Гертруда, разверстая щель

Давайте посмотрим на другую женщину в «Гамлете». Офелия сведена вместе с Гертрудой, матерью Гамлета, единственной матерью в пьесе. А что случилось с матерью самой Офелии? Гертруда и Офелия — две женщины, создающие в пьесе оборот женских фигур. В их взаимной связанности, в переключении ярости Гамлета со своей матери на свою возможную жену мы обнаруживаем эдипальный ключ к вопросу о его желании. Лакан хлестко выразился (с некоторой порывистостью, которая может оскорбить), сказав, что Гертруда — это разверстая щель¹. Скорбь для нее ничего не значит: один ушел — другой пришел. Любовь матери Гамлета проявляется в образе вращающейся двери.

В такой конфигурации объект всегда низводится до уровня простой полезности, или уровня объекта сверхнаслаждения, как это называет Лакан. Последнее буквально означает «оргазм», или удовольствие, но спектр коннотаций термина во французском языке включает в себя смерть, маленькую смерть, боль, связанную с наслаждением и пограничным опытом. По мнению Лакана, симптомы этого явления сводятся к выражению желания, пойманного в тиски сверхнаслаждения, то есть пойманного в воспроизводящуюся петлю. Сама же петля представляет собой одновременно и повторяющееся принуждение к энергетической разрядке сексуальности нарциссическо-мастурбаторного типа, и принуждение к повторению наших собственных и унаследованных от родителей травм. Психоанализ помогает пациенту отказаться от сверхнаслаждения в пользу желания. Гамлет в отношениях с Офелией и со своей матерью, как мы видим, терпит неудачу в попытках найти жизнь желания. Его столкновения с этими женщинами похожи на столкновения с культурой смерти, ибо женщины суть звери, поедающие мужчин. В своих тщетных призывах следовать велениям сдержанности и пристойности Гамлет может лишь достичь сепарации {в отношениях с этими женщинами}. «Приличий чуть побольше, попрошу. Ведь все же есть различие меж Богом и того грязью», — так Лакан аллегорически показывает, как разыгрывается в голове Гамлета «фальшивое представление двух братьев» — двух отцов Гамлета.

Гамлета угнетает не разница между этим Гиперионом², каким был его отец, и тем «гнилым ухом», то есть его отчимом. Точнее, эта разница если и вызывает беспокойство, то не столь острое, чтобы повлечь все остальное. Гамлет пребывает в поиске желания во имя отца и страны, добродетели или красоты. Мы могли бы сказать: во имя отца³. Эта попытка в своей устремленности к идеализации неоднократно достигает высшей точки, с которой она откатывается и вновь погружается в грязь, ошметки, лохмотья и лоскутья. Расщепление объекта, говорит Лакан, имеет соответствующее ему на стороне субъекта следствие в исчезновении желания. Эти два момента — на стороне субъекта и стороне объекта — диалектически взаимосвязаны.

Желание не может быть достигнуто, когда его внутренняя пустота ощущается столь опасной. Присутствие орального, жадного и блудливого желания в двух женщинах предвещает беду Гамлету, в глазах которого мать выглядит еще и законченной грешницей. У Гамлета проблема не в его бессознательном желании в отношении своей матери. Желание, принадлежащее его матери, — вот в чем проблема. Чего хочет Гертруда? Загадка ее желания и приводит Гамлета в дикую ярость. Лакан считает, — и это, определенно, новый поворот в прочтении Фрейда, — что со смертью своего отца Гамлет вновь отброшен в результате меланхолического отождествления под власть желания своей матери. Он не может отделиться от нее. Он зафиксирован внутри ее желания. Раздавленный ее желанием в каждом своем шаге, Гамлет соскальзывает к всепоглощающему, неотступно преследующему его размышлению о ней. В его первом монологе им говорится:

Все вспоминать? Она на нем висела,
Как будто голод рос в ней от того же,
Чем насыщался. Все же через месяц...
Не думать бы об этом... Слабость — имя
Твое, о женщина! Не износила
И башмаков, в которых шла она
За гробом бедного отца, в слезах,
Как Ниобея... И она! Она!
О боже, боже! Неразумный зверь —
И тот бы дольше тосковал! Пошла
За дядю, брата моего отца,
Который на него похож не больше,
Чем я на Геркулеса! Через месяц!
Еще заплаканы, красны глаза
От лживых слез. И замужем она!
Прыть мерзкая! Так кинуться поспешно
В постель кровосмешенья! [i2Р]

Если его мать обращается к нему с уговорами в начальной сцене: «Пусть мать тебя не тщетно просит, Гамлет» [i2Л], — то его ответ: «Сударыня, я вам во всем послушен» [i2Л] становится единственной клятвой, которой Гамлет верен. «Ничто в нем, коротко говоря, не восстает против какой-то фундаментальной способности предоставить себя в распоряжение, готовности... сдать себя внаем другому и вновь за просто так»^*. В конце концов, он никогда не говорит в лицо своей матери правду, которую он узнал от Призрака своего отца. Она узнаёт ее, только умирая. А может, не узнаёт даже и тогда, ведь все, что знает Гертруда, так это то, что она отравлена Клавдием. Как только Гамлет увидел Гертруду умирающей, он узнаёт и о том, что отравлен сам, и лишь в этот короткий промежуток времени между ее смертью и своей он наконец приносит отмщение за смерть своего отца. Гамлет до самого финала пьесы продолжает идти нога в ногу с желанием своей матери.

