхъ Шекспиру и соперничавшихъ съ нимъ поэтовъ страннымъ образомъ обращало на себя очень мало вниманія, потому что завистливое недоброжелательство Бэнъ Джонсона къ Шекспиру принадлежитъ къ числу главныхъ пунктовъ Шекспирова миѳа. Съ этимъ откровеннымъ и искреннимъ сужденіемъ poeta laureatus вовсе не находится въ противорѣчіи то, что Бэнъ Джонсонъ въ своихъ драмахъ дѣлаетъ насмѣшливыя замѣчанія и колкіе намеки противъ того, что́ онъ считалъ особенно неправильнымъ въ произведеніяхъ Шекспира. Рядомъ съ такими несомнѣнными шпильками въ драмахъ Бэнъ Джонсона существуютъ еще и другія мѣста, въ которыхъ только искусству новѣйшей критики удалось открыть такую же тенденцію. Шекспиръ съ своей стороны разумѣется не щадилъ слабостей Бэнъ Джонсона, конечно не въ своихъ драмахъ, но въ частныхъ разговорахъ. Не дуренъ одинъ изъ сохранившихся анекдотовъ, разсказывающій о томъ, какъ Шекспиръ былъ крестнымъ отцомъ одного изъ сыновей своего пріятеля и литературнаго противника. Когда онъ явился молчаливымъ и серьёзнымъ, Джонсонъ спросилъ, о чемъ онъ думаетъ. О томъ, отвѣчалъ Шекспиръ, что подарить ему при крещеніи его сына. На дальнѣйшій вопросъ Джонсона, что же именно хочетъ онъ подарить, послѣдовалъ отвѣтъ состоящій изъ непереводимой игры словъ: «Дюжину хорошихъ латунныхъ (lattin) ложекъ, которыя ты долженъ посеребрить (translate)». Несчастный многоученый Джонсонъ, столько переводившій (translated) съ латинскаго (latin) получилъ этимъ отвѣтомъ хорошую отплату за много своихъ остротъ на счетъ Шекспира. Еще слѣдующее поколѣніе умѣло много разсказывать о состязаніяхъ въ остроуміи между Шекспиромъ и Джонсономъ во время общихъ попоекъ. Сэръ Вальтеръ Рэлей, морской герой, поэтъ и ученый, учредилъ въ 1603 г. клубъ, который перевѣсомъ въ немъ литературнаго элемента напоминаетъ нѣсколько позднѣйшія кофейныя общества подъ предсѣдательствомъ Драйдена. Въ тавернѣ the Mermaid сходились Вальтеръ Рэлей, Иниго Джонсъ, писатели — Сельденъ, Доннъ, Бэнъ Джонсонъ, Шекспиръ, Бомонтъ, Флетчеръ и многіе другіе. Здѣсь былъ одинъ изъ литературныхъ центровъ Лондона. Въ этихъ собраніяхъ царило веселое остроумное настроеніе. Бомонтъ въ одномъ посланіи къ Бэнъ Джонсону говоритъ:

Кто только не сходился въ клубѣ Морской Дѣвы!
Летали стрѣлы краснорѣчья, когда сходило вдохновенье;
Какъ будто каждый былъ готовъ всю жизнь
Считаться дуракомъ изъ за того лишь, чтобы въ этотъ часъ
Въ веселомъ обществѣ пріятелей своихъ
Все остроуміе свое въ одномъ шутливомъ словѣ обнаружить.

Сохранилось извѣстіе, принадлежащее хотя и не очевидцу, но все-же заслуживающее довѣрія, о состязаніяхъ въ остроуміи Бэнъ Джонсона и Шекспира; перваго, говоритъ это извѣстіе, можно было сравнить съ испанскимъ линейнымъ кораблемъ, а втораго — съ англійскимъ крейсеромъ. «Мистеръ Джонсонъ былъ построенъ на манеръ испанской галльоны, — былъ проченъ, но за то медленъ въ движеніяхъ; ученость его была велика. Шекспиръ, по конструкціи своей — ниже, но за то быстрѣе подъ парусами, могъ подобно нашимъ англійскимъ крейсерамъ поворачиваться во всякомъ теченіи, умѣлъ пользоваться всякимъ вѣтромъ, благодаря быстротѣ своего ума и силѣ воображенія». Нѣтъ сомнѣнія, что при этихъ разговорахъ имѣли мѣсто многочисленныя шутки и остроты, перенесенныя потомъ въ формѣ діалоговъ на сцену. Въ подобныхъ веселыхъ обществахъ, думаютъ, и возникли Фольстаффіоды.

