Поэт и мыслитель

Для правильного понимания творчества любого писателя всегда необходимо попытаться ответить на вопрос: свойственны ли его мировоззрению элементы историзма и как они проявились в его художественной практике.

Не каждое произведение, написанное на сюжет, почерпнутый из истории, можно назвать историческим в истинном значении этого слова, даже если в нем выведены исторически засвидетельствованные персонажи, а отдельные детали призваны создать исторический колорит. Но известные отклонения от источников весьма часты в подлинно исторических романах и пьесах.

Именно историзм во взглядах писателя на общество и позволяет ему создать историческое сочинение в подлинном смысле этого слова.

Сущность историзма блестяще вскрыл Ленин в работе «О государстве»: «Самое надежное в вопросе общественной науки и необходимое для того, чтобы действительно приобрести навык подходить правильно к этому вопросу и не дать затеряться в массе мелочей или громадном разнообразии борющихся мнений, — самое важное, чтобы подойти к этому вопросу с точки зрения научной, это — не забывать основной исторической связи, смотреть на каждый вопрос с точки зрения того, как известное явление в истории возникло, какие главные этапы в своем развитии это явление проходило, и с точки зрения этого его развития смотреть, чем данная вещь стала теперь»¹.

Сомнение в историзме хроник Шекспира, широко распространенное среди современных буржуазных шекспироведов, не является чем-то новым. Еще Брандес, подходивший к анализу хроник с позиций психологического и биографического метода, полностью отрицал в них историзм, объявляя хроники историческим маскарадом, прикрывающим изображение современной поэту Англии, и даже пытался найти прототипы главных действующих лиц хроник среди ближайшего окружения Шекспира.

В современном зарубежном шекспироведении наиболее субъективистскую позицию в вопросе об историзме шекспировских хроник занимают исследователи, придерживающиеся принципов психоанализа. В этом плане показательна статья одного из ведущих авторитетов психоанализа Франца Александера «Заметки о Фальстафе». Оценивая образ главного героя пьес о Генрихе IV и Генрихе V, Франц Александер писал: «Мы склонны сказать, что в принце Гарри Шекспир дал если не выражение своего действительного я, то наиболее идеализированное выражение своей личности или, другими словами, наиболее успешное решение своих внутренних проблем»².

Не менее странные объяснения взглядов Шекспира даются клерикалами. Так, сестра Мэри Бонавентур Мроз в диссертации «Божественное возмездие», носящей показательный подзаголовок «Изучение мотива мести в том виде, как он проявляется в шекспировских исторических хрониках»³, стремится свести всю философию истории, заключенную в пьесах Шекспира, к якобы владевшей поэтом мысли о том, что исторический процесс и судьба королей в нем — всего лишь отражение божественного промысла и кары божьей за совершенные прегрешения.

Нередко даже авторы серьезных исследований приходят к выводам, обедняющим идейное содержание шекспировских хроник. В качестве примера можно сослаться на большого знатока Шекспира Джона Довера Уилсона, который в своей работе «Судьба Фальстафа»⁴ совершенно отрицает историзм хроники «Генрих IV», причисляя ее к «моральным пьесам» и делая ее неким шекспировским вариантом притчи о блудном сыне.

Не все буржуазные литературоведы ограничиваются рассуждениями о моральной проблематике хроник Шекспира; но и упоминая о политической насыщенности хроник, они не оценивают эти пьесы как исторические. Так, следуя за Брандесом, Лили Бесс Кемпбелл видит в хрониках Шекспира исторический маскарад, прикрывающий намеки на политические события елизаветинских времен. «Генрих IV», по ее мнению, — это иносказательное изображение так называемого Северного восстания 1569 года. Более того, она даже пытается, игнорируя хронологию, сопоставить с проблематикой «Генриха IV» восстание Эссекса, причем в этом сопоставлении наиболее откровенно проявляется ее отправная позиция: утверждение вечной неизменности людей и повторяемости исторических событий. Она пишет: «Возможно даже увидеть сходство между еще не народившимся восстанием Эссекса и тем восстанием под руководством Перси, которое изображено у Шекспира. Но нужно помнить, что так как люди извечно остаются одинаковыми — правители и подданные, тираны и бунтари, — история может быть полезной как зеркало политического поведения»⁵. Кемпбелл приходит к выводу, что «каждая из шекспировских исторических пьес служит специальной цели, проливая свет на одну из политических проблем времени Елизаветы и разрешая ее в духе общепринятой политической философии Тюдоров»⁶.

Ту же мысль о хрониках Шекспира как о выражении ортодоксальной тюдоровской политической философии высказывает С.Л. Бетелл в работе «Шекспир и народная драматическая традиция», вышедшей с предисловием Т.С. Элиота. Бетелл признает, что Шекспир имел «философию истории», но ее основными чертами он считает «благоговение перед помазанником божиим и, следовательно, ужас перед узурпацией, уважение к порядку и недоверие к простому народу как к политическому фактору»⁷. В итоге Шекспир превращается у Бетелла в «ревностного роялиста»⁸, а взгляды поэта он объявляет «ходячими взглядами тюдоровской Англии, выраженными на сцене задолго до этого в «Горбодуке»⁹.

