Ю. Левин. «Гамлет и Офелия в русской поэзии»
Прошло уже 240 лет с тех пор, когда в 1748 г. появился Гамлет, впервые заговоривший русскими стихами:
Отверсть ли гроба дверь и бедствы окончати?
Или во свете сем еще претерпевати?
Когда умру, засну... засну и буду спать?
Но что за сны сия ночь будет представлять!
Умреть... и внити в гроб... спокойствие прелестно;
Но что последует сну сладку?.. неизвестно1.
Как справедливо заметил в свое время академик М.П. Алексеев, «эти архаические стихи и на самом деле достигают порой довольно сильного эмоционального напряжения»2. Однако этот русский Гамлет, созданный А.П. Сумароковым, был еще весьма далек от своего шекспировского прообраза. Должно было пройти 80 лет, прежде чем офицер-геодезист М.П. Вронченко смог создать достоверный перевод трагедии Шекспира3, и еще через десятилетие «Гамлет» в переводе Н.А. Полевого4 утвердился на русской сцене. Собственно, с этого момента, т. е. с утверждения на сцене, когда герои трагедии стали хорошо известны русской публике, и началось их вхождение в русскую поэзию. Правда, нельзя сказать, что Гамлет не оставлял в русской поэзии следа и до этого. Всем, конечно, памятны гамлетовские реминисценции у Пушкина: «Poor Yorick!» (Бедный Иорик!) — слова Гамлета в кладбищенской сцене, которые Ленский произносит на могиле Ларина5, или намекающее на ту же сцену ироническое прозвище «Гамлет-Баратынский» в «Послании Дельвигу»6, или, наконец, гамлетовское «слова, слова, слова» в стихотворении «Из Пиндемонти»7. Уже позднее, в 1839 г., Лермонтов в поэме «Сашка» перефразировал крылатое выражение Гамлета:
Гамлет сказал: «Есть тайны под луной
И для премудрых», — как же мне, поэту,
Не верить можно тайнам и Гамлету?8
Встречались и реминисценции, связанные с Офелией. А.А. Дельвиг в идиллии «Конец золотого века» (1828) изобразил гибель обезумевшей пастушки:
...подобно наяде,
Зримая только по грудь, Амарилла стремленьем неслася,
Песню свою распевая, не чувствуя гибели близкой,
. . . . . . . . . .
Грустную песню свою не окончив — она потонула.
И к этим стихам поэт сделал примечание: «Читатели заметят в конце сей идиллии близкое подражание Шекспирову описанию смерти Офелии. Сочинитель, благоговея к поэтическому дару британского трагика, радуется, что мог повторить одно из прелестнейших его созданий»9.
В дальнейшем подобные реминисценции встречаются у русских поэтов неоднократно, но нас интересуют не эти своего рода поэтические маргиналии, но стихотворения, прямо посвященные интерпретации образов Гамлета и Офелии. Такие стихотворения, как отмечено выше, стали появляться, когда трагедия утвердилась на русской сцене. И первооткрывателем в этом деле явился Н.А. Некрасов. Это он опубликовал в 1840 г. в петербургском театральном журнале стихотворение «Офелия»:
В наряде странность, беспорядок,
Глаза — две молнии во мгле,
Неуловимый отпечаток Какой-то тайны на челе; —
В лице то дерзость, то стыдливость,
Полупечальный дикий взор...10 и т. д.
Так начинается описание безумной шекспировской героини. Именно безумие, поразившее высокую прекрасную душу, вот что изображает Некрасов. Высказывалось предположение, что стихотворение написано под впечатлением игры В. Асенковой, исполнявшей роль Офелии в Александрийском театре11. Возможно, это и так, хотя никаких конкретных указаний в самом стихотворении не содержится. Не содержится в нем и некрасовской поэтической образности, это еще стихи автора сборника «Мечты и звуки». Но Некрасов открыл поэтическую тему. И уже в следующем году поэт-романтик Михаил Меркли, выступавший под псевдонимом Иероним Южный, опубликовал в другом театральном журнале стихотворение «Две Офелии», в котором «Шекспира дивное созданье» противопоставлялось его сценическому воплощению:
Но сердцу слушать нелегко!