Разумѣется прослѣдить это и доказать нѣтъ возможности. Веселый образъ толстаго рыцаря причинилъ Шекспиру нѣкоторыя непріятности. Достойный менторъ забубенаго принца Генриха назывался первоначально не Фольстаффомъ, а сэромъ Джономъ Ольдкэстлемъ. Между тѣмъ это было имя одного предводителя Лоллярдовъ, который при королѣ Генрихѣ V былъ казненъ въ качествѣ государственнаго преступника и еретика, и въ силу того-же былъ почитаемъ протестантами шестнадцатаго вѣка за мученика. Употребленіе этого священнаго имени въ качествѣ клички для юмористическаго рыцаря вызвало сильное неудовольствіе благочестивыхъ протестантовъ. Шекспиръ принужденъ былъ, вѣроятно по приказу начальства, перекрестить одну изъ своихъ геніальнѣйшихъ комическихъ фигуръ. Кромѣ того онъ долженъ былъ оговориться противъ своихъ обвинителей въ эпилогѣ ко второй части «Генриха IV». «Что касается до Ольдкэстля, то онъ умеръ мученикомъ и не имѣетъ ничего общаго съ этимъ жирнымъ мясомъ». Это былъ единственный случай, на сколько намъ извѣстно, что Шекспиръ навлекъ на себя непріятности благодаря своему творчеству. Но онѣ могли отбить у него охоту продолжать и въ «Генрихѣ V» шутки Фольстаффа, какъ онъ предполагалъ первоначально.

Кромѣ Джонсона изъ писателей къ Шекспиру ближе другихъ стояли Флетчеръ, съ которымъ онъ по мнѣнію новѣйшей критики даже работалъ вмѣстѣ, Драйтонъ и Даніэль. Изъ актеровъ близкими пріятелями его были Ричардъ Борбэджъ, игравшій всѣ большія его роли, Джонъ Хэминджъ и Генри Конделль, издатели его произведеній. Послѣднимъ тремъ, какъ своимъ товарищамъ, (fellows), онъ завѣщалъ по духовной кольца, которыя они и должны были носить на память о немъ. Борбэджъ назвалъ при крещеніи своего сына, родившагося уже послѣ смерти Шекспира, Вильямомъ, — какъ думаютъ, въ честь покойнаго поэта и своего друга. Время, прожитое Шекспиромъ въ Лондонѣ, принадлежало къ довольно счастливымъ періодамъ его жизни. Слава и богатство его постоянно возростали. Высокопоставленные покровители были дружески расположены въ нему. Онъ сознавалъ себя въ полномъ обладаніи своими духовными способностями, достигшими высшаго развитія. Будущее должно было представляться ему въ розовомъ свѣтѣ; бурные порывы его юности въ Стрэтфордѣ успокоились и улеглись. По преданію онъ ежегодно ѣздилъ одинъ или два раза въ Стрэтфордъ для свиданія съ семействомъ. Дорога шла чрезъ Оксфордъ, гдѣ гостинницу Короны содержалъ нѣкто Джонъ Дэвенэнтъ. Его сынъ сэръ Вильямъ Дэвенэнтъ, королевскій дипломатъ и солдатъ во время междоусобной войны, театральный поэтъ и директоръ послѣ Реставраціи (1605—1668 гг.), разсказывалъ, что Шекспиръ постоянно останавливался въ домѣ его отца, потому что Джонъ Дэвенэнтъ былъ большой любитель театра, а жена его была хороша собой и умна. Однажды молодой Вильямъ Дэвенэнтъ услыхалъ въ школѣ, что пріѣхалъ Шекспиръ; онъ бросился бѣжать домой, и на вопросъ одного горожанина, зачѣмъ онъ такъ спѣшитъ, отвѣчалъ, что пріѣхалъ его godfafher (крестный) Шекспиръ. «Ты славный малый», сказалъ горожанинъ — «но будь остороженъ, и не призывай безъ надобности имя Божіе (god's name)». Тщеславный сэръ Вильямъ Дэвенэнтъ дѣйствительно съ гордостью высказывалъ, что онъ — незаконный сынъ Шекспира. Если и правда, что красивая хозяйка «Короны» обратила на себя вниманіе Шекспира, то она была далеко не единственная особа изъ тѣхъ, которыя воспламеняли поэта. Не знаю, можно ли и въ самомъ дѣлѣ переводить my Rose въ 109-мъ сонетѣ — Розой. Шекспиръ вѣдь не самъ издавалъ свои сонеты, а потому большую букву могъ поставить по своему разумѣнію и наборщикъ. Во всякомъ случаѣ, смуглая красавица, воспѣтая въ сонетахъ, имѣла счастливую предшественницу и соперницу. Преисполненный счастья и въ спокойномъ настроеніи воскликнулъ поэтъ: (Сон. 25).