Даже приведенных немногочисленных примеров достаточно, чтобы убедиться, как отрицание историзма в хрониках Шекспира используется для доказательства того, что поэт был образцовым рабом господа бога или примерным верноподданным.

К чести современного английского шекспироведения нужно отметить, что наиболее известные исследователи творчества Шекспира возражают против подобных точек зрения. Так, А. Николл, предостерегая своих коллег от односторонних выводов, пишет: «Мы должны быть осторожными и не истолковывать мысли Шекспира так, как будто они были написаны позавчера; мы в равной степени должны отказаться подчинять воображаемого нами Шекспира ограниченности общераспространенного мышления его времени. Мы должны допустить различие между взглядами среднего некритического зрителя в его театре и концепциями самого поэта»¹⁰. Такая позиция Николла оставляет достаточно места для признания историзма во взглядах Шекспира.

Для прогрессивной русской литературной критики всегда было характерно утверждение глубины шекспировского мировоззрения, превосходства Шекспира как мыслителя над «средним некритическим зрителем в его театре». Об этом говорил еще Пушкин в работе «О народной драме и драме «Марфа Посадница»: «Творец трагедии народной был образованнее своих зрителей, он это знал, давал им свои свободные произведения с уверенностью своей возвышенности и признанием публики, беспрекословно чувствуемым»¹¹.

Важное уточнение в понимание специфики хроник Шекспира внес Белинский в 1841 году в статье «Русский театр в Петербурге». «Историческая драма, — писал Белинский, — возможна только при условии борьбы разнородных элементов государственной жизни. Недаром только у одних англичан драма достигла своего высшего развития; не случайно Шекспир явился в Англии, а не в другом каком государстве: нигде элементы государственной жизни не были в таком противоречии, в такой борьбе между собою, как в Англии»¹². Из слов Белинского следует, что для него положительное решение вопроса о том, считать или не считать хроники Шекспира историческими драмами, было само собой разумеющимся.

Пушкинскую мысль о превосходстве Шекспира над его зрителями развил Добролюбов в статье «Луч света в темном царстве», где он говорил о писателях Возрождения и прежде всего о Шекспире: «Эти писатели были одарены так богато природою, что умели как бы по инстинкту приблизиться к естественным понятиям и стремлениям, которых еще только искали современные им философы с помощью строгой науки. Мало того: истины, которые философы только предугадывали в теории, гениальные писатели умели схватывать в жизни и изображать в действии»¹³. В рассуждении Добролюбова особенно ценен тезис о том, что такие писатели, как Шекспир, в своих обобщениях относительно окружавшей их действительности возвышались не только над рядовым зрителем своей эпохи, но и над современными философами.

Отправным моментом для анализа историзма Шекспира в советском литературоведении является признание Марксом и Энгельсом жанрового своеобразия шекспировских хроник как исторических пьес; именно поэтому классики марксизма приводили творчество Шекспира в качестве примера для Лассаля, стремившегося создать историческую драму.

Уже в 1934 году А.А. Смирнов писал о хрониках Шекспира: «Но кроме политической программы мы находим здесь и нечто иное: очень еще рудиментарную, очень еще неразработанную и нераскрытую, но все же явно проступающую, необыкновенно передовую для той эпохи философию исторического процесса»¹⁴. В дальнейшем советские шекспироведы внесли немало ценных уточнений в этот тезис; но и до последнего времени в определении историзма Шекспира остается немало противоречивого.

Маркс и Энгельс указывали в своих трудах исторические вехи, отделяющие средние века от нового времени. Так, Маркс в «Капитале» писал: «Хотя первые зачатки капиталистического производства спорадически встречаются в отдельных городах по Средиземному морю уже в XIV и XV столетиях, тем не менее начало капиталистической эры относится лишь к XVI столетию»¹⁵.

Еще более четкую датировку начала новой истории дает Энгельс в одном из фрагментов «Диалектики природы»: «Вместе с возвышением Константинополя и падением Рима заканчивается древность. С падением Константинополя неразрывно связан конец средневековья»¹⁶. Наконец, в той самой классической характеристике Возрождения, которая является основополагающей для понимания всех особенностей этой эпохи, Энгельс пишет: «...современное исследование природы, как и вся новая история, ведет свое летосчисление с той великой эпохи, которую мы, немцы, называем, по приключившемуся с нами тогда национальному несчастью, Реформацией, французы — Ренессансом, а итальянцы — Чинквеченто и содержание которой не исчерпывается ни одним из этих наименований. Это — эпоха, начинающаяся со второй половины XV века»¹⁷.

Приведенные положения являются не единственными доказательствами того, что Маркс и Энгельс относили XVI век не к средневековой истории Западной Европы, а к новому времени.

