Проблема зеркала

Взявшись за тему, связанную и с трагедией, и с историческими хрониками Шекспира, нужно для начала выразить свое мнение о проблеме «соотношения исторической и художественной правды».

Дело вот в чем. Обратившийся к источникам легенды о ютландском принце Гамлете, или Амлете, т. е. хронике Саксона Грамматика «Деяния даннов» и новелле французского писателя Франсуа де Бельфоре, встретится с жизнеописанием очевидно несимпатичного человека, тем не менее, благодушно воспеваемого рассказчиками.

Изучающий эпоху «Столетней войны» знает о масштабном военном терроре, примененном королем Англии Генрихом V в его французских походах. Если исследователь в курсе бесспорных достижений этого правителя и полководца, то от него не укрылись и недостатки его правления. Самый главный вопрос, навсегда остающийся открытым: какой была бы историческая память этого выдающегося короля у него на родине, не умри он ранней смертью и продолжи свои завоевания?

В обоих случаях простодушный читатель имеет право постановить, что у великого поэта два героя более привлекательны. Но особенности жанра таковы, что герой цикла хроник считается имеющим некоторое отношение к королю, который почивает в Вестминстерском аббатстве. А ютландский принц из «Деяний даннов» — из тех людей, чей дух и плоть соединились навсегда со страницами старого рассказа, и почему-то уже не так важно, существовали они когда-нибудь вне его, или нет. Лекарь вывихнутого века, мучающийся вопросами бытия и сознания, если не заменил его, то заслонил собой, и того, кто жил-был когда-то, мы вспоминаем прежде всего потому, что этот жив и будет жить. А литературный король того, кто командовал английским войском в битве при Азинкуре, не заслонит, как бы хорош ни был.

Я благодарна поэту за то, что он создал любимые мною образы. Но должна ли я также упрекнуть рассказчика о действительных событиях за то, что он рассказал мне не совсем то, что было? А что было? Или я должна довериться поэту и признать, что он угадал и выразил то, что не может передать ни хронист, ни ученый-историк?

Предложены готовые научные и поэтические ответы, но, чтобы двигаться дальше, необходимо выбрать из них тот, который покажется самым справедливым лично мне.

Самый простой ответ — отослать к разнице методов работы с источниками. Каждый автор зависит от своих источников, и вдобавок читает по-своему не только каждый автор, но и каждая эпоха. А поэт, как бы строго не велел себе быть верным истине, не читает так, как историк.

«На первый взгляд может показаться, — пишет М.А. Барг, автор известной монографии «Шекспир и история», — что и Шекспир во имя большей театральности дает волю воображению: омолаживает одних героев и старит других, переставляет во времени события, вводит в драматическое действие не только вымышленных лиц (правда, второстепенных), но и духи умерших, прибегает к знамениям, пророчествам, сновидениям и т. п. Однако эти эффекты никогда не затрагивают основной канвы исторических событий, как она рисовалась современной ему историографии, они не только не затуманивают общепризнанного в последней смысла этих событий или обрисовку характеров, а, напротив, содействуют их наиболее полному выявлению. С этой точки зрения хроники Шекспира нередко более историчны, чем источники, из которых почерпнуты эти сюжеты»¹. Если принять эту точку зрения, весь спрос за несогласия между Шекспиром и современной нам исторической наукой должен быть с авторов источников, которыми он пользовался. Далее цитируемый исследователь пишет, что Шекспиру приходилось для своих целей драматурга разрешать противоречия между двумя «историческими мифами», предлагавшимися в его эпоху², что он и делал «под впечатлениями, вынесенными им из повседневных наблюдений жизни, его окружавшей»³.

«Играть на мне нельзя!» — говорит принц Гамлет и наказывает бывших друзей, ставших недругами, за попытку такого рода. Что если и его отец поневоле обнаруживал, что достопочтенные творцы исторических писаний пытаются «играть» им, своим читателем, — стоит ли в таком случае упрекать его за то, что он вторгался в их сферу и восстанавливал картины прошлого как умел, будучи поэтом?

На мой взгляд, текст пьесы-хроники «Генрих V» прямо сообщает, на каких условиях ее автор примирил факты, как они ему были известны, и вымысел.

Знаменитейший эпизод этой пьесы — обращение короля к своему войску перед битвой при Азинкуре, так называемая «Речь о дне святого Криспиана».

В хронике Холиншеда, которой много пользовался Шекспир, общий смысл речи короля передан так: король призывает своих солдат показать себя мужчинами (to plaie the men), говорит, что славная победа может быть одержана, если они будут помнить, что сражаются за правое дело и против слабых духом людей, которых часто побеждали их предки, говорит, что за него не потребуют выкупа, но и в плен не захватят, что он добудет себе честь и славу (honour and fame) милостию Божией или погибнув, или одержав победу⁴. В тексте пьесы Шекспира этому содержанию больше соответствует другая речь, с которой король обращается к своему войску при штурме французской крепости Гарфлер (акт 3, сцена 1); интересно также, что речь «хорошего короля» Генриха V в хронике перекликается у Шекспира и с речью «дурного короля» Ричарда III перед битвой на Босвортском поле⁵.