Мне грустно думать, что искусство
Так хорошо, так глубоко
Могло подделаться под чувство12.
Но, конечно, Меркли не оставил сколько-нибудь заметного следа в истории отечественной поэзии. Иное дело А. Фет, один из крупнейших русских лириков, который начиная с 1842 г. публикует стихотворные циклы под заглавием «К Офелии», объединяя в разных своих сборниках от трех до семи стихотворений: «Не здесь ли ты легкою тенью», «Я болен, Офелия, милый мой друг», «Как ангел неба безмятежный» и др. Во всех стихотворениях, кроме одного, Фет, в сущности, не касаясь сюжета трагедии, под именем Офелии создал образ чистой, кроткой и любящей женской души, умиротворяющей волнения и скорби лирического героя, который обращается к ней за нравственной поддержкой. И только в одном стихотворении отразился шекспировский сюжет, но и здесь он проецируется на душевную жизнь героя:
Офелия гибла и пела,
И пела, сплетая венки;
С цветами, венками и песнью
На дно опустилась реки.И многое с песнями канет
Мне в душу на темное дно,
И много мне чувства и песен,
И слез, и мечтаний дано13.
Впоследствии А. Блок писал в дневнике: «В четырех стихотворениях "К Офелии" Фет, явно сближая Шекспира с современностью (это уже не одна поэтическая, но и философская и культурная заслуга), воплощает свою женственную мечту в чужой образ и тем покоряет этот образ и своему гению»14.
От Офелии Фета прямой путь к Офелии Блока, о чем будет сказано ниже. Иначе сложилась судьба Гамлета в русской поэзии XIX в. Как нам уже приходилось говорить и писать, в эпоху царствования Николая I внутренний конфликт и страдания датского принца проецировались на духовные противоречия передовой части русского общества, возникает «гамлетизм», имя Гамлета связывается с понятием «лишнего человека», который получает, однако, воплощение не в поэзии, ибо в сознании людей 1840-х годов образ Гамлета утрачивал внутреннюю поэтичность, а в прозе, в очерке И. С, Тургенева «Гамлет Щигровского уезда» (1849)15. Позднее общественному смыслу гамлетического типа Тургенев посвятил статью «Гамлет и Дон-Кихот» (1860) и объявил, что Гамлет — это «анализ прежде всего и эгоизм, а потому безверье (...). Он скептик — и вечно возится и носится с самим собою» и т. д.16 Показательно, что в 1850-е годы трагический Гамлет воплощается в поэзии лишь как роль Мочалова. Аполлон Григорьев в стихотворении «Искусство и правда» (1854) писал о трагике:
Я помню бледный лик Гамлета,
Тот лик, измученный тоской,
С печатью тайны роковой,
Тяжелой думы без ответа.
. . . . . . . . . .
Ему мы верили, одним
С ним жили чувством, дети века,
И было нам за человека,
За человека страшно с ним!17
Премьера «Гамлета» с Мочаловым в заглавной роли изображалась в стихотворной повести «Былое» М.А. Стаховича18, поэта и драматурга, близкого к «молодой редакции» «Москвитянина».
В то же время в сатирической поэзии возникает противопоставление истинного, величественного Гамлета и его «русских подделок», щигровских и иных уездных Гамлетов. Стяжавший репутацию поэта-«обличителя» М.П. Розенгейм писал в 1858 г. в запрещенной цензурой «Последней элегии»:
Вот они, взгляните, — смех и жалость вчуже —
Солнечного диска отраженье в луже,
Русские подделки мрачного Гамлета.
Но м01учий образ вечного поэта
Так же по плечу нам, как холопу барин,
Наш Гамлет-Печорин, наш Гамлет-Тамарин —
Люди отрицанья мелкого и злого,
Люди эгоизма, фатовства пустого19.