Лакан считает, что понимание этой конфигурации требует проработки Фрейдовой изначальной интерпретации пьесы. То, что Фрейд полагал столь очевидным в Гамлете и корректным для понимания его характера, оказывается более сложным. Почему, например, не привело его эдипальное желание по отношению к своей матери к быстрому убийству Клавдия?

Когда все сказано и сделано, мы видим Гамлета охваченным двумя стремлениями: главенствующим, внушенным ему как властью его отца, так и любовью, которую Гамлет испытывает по отношению к нему; и стремлением защитить свою мать, сохранить ее для нее же, что должно заставить Гамлета идти в том же самом направлении, то есть убить Клавдия. Таким образом, две положительные вещи в сложении дадут нулевой результат. И это любопытно^**.

Другими словами, почему две единицы дают ноль? Почему любовь к своему отцу и предоставление себя в полное распоряжение своей матери не посылают Гамлета на совершение акта возмездия?

Проблема — в отношении Гамлета к желанию. Его желание поглощено желанием его матери. Рассматривая это в более общем виде, психоанализ выдвинет догадку, что Гамлет захвачен «фаллосом», который, как он воображает, есть у нее — либо под видом Клавдия, либо в форме того самого буйства ее половой жажды. Фаллос выступает воображаемым объектом, которым Гамлет хочет быть для своей матери так, чтобы она не хотела более ничего. Вы не можете быть вещью, которая, как вы воображаете, доведет другого до совершенства, завершит его, предупреждает психоаналитик. Когда все сказано и сделано, положение дел обращается в инцестуозно-меланхолическую фантазию: Гамлет уловлен в позицию, занимая которую он хочет быть мужчиной, подлежащим отмщению, и вместе с этим хочет, чтобы его мать не хотела, а вернее — не хотела ничего и никого, кроме него самого. Поэтому он всегда возвращается к ней — в упреке, следующем за другим упреком, в сцене, сменяющей другую сцену.

Гамлет не может достичь уровня возвышенной свободы, свободы в сублимации. Промашка желания, которое он решительно принимает в себя, осуществляется в каждом, а в Гертруде в первую очередь. Гамлет будет принужден либо повторять эту промашку, либо проработать свое отношение к желанию своей матери. Как он сам спрашивает себя: «За этим материнским изумлением не было никакого продолжения, которое следовало бы за ним по пятам?» [iii2Р]. Его симбиотическая связь с Гертрудой разыгрывается на наших глазах, когда Гамлет в самой своей речи раз за разом соскальзывает на место Гертруды. Он говорит буквально из позиции своей матери, но никогда из своей собственной позиции.

Желание должно прорезаться через это меланхолическое отождествление. Какое-то действие скорби должно прорезаться сквозь это горделивое представление собственных обид в отношении матери. Функция отца, по Лакану, заключается в проведении такого разреза — пусть им будет привидение, тень, вещь почти что ничтожная. И одна обязанность, налагаемая на Гамлета Призраком его отца, заключается в том, чтобы дать матери Гамлета быть:

Однако, как бы ни сложилась месть,
Не оскверняй души и умышленьем
Не посягай на мать. На то ей бог
И совести глубокие уколы. [i5П]

Призрак, как говорит Лакан, — и в этих словах нам предлагается элегантная интерпретация, — служит таким порезом, служит той частью реального, что не может быть усвоена. Призрак — это точка невыносимой утраты. Он призывает Гамлета. Помни меня и предоставь мать небесам и уколам ее собственной жалящей совести. Помни меня и отомсти за убийство из убийств.

Призрак отца Гамлета всегда появляется, чтобы вмешаться и занять место в пространстве этого разреза, между Гамлетом и его матерью. И делает он это в мольбах не сливаться с матерью, отступить на шаг, очистить свое желание от поглощенности ее желанием, помнить о своей обязанности тогда, когда это нужнее всего, а именно: пред лицом своей матери. Призрак упрашивает Гамлета, пытаясь вбить клин между его желанием и ее и зная, что Гамлет лишен желания, замысел Гамлета притуплен, он более «вял», нежели «тучный плевел, / Растущий мирно у летейских вод» [i5Л]. Призрак умоляет Гамлета услышать его: «О, слушай, слушай, слушай!» [i5Л]; «всей душой внимай мне» [i5Л]; «должен отомстить, когда услышишь» [i5П]. Гамлет, неспособный услышать послание Призрака, совершает настоящий и законченный акт инцеста, сопряженного с отцеубийством. Поступаясь своим обещанием, данным Призраку, Гамлет несется к своей матери. Такова в развязке пьесы картина семьи, лежащей в руинах, картина прекращения родословного преемства, прекращения повторяющихся явлений Призрака, пытающегося восстановить порядок, который уже был разорван в клочья.

Примечания

*. Ibid., 229.

**. Ibid., 194.

1. Кричли и Уэбстер используют слово cunt (см. прим. 15). Следует учитывать, что метонимичное пейоративное использование русского слова «щель» для обозначения женщины не передает всей силы обсценной выразительности слова, использованного в оригинале. Наиболее адекватным вариантом была бы передача через матерщину, будь такое допустимо.

2. Ὑπερίων — очень высокий.

3. Аллюзия на работу Лакана «Имена-Отца» (М., 2006). «Вводный словарь лакановского психоанализа» поясняет: под Именем-Отца понимается фундаментальное означающее, обуславливающее нормальное функционирование означивания. Это фундаментальное означающее дарует субъекту идентичность (оно именует его, помещает его в символический порядок) и предполагает эдипальный запрет, «нет» инцестуального табу.