Глава 1. Мать

Фигуры матерей, имеющих прославленных сынов, часто едва различимы за покровом лет. Не является исключением и Мэри Арден, которая вышла замуж за Джона Шекспира и родила третьего по счету ребенка, получившего имя Уильям. О ее семье и происхождении этой семьи известно довольно много; о семье, в которую она вошла, информации мало, но мальчик, появившийся в этой семье, стал известен во всем мире. Она способствовала появлению на свет гения и при жизни увидела, какого успеха и невиданных высот добился он в своей профессии. Ее отпрыск уехал надолго, но все же вернулся. Прожив долгую жизнь, она умерла вдовой в доме своего мужа. На ее могиле нет эпитафии с перечислением добродетелей. Такая дань уважения — дело обычное, при этом, когда превознесение добродетелей выходит за установленные рамки, из этого перечня можно извлечь какое-то понимание характера. Однако ничего подобного не было сказано в отношении Мэри Арден, даже в форме анекдота.

Поскольку все, что касается Шекспира, представляет повышенный интерес, недопустимо идти на поводу какой-то гипотезы, когда речь заходит о его матери. Мы не можем увидеть ее лицо. В Елизаветинскую эпоху людям, не принадлежавшим к знатным семьям, не позволялось заказывать портреты художникам, которые постоянно работали при королевском дворе. Если мы попытаемся нарисовать портрет матери Шекспира, то не сумеем продвинуться дальше представления о верной жене, отягощенной повседневными заботами и часто лишавшейся близких. Это была хорошо воспитанная, безупречного поведения дама, принадлежавшая к классу дворян-фермеров и имевшая более знатных родственников. Слово «дама» выбрано не случайно. Ардены долгое время занимали какое-то положение в обществе. Шекспиров не следует рассматривать как людей, не имевших веса в обществе, и они приложили немало стараний, чтобы завоевать известность. Но большую часть жизни Мэри Арден им пришлось прокладывать себе путь наверх. Это пытался делать ее Джон в своем провинциальном городке, в то время как его сын достиг более высокой вершины в Лондоне, прежде чем вернуться и стать дворянином в Стратфорде.

Нам неизвестны даты рождения и замужества Мэри Арден. Год ее замужества может быть приблизительно установлен по записям в книге приходской церкви в Стратфорде. 15 сентября 1558 года крестили «Джоан, дочь Джона Шекспира». Если мать Джоан вышла замуж в возрасте около двадцати лет, она прожила до семидесяти или старше, поскольку 9 сентября 1608 года появилась запись о похоронах «Мэри Шекспир, вдовы». Более десяти лет она знала, что ее старший сын был человеком, известным в Лондоне и, конечно, в Стратфорде. Он купил лучший дом в городе, где его жена и дети пользовались всем возможным комфортом. Это был просторный дом с множеством помещений, в который Мэри могла бы переехать после смерти своего мужа. Сохранилась запись о его похоронах в приходской книге от 8 сентября 1601 года: «Похоронен мистер Джон Шекспир».

Мэри предпочла остаться в его доме с прилегающими деловыми постройками на Хенли-стрит и отказалась переехать на улицу, где находился великолепный дом «Новое место». Она не рискнула усложнять свои отношения с невесткой, хотя было бы приятно наблюдать, как в этих новых и обширных владениях растут ее внучки. Если удовлетвориться построением догадок относительно ее характера, то справедливо предположить, что она обладала тактом и здравым смыслом.

Если она вышла замуж за человека, занимавшего более низкое положение в сельском обществе Уорикшира, то в 1596 году это положение уравнялось. Прошение о гербе и титуле дворянина было подано Джоном Шекспиром почти за двадцать лет до этого. Затруднения религиозного и финансового характера, в которые он оказался замешан, будут объяснены позднее. Здесь достаточно сказать, что на какое-то время он отозвал свое требование. Он возобновил его спустя девятнадцать лет, и на этот раз оно было удовлетворено. На этот раз к его заявлению был приложен список занимаемых им должностей: мировой судья, бейлиф (или мэр) и олдермен, а также «королевский чиновник по сбору пошлины». Столь же убедительно выглядели другие условия, соблюдение которых было необходимо при подаче прошения. Ему полагалось нанимать слуг и иметь свою землю и собственность стоимостью не менее пятисот фунтов. Податель прошения выдвинул еще один аргумент, который должен был произвести впечатление на герольдмейстера ордена Подвязки: он был женат «на дочери и наследнице Ардена, благочестивого дворянина». Оказалось, что Мэри не только верная спутница жизни, но имеет также и общественную значимость.

Она не была богатой наследницей, но ей отошла небольшая часть семейных земель, и при этом она была достойной парой для сына арендатора Арденов. Вскоре после заключения брака Джон завоевал достойное место в своем деле распространителя и изготовителя изделий из кожи, в особенности перчаток. Много сил и времени он также отдавал работе в городском совете. Когда знаки отличия были наконец получены, Шекспиры заняли в обществе то же положение, что и Ардены. Джон имел основание гордиться своим возвышением, и Мэри, вероятно, была довольна тем, что он доволен.