То же противопоставление произвел и А.А. Григорьев, причем именно «русские подделки» воодушевляли его сатирический пыл, когда в 1864 г. он анонимно публиковал в журнале «Оса» «Монологи Гамлета Щигровского уезда»:
...Гамлет мещанский, тоже
Как принц Гамлет: «to be or not to be» — я
Казенное твержу... Увы не к роже
Мне эти речи! Пахнем все мы гнилью:
На Гамлета мы столько же похожи,
Как он на Геркулеса: наши крылья,
Как мокрая мы курица, несмело
Подчас пытаем: тщетные усилья!20
В 1870-е и последующие годы в русской общественной жизни поднималась новая волна гамлетизма, вызванная провалами и разочарованиями в движении народников, а затем и общей политической реакцией в стране. И теперь уже имя Гамлета безоговорочно прилагается к отступникам от революционной деятельности, скептикам, не верящим в нее, бессильным вступить в борьбу и в то же время упивающимся своим бессилием. В 1880 г. некий Н. Сергеев (возможно, Николай Иванович Сергеев — один из членов-учредителей «Земли и воли»21) опубликовал стихотворение «Современный Гамлет», герой которого восклицал:
Мишурно, мелко мое горе,
Бездонно, жгуче горе масс...
О, если бы в народном море
Мой пошлый гамлетизм угас!
Но не кипит негодованье
В моей застынувшей крови,
И муза мелкого страданья
Поет: Гамлет, живи, живи!
Живи, чтоб мыслию терзаться
О мелкой пошлости своей,
Но и в терзаньях наслаждаться
Судьбой Гамлета наших дней22.
Поэт-народник П.Ф. Якубович покаянно писал в 1882 г.:
Гляжу назад с мучительною болью,
Гляжу вперед с бессильною враждой...
Я утомлен Гамлета жалкой ролью,
Я пристыжен бесплодною борьбой!23
Обличительный же пафос стихотворения Сергеева был подхвачен Д.С. Мережковским, в то время близким к народничеству. Его стихотворение «Гамлетам» (1884) звучало приговором отступникам революционного дела.
В бездействии прожив, погибнешь ты бесцельно,
Не тронет никого твой заунывный плач,
Не в силах ничему отдаться нераздельно, —
Ты сам своей судьбы безжалостный палач.
На медленную казнь судьбою обреченный,
Не будешь ты вовек бестрепетным бойцом,
И словно заживо в могилу погребенный,
Ты недвижим, как труп, в бессилье роковом24.
Такой образ Гамлета сложился в русской поэзии конца XIX в. Перелом был осуществлен в поэзии Блока. Шекспировская трагедия вызывала особый его интерес в пору юношеских духовных исканий. Еще в 1897 г. он назвал Гамлета первым среди любимых своих литературных героев25. Летом 1898 г. Блок поставил в имении Менделеевых Боблово любительский спектакль — сцены из «Гамлета», где сам он играл принца, а Офелию — Любовь Дмитриевна Менделеева — его будущая жена. Впоследствии Л.Д. Блок писала, что общение в костюмах Гамлета и Офелии было «нашим "романом" первых лет встречи»26. Спектакль сливался с действительностью и приобрел для Блока провиденциальное значение. В его лирику тех лет входит тема «Гамлет — Офелия», приобретающая характер мифологемы, сливающейся впоследствии с мифом о Прекрасной Даме. Стихотворения этого цикла — «Я шел во тьме к заботам и веселью...», «Офелия в цветах, в уборе...», «Есть в дикой роще у оврага...», «Мне снилась снова ты, в цветах, на шумной сцене...» и др. — создавались в 1898—1900 гг. Но Блок возвращался к ним и в кризисные для себя 1908 и 1914 гг., отделывая окончательные редакции, и в 1914 г. он завершает цикл стихотворением, в котором воссоздает трагический образ принца, отождествляя его со своим лирическим героем.
Я — Гамлет. Холодеет кровь,
Когда плетет коварство сети,
И в сердце — первая любовь
Жива — к единственной на свете.Тебя, Офелию мою,
Увел далеко жизни холод,
И гибну, принц, в родном краю,
Клинком отравленным заколот27.
Здесь уже Гамлет погибает не из-за своей слабости, но как жертва противостоящего ему «страшного мира», который разлучает его с «единственной на свете» и обрекает на смерть.