Пусть хвастаютъ родствомъ и почестями тѣ,
Что увидали свѣтъ подъ счастія звѣздою;
Я-жь счастье нахожу въ любви — святой мечтѣ,

Лишенный благъ иныхъ Фортуной молодою.
Любимцы королей, какъ нѣжные цвѣтки,
Предъ солнцемъ золотымъ вскрываютъ лепестки;
Но слава въ нихъ самихъ зарыта, какъ въ могилѣ —
И первый хмурый взглядъ ихъ уничтожить въ силѣ,

Прославленный въ бояхъ герой на склонѣ лѣтъ,
За проигранный бой изъ тысячи побѣдъ,
Бываетъ исключенъ изъ лѣтописей чести
И тѣми позабытъ, изъ-за кого лилъ кровь.

Я-жь радъ, что на мою и на твою любовь
Никто не посягнетъ въ порывѣ злобной мести.

(Переводъ Гербеля)

Какъ вѣрно то, что никто не могъ бы сочинить Фольстаффоскихъ сценъ и попойки въ «Вечеръ трехъ королей», кто самъ не испыталъ бы веселья разговоровъ во время товарищеской попойки, такъ точно не былъ бы въ состояніи написать любовную трагедію «Ромео и Джульетта» человѣкъ, не испытавшій самъ «любовныхъ мечтаній разгоряченнаго мозга». Веселому и счастливому настроенію автора обязаны мы «Сномъ въ Иванову ночь», «Генрихомъ IV», «Генрихомъ V», «Много шуму изъ ничего», «Что угодно» и въ особенности прелестной комедіей «Какъ вамъ будетъ угодно». Однако въ этой послѣдней пьесѣ поэтъ почувствовалъ себя принужденнымъ представить выраженіе и совершенно противоположнаго настроенія въ обличительныхъ рѣчахъ и сужденіяхъ меланхолическаго Джэка. «Задумчивый Джэкъ», говоритъ Г.Ф. Штейнъ, который хочетъ разсматривать Шекспира какъ «судью обличителя Возрожденія» — «понимаетъ жестокость всѣхъ человѣческихъ дѣяній при видѣ раненной дичи»:

Клянется онъ, что мы —
Разбойники, тираны, даже хуже:
Звѣрей пугаемъ мы и убиваемъ
Въ ихъ собственныхъ берлогахъ.

Рядомъ съ веселыми тонами звучитъ въ пѣснѣ и жалоба на людскую неблагодарность и на тѣ кровавые удары, которые наноситъ намъ охлажденіе друга. Громко раздается веселое «Гей, Гей!», и мрачно звучитъ припѣвъ:

Дружба есть ложь, а любовь — только сонъ.

Въ одной изъ своихъ раннихъ юношескихъ комедій, именно въ «Двухъ Веронцахъ» Шекспиръ уже разработалъ тему объ измѣнившей и неизмѣнной дружбѣ, хотя и въ нѣсколько ультраромантическомъ и условномъ видѣ, однако съ примѣненіемъ отдѣльныхъ характерныхъ чертъ. Протей обманомъ лишилъ своего друга и чести и возлюбленной при герцогскомъ дворѣ. Но когда Валентинъ настигаетъ въ зеленомъ лѣсу измѣнника и свою возлюбленную, то онъ приноситъ свою любовь въ жертву страсти своего обманщика-друга, и готовъ уступить ему свою возлюбленную. Вся пьеса выдержана довольно поверхностно; но для поэта эта черта была, должно быть, симпатична, иначе онъ не внесъ бы въ свою комедію этой поразительной сцены. Разсуждая уже болѣе зрѣло онъ противопоставилъ фантастическому юношѣ въ Антоніо — идеалъ мужественнаго друга; подобную же дружбу выказываетъ затѣмъ тезка Венеціанскаго Купца, капитанъ корабля въ пьесѣ «Что угодно». Источникъ Шекспира не знаетъ ничего о подобномъ покровителѣ Себастіана. Оба Антоніо доводятъ свою дружбу до самопожертвованія.

