И.С. Приходько. «Цветы Офелии и Александр Блок»

В стихах Блока, написанных по осенним воспоминаниям о летнем спектакле «Отрывки из трагедии «Гамлет»» в Бобловском домашнем театре (1 августа 1898 г.), в котором сам Блок играл заглавную роль, а Л.Д. Менделеева — роль Офелии, образ героини сопровождается цветами, и это, прежде всего, розы:

Офелия в цветах, в уборе
Из майских роз и нимф речных
В кудрях, с безумием во взоре,
Внимала звукам дум своих.

Я видел: ива молодая
Томилась, в озеро клонясь,
А девушка, венки сплетая,
Все пела, плача и смеясь.

Я видел принца над потоком...
В его глазах была печаль.
В оцепенении глубоком
Он наблюдал речную сталь.

А мимо тихо проплывало
Под ветками плакучих и в
Ее девичье покрывало
В сплетенье майских роз и нимф.

30 ноября 1989 [IV: 62]¹

Мне снилась снова ты, в цветах, на шумной сцене,
Безумная, как страсть, спокойная, как сон,
А я, повергнутый, склонял свои колени
И думал: «Счастье там, я снова покорен!»
Но ты, Офелия, смотрела на Гамлета
Без счастья, без любви, богиня красоты,
А розы сыпались на бедного поэта,
И с розами лились, лились его мечты...
Ты умерла, вся в розовом сияньи,
С цветами на груди, с цветами на кудрях,
А я стоял в твоем благоуханьи,
С цветами на груди, на голове, в руках...

23 декабря 1898 [I: 18]

Однако по хорошо известной фотографии Любови Дмитриевны-Офелии, а также по записям М.А. Бекетовой мы точно знаем, что Офелию на домашней сцене украшали полевые цветы: розовые мальвы, повилика, хмель и другие, собранные самими актерами перед спектаклем: «Играли отрывки из «Гамлета» <...> Любовь Дмитриевна и поэт составляли прекрасную, гармоническую пару. Высокий рост, лебединая повадка, роскошь золотых волос, женственная прелесть — такие качества подошли бы к любой «героине» <...> На Офелии было белое платье с четырехугольным вырезом и сиреневой отделкой на подоле и в прорезях длинных буфчатых рукавов. На поясе висела лиловая, шитая золотом «омоньера». В сцене безумия слегка завитые распущенные волосы были увиты цветами и покрывали ее ниже колен. В руках Офелия держала целый сноп из розовых мальв, повилики и хмеля вперемешку с другими полевыми цветами (курсив мой. — И.П.). Хмель для этого случая Гамлет и Офелия собирали в лесу около Боблово. Гамлет в традиционном черном костюме, с плащом и в черном берете. На боку — шпага»².

Воспоминания Любови Дмитриевны об этом жизненном событии передают ее самоощущение в облике Офелии, но без детализации, характерной для записи М.А. Бекетовой:

«Мы были уже в костюмах Гамлета и Офелии, в гриме. Я чувствовала себя смелее. Венок, сноп полевых цветов (курсив мой. — И.П.), распущенный напоказ всем плащ (моих) золотых волос, падающих ниже колен... Блок в черном берете, колете, со шпагой»³.

У Офелии Шекспира — это также дикие или простые садовые цветы (weedy trophies) розмарин (rosemary), анютины глазки (pansies), фенхель (a fennel), водосбор (columbines), рута (rue), маргаритки (daisies), фиалки (violets), вороньи цветы, или лютики (crow flowers), петушки (ярышник?) (longpurples), даже крапива (nettles). Они появляются в двух эпизодах: 1) в сцене безумия Офелии, в ее диалоге с Лаэртом [Hamlet, IV: 5], и 2) в монологе королевы, рассказывающей о гибели Офелии [Hamlet, IV: 7]. Приведем оба фрагмента с нашим подстрочником:

1. Ophelia.

There's rosemary, that's for remembrance; pray, love, remember: and there is pansies, that is for thoughts.

Laertes.

A document in madness, thoughts and remembrance fitted.

Ophelia.