Имена Гамлета и Офелии встречаются в стихах и других поэтов начала XX в., но к шекспировским образам они имеют лишь косвенное отношение. Брюсов, поэт-урбанист, в стихотворении «Офелия» (1911), изображая женщину-самоубийцу, выбрасывающуюся из окна, в сущности, противопоставляет свою героиню шекспировской, которая, считает он, невозможна в современном городе. И, ставя эпиграфом строки Фета: «Офелия гибла и пела, / И пела, сплетая венки...», сразу же отвергает этот образ:
Ты не сплетала венков Офелии,
В руках не держала свежих цветов;
К окну подбежала, в хмельном веселии,
Раскрыла окно, как на радостный зов!Внизу суетилась толпа безумная,
Под стуки копыт и свистки авто,
Толпа деловая, нарядная, шумная,
И тебя из толпы не видел никто...28 и т. д.
У молодей Ахматовой были два стихотворения 1909 г., объединенные заглавием «Читая "Гамлета"». Здесь шекспировские реминисценции как бы накладываются на образ лирической героини, замкнутой в кругу влюбленностей и любовных разочарований: «Ты сказал мне: "Ну что ж, иди в монастырь / Или замуж за дурака..."» или «Я люблю тебя, как сорок / Ласковых сестер»29.
В 20-е годы тема Гамлета входит в поэзию П. Антокольского, который еще раньше написал стихотворения «Шекспир» (1916) и «Эдмонд Кин» (1918). В 1920 г. он пишет стихотворение «Гамлет», а затем включает его в цикл из пяти стихотворений под тем же заглавием, созданный в основном в 1925 г. Творчество Антокольского в эти годы тесно связано с театром. «В поэзии он был человеком театра, а в театре человеком поэзии», — писал о нем В. Каверин30. И первоначально цикл представлял собой как бы стихотворную постановку трагедии. Не случайно, издавая в 1956 г. свои «Избранные сочинения», поэт озаглавил каждое стихотворение: «Завязка», «Решение», «Разгар трагедии», «Комедиант», «После представления», а сам цикл входит в раздел «Действующие лица». «Бесплотный, юный, легендарный» — таким предстает здесь Гамлет. Его призвание: «Быть гулом горного обвала, / Жить, ненавидя и любя». Это романтический Гамлет, возвышающий человека-зрителя.
Позднее, после 30-летнего перерыва, в шестом стихотворении 1955 г. Антокольский прямо пишет о своем герое: «Его сыграл бы я — иначе, / Отчаянней и веселей», и уже меняет былую концепцию:
Не легендарен, не бесплотен,
Всем зрителям он по плечу.
Таких, как Гамлет, сотня сотен.
Такого я сыграть хочу.
И наконец, в последнем, седьмом стихотворении, написанном в 1961 г., поэт утверждает: «Это все боевая / Актерская роль» и, обращаясь к своему герою, заключает:
Гамлет, старый товарищ,
Ты жил без гроша,
Но тебя не состаришь,
Не меркла душа,
Не лгала, не молчала,
Не льстила врагу.
Начинайся сначала!
А я помогу31.
Перерыв между началом и концом цикла Антокольского показателен. В 30-е и 40-е годы интерес к «Гамлету» падает. Он почти исчезает с отечественной сцены. Нерешительный принц был чужд настроениям эпохи. Из трагедий Шекспира преимущественно ставят «Ромео и Джульетту» и «Отелло». Это отразилось и в поэзии. Два стихотворения под заглавием «Гамлет», написанные в эти годы, собственно к образу датского принца отношения не имеют. Стихотворение Е.А. Долматовского 1934 г. начинается:
Сперва по залу гам летал,
Потом он стих и стаял.
Открылась сцена «Гамлета»,
Костюмами блистая32.
Но этот фон нужен поэту лишь для того, чтобы показать пристрастие к театру Нинки, управделами райкома, которую в конце посылают в ТРАМ (Театр рабочей молодежи) — «Пускай играет в ТРАМе». А стихотворение Е.М. Винокурова 1950 г. входило в цикл «Казарма», посвященный армейской жизни и быту.
Мы из столбов и толстых перекладин
За складом оборудовали зал.
