Честь или честолюбие?

Как смотрит принц на свое положение, когда Клавдий, захватив трон, отстранил его от власти? Мы помним, что он считал честолюбие Фортинбраса естественной рыцарской чертой. Присуще ли честолюбие ему самому?

Этот вопрос задает Гамлету Розенкранц. В ответ на утверждение принца: «Дания — тюрьма» (II, 2, 2, 249) Розенкранц говорит: «...ваше честолюбие делает ее тюрьмой; она слишком тесна для вашего духа» (II, 2, 258— 259). Гамлет отрицает это: «О боже, я бы мог замкнуться в ореховой скорлупе и считать себя царем бесконечного пространства, если бы мне не снились дурные сны» (II, 2, 260—262). Догадку Розенкранца подхватывает его друг Гильденстерн: «А эти сны и суть честолюбия; ибо самая сущность честолюбия всего лишь тень сна» (II, 2, 263—265). Розенкранц поддерживает своего собрата: «Верно, и я считаю честолюбие по свойству своему таким воздушным и легким, что оно не более, нежели тень тени» (II, 2, 267—268).

Одно дело — честь, высшее моральное достоинство, другое — честолюбие, стремление возвыситься любой ценой, включая преступление и убийство. Насколько высоко понятие Гамлета о чести, настолько же презирает он честолюбие. Поэтому он отвергает предположение королевских соглядатаев, будто его гложет честолюбие.

Шекспир много раз изображал честолюбцев — Ричард III, Макбет, Яго. В этой трагедии — это Клавдий. Гамлет не лжет, когда отрицает в себе этот порок. Правда, когда он, притворяясь безумным, хочет облегчить Офелии разрыв с собой, он приписывает себе всевозможные грехи, и в том числе честолюбие (III, 1, 126).

Это, однако, ни в коем случае не означает безразличия Гамлета к тому, что захват власти Клавдием лишил его возможности унаследовать корону отца. Гамлет отнюдь не властолюбив. Но, будучи королевским сыном, он естественно считал себя наследником престола. Зная гуманность Гамлета, его осуждение социальной несправедливости, не будет преувеличением предположить, что, став королем, он стремился бы облегчить судьбу народа. Со слов Офелии мы знаем, что на него смотрели, как на «надежду» государства (III, 1, 160). Сознание того, что власть оказалась в руках узурпатора и злодея и что не он стоит во главе государства, усиливает горечь Гамлета. Он однажды признается Горацио в том, что Клавдий «стал меж избраньем и моей надеждой» (V, 2, 63—69), то есть надеждой принца стать королем.

Следуем отметить, что, по-видимому, в королевстве, изображенном в трагедии, сосуществовали два политических закона: наследственное право на престол и подтверждение этого права голосованием сейма крупнейших феодалов. После смерти отца первородство принадлежит Гамлету, но и Клавдий, будучи братом покойного, тоже мог претендовать на корону. По всей вероятности, Клавдий воспользовался отсутствием наследного принца, чтобы в первые же часы после смерти брата заручиться поддержкой остальных феодалов, избравших его на царство. Гамлет имел преимущественное право на престол. Клавдий нарушил законный порядок вещей. Борясь против Клавдия, Гамлет, таким образом, стремится не только осуществить свою месть, но и восстановить свое наследственное право на трон.

Однако сказанное еще не исчерпывает характеристику героя. До сих пор мы рассматривали его в известной мере замкнуто, стремясь установить, каков он как личность, как ведет себя в различных ситуациях, какие мысли и чувства вызывают в нем обстоятельства и как поступает он в тех или иных условиях. Это еще не дает полного представления о нем. Многие трактовки страдают оттого, что сосредоточиваются преимущественно на нем, видя в остальных персонажах только служебные лица, необходимые для развития фабулы. Между тем «Гамлет» — не монодрама.

Другие персонажи тоже представляют собой определенные человеческие характеры. Принц живет не в безвоздушном пространстве, а в мире, который Шекспир сделал настолько же реальным, как и образ героя. Раньше уже было отмечено, что сложен не только Гамлет, но и трагедия о нем. Между персонажами протянуты нити связи. Ничто в трагедии не изолировано, все взаимосвязано, человеческие судьбы скрещиваются, и Гамлет не только то, что он есть сам по себе, но и каков он в своих отношениях с другими. Драматургическая техника Шекспира в этом отношении исключительно богата и разнообразна. Обращаясь теперь к остальным персонажам трагедии, мы обнаружим личную определенность каждого, его или ее роль в событиях, а также значительно дополним наше представление о герое, ибо он живет не только внутренней жизнью, но жизнью обычной, сталкиваясь с другими людьми и в общении с ними обнаруживая новые грани своей личности, мысли и чувства, которые мы еще либо не замечали, либо отмечали не в полной мере.

Порядок, в котором рассматриваются персонажи, нарушает последовательность, принятую обычно во всех разборах трагедии. Сам я тоже в других моих работах, следуя большинству критиков, пользовался, если можно так сказать, иерархическим принципом: сначала говорил о главных действующих лицах, короле, королеве и т. д., постепенно переходя к второ- и третьестепенным.

В данной книге я исхожу из другого принципа. Стержнем всего действия является личность Гамлета. Остальных я рассматривал в соответствии с их отношением к Гамлету и его отношением к ним. Сначала речь пойдет о тех, кто Гамлету безусловно дорог (Тень его отца и Горацио), потом о «нейтральном» Фортинбрасе. Затем я перехожу к тем, кто вольно или невольно оказался в лагере, враждебном Гамлету, восходя от наименьшей вины к наибольшей вражде по отношению к принцу.