There's a fennel for you, and columbines; there's rue for you; and here's some for me; we may call it herb of grace о 'Sundays. O! you must wear your rue with difference. There's a daisy; I would give you some violets, but they withered all when my father died.

(Hamlet, IV, 5).

Офелия.

Вот розмарин, это для памяти; молись, люби, помни; а вот анютины глазки, это для дум.

Лаэрт.

Какая точность в безумии, думы и память в сочетаньи.

Офелия.

Это фенхель тебе, и водосбор; рута тоже тебе; а это немножко мне; мы можем называть ее травой милости воскресного дня. О, ты должен носить руту по-особому. Вот маргаритка; я бы дала тебе фиалок, но они все завяли, когда умер мой отец.

2. Queen.

There is a willow grows aslant a brook,
That shows his hoar leaves in the glassy stream;
There with fantastic garlands did she come,
Of crow-flowers, nettles, daisies, and long purples,
That liberal shepherds give a grosser name,
But our cold maids do dead men 's fingers call them:
There, on the pendent boughs her coronet weeds
Clambering to hang, an envious sliver broke,
When down her weedy trophies and herself
Fell in the weeping brook.

(Hamlet, IV,7).

Растет там ива, наклонясь к ручью,
Седой листвой глядясь в стекло потока;
Сюда пришла она в немыслимых гирляндах⁴
Из лютиков, крапивы, маргариток и петушков,
Тех, что зовут грубее не склонные к стесненью пастухи,
А наши хладнокровные девицы их называют «пальцы мертвецов»:
Здесь, где она хотела дотянуться к склоненным ветвям,
Чтоб повесить свой венок, завистливый сучок сломался,
Когда она со всеми травными трофеями
Упала в рыдающий ручей.

Каким образом полевые цветы Офелии преобразились у поэта в розы? Автоматизм поэтической традиции или другие причины?

Конечно, поэтическая традиция имела значение. В это время Блок еще не знал стихов Вл. Соловьева, для которого роза была знаковым цветком, связанным с явлением Вечной Женственности или раскрывающим великую тайну мира: Свет из тьмы — Lux ex tenebris:

Свет из тьмы. Над черной глыбой
Распуститься не могли бы
  Лики роз твоих,
Если б в сумрачное лоно
Не впивался погруженный
  Темный корень их⁵.

Но Блок хорошо знал стихи Пушкина и, в частности, его юношеское символическое стихотворение о Розе: «Где наша роза? Друзья мои!...» (1815), а также о мистическом бессмертии роз: «Лишь розы увядают, Амврозией дыша, В Элизий улетает Их легкая душа...» (1825), и многие другие стихи самого Пушкина и других поэтов его времени и его традиции. Редкий поэт XIX в. обходился без розы и соловья, без лилии и ручья. И сам юный Блок в год бобловского спектакля и первой влюбленности в Менделееву пишет много о розах во вполне традиционном ключе («Поэма», весна 1898; «Печальная блеклая роза...», май 1898; «Роза и соловей», июнь 1898; «Дума», 27 июля 1898 и др.). Образы и сюжеты этих стихотворений — общепоэтические клише, рифмы — вполне ожидаемые (розы — слезы — грезы и т. п.). К этому ряду примыкают по времени создания и по образному ореолу цитированные выше стихи, связанные с домашним представлением «Гамлета» в Боблово.

Этой традиции, видимо, обязан и перевод Кронеберга (1844), который лег в основу бобловского спектакля. Она проявилась прежде всего в монологе королевы, переведенном в соответствии с текстом подлинника белым стихом. Именно здесь встречаем розы в одном ряду с другими опоэтизированными цветами: лилиями, жасмином, фиалками, теми самыми фиалками, которых, как говорит Офелия Лаэрту, у нее нет, потому что они завяли:

Королева

Там ива есть: она, склонивши ветви,
Глядится в зеркале кристальных вод.
В ее тени плела она гирлянды
Из лилий, роз, фиалок и жасмина.
Венки цветущие на ветвях ивы
Желая разместить, она взобралась
На дерево; вдруг ветвь под ней сломалась —
И в воды плачущие пали с нею
Гирлянды и цветы⁶.