Там Гамлета играл ефрейтор Дядин
И в муках руки кверху простирал.
И смысл стихотворения в том, что этот исполнитель заглавной роли не похож на театральных актеров, но зато по-человечески ближе к своей аудитории:
У тех-то страсть, и сила, и игра!
Но с нашим вместе мерзли мы, и мокли,
И запросто сидели у костра33.
Но был поэт, который продолжил блоковское осмысление трагедии Гамлета. Это Б.Л. Пастернак, создатель перевода, последней версии шекспировской трагедии на русском языке. Нет необходимости приводить его стихотворение «Гамлет» («Гул затих. Я вышел на подмостки...»), оно широко известно. Отметим лишь перекличку с Блоком, у которого: «Я — Гамлет. Холодеет кровь, Когда плетет коварство сети...» А у Пастернака: «Я один, все тонет в фарисействе. Жизнь прожить — не поле перейти»34.
В своих «Замечаниях к переводам из Шекспира» Пастернак писал: «"Гамлет" не драма бесхарактерности, но драма долга и самоотречения. Когда обнаруживается, что видимость и действительность не сходятся и их разделяет пропасть (...) Гамлет избирается в судьи своего времени и в слуги более отдаленного. "Гамлет" — драма высокого жребия, заповеданного подвига, вверенного предназначения»35. Эта концепция определила и характер перевода, воплощенного в наиболее полной экранизации, в известном фильме Г.М. Козинцева. Фильм этот, получивший международное признание, сделал трагедию общеизвестной в нашей стране и вызвал буквально вспышку гамлетовской темы в советской русской поэзии. Но это был уже новый Гамлет, от былого гамлетизма не осталось и следа. И пожалуй, лучше всего эту новую концепцию поэт Д.С. Самойлов воплотил в стихотворении «Оправдание Гамлета», отрывки из которого приводим:
Врут про Гамлета,
Что он нерешителен.
Он решителен, груб и умен.
Но когда клинок занесен,
Гамлет медлит быть разрушителем
И глядит в перископ времен.
. . . . . . . . . .
Гамлет медлит. И этот миг
Удивителен и велик.
Миг молчанья, страсти и опыта,
Водопада застывшего миг.
Миг всего, что отринуто, проклято,
И всего, что познал и постиг.
И в заключение:
Бей же, Гамлет! Бей без промашки!
Не жалей загнивших кровей!
Быть — не быть — лепестки ромашки,
Бить так бить! Бей, не робей!
Не от злобы, не от угару,
Не со страху, унявши дрожь, —
Доверяй своему удару,
Даже
если
себя
убьешь!36
Со времени выхода фильма Козинцева на экран в 1964 г. опубликовано не менее двух десятков стихотворений о трагедии Шекспира, ее героях, их связи с современностью. Непосредственно под впечатлением фильма написано стихотворение С. Ботвинника «Гамлет», входящее в стихотворный цикл «Перед экраном»37. Исполнителю заглавной роли И. Смоктуновскому посвятили свои стихотворения о Гамлете Т. Жирмунская, Вл. Сергеев и Вл. Назин38. Поэт Василий Федоров в стихотворении «Гамлет в совхозе» изображает сельчанку, взволнованную муками датского принца.
Страдает Гамлет, отпрыск королей...
Сельчанка плачет тихою слезою.
Что Гамлету она, что Гамлет ей,
Чтобы терзаться над его судьбою?
Что Гамлет ей, когда о том, как быть,
Сто раз решала, путаясь в ответе.
О, сколько-сколько горестных трагедий
Она сама успела пережить!
. . . . . . . . . .
Но с высоты страданья своего,
С вершины веры, что неугасима,
Она в душе боится за него,
Как мать боится за родного сына39.
О Гамлете пишут и актеры. Ленинградец В. Рецептер, создатель моноспектакля «Гамлет» (1963), автор статьи «Предлагаемые обстоятельства»40, в которой он изложил свою концепцию трагедии, создал цикл стихотворений «Театр "Глобус". Предположения о Шекспире», где лирическим героем является сам английский драматург. И с представлением «Гамлета» здесь связаны стихотворения «Перед спектаклем», где Шекспир, исполнявший роль Тени отца Гамлета, рассуждает об этой роли, и «После спектакля», где он высказывает свои соображения Ричарду Бербеджу, первому исполнителю роли принца41.
