Германия — это Гамлет, а Гамлет — это Германия

Содержащийся в названии книги Шмитта «Гамлет или Гекуба» вопрос риторичен: мы предпочитаем Гамлета, разумеется. В конце концов, что нам Гекуба и что мы ей? Завершающие строки работы Шмитта раскрывают это:

Для нас Мария Стюарт по-прежнему не такова, как Гекуба. Даже судьба Атреиды не производит на нас такого глубокого впечатления, как история несчастных Стюартов. Эта королевская линия пошатнулась из-за европейского религиозного раскола. И история этой линии взрастила семена трагического мифа о Гамлете.

Как мы уже предположили выше, для Шмитта лежащее за сюжетом «Гамлета» — это реалии Реформации и распада католической Европы. И хорошо известно, что сам Шмитт был далеко не восторженным поклонником протестантизма. Когда Клавдий спрашивает Гамлета, где он спрятал тело Полония, то получает ответ:

У него как раз собрался некий сейм политических червей [iv3Л]. Червь есть монарх всего съестного. [iv3В]

Не будет ли слишком большим преувеличением увидеть в этом ответе аллюзию¹ на созванный в 1521 году против Лютера Ворсмский рейхстаг? А если к этой аллюзии добавить еще и аналогию между паукообразным телом Полония/Корамбиса и обширной паутиной католической церкви? Возможно, что преувеличение и есть. Но Шмитт заявляет, что религиозный раскол и кровавый конфликт в Англии и суть та немая скала исторической реальности судьбы несчастных Стюартов, отраженная в «Гамлете» и ставшая источником подлинно трагичного действа. Такая реальность не может быть выдумана. Точка зрения Шмитта заключается в том, что мы до сих пор живем (или, по крайней мере, он все еще живет) в шлейфе реальности религиозного раскола и его политических следствий. Это добавляет язвительности в цитирование Шмиттом ставшего лейтмотивом его книги отрывка из поэмы Фердинанда Фрейлиграта. В последнем абзаце своей книги Шмитт повторяет этот отрывок: «Германия — это Гамлет / Торжественный² и молчаливый», — и в цитировании этих слов есть подтекст: Германия слишком долго предавалась размышлениям и пьянству в тавернах Виттенберга.

Кто-то может возразить, что «Гамлет» был вообще не немецкой пьесой. Но кто-то может, напротив, и сострить по этому поводу. Однако введение «Гамлета» в немецкий контекст должно быть понято с учетом того, что мы сказали о соотношении варварского и политического. Шекспир превращается в устойчивый идеализированный стереотип, благодаря которому нарождающаяся немецкая идентичность должна была быть сконструирована в процессе перехода от варваризма к государству политической организации. Если обратить это обстоятельство в форму спекулятивного утверждения в духе Гегеля, то получится, что Германия — это Гамлет, а Гамлет — это Германия. Но если такой может быть формулировка проблемы, — Германия страдает от гамлетизации, а Гамлет страдает от лютеранской германизации, — то как тогда можно к этому пороку³ относиться или как его можно даже исправить?^*

Примечания

*. Simon Williams, Shakspeare on the German Stage, 1586—1941, vol. 1 (Cambridge: Cambridge University Press, 1990). Как замечает в своем дневнике после просмотра постановки «Гамлета» в Берлине в 1936 году Йозеф Геббельс, написавший свою докторскую диссертацию о романтической драме XIX века: «Каков гений Шекспира!»

1. Кричли и Уэбстер играют с англоязычным читателем. У Шекспира первое предложение заканчивается словами diet of worms, переводимым русскоязычными переводчиками пьесы как «сейм червей» («синклит» у Пастернака, «съезд» у Радловой, «братство» у Вронченко и т. п. у иных) в силу того, что Лютер был осужден на собрании крупнейших феодалов Священной Римской империи, в том числе и императором Карлом V, а это собрание носило название Диета в Вормсе (в русскоязычной традиции Вормский рейхстаг). Диетами назывались церемонии, в которых, наряду с совместными церемониальными приемами пищи и отправлением католического культа, принимались и важнейшие для империи решения. Средневековая латынь для слова dieta сохраняет значение ежедневной церковной службы, и здесь налицо этимологическая контаминация: изначально латинское diet восходит к древнегреческому diaita — режим, распорядок жизни, однако в Средние века dieta стало возводиться к классическому dies — дни. В то же время название немецкого города Вормс (Worms) является омонимом английского слова черви (worms). Отсюда выражение «поедающие (труп) черви» может быть воспринято как намек на церемонии 1521 года.

2. Не отягощенный коннотациями перевод не передает всех значений используемого поэтом слова solemn. А они таковы: серьезный, мрачный, задумчивый, печальный.

3. У Кричли и Уэбстер используется слово fault, которое в данном случае можно перевести без потери смысла как «порок». Однако это же слово в составе цитаты из текста пьесы входит в название следующего раздела, но, к сожалению, большинство переводов пьесы на русский язык придерживаются другого значения — «грех» (Лозинский, Пастернак, Вронченко, Россов, Соколовский, Полевой, Гнедич), а те, что дают иной, более развернутый, перевод, акцентируют непокорство, гордыню перед Небесами (напр., у Радловой: «бунт против Небес»).