Однако в сцене безумия героини, которое наблюдает и комментирует Лаэрт, перевод Кронеберга дает другое, более близкое к Шекспиру прочтение цветов Офелии, возможно потому, что эта сцена относится к прозаическим частям текста:

Офелия.

Вот незабудки — это на память: не забывай меня, милый друг! А вот повилика — она означает верность.

Лаэрт.

Поучение среди безумства; помянуты любовь и верность.

Офелия (королю).

Вот вам — хмель и васильки. (Королеве.) Вам — полынь; она горька, как горько бывает раскаяние. Вот — не-тронь-меня. Я хотела дать фиалок, да все они завяли, когда умер отец мой⁷.

Таким образом, в самом переводе Кронеберга есть противоречие: замена полевых цветов на лилии и розы, может быть, незаметная для переводчика, происходит в стиховой части текста, где в большей степени сказывается сложившаяся поэтическая традиция. В прозаическом диалоге переводчик традицией не скован.

Офелия у самого Шекспира была «одета» в цветы (слово weeds одним из своих значений имеет облачение, траурные одежды вдовы: см. примеч. 5), в шекспировском тексте есть прямые указания на оплетающие свойства ботанических трофеев Офелии: fantastic garlands, Clambering to hang. Знаменательно само слово trophies, которое, среди прочих, имеет значение декоративного убранства, стилизованного облачения. В шекспировском сочетании weedy trophies оно получает многозначное звучание, включающее и буквальный смысл: травные трофеи как собрание цветов и растений; и метафорический: декоративная одежда из цветов и трав, смертное облачение Офелии. Заметим, что наш буквальный перевод травные трофеи образует фонетический комплекс, в котором аллитерирующее удвоение вызывает в подсознании через механизм фонетической аттракции третий компонент — траур.

«Оплетающие» свойства цветов Офелии претворились во вьющиеся растения у Кронеберга — хмель и повилику. Теперь нетрудно понять, откуда в спектакле Блока появились хмель и повилика. Поиски специально этих цветов для сцены сумасшествия Офелии в «деревенском» спектакле выявляют стремление его устроителей реалистически точно передать текст. Именно такие растения были удобны и для сценических целей, так как «увить» девушку можно только плетущимися растениями. Вероятно, среди тех, которые в воспоминаниях М.А. Бекетовой названы как «другие полевые цветы», были также незабудки и васильки из перевода Кронеберга. Очевидно, что с текстом оригинала Блок не сверялся. Скорее всего, в ситуации подготовки усадебного представления он об этом просто не думал и доверял полностью переводчику.

Другое дело — поэзия. Тем более, поэзия по воспоминанию. Блоковские стихи, в которых Офелия связана с розами, ее «убор» — «из роз», написаны были в ноябре и декабре 1898 г. Здесь, возможно, сыграла роль поэтическая память перевода Кронеберга во второй его части, в пересказе истории гибели Офелии королевой, а также, конечно, общепоэтическая традиция использования образов роскошных, изысканных, экзотических цветов, связанная с легендами и мифологией, семантически обогащенная за счет длительного культурного бытования.

Таким образом, перевод А. Кронеберга помогает разрешить эту задачу и поставить вопрос о двух типах перевода: с языка на язык и с языка одной культуры на язык другой культуры. Блок в театральной постановке, вслед за переводчиком, воспринимает традицию первого типа, а в поэтическом тексте — второго.

Интересно сопоставить прочтение этих фрагментов у других наиболее известных и популярных переводчиков «Гамлета»: Н. Полевого (1837), М. Лозинского (1933) и Б. Пастернака (1940), которые приведены в Приложении⁸. И хотя это сопоставление уже не имеет прямого отношения к нашей теме, важно заметить, что наиболее точно стилистику подлинного текста, включая травноцветочный арсенал Офелии, сохраняет перевод Пастернака.

Приложение

Н. Полевой

Офелия (перебирая цветы).

Вот — розмарин — это воспоминание! Душечка, миленький! Вспомни обо мне! А вот — незабудка — не забудь меня!

Лаэрт.

Память пережила ум несчастной!

Офелия.

Вот вам тмин, вот ноготки, вот рута, горькая трава — вам и мне. Вы носите ее только по праздникам — горе праздник человеку! Ах! Вот и маргаритка — фиалок нет — извините — все завяли, с тех пор, как отец мой умер.