Свою интерпретацию этой роли изложил в стихотворении «Мой Гамлет» В. Высоцкий, игравший в спектакле Московского театра на Таганке. Для него Гамлет, рожденный наследным принцем, хотел избрать иную участь, хотел жить иными нравственными принципами, но так и не смог этого осуществить: узы окружающей среды оказались сильнее.
А мой подъем пред смертью — есть провал.
Офелия! Я тленья не приемлю.
Но я себя убийством уравнял
С тем, с кем я лег в одну и ту же землю.Я Гамлет, я насилье презирал.
Я наплевал на датскую корону.
Но в их глазах — за трон я глотку рвал
И убивал соперника по трону.Но гениальный всплеск похож на бред.
В рожденье смерть проглядывает косо.
А мы все ставим каверзный ответ
И не находим нужного вопроса42.
Гамлетовский вопрос «Быть или не быть?» приобрел в наше время актуальное и поистине глобальное значение, и поэты, каждый по-своему, откликаются на него. Ограничимся немногими примерами. Я. Хелемский в стихотворении «...И некто в царственное ухо вливает яд» воссоздает сюжет трагедии и вопрошает:
Быть вопреки всему на свете,
Играть всерьез
Иль кануть в черноту столетий,
Страшась угроз?
. . . . . . . . . .
Нетленна фабула тревоги,
Сюжета нить.
Все ново в старом монологе.
Быть иль не быть?43
Н. Флеров в «Балладе о Гамлете, принце датском», написанной с точки зрения советского моряка, проходящего мимо Дании, поворачивает вопрос иначе, придавая ему в то же время сугубо политический смысл. По утверждению поэта, гамлетовский вопрос
...для натовской данницы Дании
И сегодня еще в ожидании:
Как же — «Быть иль не быть» ей
Обязанной,
Подчиненной,
Привязанной,
Связанной?
«Быть» — так базой агрессии с войнами,
А «не быть» — жить трудами спокойными44.
М. Дудин опубликовал в 1984 г. стихотворный цикл «Из дневника Гамлета», раскрывая всю глубину и масштаб трагизма гамлетовского вопроса.
Безумие сегодня правит миром...
. . . . . . . . . .
И душу мне предчувствия томят
Жестокие и страшные. Я знаю,
Что кровь рождает только кровь.
И кровью Пропитана земная глубина,
И небеса закатные кровавы,
И не отмыть ни руки, ни души
От крови, захлестнувшей этот мир.
Я выхода не вижу. Только знаю:
Тень духа моего закроет
От Солнца Землю... Быть или не быть...45
Игорь Волгин в стихотворении «Гамлет», как и Флеров, перенес вопрос непосредственно в наши дни, но придал ему совершенно другое значение.
Но занавес! Твой выход, человек!
Бог что-то медлит. Дьявол что-то мямлит.
Последний акт. Идет двадцатый век.
Быть иль не быть? — решай скорее, Гамлет!Будь мужественен, Гамлет, до конца:
Ждут матери — в Америке, в России.
И ждет ответа, словно тень отца,
Тень мальчика на камне в Хиросиме46.
Гамлетовский вопрос, таким образом, под пером отечественных поэтов становится аргументом в борьбе за мир против катастрофического самоуничтожения человечества.
Примечания
1. Гамлет: Трагедия Александра Сумарокова. [СПб., 1748]. С. 42.
2. Шекспир и русская культура / Под ред. М.П. Алексеева. М.; Л., 1965. С. 23.
3. Гамлет: Трагедия в пяти действиях / Соч. В. Шекспира; Пер. с англ. М. В. СПб., 1828.
4. Гамлет, принц датский: Драматическое представление / Соч. Виллиама Шекспира; Пер. с англ. Н. Полевого. М., 1837.
5. Пушкин А.С. Полн. собр. соч.: В 10 т. М.; Л., 1949. Т. 5. С. 53.
