Отец Гамлета

Без него не было бы трагедии. От начала и почти до конца он, точнее его образ, витает над ней.

Гамлет-старший присутствует в трагедии в двух ликах — как Призрак, явившийся с того света, и как образ, оставшийся в памяти его сына. Оба эти лика возникают перед нами уже в начальных сценах трагедии.

Сначала мы видим Призрак. Для большинства режиссеров новейшего времени Призрак — поэтическое измышление, которому надо найти определенное художественное оформление. Соответственно Призрак в большинстве постановок — фигура нереальная. Режиссеры пускают в ход различные театральные средства, чтобы дематериализовать его. Во многих случаях ему стремятся придать страшный неземной облик. Известны также постановки, когда эта роль вообще не поручалась актеру. На сиене появлялся таинственный луч, и голос якобы из другого мира через громкоговоритель произносил текст его речей.

В театре эпохи Шекспира призраки были частыми гостями сцены. Их изображали как живых людей. Актер появлялся в одеянии, соответствующем рангу и положению данного призрака. От остальных он отличался, по-видимому, тем, что поверх одеяния носил плащ, возможно белый, хотя не исключался и черный. По преданию, роль Призрака в «Гамлете» играл не кто иной, как сам Шекспир.

Как выглядел Призрак в театре «Глобус», можно судить по описанию, содержащемуся в тексте трагедии.

Когда Призрак впервые появляется, Бернардо восклицает: «Совсем такой, как был король покойный» (I, 1, 41). Это признают также Марцелл и Горацио (I, 1 43—45). После исчезновения Призрака Марцелл спрашивает Горацио, ранее не верившего вообще в возможность появления такого фантома: «Похож на короля?» — и друг Гамлета признает: «Как ты сам на себя» (I, 1, 59). Далее Горацио описывает одеяние Призрака и даже выражение его лица:

Такой же самый был на нем доспех,
Когда с кичливым бился он Норвежцем;
Вот так он хмурился...
        I, 1, 60—62

После второго появления Призрака Марцелл отмечает его величавость, царственный вид — (so majestical) (I, 1, 145), а Горацио замечает: услышав пение петуха, Призрак «вздрогнул», «как некто виноватый // При грозном оклике» (I, 1, 148—149).

Описывая Гамлету встречу с Призраком, Горацио повторяет: «Некто, как отец ваш, // Вооруженный с головы до ног, // Является и величавым шагом // Проходит мимо» (I, 2, 199—202). Гамлет просит подтверждения у Марцелла и Бернардо, и оба повторяют, что Призрак был вооружен с головы до ног: «От пят до темя» (I, 2, 223). От Горацио принц узнает: «Он шел, подняв забрало» (I, 2, 229). Следовательно, его лицо было видно. Горацио отмечает, что в выражении его лица «была скорей печаль, чем гнев» (I, 2, 231), он был «очень бледен» (I, 2, 232), смотрел на стражей «пристально» (I, 2, 235). Борода у него была «Такая, как я видел, у живого, — // Чернь с серебром» (I, 2, 241—242).

При всем том что он был как две капли воды похож на живого короля, Призрак вместе с тем «неуязвим, как воздух» (I, 1, 145). Это говорит Марцелл после того, как Бернардо пытался остановить его своим копьем.

Сначала Призрак показался ночным стражам, добиваясь того, чтобы они рассказали о нем Гамлету и вызвали его на свидание с ним. После этого он становится невидим. Во всяком случае, когда он появляется в спальне королевы, она не видит его, но Гамлет даже беседует с ним (IV, 4, 103—136).

Отметим еще такую любопытную деталь. Ночью перед стражами Призрак появляется в полном вооружении, в латах и доспехах. В спальню королевы он приходит в «ночном одеянии» (night-gown)¹.

Таким образом, романтические представления о духах и призраках не имеют ничего общего с теми фантастическими существами, какие виделись Шекспиру и его зрителям. У нас есть еще один авторитетный свидетель — Данте. В его «Божественной комедии» люди, попавшие в любую часть загробного мира — ад, чистилище, рай, сохраняют свой земной облик, и именно так иллюстрировали поэму Данте художники эпохи Возрождения. Обитатели дантовского ада имеют вид обыкновенных людей, думают, чувствуют и говорят по-человечески. Таков и шекспировский Призрак. Этого совершенно не учитывают некоторые постановщики «Гамлета». Во многих спектаклях трагедии Призрак говорит загробным голосом, как некое чудище, и речь его совсем не похожа на человеческую. Из-за завываний или глухого тона актера трудно разобрать, что говорит Призрак Гамлету.

Надо заметить, что в шекспировскую эпоху существовало несколько мнений о привидениях, и это отражено в трагедии. Как показал Джон Довер Уилсон, Марцелл и Бернардо придерживаются старинной веры в духов. Горацио как ученый человек в привидения не верит. Ему приходится, однако, убедиться, что есть многое, чего и не снилось его философии. Вынужденный признать существование выходцев с того света, Горацио расценивает их с позиции протестантизма. Духи и привидения — посланцы ада. Поэтому он и боится, как бы его друг не попал в лапы дьявола, который погубит его². Он хочет помешать Гамлету идти вслед за Призраком:

Что если он вас завлечет к волне
Иль на вершину горного утеса,
Нависшего над морем, чтобы там
Принять какой-нибудь ужасный облик,
Который в вас низложит власть рассудка
И ввергнет вас в безумие?
        I, 4, 69—75

Иначе относится к Призраку Гамлет. Если протестант Горацио безоговорочно считает духа злым исча-днем ада, Гамлет допускает другую возможность. Увидев Призрака, он восклицает:

Блаженный ты или проклятый дух,
Овеян небом иль геенной дышишь,
Злых или добрых помыслов исполнен...
Твой образ так загадочен, что я
К тебе взываю...
        I, 4, 40—44

Вступая в общение с Призраком, Гамлет хочет выяснить, какую из потусторонних сил он воплощает — благую или дурную?

После свидания с ним Гамлет говорит своим спутникам и в первую очередь Горацио: «.. .это честный дух, скажу вам прямо» (I, 5, 138). Он не дьявол, но и полной святости в нем нет. Что это именно так, мы узнаем из клятвы Гамлета.

Обида есть, клянусь святым Патрикием, И тяжкая.
        I, 5, 136—137

Католический святой Патрик был не только покровителем Ирландии, но и стражем у врат чистилища, подобно тому как святой Петр хранил ключи от рая. Из этого следует, что Призрак отца Гамлета не попал ни в ад, ни в рай, а вышел из чистилища. И вот в каком положении он находится:

      Я дух, я твой отец,
Приговоренный по ночам скитаться,
А днем томиться посреди огня,
Пока грехи моей земной породы
Не выжгутся до тла.
        I, 5, 9—13

То, что для нас теперь литературная условность, для зрителей Шекспира было устрашающей реальностью, и драматург не скупился на образность, чтобы дать это почувствовать своим современникам. Мастер глубоких мыслей о жизни, каким уже не раз представал перед нами Шекспиру он мог в случае необходимости быть также поэтом кошмаров и ужасов:

Призрак опровергает слух, пущенный Клавдием, будто прежний король, уснув в саду, умер от укуса ядовитой змеи. Он называет этого змея — нынешний король.

Его вторая вина — совращение Гертруды, он

...склонил к постыдным ласкам
Мою, казалось, чистую жену...
        I, 5, 41—46

Гамлет запомнит слова Призрака и предъявит своей матери потом счет — как она могла опуститься до Клавдия.

Призрак возлагает на Гамлета не только задачу мести, он должен очистить и мать: «Не дай постели датских королей // Стать ложем блуда и кровосмешенья» (I, 5, 82—83).

Завещая принцу отомстить Клавдию, Призрак гораздо благосклонней к изменившей его памяти жене. Он предупреждает Гамлета:

Но как бы это дело ни вел ты,
Не запятнай себя, не умышляй
На мать свою; с нее довольно неба
И терзаний, что в груди у ней живут,
Язвя и жаля.
        I, 5, 84—88

Два очень важных завета: во-первых, мстя, не запятнать свою честь и, во-вторых, не тронуть мать, карой для которой должны послужить ее собственные душевные терзания.

Уже во второй сцене трагедии мы слышали от Гамлета, как любил жену его отец:

Он мать мою так нежил,
Что ветрам неба не дал бы коснуться ее лица.
        I, 2, 140—142

И Призрак подтверждает слова Гамлета, когда говорит об измене жены. Его

  благородная любовь
Шла неизменно об руку с обетом,
Мной данным при венчаньи…
        I, 5, 48—50

Отношение Гамлета-старшего к жене — та самая верная любовь, продолжающаяся и за гробом, о которой было сказано выше.

В своем отношении к Призраку Гамлет прошел несколько стадий. Сначала поверил его словам, ибо они соответствовали интуитивному чувству принца, что в смерти его отца есть нечто неестественное. Потом он заколебался — благой ли это дух? После «мышеловки» Гамлет убедился в безусловной истине откровений Призрака. Когда он снова предстает перед Гамлетом в спальне королевы, принц уже называет его gracions figure (III, 4, 104). Хотя общий смысл ясен, перевести это выражение трудно. Gracious — производное от grace, слова в английском языке настолько многозначного, что даже Краткий Оксфордский словарь дает четырнадцать возможных вариантов смысла его. Более всего из них в данном контексте подошло бы «милость», «милосердие», — понятие вообще очень дорогое Шекспиру. Не исключено, что принц мог бы назвать дух своего отца «милосердным». Мы не раз видели, что речи шекспировских героев как бы предваряют то, что будет сказано или сделано потом. А Призрак появился не только затем, чтобы «заострить притуплённую волю» (III, 4,111) Гамлета, но и умерить ярость принца по отношению к матери: «видишь, страх сошел на мать твою.//0 стань меж ней и дум ее бореньем...» (III, 4, 113).

Величавый, но и милосердный, Призрак продолжает опекать любимую жену. Его вражда к своему убийце остается прежней, но с самого начала к слабости жены он относится более снисходительно, чем Гамлет.

Таков шекспировский Призрак, сохраняющий и за гробом черты своей личности. Шекспир сделал его образ живым. Выдающийся знаток Шекспира Джон Довер Уилсон сделал вывод: «Шекспировский Призрак был революционной новацией в истории драматической литературы. <...> Обычно привидение на елизаветинской сцене было классической марионеткой, заимствованной у Сенеки, игрушкой, выскакивающей из коробочки, появлявшейся из Тартара (ада) в надлежащие моменты. <...> Функция привидения состояла в том, чтобы служить прологом, и в качестве такового оно играло служебную роль в драматической машинерии, давая автору возможность познакомить публику с необходимыми предварительными сведениями — эта самая трудная из задач драматурга осуществлялась, таким образом, вызывая изумление зрителей. <...> Шекспировский Призрак и дух, требующий мщения, и пролог, и с формальной точки зрения он соответствует своему прототипу у Сенеки. Но на этом сходство кончается; одним из замечательных достижений Шекспира является то, что, взяв условную фигуру, он очеловечил ее, придал ей христианский облик (в том смысле, как тогда понималось христианство) и создал образ, который его зрители могли воспринять как реальный...»³.

Расстанемся с Призраком и вернемся к Гамлету. Принц хранит в душе образ отца, и это больше, чем проявление сыновней любви. Гамлет-старший был для принца идеалом государя, рыцаря, человека, в особенности — последнего:

Он человек был, человек во всем;
Ему подобных мне уже не встретить.
        I, 11, 187—188

Эти слова зачинают одну из главных тем трагедии. Вопрос о природе человека, центральный для всего европейского гуманизма, глубоко волнует Гамлета. Многое из того, что он говорит, связано с этой проблемой.

Как известно, средневековая религиозная идеология видела в человеке существо несовершенное. Гуманисты эпохи Возрождения поставили его в центр мироздания.

Отец Гамлета был таким земным совершенством. Вот его портрет, на который принц указывает матери:

Как несравненна прелесть этих черт;
Чело Зевеса, кудри Аполлона;
Взор, как у Марса, — властная гроза;
Осанкою — то сам гонец Меркурий
На небом лобызаемой скале;
Поистине такое сочетанье,
Где каждый бог вдавил свою печать,
Чтоб дать вселенной образ человека.
        III, 4, 55—62

Богоподобный человек — таким был отец Гамлета, и, как подчеркивает сам принц, в нем реально воплотился идеал того, каким может и должен быть человек. Не он ли послужил Гамлету образцом, когда он восклицал: «Что за мастерское создание — человек! Как благороден разумом! Как беспределен в своих способностях обличиях, движениях... Краса вселенной! Венец всего живущего!» (II, 2, 216—221). И не он ли .превратился в прах?

Гуманистическая окраска этого образа становится особенно ясной благодаря тому, что принц для характеристики отца пользуется античной мифологией. Как известно, именно в античности черпали гуманисты опору для борьбы с христианским идеалом смиренного, рабски покорного судьбе человека.

Обличая падение Гертруды, Гамлет показывает, каким ничтожеством является ее нынешний муж:

    Убийца и холоп:
Смерд, мельче в двадцать раз одной десятой
Того, кто был вам мужем; шут на троне.
        III, 4, 96—96

Последнее из определений Клавдия надо уточнить по подлиннику. Там сказано: «А vice of Kings!» Vice — Порок; шутовской персонаж позднесредневековых нравоучительных пьес моралите. Он пытался соблазнить и свести людей с пути добродетели, но всегда с позором изгонялся.

Противопоставление двух королей — не просто сравнение мужей королевы, а сопоставление двух человеческих типов. Сравнение Гамлета-старшего и Клавдия имеет не только конкретный, но и философско-нравственный смысл: вот как высоко может подняться человек и вот как низко может он пасть!

Уже не раз говорилось о том, что, за исключением Горацио, все непосредственно окружающие Гамлета люди в большей или меньшей степени подверглись нравственной деградации. Тем ярче для Гамлета человеческое величие его отца. Это не означает его абсолютного совершенства. Гамлет очень точен, когда говорят: «он человек был, человек во всем» (I, 2, 187).

Заключая эту часть нашего анализа, повторим: Призрак — не служебная фигура. Тень отца Гамлета — один из важнейших образов трагедии. В нем и посредством него выражен высший идеал человечности.

Примечания

1. Этой детали нет в текстах кварто 1604 и фолио 1623, но она есть в первом издании трагедии — кварто 1603. Можно не сомневаться, что именно в таком виде появлялся король на сцене шекспировского театра, прерывая столкновение Гамлета с матерью.

2. Wilson, John Dover. What Happens in "Hamlet". Cambridge, 1935. P. 66—68.

3. Wilson, John Dover, ibid. P. 55—56.