Мы не можемъ сказать, кто былъ тотъ другъ, къ которому Шекспиръ былъ привязанъ съ такой страстной нѣжностью. Однако онъ имѣлъ друга, любовь котораго онъ цѣнилъ сильнѣе, чѣмъ женскую любовь, котораго онъ любилъ «въ глубинѣ своего сердца, въ сердцѣ сердца», какъ Гамлетъ своего Гораціо. Впрочемъ въ жизни онъ встрѣтился съ одной женщиной, которая не была ни тѣломъ красива, ни духомъ благородна, но очаровывала и умъ и чувства. Она не походила ни на Джульетту, ни на Дездемону; но въ ней Шекспиръ имѣлъ образецъ для той фигуры, которая болѣе всего удалась ему, — для Клеопатры. Фишеръ создалъ въ «Auch einer» такой демоническій и ослѣпительный женскій образъ, который сумѣлъ бы заманить въ свои сѣти и самого строго-нравственнаго и серьёзнаго мыслителя. Такою же почти можемъ мы воображать себѣ и ту возлюбленную Шекспира, которую обыкновенно называютъ «смуглой красавицей» сонетовъ. Она собственно не была красива но обладала такою силой очарованія, что все сильнѣе и сильнѣе привлекала къ себѣ Шекспира, — о чемъ онъ говоритъ на разные лады въ своихъ сонетахъ. Она де хорошо знаетъ, что для его нѣжнаго сердца она опаснѣе, чѣмъ тѣ, которыя мучатъ своею красотой.

Нѣть, не глаза мои плѣняются тобой:
Ты представляешь имъ лишь недостатковъ тьму;
Но что мертво для нихъ, то лобитъ ретиво́е,
Готовое любить и вопреки уму.

Ни пламя нѣжныхъ чувствъ, ни вкусъ, ни обонянье,
Ни слухъ, что весь восторгъ при звукахъ неземныхъ,
Ни сладострастья пылъ, ни трепетъ ожиданья
Не возстаютъ въ виду достоинствъ всѣхъ твоихъ.

A все жь ни всѣ пять чувствъ, ни разумъ мой не въ силѣ
Заставить сердце въ прахъ не падать предъ тобой,
Оставивъ вольной плоть, которая весь свой
Похоронила пылъ въ тебѣ, какъ бы въ могилѣ.

Одну лишь пользу я въ бѣдѣ моей созналъ,
Что поводомъ къ грѣху рокъ грѣхъ мой покаралъ. (Сон. 141)¹.

Онъ не можетъ уважать ее и презираетъ себя за свою любовь къ ней, подавить которую онъ не находитъ въ себѣ нравственной силы. Сонетъ 129 возникъ какъ слѣдствіе борьбы глубочайшихъ и сильнѣйшихъ ощущеній. Едва-ли когда нибудь душевныя муки поэта, одержимаго недостойною страстью, находили себѣ болѣе потрясающее выраженіе

Постыдно расточать души могучей силы
На утоленье злыхъ страстей, что намъ такъ милы:
Въ минуту торжества онѣ бываютъ злы,
Убійственны, черствы, исполнены хулы,

Неистовы, хитры, надменны, дерзновенны —
И вслѣдъ, пресытясь всѣмъ, становятся презрѣнны:
Стремятся овладѣть предметомъ безъ труда,
Чтобъ послѣ не видать вкушеннаго плода,

Безумствуютъ весь вѣкъ подъ бременемъ желанья,
Не зная узъ ни до, ни послѣ обладанья,
Не вѣдая притомъ ни горя, ни утѣхъ
И видятъ впереди лишь омутъ, полный нѣгъ.

Все это знаетъ міръ, хотя никто не знаетъ,
Какъ неба избѣжать, что въ адъ насъ посылаетъ.

Слѣдуетъ никогда не опускать изъ вниманія тѣ отношенія, въ которыя сначала сталъ Шекспиръ къ своей смуглой Цирцѣе, чтобы его поведеніе впослѣдствіи не казалось страннымъ. Еще ничего не зная объ ея невѣрности онъ уже сравнивалъ свою возлюбленную съ духомъ тьмы, стоящимъ по лѣвую сторону, а своего друга — съ свѣтлымъ добрымъ ангеломъ, находящимся одесную. И вотъ онъ дожилъ до того, что его другъ самъ сталъ жертвой его прелестницы. Гнѣвъ его противъ этой женщины, черной и тѣломъ и душой, долженъ былъ усилиться, но вмѣстѣ съ тѣмъ у него возросла и страсть къ ней. Море, сказалъ онъ въ «Венерѣ и Адонисѣ», имѣетъ границы, любовная же страсть безгранична. Онъ унижается до того, что проситъ коварную по крайней мѣрѣ въ его присутствіи скрывать невѣрность. Недовольство свое противъ друга онъ умѣетъ подавить въ себѣ; онъ слишкомъ хорошо знаетъ по собственному опыту неотразимую силу обольстительницы. Онъ самъ виноватъ, что другъ его не избѣжалъ опасности; другъ — добръ (kind), а она — ненасытна (covetous). А когда домогается сама женщина, то какой же сынъ женщины можетъ устоять? Онъ знаетъ, что́ пришлось ему самому терпѣть изъ-за страсти къ этой женщинѣ, и потому онъ прощаетъ своего друга. Но у него отняты и возлюбленная, и другъ, и самъ онъ. Послѣ долгой и тяжелой борьбы онъ рѣшается наконецъ не отталкивать отъ себя благороднаго друга своей души изъ-за женщины, которую онъ никогда не уважалъ и которой принадлежитъ главная вина въ измѣнѣ. Прошло, можетъ быть, нѣсколько лѣтъ, прежде чѣмъ онъ могъ высказаться съ отчаяніемъ, не свободнымъ еще отъ горя: (Сон. 42).

«Что она твоя — это было бы ничего, хотя я и любилъ ее, но что ты принадлежишь ей — вотъ въ чемъ мое горе; потеря тебя заставляетъ меня наиболѣе страдать. О мои милые обидчики, вотъ какъ я извиняю каждаго изъ васъ: ты ее полюбилъ, потому что знаешь, что я ее люблю; она же, обманывая меня, позволяетъ тебѣ ради меня любить ее. Если бы я потерялъ тебя, то моя утрата была бы выигрышемъ для нея; съ другой стороны если я утрачу ее — будешь въ барышахъ ты. Но я теряю васъ обоихъ сразу; вы остаетесь вмѣстѣ и заставляете меня нести этотъ крестъ для моей же пользы. Меня утѣшаетъ то, что я и мой другъ составляемъ одно цѣлое и что любя его — о сладкая мечта! — она въ сущности любила меня одного».

Нѣкоторые хотѣли признать содержаніе сонетовъ чистѣйшимъ вымысломъ фантазіи, на томъ основаніи, что подобное прощенье обольстителя своей возлюбленной — лишено мужественности, и въ дурномъ свѣтѣ выставляло бы характеръ Шекспира. Конечно, простить обольстителя какой-нибудь Дездемоны или Герміоны не рѣшился бы, да и не имѣлъ бы силы ни одинъ честный человѣкъ. Но въ данномъ случаѣ условія совсѣмъ иныя. Шекспиръ никогда не уважалъ своей Клеопатры, и любовь къ женщинѣ не можетъ осилить у него мужественную дружбу. Этимъ античнымъ взглядомъ — хвалить-ли его или порицать, это другой вопросъ, — онъ проникнутъ всецѣло. Его Валентинъ въ «Веронцахъ» поступаетъ такъ-же точно. Значитъ здѣсь мы имѣемъ дѣло съ вполнѣ зрѣлымъ убѣжденіемъ Шекспира. Да и имѣемъ-ли мы право и возможность подчинять всѣ безконечныя видоизмѣненія живой дѣйствительности окаменѣлымъ теоріямъ всеобщаго нравственнаго кодекса? Можемъ-ли мы сказать, гдѣ оканчивается граница благороднаго прощенія и начинается недостойная слабость, когда намъ такъ мало извѣстно объ индивидуальныхъ особенностяхъ даннаго случая? Везъ сомнѣнія, эти эпизоды не легко обошлись Шекспиру.

Мы не имѣемъ возможности установить здѣсь точныя данныя и опредѣлить ихъ значеніе для внутренней жизни Шекспира. За то мы видимъ и можемъ прослѣдить, какъ у него развивалось все болѣе и болѣе серьёзное настроеніе, въ концѣ концовъ выродившееся въ самый безотрадный пессимизмъ. «Страсть приноситъ страданія», — это долженъ былъ на собственномъ опытѣ узнать и величайшій изобразитель человѣческихъ страстей. Эти горестные опыты были благопріятны для его творчества. Подъ ихъ то вліяніемъ и возникли тѣ великія трагедіи, на которыхъ преимущественно и основана слава Шекспира. Къ нимъ присоединились еще другія внѣшнія обстоятельства, заставившія поблѣднѣть у него краски радости. Его покровитель Саутамптонъ долго отсутствовалъ изъ Лондона и давно уже пользовался расположеніемъ королевы. Шекспиръ нашелъ поводъ бранить «политику, еретичку». За смертью его сына Гамнета (въ августѣ 1596 г.) послѣдовала въ томъ-же году смерть его дяди Генри Шекспира. 8-го сентября 1601 г. былъ похороненъ въ Стрэтфордѣ отецъ поэта. Послѣ того какъ въ 1607 г. умеръ его братъ Эдмундъ, онъ потерялъ въ 1608 г. и свою мать (похоронена 9-го сентября). Четыре года спустя умеръ его братъ Ричардъ. И внѣ круга своихъ близкихъ родныхъ онъ встрѣтилъ не мало горя: гибель Эссекса, грозившая также и Саутамптону, сильно потрясла его, равно какъ и весь англійскій народъ, оплакивавшій несчастное паденіе своего любимаго героя и покорителя Кадикса. А какой-же патріотъ англичанинъ могъ равнодушно принять извѣстіе о кончинѣ королевы Елисаветы, 3 апрѣля 1603 г.? Хотя въ послѣдніе годы, особенно со смерти Сесиля, обнаружились довольно чувствительно дурныя послѣдствія правленія женщины, однако государыня, которая вмѣстѣ со своимъ народомъ боролась противъ испанскаго вторженія, пользовалась непоколебимою любовью и уваженіемъ со стороны подданныхъ. Будущее казалось темнымъ и было неизвѣстно. Кто могъ тогда сказать, какія послѣдствія для страны будетъ имѣть вступленіе новой династіи? И въ самомъ дѣлѣ сколько горя доставили Англіи Стюарты, благодаря своей неспособности и вѣроломству! Іаковъ I занималъ не долго престолъ Тюдоровъ и Плантагенетов; и такимъ образомъ къ предшественницѣ его можно было примѣнить слова, вложенныя Шекспиромъ въ уста Ричарда:

Желавшіе при жизни ея смерти
Теперь въ ея влюбилися могилу.
Земля! ты возврати намъ королеву,
А эту, что теперь, возьми!

Шекспиръ впрочемъ имѣлъ еще особенныя причины оплакивать Елисавету. Она была страстной любительницей театра, и всегда оказывала ему покровительство и защиту противъ преслѣдованій городскихъ властей. Правдоподобно преданіе, что она именно дала Шекспиру мысль сочинить «Виндзорскихъ Проказницъ», выразивъ желаніе видѣть Фольстаффа въ роли любовника. О другомъ подобномъ анекдотѣ было уже сказано выше. Бенъ Джонсонъ называетъ Елисавету и Іакова I покровителями поэзіи Шекспира. Бережливая королева, должно быть, оказывала не мало милостей Шекспиру, потому что всѣмъ показалось страннымъ, что онъ не присоединился къ прочимъ поэтамъ въ ихъ оплакиваніяхъ смерти королевы. Генри Четтль даже замѣтилъ ему это въ своемъ стихотвореніи «Трауръ Англіи».

Что-жь среброзвучный Мелицертъ
Печальныхъ пѣсенъ не поетъ
По той, что́ чтила его музу,
Внимая милостиво ея звукамъ?
Пастухъ, ты вспомяни Елисавету нашу
И горестную смерть ея воспой!

Торжественная поэзія по обязанности была не по-вкусу Шекспира, и онъ не внялъ требованію Четтля. За то какъ драматическій писатель онъ въ концѣ своего «Генриха VIII» помѣстилъ вдохновенную похвальную рѣчь благословенной королевѣ и годамъ ея правленія; равнымъ образомъ и въ «Снѣ въ Иванову ночь» онъ восхваляетъ maiden queen за ея дѣвственность.

Король Іаковъ I, по качествамъ своимъ вообще мало напоминавшій Елисавету, раздѣлялъ однако вмѣстѣ съ нею любовь къ театру. Онъ присутствовалъ на театральныхъ представленіяхъ уже во время своего пріѣзда въ Лондонъ. По прибытіи своемъ въ столицу, однимъ изъ первыхъ актовъ его правленія было назначеніе прежнихъ актеровъ Лорда-Казначея — придворными актерами, «the King's Players» (17 мая 1603 г.). Послѣ того какъ доказано, что большинство документовъ, касающихся Шекспира, представляютъ фальсификацію, патентъ короля Іакова является единственнымъ оффиціальнымъ памятникомъ, въ которомъ говорится объ актерѣ Шекспирѣ. Какъ образецъ многихъ патентовъ, выхлопотанныхъ въ разное время Noblemen'ами для своихъ труппъ, многословный патентъ Іакова заслуживаетъ того, чтобы мы привели его хотя отчасти:

«Всѣмъ нашимъ мировымъ судьямъ, бургомистрамъ, шерифамъ, констеблямъ, старостамъ и прочимъ чиновникамъ и любезнымъ подданнымъ — привѣтъ. Да будетъ вамъ вѣдомо, что мы изъ особенной нашей милости и по свободному побужденію предоставили право и свободу нашимъ слугамъ Лоренцу Флетчеру, Вильяму Шекспиру, Ричарду Борбэджу, Августину Филиппсу, Джону Хэминджу, Генри Кондэллю, Виліяму Сляю, Роберту Эрмину, Ричарду Коули и прочимъ ихъ товарищамъ — показывать свое искусство въ представленіи комедій, трагедій, исторій, интерлюдій, моралите, пасторалей, драматическихъ сценъ и др. под., которыя они знаютъ или имѣютъ выучить, — какъ для увеселенія нашихъ любезныхъ подданныхъ, такъ и для нашего наслажденія и удовольствія, если намъ угодно будетъ смотрѣть на нихъ; и чтобы они эти выше названныя комедіи, трагедіи, исторіи, интерлюдіи, моралите, пасторали, драматическія сцены и др. под. публично представляли и пользовались для своей выгоды, послѣ того какъ пройдетъ зараза, какъ и въ теперешнемъ ихъ театрѣ, называемомъ «Глобусъ», въ нашемъ графствѣ Сёррэй, такъ равно и во всѣхъ городскихъ залахъ и пригодныхъ къ тому мѣстахъ во всякомъ городѣ, университетѣ, замкѣ или мѣстечкѣ въ нашемъ королевствѣ. Наша воля и повелѣніе къ вамъ и къ каждому изъ васъ, чтобы вы, на сколько вы стараетесь заслужить наше расположеніе, не только терпѣли ихъ и не дѣлали бы имъ препятствій, ограниченій, обремененій, — пока на то наша воля, — но чтобы вы также оказывали имъ помощь и защиту, если имъ учинена будетъ какая либо несправедливость; съ ними должно обращаться такъ, какъ обращались доселѣ съ господами ихъ сословія и профессіи; а что вы сверхъ этого окажете расположенія этимъ нашимъ служителямъ, то мы милостиво примемъ изъ вашихъ рукъ. И этотъ нашъ патентъ долженъ быть вамъ извѣстенъ и вами соблюдаемъ».

Поразительная обстоятельность подобныхъ патентовъ была необходима для того, чтобы городскія управленія, раздѣлявшія пресвитеріанское направленіе, не могли дѣлать отговорокъ. Наше вниманіе обращается здѣсь прежде всего но то, что Шекспиръ упомянутъ на второмъ мѣстѣ, но впереди прежняго директора труппы Борбэджа. Лоренцъ Флетчеръ успѣлъ пріобрѣсти къ себѣ расположеніе короля Іакова I во время пребыванія въ Шотландіи; въ 1601 г. онъ получилъ титулъ «Comedian to his Majesty». Въ качествѣ таковаго онъ и долженъ былъ быть названъ въ главѣ своихъ товарищей. Названіе же Шекспира на второмъ мѣстѣ можетъ быть объяснено только его положеніемъ въ труппѣ. Вѣроятно въ патентѣ названы имена только тѣхъ актеровъ, которые въ тоже время были членами и пайщиками труппы. Въ такомъ случаѣ Шекспиръ является между ними первымъ. Король Іаковъ, по свидѣтельству Бэнъ Джонсона, любилъ поэзію Шекспира, котя впрочемъ разсказанная Дэвенэнтомъ исторія о лестной грамотѣ короля къ поэту заслуживаетъ очень мало вѣроятія. Король Іаковъ былъ въ высшей степени чувствителенъ, — быть можетъ и благодаренъ, — къ прославленіямъ своего дома и его заслугъ, о чемъ говорится во многихъ мѣстахъ «Макбета». Эти льстивые отзывы даютъ намъ одну изъ немногихъ прочныхъ точекъ опоры для опредѣленія хронологіи Шекспировой пьесы. «Макбетъ» не могъ быть написанъ до вступленія на престолъ перваго короля изъ дома Стюартовъ.