Вполне естественно, что дата падения Константинополя (1453), названная Энгельсом в качестве хронологической вехи, отделяющей средневековую историю Западной Европы от нового времени, является ориентировочной применительно к отдельным странам в силу неравномерности их развития. Понятно также, что переход от средних веков к новому времени происходил не вдруг и что пережитки феодализма в течение долгого времени ощутимо давали себя знать в западноевропейских странах; даже в современной Англии существуют такие политические институты, как королевская власть и палата лордов, уходящие своими корнями в глубокое средневековье.

В эпоху Шекспира феодальная аристократия еще играла очень значительную роль в общественной жизни Англии и не собиралась сдавать своих позиций без боя. Более того, исход революционных битв XVII века, закончившихся классовым компромиссом 1689 года между крупной буржуазией и земельной аристократией свидетельствует о бесспорной влиятельности аристократии, сумевшей и после революционных бурь, в новых исторических условиях, сохранить многочисленные привилегии.

И тем не менее кризис, пережитый английским феодальным дворянством в XV веке, был настолько глубок и вызвал такие важные изменения в самом классе дворян и во всем английском обществе, что эти обстоятельства позволяют отнести закат средневековья и начало нового времени в Англии на конец XV века.

Хотя период расцвета феодализма продолжался только до конца XIII века, на протяжении XIV века или, во всяком случае, его первой половины, феодальные верхи общества продолжали достаточно прочно удерживать в своих руках руководящую роль в экономической и социально-политической жизни Англии. Однако в недрах феодального общества, начиная уже с XII века, вызревали некоторые новые экономические формы, оказывавшие большое влияние на развитие сельского хозяйства — основной экономической базы страны. Как указывает Е.А. Косминский, «уже во второй половине XIII в. все шире применяются практика venditio operum и эксплуатация наряду с вилланским полукрепостнического, полунаемного труда коттеров. Труд этих предшественников сельских рабочих приобретает еще большее значение в XIV веке»¹⁸.

На протяжении XIV века феодалы пытались всемерно усилить эксплуатацию крестьянства, что вызвало активное сопротивление крестьян. Однако народные восстания, и прежде всего восстание Уота Тайлера, нельзя объяснять только реакцией крестьян на усиление эксплуатации. Значительные слои тогдашнего зажиточного крестьянства уже могли оказывать эффективное экономическое сопротивление феодалам и в ходе восстаний стремились осуществить свои конкретные политические требования, основным из которых была борьба за отмену крепостной зависимости, мешавшей крестьянам успешно конкурировать с феодалами на хлебном рынке. Хотя восстание 1381 года было разгромлено, дальнейшее развитие Англии доказало историческую прогрессивность требований, выдвинутых крестьянами: в течение последних десятилетий XIV века и в начале XV века барщинная система пала, а на протяжении XV века крестьяне в Англии полностью освободились от крепостной зависимости.

Эти изменения в положении крестьянства, а также рост городов и возвышение Лондона, который сделался «промышленным и торговым центром всей страны»¹⁹ и насчитывал в конце XIV века около 40 тысяч жителей, оказали решающее влияние на весь ход истории Англии в XV веке. Они обусловили полный упадок феодальной системы в Англии, как и во всей Западной Европе, и составили базу, на которой в течение XV века произошло объединение Англии в национальное государство — процесс, имевший для XV века всемирно-историческое значение.

Почти весь XV век — вплоть до 1485 года — прошел под знаком ожесточенной междоусобной борьбы между сторонниками двух ветвей царствующей династии — Норками и Ланкастерами, борьбы, известной под названием войны Алой и Белой розы. Наиболее безжалостный характер эта война приняла во второй половине века, однако ее предпосылки и отдельные вспышки относятся к более раннему периоду. В «Хронологических выписках» Маркс указывает на 1399 год — год низложения Ричарда II Генрихом Болингброком — как на начало войны Роз²⁰.

Война Алой и Белой розы была не только обычным для средневековья династическим столкновением, но и выражением глубокого кризиса, в котором очутились представители крупного феодального землевладения в XV веке. Уменьшение доходности поместья настойчиво толкало феодалов на путь военных авантюр; военный грабеж стал необходимой статьей бюджета феодала. Однако ограблению Франции пришел конец: усиление сопротивления французского народа, шедшего к созданию национального государства, а также разложение в среде правящей верхушки феодальной Англии в конце правления Эдуарда и при Ричарде II привело к целому ряду поражений Англии в Столетней войне. Поэтому, как указывает Энгельс, «феодальное дворянство попыталось вознаградить себя войнами Роз»²¹.

События войны Роз убедительно доказывают тезис Маркса о том, что «именно дурная сторона, порождая борьбу, создает движение, которое образует историю»²². Раскрывая этот тезис, Маркс говорит в «Нищете философии» о том, что «крепостное состояние, привилегии, анархия» являются элементами, определившими поступательное развитие феодального общества и создавшими условия для развития буржуазии. Субъективно бароны, развязав войну Роз, стремились повернуть ход истории вспять, восстановить и углубить феодальную децентрализацию страны. Но их кровавая распря привела к результатам, которых они менее всего могли ожидать, — к истреблению большинства старых феодальных родов. На смену им пришло новое дворянство «буржуазного происхождения и с буржуазными тенденциями»²³. За время войны значительно усилились городские бюргеры, которые «стали уже более необходимы обществу, чем феодальное дворянство»²⁴. В результате в Англии победила абсолютная монархия в лице Тюдоров.

Основное положительное значение укрепления монархии состояло в том, что она явилась эффективным носителем национальной государственности. Маркс и Энгельс неоднократно подчеркивали огромное значение сильной королевской власти для становления национального государства. В XV веке в Англии значение монархии было тем большим, что именно в этот период начинался процесс образования нации и монархия выступала «как цивилизующий центр, как объединяющее начало общества»²⁵. Поэтому «все революционные элементы, которые образовывались под поверхностью феодализма, тяготели к королевской власти, точно так же, как королевская власть тяготела к ним»²⁶.

Победа Генри Ричмонда в битве при Босуорте, ознаменовавшая окончание войны Алой и Белой розы и воцарение династии Тюдоров, явилась важной вехой в английской истории. Она означала, говоря словами Энгельса, «победу над феодализмом, хотя еще и не бюргерства, но королевской власти»²⁷. Вскоре после этого в Англии начинается ранний этап того величайшего прогрессивного переворота, который вошел в историю как эпоха Возрождения. Поэтому дата битвы при Босуорте (1485) может быть с полным основанием названа в качестве условной вехи, отделяющей средневековую историю Англии от нового времени. Такой подход к определению границы между средневековьем и новым временем имеет самое непосредственное значение для определения исторической концепции Шекспира в хрониках. Из 10 пьес этого жанра только одна — «Генрих VIII» — основана на событиях, происходивших после битвы при Босуорте. Все остальные хроники — это пьесы о средневековой истории Англии, созданные в новое время, когда «дурная сторона» средневекового общества — феодальная анархия уже сыграла в основном свою историческую роль.

Шекспир мог понять, как развивалась феодальная анархия и к чему она привела, как в борьбе с феодальной анархией возник абсолютизм.

В осмыслении закономерностей предшествующей эпохи Шекспир мог быть проницательным историком-мыслителем именно потому, что, раздумывая над событиями средневековья, он видел, как развивались и к чему привели те или иные тенденции. И хотя известная противоречивость и ограниченность во взглядах Шекспира была исторически неизбежной, тем не менее его хроники первого периода с достоверностью свидетельствуют о том, что многие из закономерностей средневекового общества Шекспир осознал глубоко и верно.

С другой стороны, «Генрих VIII» — единственная пьеса Шекспира на сюжет из новой истории Англии; она построена на материале, почерпнутом из эпохи, в которую жил сам Шекспир. Это пьеса о победившей абсолютной монархии, написанная в период, когда абсолютизм еще не исчерпал своих возможностей. Мог ли Шекспир четко представить себе тенденции исторического развития современной ему Англии, увидеть перспективы, к которым должна придти страна, английский народ, политические институты его времени, тем более, что он вынужден был относиться с настороженностью к складывающемуся лагерю пуританской антимонархической оппозиции? Нет, он мог лишь сказать о своем времени: «Время вышло из суставов...».

* * *

Формирование исторической концепции Шекспира было бы невозможно без успехов, достигнутых европейской и английской историографией Ренессанса.

Эпоха Возрождения вошла в историю человечества как блестящий период бурного расцвета науки и искусства. Мощные удары, нанесенные гуманистами схоластическому церковному мировоззрению, расшатали устои, на которых держалось традиционное представление о мироздании. Развитие медицины и других естественных наук все более убедительно доказывало несостоятельность христианских догм; мореплавание привело европейцев в новые для них страны. На базе грандиозных открытий этой эпохи возникла философия Бэкона — родоначальника «английского материализма и всей современной экспериментирующей науки»²⁸.

Развитие исторической мысли шло далеко не так интенсивно, как развитие естественных наук. Еще во времена Шекспира такие историографы, как, например, английский хронист Стоу, по своему подходу к изучаемому материалу мало чем отличались от средневековых летописцев. Однако и в области историографии в период Возрождения произошли значительные сдвиги.

Становление буржуазных отношений и создание предпосылок для образования национальных государств резко повысили интерес людей Возрождения к истории своей родины, а начало систематического изучения античных памятников повлекло за собой углубление интереса к истории Древней Греции и Рима. Изменилось и место, занимаемое гражданской историей в мировоззрении людей: в светской истории отдельных государств авторы и читатели стали видеть источник мудрости и необходимый отправной пункт для анализа современных событий — другими словами, светская история начала оспаривать у церковной право на роль наставника.

Вполне естественно, что изменение отношения к гражданской истории обостряло критический взгляд на отдельные предания, которые выдавались за исторически достоверные, пробуждало желание выяснить тенденции и закономерности исторического процесса. Важным шагом на пути критического осмысления средневековой истории стало открытие Петраркой поддельного характера так называемых привилегий австрийского дома, которые якобы исходили еще от Цезаря и Нерона. Но еще большее значение имело выступление Лоренцо Баллы, доказавшего подложность «Даров Константина» — одного из основных юридических аргументов в претензиях папства на руководство миром. Одновременно в Италии интенсивно развивалась гражданская историография в виде хроник отдельных городов, в первую очередь флорентийской коммуны.

Успехи итальянской историографии были не только чисто итальянскими завоеваниями. По мере развития Возрождения в других странах открытия итальянских историков становились идейным оружием прогрессивных деятелей Возрождения всей Европы. Весьма характерно, что рукопись Лоренцо Баллы была впервые опубликована Ульрихом фон Гуттеном в Германии в 1517 году и послужила толчком к развитию протестантизма в Германии. Как справедливо замечает К. Клейншмидт, публикация рукописи Баллы во многом способствовала тому, что Лютер в 1520 году объявил папу «антихристом»²⁹.

Дух критического исследования проникал в историографию весьма неравномерно. Он почти не затрагивал описаний древнейших периодов истории, где библия еще оставалась первым авторитетом. Но в изложении событий, более близких историкам, можно неоднократно встретить попытки критической оценки фактов, которые ранее считались бесспорной исторической истиной.

Усиление критического подхода к историческим источникам влекло за собой стремление выяснить тенденции исторического развития. В этом отношении особенно показательно творчество Макиавелли, имевшее огромное значение для развития исторической мысли в ренессансной Европе. Как указывают Маркс и Энгельс, «начиная с Макиавелли, Гоббса, Спинозы, Бодена и других мыслителей нового времени, не говоря уже о более ранних, сила изображалась как основа права; тем самым теоретическое рассмотрение политики освобождено от морали, и по сути дела был выдвинут лишь постулат самостоятельной трактовки политики»³⁰.

Хотя точка зрения Макиавелли приводила к рассмотрению политической истории в полном отрыве от экономических факторов и выдвигала на первый план индивидуалистическую деятельность отдельных сильных личностей, самый факт освобождения политики от морали явился необходимой предпосылкой трезвого подхода к анализу исторических событий. Эту прогрессивную сторону учения Макиавелли высоко оценивали передовые деятели английского Возрождения. В английской политической литературе конца XVI — начала XVII века была обильно представлена продукция «антимакиавеллистов», резко критиковавших итальянского философа за то, что, освободив политику от морали, он пришел к утверждению аморализма в политике; но тем не менее такой ученый, как Ф. Бэкон, высоко оценил рациональную сторону взглядов Макиавелли, говоря: «Мы должны быть благодарны Макиавелли и другим подобным писателям, которые, открыто и ничего не замаскировывая, изображали то, как люди обычно делали, а не то, как они должны были делать»³¹.

Разумеется, от трезвости Макиавелли во взглядах на политику еще очень далеко до историзма в полном смысле этого слова. Однако свободный от морализаторства подход Макиавелли к фактам истории и анализ событий, показывающий, что субъективные намерения человека отнюдь не всегда могут быть воплощены на практике, неизбежно привели его к мысли о том, что в истории господствует определенная тенденция развития, которая является причиной состояния дел, характерного для данной эпохи. Эту тенденцию Макиавелли, так же как потом Шекспир, обозначал термином «время»; при этом он полагал, что человеческая деятельность может быть успешной лишь в случае, если она согласуется с тенденцией развития. О значении «времени» в этом смысле Макиавелли говорит неоднократно. Так, в третьей книге «Рассуждений» он писал: «...всегда надо соображаться, особенно в ваших поступках, с условиями времени... люди, отстающие от времени по глупости или по враждебной склонности, обыкновенно бывают несчастны и терпят неудачу во всех своих предприятиях. Наоборот бывает с теми, которые умеют согласоваться с современными требованиями»³². Ту же мысль Макиавелли развивает и в «Государе»³³. Так в трудах писателя, оказавшего значительное влияние на развитие исторической и политической мысли в современной ему Европе, выглядела сделанная в самой общей форме попытка определить исторический процесс как явление, которое обладает собственными внутренними закономерностями, независимыми от воли отдельных личностей.

У английской историографии сложились особенно тесные связи с итальянскими историками. Еще в первой половине XV века Хэмфри Глостер пригласил в Англию феррарского гуманиста Тита Ливня, которому было поручено написать историю царствования Генриха V.

В 1502 году в Англию переселился ученый-итальянец Полидор Вергилий и по заказу Генриха VII приступил к созданию истории Англии с древнейших времен до XVI века включительно. Латинская история Полидора оказала существенное влияние на хронику английского историка Холла, которая, в свою очередь, послужила одним из основных источников для Холиншеда.

Полидор был дружен со многими английскими гуманистами, в том числе с Колетом и Мором, и его «Английская история» позволяет предположить, что он был знаком с исторической концепцией великого утописта. И тем не менее между Томасом Мором и Полидором Вергилием пролегала глубокая пропасть. Характеристика, которую Энгельс дает кабинетным ученым эпохи Возрождения, полностью применима к Полидору: он был и человеком второго ранга, и благоразумным филистером, не желавшим обжечь себе пальцы.

«Английская история» свидетельствует о том, что ее трудолюбивый автор не был лишен наблюдательности. Но читатель тщетно будет искать в ней хоть слабых отсветов протеста против современной Полидору действительности. Так, и Мор, и Полидор Вергилий говорят об огораживаниях в Англии. Но если Мор гневно обличает социальный строй страны, в которой «овцы поедают людей», с возмущением восстает против казней невинных крестьян, согнанных лордами с земли, то Полидор Вергилий сухо повествует о влиянии огораживаний на конъюнктуру английского рынка. А когда Мор, выступивший против попытки короля сосредоточить в своих руках всю полноту светской и духовной власти, с грустной усмешкой положил голову под топор палача, Полидор, как, впрочем, и многие другие, подписал необходимые бумаги, в которых Генрих VIII признавался главой англиканской церкви.

Как и в другие страны западной Европы, в Англию расцвет историографии приходит с эпохой Возрождения. Предпосылкой углубленного интереса к отечественной истории в Англии XVI века был рост национального самосознания в связи с процессом укрепления национального государства. Но толчком для развития историографии послужило одно важное обстоятельство.

Каждому, кто знакомится с английской историографией XVI века, бросается в глаза, что все остальные серьезные исторические сочинения появились после 1531 года, за исключением «Новых хроник Англии и Франции», написанных шерифом Лондона Робертом Фабианом и изданных посмертно в 1516 году. Это нельзя объяснить случайностью. Знаменательное событие 1531 года, когда Генрих VIII пошел на разрыв с Римом, объявив себя главой английской церкви, и последовавшие за тем секуляризация монастырских земель и разграбление церковных имуществ имели огромное значение для всего дальнейшего развития Англии. Отделение английской церкви от Рима, усилившее процесс так называемого первоначального накопления, способствовало быстрому развитию капиталистических отношений, укреплению буржуазии и «нового дворянства» и тем самым ускорило формирование английской нации.

В отделении английской церкви от папы современники видели доказательство возросшего государственного престижа Англии, которая хотя и не могла претендовать на контроль над Римом, но оказалась достаточно сильной, чтобы открыто заявить о своем неподчинении папе. Непосредственным следствием этого акта явилось повышение интереса к национальной истории.

Богатейшие собрания документов до начала Реформации хранились под спудом в монастырях. С конфискацией монастырских имуществ эти источники стали достоянием гражданских историографов.

О росте интереса к отечественной истории лучше всего свидетельствует хронология публикаций важнейших работ по истории Англии.

В 1534 году вышло в свет первое издание «Английской истории» Полидора Вергилия. В 1543 году лондонский издатель Ричард Графтон опубликовал стихотворную хронику Джона Хардинга, доведенную до 1436 года. К ней Графтон присовокупил собственное продолжение и «Историю короля Ричарда III», принадлежащую перу Томаса Мора. В 1548 году тот же Графтон издал историческое сочинение адвоката Эдуарда Холла «Соединение двух благородных и славных домов Ланкастеров и Йорков».

В 1549 году появился в печати отчет королевского антиквара Джона Леланда. По распоряжению короля Леланд после 1533 года предпринял шестилетнее путешествие по Англии с целью сбора исторических документов и описания исторических достопримечательностей. Собранные им материалы были использованы Джоном Стоу, сыном лондонского портного, автором популярнейшей краткой истории Англии, которая вышла в 1565 году под названием «Свод английских хроник» (или «Анналы Англии» — так эта работа называлась при неоднократных переизданиях). Кроме того, материалы Леланда находились в распоряжении Холиншеда, который в 1577 году издал «Хроники Англии, Шотландии и Ирландии».

Особенно важное значение для развития ренессансной историографии в Англии имела «История Ричарда III» Томаса Мора. Она знаменует коренной разрыв со средневековой исторической методологией: вместо перечня событий, составленного не мудрствующим лукаво летописцем, Мор создал страстное произведение, проникнутое тираноборческим пафосом, призванное будить мысль, воображение и политическое сознание современников. Исследователи уже давно обратили внимание на умение Мора создать впечатляющую картину истории, на характеристику отдельных лиц, а также на напряженный драматизм повествования, усиливаемый введением прямой речи исторических персонажей — прием, которым впоследствии широко пользовались авторы исторических сочинений, и в том числе Холиншед. «История Ричарда III» оказала огромное влияние на последующих писателей; Холл целиком включил ее в свою хронику, а Холиншед в описании периода от Ричарда II до Генриха VII очень близко следовал Холлу.