(IV: 5).

Королева.

Там, где, на воды ручья склоняясь, ива
Стоит и отражается в водах,
Офелия плела венки и пела.
Венки свои ей вздумалось развесить
На иве — гибкий обломился сук,
И в воду бедная упала, и в воде,
Не чувствуя опасности и смерти,
Все пела и венки свои плела...

(IV: 7).

М. Лозинский

Офелия.

Вот розмарин, это для воспоминания; прошу вас, милый, помните; а вот троицын цвет, это для дум.

Лаэрт.

Поучительность в безумии: думы в лад воспоминанию.

Офелия.

Вот укроп для вас и голубки; вот рута для вас; и для меня тоже; ее зовут травой благодати, воскресной травой; о, вы должны носить вашу руту с отличием. Вот маргаритка; я бы вам дала фиалок, но они все увяли, когда умер мой отец...

(IV: 5).

Королева.

Есть ива над потоком, что склоняет
Седые листья к зеркалу волны;
Туда она пришла, сплетя в гирлянды
Крапиву, лютик, ирис, орхидеи —
У вольных пастухов грубей их кличка,
Для скромных дев они — персты умерших;
Она старалась по ветвям развесить
Свои венки; коварный сук сломался,
И травы, и сама она упали
В рыдающий поток.

(IV: 7).

Б. Пастернак

Офелия.

Вот розмарин, это для памятливости: возьмите, дружок, и помните. А вот анютины глазки: это чтобы думать.

Лаэрт.

Изреченья безумья: память и мысль неотделимы.

Офелия.

Вот укроп для вас, вот водосбор. Вот рута. Вот несколько стебельков для меня. Ее можно также звать богородичной травой. В отличье от моей носите свою как-нибудь по-другому. Вот ромашка. Я было хотела дать вам фиалок, но они все завяли, когда умер мой отец.

(IV: 5).

Королева.

Над речкой ива свесила седую
Листву в поток. Сюда она пришла
Гирлянды плесть из лютика, крапивы,
Купав и цвета с красным хохолком,
Который пастухи зовут так грубо,
А девушки — ногтями мертвеца.
Ей травами увить хотелось иву,
Взялась за сук, а он и подломись,
И, как была, с копной цветных трофеев
Она в поток обрушилась.

(IV: 7).

Примечания

1. Тексты Блока приводятся по: Блок А.А. Полное академическое собр. соч.: В 20 т. М., 1997—1999. Т. 1—5, с указанием в квадратных скобках тома и страницы.

2. Бекетова М.А. Александр Блок. Биографический очерк // Бекетова М.А. Воспоминания об Александре Блоке. М., 1990. С. 51.

3. Блок Л.Д. И были и небылицы о Блоке и о себе // Две любви, две судьбы. Воспоминания о Блоке и Белом. М., 2000. С. 37.

4. Перевести fantastic garlands как одежду Офелии позволяет дополнительный смысл слова weeds, которое, кроме значения «сорные травы», имеет значение «облачение», «одеяние», «траурные одежды вдовы» (см.: The Concise Oxford Dictionary. Forth Edition. Oxford Univ. Press, 1951. P. 1456). На этот дополнительный оттенок значения в рассматриваемом тексте указал автору профессор Стэнли Уэллс (Стрэтфорд-на-Эйвоне) при устной презентации этого доклада 19 октября 2006 г. в Шахматово. Этот смысл поддержан также замеченной мною аллитерацией: willow, weeds, weedy, weeping.

5. Соловьев В.С. «Мы сошлись с тобой недаром...» (15 сентября 1892) Н Соловьев В.С. Стихотворения и шуточные пьесы. Л., 1974. С. 92.

6. Шекспир В. Гамлет // Под ред. С.А. Венгерова. СПб., 1903. Т. 3. «Библиотека великих писателей». С. 132. Текст приводим в современной орфографии.

7. Там же. С. 128.

8. Переводы Н. Полевого, М. Лозинского и Б. Пастернака приводятся по кн.: Шекспир У. Гамлет. Избранные переводы / Сост. А.Н. Горбунов. М., 1985.