«Макбетъ» принадлежитъ къ группѣ тѣхъ великихъ трагическихъ произведеній, какъ «Гамлетъ», «Лиръ», «Тимонъ», «Коріоланъ», въ которыхъ обнаруживается мрачное и серьёзное настроеніе ихъ автора. Онѣ возникаютъ изъ того настроенія, которое разрѣшается горькимъ мизантропическимъ смѣхомъ въ «Троилѣ и Крессидѣ» и дикими проклятіями 66 сонета:

Въ усталости я жажду лишь покоя (смерти)!
Мнѣ видѣть тяжело достойныхъ въ нищетѣ,
Ничтожество въ тиши вкушающимъ благое,
Измѣну всѣхъ надеждъ, обманъ въ святой мечтѣ,

Почетъ среди толпы, присвоенный неправо,
Дѣвическую честь растоптанную въ прахъ,
Клонящуюся мощь предъ рокомъ величаво,
Искусство свой огонь влачащее въ цѣпяхъ,

Низвергнутое въ грязь прямое совершенство,
Ученость предъ судомъ надменнаго осла,
Правдивость, простотѣ сулимая въ блаженство,
И доброту души въ служеніи у зла!

Всѣмъ этимъ утомленъ, я бредилъ бы могилой...

Основное настроеніе этого сонета, въ которомъ каждое почти слово можетъ быть иллюстрируемо примѣрами изъ современной исторіи, ясно замѣтно и въ названныхъ драмахъ. Въ силу этого мы имѣемъ право видѣть въ нихъ автобіографическіе моменты. Рѣшительно нѣтъ никакой возможности отождествлять Шекспира, какъ это часто дѣлали, съ какимъ либо изъ его героевъ, — будетъ ли то Гамлетъ, Джэкъ, Генрихъ V, Винценцо въ «Мѣрѣ за мѣру» или Просперо въ «Бурѣ», хотя именно послѣдніе оба имѣютъ положительное родство съ отдѣльными чертами характера поэта. Шекспиръ никогда не дѣйствовалъ такъ субъективно, какъ Гёте, рисуя образы Вейслингена, Клавиго, Прометея, Фауста, или Шиллеръ, создавая характеры Карла Моора, Фіэско, Позы. Только основное настроеніе, выраженное въ цѣломъ ряду драмъ, и возникновеніе котораго извѣстно намъ изъ близкихъ по времени источниковъ, можетъ быть пріурочено нами къ біографіи поэта. Но затѣмъ опять намъ неизвѣстно, возникли-ли послѣднія драмы Шекспира — «Мѣра за мѣру», «Цимбелинъ», «Зимняя сказка», «Буря», «Генрихъ VIII», въ которыхъ замѣтно уже болѣе мягкое и примирительное настроеніе, — въ Лондонѣ или уже въ его уединеніи въ Стрэтфордѣ. Равнымъ образомъ, только приблизительно можемъ мы опредѣлить то время, когда Шекспиръ окончательно поселился въ Стрэтфордѣ. Послѣднее достовѣрное извѣстіе о выступленіи Шекспира въ качествѣ актера относится къ 1603 г., когда онъ участвовалъ въ римской трагедіи Бэнъ Джонсона «Сеянъ». Пьеса эта въ тотъ разъ провалилась; при переработкѣ ея Бэнъ Джонсонъ прибѣгнулъ къ помощи «втораго пера». Въ изданіи 1605 г. онъ благодаритъ за помощь этого «счастливаго генія». Одни разумѣютъ подъ этимъ Шекспира, другіе Джонъ Флетчера. Такъ какъ мы почти ничего не знаемъ о роляхъ Шекспира, то отсутствіе извѣстій послѣ 1603 г. не даетъ еще возможности вывести отсюда какія либо заключенія. Удалился-ли Шекспиръ со сцены въ 1601 г. или въ 1613 г. или въ одинъ изъ промежуточныхъ годовъ, — во всякомъ случаѣ онъ могъ сдѣлать это съ полнымъ, и гордымъ сознаніемъ того, что англійская народная сцена, которая, до прибытіи его въ Лондонъ, находилась еще въ своемъ дѣтствѣ, — за время его дѣятельности и главнымъ образомъ благодаря именно ему, достигла своей полной и мужественной зрѣлости.

Примечания

*. Заставляя Т. Наша высказывать сожалѣніе, что Шекспиръ вмѣсто того, чтобъ продолжать писать поэмы и сонеты, тратилъ свое время на сочиненіе драмъ, авторъ, очевидно, былъ введенъ въ заблужденіе Ф. Шалемъ (Études sur Shakspeare, p. 359), который, сдѣлавъ Т. Наша своимъ воображаемымъ чичероне при обозрѣніи театра Globe, для большей типичности вложилъ въ его уста то, что говорили о Шекспирѣ разные писатели.

1. Послѣдніе два стиха переведены Гербелемъ очень дурно. Мысль та, что Шекспиръ, какъ глубокомысленный человѣкъ, былъ радъ, что возлюбленные своимъ поведеньемъ заставляютъ его страдать и тѣмъ какъ бы искуплять свое увлеченіе. Примѣчаніе переводчика.