Наибольший интерес представляет истолкование Мором причинного характера исторических связей. Причину трагической судьбы Ричарда III Мор видит не в божественном возмездии, а в тирании самого Ричарда, которого он осуждает как узурпатора и преступника. Чтобы придать особую убедительность разоблачению Ричарда III, он не только описывает поступки Ричарда, но и привлекает различные документы, изобличающие короля. «История» Томаса Мора — это политически тенденциозное произведение; сам автор рассматривал его как урок, предостерегающий от появления новых тиранов, узурпаторов и деспотов, которых Мор противопоставлял народу (под народом в данном случае Мор подразумевает всех подданных короля). Подводя итоги деятельности Ричарда III, Томас Мор писал: «И поскольку злые дела невозможно надежно скрыть, во все время его царствования не прекращались жестокая смерть и убийство, пока его собственная гибель не положила этому конец»³⁴.

Стремление Мора объяснить ход истории не как следствие вмешательства потусторонних сил, а как причинно обусловленный результат деятельности конкретных людей, его интерес к проблеме взаимоотношений тирана и народа делают сочинение Мора одной из наиболее прогрессивных для своего времени попыток истолкования истории, в которой, пусть в наивной и неразвитой форме, присутствуют элементы историзма.

Прогрессивность взглядов Мора на историю становится особенно наглядной при сопоставлении его концепции с осмыслением исторического процесса в сочинениях Графтона, издавшего хронику Мора. Графтона роднит с Мором стремление к драматизации повествования, но Графтон, близкий к пуританам, рассматривает историю как воплощение божественного правосудия.

Следующий важный этап развития английской историографии знаменуется выходом в свет в 1577 году коллективного исторического сочинения под редакцией Холиншеда³⁵. Этот капитальный труд интересен и как источник, к которому Шекспир обращается при создании пьес и трагедий на сюжеты английской и шотландской истории, и как обобщение достижений историографии предшествующего периода.

В книге тщательно обработан библиографический аппарат. Первому тому предпослана обширная библиография (179 названий), в которой приведены имена авторов или отдельные названия книг. Указывая на частые разночтения в источниках, Холиншед подчеркивает в предисловии, что он не навязывает читателю своего мнения, предоставляя ему возможность разобраться в сообщаемом; «Историю Англии я составил на основании многих почтенных авторов; противоречия, небрежности и поспешные выводы, которые я находил в их трудах, я оставляю на рассмотрение тех, кто изучает эти труды. Что касается меня, то я в сомнительных случаях предпочитаю показать многообразие сочинений, не изменяя их так, как мне нравится, и не навязывая своего мнения»³⁶.

Стремление Холиншеда к подобной объективности имело для того времени большое прогрессивное значение. Оно было своего рода противоядием против субъективистского, произвольного толкования исторических событий. Разумеется, такое отношение к источникам могло привести (и в целом ряде случаев приводило) к тому, что в историческое сочинение просачивались сведения явно легендарные. Описание древнейшего периода истории Англии построено на материале библии и полуфантастических сообщений ранних историков. Достоверность изложения возрастает лишь в разделах, рисующих Англию после норманнского завоевания. И тем не менее Холиншед стремится исключить наиболее неправдоподобные анекдоты и предостеречь читателя там, где он считает сообщаемое недостаточно надежным.

Каждому разделу хроники Холиншеда предпослано «описание» (или «историческое описание») страны — Англии, Шотландии и Ирландии; эти описания помогают выяснить идейные позиции составителя книги. Особенно показательна оценка положения народных масс, включенная в описание Англии. Признавая огромное распространение бродяжничества, автор этого раздела У. Харрисон подробно повествует об иерархии преступного мира и о жестоких мерах борьбы с пауперами. Но делает он это, следуя духу тюдоровских указов. Заканчивая рассуждение о бродягах, автор пишет: «А в общем они — воры и гусеницы на теле государства, и сам бог не велел им есть, ибо они лишь слизывают пот с чела труженика»³⁷. Характерно, что для осуждения пауперов привлечен авторитет господа бога: это типично для пуританских идеологов времен Елизаветы, к которым были близки и Холиншед, и Харрисон.

Концепция Холиншеда и его соавторов в целом не возвышалась над общим уровнем развития исторических взглядов в елизаветинской Англии.

* * *

К 90-м годам XVI века пьесы на сюжеты национальной истории составляли значительную часть английской ренессансной драматургии. Самым древним из сохранившихся памятников ренессансной драмы на английском языке считается пьеса Джона Бейля «Король Джон»³⁸. Общеизвестна высокая оценка исторической драматургии в памфлете Томаса Нэша «Пирс без гроша»³⁹. Историческая проблематика интересовала и современников Шекспира, в том числе Грина, Пиля и Марло. Опыт, накопленный английским театром в жанре хроник, имел немаловажное значение для Шекспира. В ряде случаев сопоставление произведений Шекспира с более ранними памятниками, написанными на те же сюжеты, оказывается весьма плодотворным для истолкования особенностей мировоззрения и творческого метода Шекспира. И тем не менее в данной работе можно отказаться от последовательной развернутой характеристики драматических «историй», принадлежащих перу предшественников и современников Шекспира. Ранние произведения этого типа, не порвавшие еще с традициями средневековых моралите, вообще не претендовали на какую-либо историческую достоверность; примером тому может служить уже упоминавшаяся пьеса Джона Бейля. Но и произведения, возникшие после того, как Шекспир сделал первые шаги на поприще драматургии, также, как правило, лишены подлинного историзма. Так, пьесу Роберта Грина «Яков IV»⁴⁰, где наряду с историческими персонажами действуют Оберон, маски и феи, можно отнести и к жанру хроник, и к комедиям; прав Э. Торндайк, подчеркивающий, что «Яков IV» — «лишь псевдоисторическая пьеса»⁴¹.