В речи короля под Азинкуром, как она звучит в пьесе Шекспира «Генрих V», возникает образ рядового участника битвы, который спустя годы, состарившись, будет рассказывать о ней соседям:

«Хоть старики забывчивы, но этот
Не позабудет подвиги свои
В тот день; и будут наши имена
На языке его средь слов привычных...
Под звон стаканов будут поминаться.
Старик о них расскажет повесть сыну,
И Криспианов день забыт не будет
Отныне до скончания веков».

В оригинале есть очень простые слова, которые объясняют, как именно старик будет помнить и рассказывать: remember with advantages — помнить с преимуществами.

Конечно же, вновь и вновь описывая, как он отличился в тот самый день, солдат и не подумает заботиться о верности фактам. Он присочинит. Он даже будет сочинять в уверенности, что точен.

Может быть, так кто-то из участников битвы сложил балладу о походе короля Генриха во Францию, дожившую до наших дней⁶. А в ней, наряду с самой битвой, описываются англо-французские переговоры, объявление войны, запоздалое раскаяние французского короля в гордыне. Обо всем этом рассказал, как ему на душу и в строку легло, по имени нам не известный певец, одаренный даром стиха и свободой воображения.

И был вознагражден за творческую наглость: почти через двести лет его тень поселилась в стихах его собрата, должно быть, с малых лет знавшего его творение. Так что, когда король Генрих V со сцены или с экрана читает монолог о «Дне святого Криспиана», очень возможно, что каждый раз через его посредство один поэт приветствует другого.

Так что в том, что касается пропорций смешения правды с вымыслом, я к Шекспиру не в претензии: он нам всем честно сказал, что повествует о событиях истории так, как драматург и поэт.

Но есть еще кое-что, что мне хотелось бы объяснить с помощью образа зеркала.

Простые образы бывают удивительно многозначны. Легко ли отыскать такой же простой, известный и в то же время многозначный, как зеркало? Оно может равно обозначать и тождество, и противоположность, указывать, к чему следует стремиться, и разоблачать то, что есть. В нем видят и слугу истины, и инструмент соблазна. Зеркало может быть символом и верности, и искажения, а также остроумным символом разрыва между желаниями и возможностями и преодоления этого разрыва: при помощи зеркала удостоверяются и гадают, оно показывает, что есть здесь и сейчас, но человек хочет увидеть в нем другие миры, прошлое и будущее; оно сообщает правду, которую видит, но царица-хозяйка требует от него той правды, которую она хочет слышать. Зеркало может объяснить предназначение театра, но и не только его — литературы и искусства вообще, а научные и прочие нехудожественные тексты и течение жизни в свою очередь могут быть зеркалами для художественных образов⁷. И все они взаимно отражают друг друга.

В пьесах Шекспира о Гамлете и короле Генрихе V образ зеркала тоже присутствует и использован в противоположных значениях.

Для принца Гарри притворное разгильдяйство должно было стать путем к невиданному возвышению. Он двигался снизу вверх: чудил лишь для того, чтобы подданные тем охотнее поверили в его совершенства. Действительно, Хор в «Генрихе V» назовет короля «зеркалом всех христианских королей» (the mirror of all Christian kings, в переводе Е. Бируковой «образцом всех королей»). Это «зеркало» в понимании: каким быть должно.

Гамлет шел в обратную сторону. Он спустился с вершины, к которой стремился Генрих. Гамлета до притворного безумия Офелия называет «образцом моды» (the glass of fashion). Будучи признанным примером для подражания, Гамлет своим «сумасшествием» в глазах людей, не знающих его тайну, себя добровольно унизил. Но сам он говорит:

«Я зеркало поставлю перед Вами,
Где вы себя увидите насквозь».

Здесь зеркало в понимании: что вы есть.

То же самое — в знаменитых словах Гамлета о предназначении театра: «держать, так сказать, зеркало перед природой, показывать доблести ее истинное лицо и ее истинное — низости, и каждому веку истории — его неприкрашенный облик».

Владимир Высоцкий в стихах «Мой Гамлет» изобразил именно момент, когда «образец» в чужих глазах превращается в «зеркало истины». Иными словами, как человек, отчасти подобный принцу Халу, превращается в Гамлета.