6. Там же. Т. 3. С. 29.
7. Там же. С. 372.
8. Лермонтов М.Ю. Соч.: В 6 т. М.; Л., 1955. Т. 4. С. 66.
9. Дельвиг А.А. Соч. Л., 1986. С. 77.
10. Пантеон русского и всех европейских театров. 1840. Ч. 2. № 5. С. 62.
11. См.: Куделько Н.И. О стихотворении Некрасова «Офелия» // Научный бюллетень ЛГУ. Л., 1947. № 16/17. С. 28—30.
12. Репертуар русского театра. 1841. Т. 2, кн. 10. Отд. 5. С. 14.
13. Фет Л. Стихотворения. М., 1850. С. 97.
14. Блок Л. Собр. соч.: В 8 т. М.; Л., 1963. Т. 7. С. 35.
15. См.: Левин Ю.Д. Русский гамлетизм // От романтизма к реализму: Из истории международных связей русской литературы. Л., 1978. С. 189—236.
16. Тургенев И.С. Полн. собр. соч. и писем: В 30 т. 2-е изд. М., 1980. Т. 5. С. 333.
17. Москвитянин. 1854. Т. 1, № 3/4, кн. 1/2. Отд. 8. С. 76—77.
18. См.: Стахович М. Былое: Стихотворная повесть. М., 1858. Гл. 1, 2. С. 20—23.
19. Огонек. 1881. № 12. С. 237. Стихотворение было опубликовано спустя 23 года после написания из-за цензурного запрета.
20. Оса. 1864. № 2. С. 13.
21. См.: Деятели революционного движения в России: Биобиблиогр. слов. М., 1932. Т. 2, вып. 4. Стб. 1464—1466.
22. Русское богатство. 1880. № 6. Отд. 1. С. 37—38.
23. Якубович П. Из дневника // Устои. 1882. № 12. Отд. 1. С. 49.
24. Вестник Европы. 1884. № 7. С. 186.
25. См.: Бекетова М.А. Ал. Блок и его мать: Воспоминания и заметки. Л.; М., 1925. С. 67.
26. Александр Блок в воспоминаниях современников: В 2 т. М., 1980. Т. 1. С. 144.
27. Северные записки. 1915. № 2. С. 28 (в цикле «Офелия»).
28. Русская мысль. 1911. № 12. С. 6.
29. Ахматова А. Стихотворения. (1909—1960). М., 1961. С. 15—16.
30. Каверин В. Вечерний день. М., 1981. С. 253.
31. Антокольский П. Собр. соч.: В 4 т. М., 1971. Т. 1. С. 84—88.
32. Долматовский Е. Лирика. М., 1934. С. 12.
33. Винокуров Е. Лицо человеческое: Стихи. М., 1960. С. 8—9.
34. День поэзии, 1980. М., 1980. С. 181.
35. Пастернак Б. Воздушные пути: Проза разных лет. М., 1982. С. 397.
36. Самойлов Д. Равноденствие: Стихотворения и поэмы. М., 1971. С. 111—113.
37. Ботвинник С. Ступени. Л., 1969. С. 41—42.
38. Жирмунская Т. Высокая правда // Мол. гвардия. 1964. № 12. С. 164—165; Сергеев В. Гамлет // Искристые дали: Стихи псковских поэтов. Л., 1966. С. 75; Назин В. Гамлет // Назин В. Ветер веков: Стихи. Свердловск, 1975. С. 38—39.
39. Федоров В. Второй огонь: Стихотворения и поэмы. 1939—1965. М., 1965. С. 21—22.
40. Знание — сила. 1974. № 8. С. 35—38; № 11. С. 38—40; № 12. С. 32—34.
41. Рецептер В. Представление: Стихи. Л., 1982. С. 47—48.
42. Высоцкий В. Нерв: Стихи. М., 1981. С. 198.
43. День поэзии, 1980. С. 46.
44. Флеров Н. Огненная страда. М., 1973. С. 189—190.
45. Звезда. 1985. № 2. С. 10.
46. Волгин И. Волнение: Стихи. М., 1965. С. 30.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |