Грех пред небом

Длительные размышления над испорченностью, или дефектом, природы, а по сути — над вопросом о первородном грехе преследуют Гамлета. Выявление вины, греха (здесь налицо намеренная двусмысленность) предшествует любому вопросу об искуплении, преображении или обретении общих с другими людьми качеств. В такой постановке вопроса мы можем увидеть наследие, отчетливо указующее на собственно лютеранство. И при этом повторяющееся на протяжении пьесы чередование вопроса о вине и грехе никогда не поднимается до какого-либо искупления в противоположность слабому аргументу Беньямина, основанному на упоминании Провидения. Хотя Гамлет после первого появления Призрака перед собой говорит: «Судьба моя зовет» [i4В], — кажется, будто дело обстоит так, что вина заместила собой судьбу, а выявление этой вины внутри ли себя, снаружи, в человеческом, в природе ли, в божественном становится императивом.

На деле вопрос о возможности (или невозможности) примирения между судьбой и свободой пронизывает собой весь первый акт начиная со сцены первого же визита Призрака, воспринимаемого как «знак / Каких-то странных смут для государства» [i1Л]. Горацио и Бернардо умоляют Призрака молвить слово, воображая, что судьба их страны, погрузившейся в территориальные споры, начавшиеся с войны между старшими Гамлетом и Фортинбрасом, висит на волоске из-за появления привидения. Но Призрак не говорит о низменных материях. Клавдий, став новым королем, будто бы отмахивается от проблем с Норвегией, и, напротив, дает себя увлечь слежкой за Гамлетом. Из уст злочинного и лицемерного короля выходит обвинение Гамлета в грехе, сам Гамлет назван грехом. В звучащих фальшиво, но при этом правдивых словах Клавдий обвиняет Гамлета в упрямом намерении горевать о своем мертвом отце. А это уже грех пред небесами, мертвыми и самой природой. И этот грех ложится пятном на положение Гамлета как наиболее приближенного к трону лица:

...но являть упорство
В строптивом горе будет нечестивым
Упрямством, так не сетует мужчина;
То признак воли, непокорной небу,
Души нестойкой, буйного ума,
Худого и немудрого рассудка.
Ведь если что-нибудь неотвратимо
И потому случается со всеми,
То можно ль этим в хмуром возмущеньи
Тревожить сердце? Это грех пред небом,
Грех пред усопшим, грех перед естеством,
Противный разуму, чье наставленье
Есть смерть отцов, чей вековечный клич
От первого покойника доныне:
«Так должно быть». Тебя мы просим, брось
Бесплодную печаль... [i2Л]

Подытоживая и заставляя речь Клавдия звучать более современно, скажем: что есть, то есть. Гамлет ни принимает того, что есть, ни отвечает Клавдию. Напротив, он заверяет свою мать в преданности ей. Как только двор опустел, мы слышим первый монолог Гамлета, когда он колеблется между грехом, чей источник лежит либо в природе, которая есть «дикий сад, / Заросший сорняком. Все, что в природе / Дурного есть и грубого в нем зреет, / Владеет им» [i2Р], либо в характере его матери — «зверь, лишенный разуменья, / Томился б дольше!» [i2П].

При виде последовавших за бракосочетанием праздничных возлияний Гамлет вновь впадает в размышления о пороке и первородном грехе, говоря Горацио:

Бывает и с отдельным человеком,
Что, например, родимое пятно,
В котором он невинен, ибо, верно,
Родителей себе не выбирал,
Иль странный склад души, перед которым
Сдается разум, или недочет
В манерах, оскорбляющий привычки, —
Бывает, словом, что пустой изъян,
В роду ли, свой ли, губит человека
Во мненье всех, будь доблести его,
Как милость Божья, чисты и несметны.
А все от этой глупой капли зла,
И сразу все добро идет насмарку.
Досадно, ведь. [i4П]

В природе есть греховное родимое пятно¹, портящее человека с самого его появления на свет — отметина, порок, порывающий с разумностью и превращающийся в чрезмерную и буйную силу нечистого человеческого нрава^*. Этот дефект, даже если он является лишь «клеймом природы» [i4В], ставит под сомнение какое-либо благородство сущего. Как только эти слова произнесены, как только сказано, что человек обречен пребывать в падшем состоянии, тут же появляется Призрак, названный Гамлетом кротом². Хотя мы все знаем известную реплику Марселло «подгнило что-то в Датском государстве» [i4Л], но то, что следует за ней, выглядит еще более уместным. Возражение Горацио на эту реплику «Всем правит небо» [i4Л] само встречает резкое отрицание³ со стороны Марселло.

То, о чем говорит Призрак, фактически является его собственной мольбой об абсолютном отпущении грехов, проведенном по католическому обряду. Срезанный в пору цветения своих прегрешений, не вступивший в примирение с небом, «без таинства елея и причастья / Без покаянья» [ivВ], он отправлен на суд своих деяний, сохраняя в себе все свои несовершенства. «О ужас! Ужас! О великий ужас!» [ivЛ] — Гамлет-страший обречен какое-то время бродить ночью и днем, поститься огнем, пока его смердящие грехи не будут выжжены. Человек должен умереть в надлежащее время, надлежащим способом, примиренный с Богом еще до того, как встретится со своим жребием. И пусть такое воззрение кажется лишь попыткой поставить телегу впереди лошади, но в этом случае не оставлены ли и мы молиться за Шекспира-католика?

Примечания

*. Margreta de Grazia, Hamlet Without Hamlet (Cambridge: Cambridge University Press, 2007), chap. 6.

1. Все переводы на русский язык использованное в оригинале слово mole дают в значении родимого пятна или некоей безвинно унаследованной отметины. Однако у этого слова есть еще значение «крот», откуда в тексте оригинала исходит коннотация: порок роет норы в человеке. Примечательно, что «старым кротом» (old mole) Гамлет называет Призрака, подающего голос из-под земли в сцене истребования клятвы молчать о происшествии от Горацио, Марселло и Бернардо. Такой перевод mole предлагается во всех русскоязычных текстах пьесы. В комментарии на свой перевод Морозов отмечает, что «старый крот» — метонимическое именование дьявола. «Нам кажется, что вся эта "инфернальная терминология" передает смятение души Гамлета», — пишет Морозов.

2. У Шекспира и Кричли и Уэбстер игра на двусмысленности слова mole (см. предыдущее прим.).

3. «Нет» (в оригинале nay) имеется в тексте пьесы, но ни один переводчик на русский язык, за исключением Морозова, эксплицитно не передает его, а лишь следует за дальнейшим высказыванием Марселло. Морозов так комментирует это место: «Это nay (в точном переводе: "не только... но и") весьма существенно. На слова Горацио: "Небо направит датское государство" — Марселло возражает: "Нет, не только Небо, но и мы поможем, последовав за Гамлетом". Фатализму Горацио противопоставлена активность Марселло».