Ребекка, сними свое платье — Фрейд и Флисс

В главе V «Толкования сновидений», в разделе, названном «Сновидения о смерти людей, любимых видящем сны», Фрейд контрабандой протаскивает эдипов комплекс и затевает печально известную дискуссию о «Гамлете». Но это рассуждение, равно как рассуждения о многих других ключевых снах, рассмотренных в книге и сформировавших последовательность самоанализа самого Фрейда, предвосхищается в переписке между Фрейдом и его квазианалитиком Вильямом Флиссом. Пока Фрейд всегда будет первым аналитиком, неподвижным мотором анализа, будет существовать и запоминающаяся история Флисса — невольного аналитика Фрейда.

Историю отношений Фрейда и Флисса мы знаем только от одной стороны, поскольку в нашем распоряжении имеется лишь половина их корреспонденции. Фрейд сжег письма, полученные от Флисса, а затем подослал свою богатую патронессу и пациентку принцессу Мари Бонапарт выкупить его письма у вдовы Флисса. Как только она приобрела письма, она решительно отказалась их уничтожить, увидев, насколько «драгоценны» они для истории становления психоанализа. Тем не менее полностью письма были опубликованы только однажды, в 1985 году, против чего выступила дочь Фрейда Анна, принявшая на себя правление своего отца после его смерти в 1939 году.

В важнейшем письме Флиссу от 21 сентября 1897 года Фрейд критикует свою начальную теорию травматической сексуальной этиологии истерии, то есть делает шаг, который продвинет его в сторону признания «универсальности» эдипова комплекса. В это время Фрейд, пытаясь разрешить сомнения относительно своих теорий, особенно теории соблазнения, перед вызовами их оценки, начинает выходить из периода отчаянья и депрессии. Для Фрейда, если не исходить из теории сексуальной травмы, сексуальность при рассмотрении невроза становится тропом бессознательного. Этот подход сделает Фрейда посмешищем в медицинских кругах. Но Фрейд, тем не менее, настаивает на своем. Его самоанализ становится критическим, коль скоро он должен найти эти желания, найти место сексуальной фантазии в себе. Он пишет:

Если бы я был подавлен, смущен, истощен, такие сомнения, определенно, должно было бы интерпретировать как признаки слабости. Поскольку же я нахожусь в совершенно противоположном состоянии, я должен признать в них результат честной и упорной интеллектуальной работы и должен гордиться тем, что после столь глубокого погружения я все еще способен на подобную критику. Может ли так статься, что это сомнение лишь служит эпизодом в продвижении по направлению к дальнейшим озарениям? ...Теперь в продолжение моего письма. Я перефразирую слова Гамлета «быть готовым»: быть неунывающим — это всё! Действительно, я мог чувствовать полную неудовлетворенность. Ожидание вечной славы было прекрасным, поскольку было ожиданием совершенного здоровья, абсолютной независимости, путешествий и возможности поднять детей над всеми суровыми заботами, укравшими мою юность. Все зависело от того, будет или не будет правильно извлечена на свет [причина] истерии. Сейчас же я вновь нахожусь в спокойствии и непритязательности, продвигаясь вперед в поиске и сохранении [найденного]. Маленькая история из моей коллекции встает у меня перед глазами: «Ребекка, сними свое платье. Ты больше не невеста».

Последняя строчка очаровательна. «Ребекка, сними свое платье. Ты больше не невеста». Фрейд представляет себя Флиссу в лице разочарованной по прошествии медового месяца невесты. Его ожидания должны быть оставлены, — его желание славы, здоровья и безопасности, — чтобы быть «в готовности». Великая перемена в психоанализе происходит не потому, что доктор Фрейд находит диагностические критерии заболевания неврозом («будет или не будет правильно извлечена на свет причина истерии»), а потому, что в противоположность этому, отождествив себя с пагубной неудовлетворенностью своих истеричных пациенток, обнаружив истеричного Гамлета в себе, он становится ближе к чему-то более универсальному — к бессознательному, к смыслу снов, к связи между сексуальностью, подавлением и симптомами и, конечно же, к эдипову комплексу. Фрейд, покинутый, оставляет и свою собственную теорию соблазнения, до сих пор являющуюся в некотором роде источником великого противоречия^*. Невротики были невротиками не потому, что они были соблазнены, а потому, что они хотели быть соблазненными или соблазниться. «В готовности» Фрейд более скромен и спокоен, близко подобравшись к собственной бессознательной фантазии.

Несколько недель спустя Фрейд будет вновь обсуждать Гамлета в письме, в котором он извещает Флисса о своей теории Эдипа-Гамлета. 15 октября 1897 года, после пояснения своих мыслей о Софокле, он обращается к Шекспиру:

Мимолетно через мою голову прошла мысль о том, что та же самая вещь может находиться в основании «Гамлета». Я не думаю о сознательном намерении Шекспира, а скорее верю, что поэта реальное событие стимулировало на создание образа, в котором его бессознательное поняло бессознательное его героя. Как истеричный Гамлет оправдывает свои слова: «Так трусами нас делает раздумье»? Как он, тот же самый человек, кто посылает своих придворных на смерть безо всякого угрызения совести и кто несомненно решителен в убийстве Лаэрта, объясняет свою нерешительность в отмщении отца убийством своего дяди? Как лучше объяснить, нежели чем через муки, которые он претерпевает из-за приглушенной памяти о том, что сам из страсти к своей матери замыслил то же деяние против своего отца? А «если принимать каждого по заслугам, то кто избежит кнута?». Его сознание — это его бессознательное чувство вины. И не является ли его сексуальная отчужденность в его разговоре с Офелией типично истерической? И не является ли тем же его отказ от инстинкта, который ищет выхода в деторождении? И, в конечном итоге, его перенос деяния от своего отца на отца Офелии? А принимая на себя такую же судьбу быть отравленным, как и его отец, тем же самым соперником, не налагает ли он сам на себя в конце пьесы наказание тем же удивительным образом, как и мои истеричные пациенты?