«Я знал — мне будет сказано: «Царуй!» —
Клеймо на лбу мне рок с рожденья выжег.
И я пьянел среди чеканных сбруй,
Был терпелив к насилью слов и книжек.
(...)
Но отказался я от дележа
Наград, добычи, славы, привилегий:
Вдруг стало жаль мне мертвого пажа,
Я объезжал зеленые побеги...

Я позабыл охотничий азарт,
Возненавидел и борзых, и гончих,
Я от подранка гнал коня назад
И плетью бил загонщиков и ловчих».

Это говорит Гамлет, с презрением отзывающийся о себе прошлом. Но можно привести и другой пример: Михаил Ульянов, который, как известно, сыграл очень много руководителей, разных притом, в том числе великих полководцев, то есть — людей из того ряда, к которому относится Генрих V, — рассуждает о том, как на смену герою действия приходит герой размышления:

«А может быть, новые герои — это не борцы и не лидеры. Обстоятельства в жизни поменялись, и возможно, они теперь требуют не столько действия, сколько размышления. И героем теперь должен стать человек совсем негероический в смысле поступков, но сам мыслитель. Вот он останавливается, пораженный новым хаосом жизни. Он думает. И ради размышления и понимания больше всего хочет, чтоб его оставили в покое перед тем, как настанет время нового действия. Думаю, создать таких героев — это задача для актеров нового поколения»⁸.

С той оговоркой, что Гамлет призывает себя к новому действию, все, сказанное здесь можно отнести к нему. И говорит это человек, который мог бы, наверное, сыграть и Генриха V — о Гамлете⁹.

Мнение, которого я намерена придерживаться в этой работе: отражение в зеркале — это противоположность, которая дополняет отражаемое, чтобы можно было лучше постичь сущность явления. Художественные и исторические образы отражают друг друга, поэтому я не буду бояться тех противоречий между ними, которые служат единству. Принц Хал, а затем Генрих V из шекспировской хроники — это литературное зеркало исторического короля Генриха V, но не его одного, а также всех лидеров, желающих не по одному названию быть верными своему месту в жизни. Гамлет — зеркало для мыслителя, для борца с неправдой и человека совестливого, а его тезка, хитрый принц со спокойной душой из старой легенды, куда более напоминающий именно принца Хала, теперь уже стал скорее зеркалом именно для него, для трагического Гамлета, помогая лучше его понять благодаря отличиям между Гамлетом из пьесы и Гамлетом из предания. Король Генрих V и Гамлет также могут быть «зеркалом» друг для друга, как Дон Кихот и Гамлет, и это позволяет сравнить их, чтобы лучше понять каждого.

Примечания

1. Барг М.А. Шекспир и история. — / Михаил Барг — М.: «Наука», 1976. — С. 38.

2. Там же, с. 109—110.

3. Там же, с. 123.

4. Holinshed, Raphael, d. 1580? «Henrie the fift, prince of Wales, sonne and heire to Henrie the fourth. From The Chronicles of England, Scotland and Ireland». London: Printed by Henry Denham, at the expenses of Iohn Harison, George Bishop, Rafe Newberie, Henrie Denham, and Thomas Woodcocke, [1587]. In «Horace Howard Furness Memorial (Shakespeare) Library». Folio DA130. H7 1587. — P. 553.

[Электронный ресурс] Режим доступа: http://dewey.library.upenn.edu/SCETI/PrintedBooksNew/index.cfm?TextID=holinshed_henryV&PagePosition=11

5.

«Когда уж нам быть битым суждено,
Так пусть же бьют нас люди, а не гниль,
Не выродки бретонские, которых,
На их земле отцы и предки наши
Топтали, колотили и затем
Детей стыда им бросили на память»

(Ричард III, акт 5, сцена 3, пер. А. Дружинина).

6. Опубликована под названием King Henry Fifth's Conquest of France («Завоевание королем Генрихом Пятым Франции») в известном собрании Ф.Дж. Чайлда (см., например, [Электронный ресурс] Режим доступа: http://www.sacred-texts.com/neu/eng/child/ch164.htm), известна также как Song of Agincourt («Песня об Азинкуре»).

7. Например, в уже цитированной книге М.А. Барга «Шекспир и история» глава, где сопоставляются Ричард III у Шекспира и портрет Ричарда, воссозданный современной исторической наукой, названа «Хроники в зеркале истории».

8. Ульянов М.А. Реальность и мечта / Михаил Ульянов. — М.: «Вагриус», 2007. — 250 с.

9. Из великих отечественных актеров шекспировского Генриха V играл О.И. Борисов — он играл принца Гарри в спектакле «Король Генрих IV» (АБДТ им. М. Горького, постановка Г.А. Товстоногова, 1969 г). А самым первым исполнителем ролей Генриха V (в пьесе «Генрих V») и Гамлета был, по-видимому, один актер — друг Шекспира Ричард Бербедж.