Даже в «Эдуарде II» Марло — одном из самых значительных явлений английской драматургии начала 90-х годов — действие пьесы, более или менее точно воспроизводящей события английской истории XIV века, по существу ограничено описанием придворных интриг и дворцовых переворотов.

Творчество Шекспира — не просто высший этап в развитии английской исторической драматургии; это — ее качественно новый этап. Шекспира с полным правом можно назвать создателем той классической английской исторической драмы, где из столкновений четко индивидуализированных художественных образов возникают широкие исторические полотна, объясняющие в формах, присущих поэзии, тенденции и перспективы развития средневековой Англии.

Примечания

1. В.И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 39, стр. 67.

2. F. Alexander. A Note on Falstaff. «Psychoanalytic Quarterly», 1939. vol. II, p. 601.

3. M.B. Mroz. Divine Vengeance. Washington, 1941.

4. J.D. Wilson. The Fortunes of Falstaff. L., 1944.

5. L.В. Campbell. Shakespeare's «Histories»: Mirrors of Elizabethan Policy, San-Marino, Calif., 1947, p. 238.

6. Ibid., p. 125.

7. S.L. Bethell. Shakespeare and the Popular Dramatic Tradition. L., 1944, p. 46.

8. Ibid., p. 69.

9. Ibid., p. 47.

10. A. Nicoll. Shakespeare. L., 1952, p. 50.

11. А.С. Пушкин. Полн. собр. соч., т. VII. M.—Л., Изд-во АН СССР, 1951, стр. 214.

12. В.Г. Белинский. Полн. собр. соч., т. V. М., Изд-во АН СССР, 1954, стр. 496.

13. Н.А. Добролюбов. Полн. собр. соч., т. 11. М., 1935, стр. 325.

14. А. Смирнов. Творчество Шекспира. Л., 1934, стр. 103.

15. К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч. т. 23, стр. 728.

16. К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., т. 20, стр. 507.

17. К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., т. 20, стр. 345.

18. Е.А. Косминский. Эволюция форм феодальной ренты а Англии в XI—XV веках. «Вопросы истории», 1955, № 2.

19. К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., т. 7, стр. 347.

20. Архив Маркса и Энгельса, т. VI. М., Госполитиздат, 1939, стр. 306.

21. К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., т. 21, стр. 416.

22. К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., т. 4, стр. 143.

23. К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., т. 7, стр. 394.

24. К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., т. 21, стр. 406.

25. К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., т. 10, стр. 431.

26. К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., т. 21, стр. 411.

27. Там же, стр. 415.

28. К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., т. 2, стр. 142.

29. К. Кlеinsсhmidt. Ulrich von Hutten. Berlin, 1955, S. 66.

30. К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., т. 3, стр. 314.

31. Fr. Baconi operum moralium et civiliura tomus. Tractatus de dignitate et arguments scientarum. L., 1638, p. 220. Цит. по ст.: В. Максимовский. «К. Маркс: выписки из сочинений Макиавелли». Архив Маркса и Энгельса, кн. IV. М, — Л., 1929, стр. 335.

32. Н. Макиавелли. Государь и Рассуждения на первые три книги Тита Ливия. СПб.. 1869, стр. 402.

33. См. Н. Макиавелли. Собр. соч., т. I. М., 3934, стр. 321—322.

34. Sir Thomas More. The English works. Ed. W. E. Campbell, vol. I. L.—N.Y., 1927, p. 451.

35. «The first volume of the сronicles of England, Scotland and Ireland etc.». L., 1577. Шекспир использовал второе, исправленное и дополненное издание, вышедшее в 1587 г. Сноски на это издание даются в дальнейшем сокращенно: Holinshed (с указанием тома римскими цифрами и страниц — арабскими).

36. Holinshed. I, The Preface to the Header.

37. Holinshed, I, 106—107.

38. По мнению некоторых комментаторов, время создания пьесы относится к 1538—1540 гг. См. «The Dramatic Writings of John Bale». Ed. by J. S. Farmer. L., 1907, p. 319.

39. Т. Nash Pierce Pennilesse his Supplication to the Divell. L., 1592.

40. R. Green. The Scottish Historie of lames the fourth, slaine at Flodden. L., 1598.

41. A. Thorndike (ed.). The Minor Elizabethan Drama, vol. II. 1., — Y., 1951, p. XIII.