Возбуждение Фрейда в этом письме ощутимо. В то время как официальная публикация теории Гамлета в книге о сновидениях несколько лет спустя выглядит более похожей на психоанализ принца Датского, в письме акцент делается на то, что «Гамлет» должен научить психоанализ так же, как пьеса преподала урок Фрейду, мучившемуся со своей теорией при ее становлении. Изначально истерия — в Гамлете, страдающем от приглушенной памяти, «страдающем в основном от воспоминаний». Гамлет претерпевает от неведомых ему и подавленных желаний, как инцестуозных, так и заряженных соперничеством. Расщепленный в такой манере, Гамлет, испытывающий вину, не может не наложить наказание на себя — то же самое наказание, какое претерпел его отец, чье убийство Гамлет не может отомстить, коль скоро он когда-то в прошлом сам желал отца убить. Гамлет ничем не лучше, чем тот грешник, которого он должен наказать. Его желания в корне преступны.

Фрейд, встревоженный отсутствием ответа на то, что представляется ему неожиданным объяснением бездействия Гамлета, 5 ноября 1897 года пишет Флиссу:

Вы ничего не сказали о моей интерпретации «Царя Эдипа» и «Гамлета». Поскольку я не рассказывал о ней никому другому, потому что я хорошо могу заранее представить себе ее недоуменное неприятие, я хотел бы получить короткий отзыв о ней от Вас.

Можно поразмышлять о том, почему Флисс выглядит так, будто не может прокомментировать Фрейдову теорию Гамлета или последовать примеру Фрейда в вопрошании об одобрении или неприятии. Возможно, все это очень близко касается жесткого соперничества и гомоэротичной страсти между этими двумя мужчинами, лишь слегка прикрытой их квазиотеческой практикой академического обмена мнениями. Но нам необходимо не строить предположения... ведь история продолжается. Написанные между 1887 и 1904 годами письма обрываются на горькой ноте. По одной версии, истории положен конец Фрейдом, который, имея при себе своего нового ребенка — психоанализ, отважился идти дальше без Флисса и их нездоровой симбиотической системы иерархического одобрения. Сын нуждается в том, чтобы убить своего плохого параноидального отца-аналитика. По другой версии, Фрейд использует Флисса в качестве подпорки для своей низкой самооценки при разработке своих противоречивых теорий, крадет у Флисса представление о важности бисексуальности с тем, чтобы только после этого выкинуть бесполезного Флисса, раз он сам к тому времени уже добивается скромной славы и признания. В любом случае Фрейд от Флисса избавляется.

То, что Фрейд не смог проделать с критикой агрессии и соперничества, предпринятой им в отношении сексуальности, то есть с вынесением сексуальности из предполагаемой реальности и метафоричным определением ее места между телом и душой в терминах желания, тяги и вожделения, сохраняется в истории его отношений с Флиссом. Дабы понять насилие, живущее в сердцевине «Гамлета», мы должны будем подождать Лакана. Но, несмотря на это, с учетом этих ранних успехов и неудач, лежащих в акте теоретизирования и отфильтрованных через самоанализ Фрейда, можно увидеть событие появления психоанализа — события, произошедшего в любопытном отождествлении с чертами Гамлетова желания. Французский аналитик заметил как-то, что можно было бы думать о Фрейде как о том, кто имел двух аналитиков — Шекспира и Флисса, и один Уильям скрывается за другим^**. Поэтому, раз эдипов комплекс упрятан в, казалось бы, безобидной детали «типичных сновидений», на кону стоит нечто большее. В действительности на кону стоит краеугольный камень самого психоанализа.

Примечания

*. Проблема, почему Фрейд отказался от теории соблазнения, продолжает преследовать психоанализ и психологию. Многие считают этот шаг важнейшим для развития более сложной модели психики. Другие считают его отрицанием действительной травмы в детском и взрослом возрасте, полученной в результате сексуального или иного типа домогательства. Эти аргументы, как можно увидеть, вращаются вокруг вопроса о том, является ли теория Фрейда теорией борьбы или теорией нехватки. То есть испытывают ли люди внутренние противоречия из-за сексуальности, что порождает симптомы (и тогда это применимо к каждому человеку, и травма лишь обостряет эти противоречия), или действительная травма ведет к недостаточному душевному развитию, и существуют люди, разделяющие такую же судьбу. См. Leonard Shengold, Soul Murder: The Effects of Childhood Abuse and Deprivation (New York: Ballantine Books, 1991).

**. См. Henriette Michaud's Les revenants de la mémoire: Freud et Shakespeare (Presses Universitaires de France, 2011).