Она наградила его сбалансированным потомством, родив по четыре ребенка того и другого пола. Первой в 1558 году родилась Джоан, затем, в 1562 году, — Маргарет. Мы не знаем, как долго прожила первая дочь, известно только, что жизнь ее вскоре оборвалась. Вторая прожила всего пять месяцев после своего крещения 2 декабря 1562 года. В апреле 1564 года родился Уильям. В 1569-м родилась девочка. Поскольку ее вторично назвали Джоан, естественно предположить, что первая дочь с таким же именем уже умерла. Вторая Джоан оказалась более чем приспособленной к жизни — она прожила до семидесяти девяти лет. В конце концов, только благодаря ее браку с Уильямом Хартом, шляпочником, остались прямые потомки Джона и Мэри Шекспир.

Еще одна девочка, Энн, родилась в 1571 году и умерла в возрасте восьми с половиной лет. Из четырех дочерей мать потеряла трех в возрасте до девяти лет. Мальчики оказались то ли более выносливыми, то ли более удачливыми, но и они не были долгожителями. Только Уильям переступил порог пятидесятилетия, Гилберт и Ричард, родившиеся в 1566-м и 1574 годах, умерли в возрасте сорока и тридцати девяти лет. Нет записей, свидетельствующих о том, что они были женаты. Эдмунд, самый младший, последовал примеру Уильяма и уехал в Лондон, чтобы сделать карьеру на актерском поприще. Он родился в 1580 году и умер, не дожив до успеха, в 1607-м. Из этого перечня видно, что Мэри производила на свет детей более двадцати двух лет.

Учитывая ее способность к деторождению, трагической аномалией представляется то, что в этой ветви шекспировской семьи выжило так мало детей. Когда она умерла, будучи вдовой, ее внук, Гамнет Шекспир, погиб в возрасте одиннадцати лет. Она была плакальщицей на многочисленных похоронах и именно той, «по ком звонил колокол» с жестокой последовательностью. Торжественные, печальные колокольные перезвоны слышались постоянно, когда и где разражалась чума, как это произошло в Стратфорде через четыре месяца после рождения Уильяма. Это была эпидемия со смертельным исходом. Смерть парила над городом. Между январем и 20 июля было похоронено 22 человека. От 30 июля до конца года было похоронено 237 человек. К счастью, Мэри сумела уехать с ребенком из города в дом своих родителей, который находился в трех милях от Стратфорда. Если бы она не поступила так, вероятно, и не было бы Сочинений Уильяма Шекспира.

Дом ее родителей находился в Уилмкоте, к северо-западу от Стратфорда. Местные жители называли его Уинкот. В завещании отца Мэри он назван Уиллимкот; возможно, такое написание предпочел нотариус, который решил, что его гонорар возрастет пропорционально возрастанию количества букв в названии деревни. Под названием Уинкот знал его и Шекспир и написал в «Укрощении строптивой». «Да спросите вы Мариан Хеккет, толстую трактирщицу из Уинкота, знает ли она меня», — говорит Кристофер Слай, пьяный медник. Этот пролог к пьесе, действие которой происходит в Уорикшире, открывается заявлением Слая, что он «сын старого Слая из Бертонской пустоши»¹, которая находится почти в двадцати милях от Уинкота. Бертон также связан с семейством Арденов. Там жил родственник мужа Мэри, Эдмунд Ламберт, которому в 1578 году, с согласия Мэри, была заложена Джоном часть принадлежавших ей земель. Ардены имели глубокие и обширные корни в этой части Средней Англии. Если кто-то хвастался, что его предки пришли сюда с Вильгельмом Завоевателем, они могли ответить, что жили здесь до его появления и также кое-что завоевали, поскольку сумели сохранить свои земли, когда многие другие были разграблены.

Первоначальная фамилия семьи, Терчилл, имела саксонские корни, и поэтому ее следовало изменить. Г.К. Честертон писал в своей очаровательной поэме «Тайные люди», краткой истории рядовых англичан:

Прекрасные французские короли приехали издалека с флагами и дамами,
Нам понравились их улыбки и поединки,
но нам никогда не удавалось произнести их имена.

Терчиллы не прикидывались норманнами. Один из них взял в качестве фамилии название близлежащего леса, как сделал сын Мэри, когда выбирал лесистую местность для комедии о дворянах с французскими фамилиями, сыновьях сэра Роланда де Буа, и абсолютно английских мужланах. Это был удачный выбор, название простое, легкое и приятное. Тут же, естественно, в памяти возникает фамилия Мэри Арден, матери поэта, который нарисовал сцену в лесистой местности с неповторимым ощущением слов и музыки. Не стоит испытывать сентиментальных сожалений относительно жителей графства Арден и их климата. Шекспир никогда не был сентиментален. Живущий в изгнании герцог в комедии «Как вам это понравится» с такой же готовностью жалуется на зиму, суровую погоду и «зубы ледяные» ветра, с какой, будучи в эмоциональном отношении пантеистом, «находит... проповедь в камнях».

Как и в любой другой южной области Англии, на берегах Эйвона и на окружающих его холмах можно замерзнуть даже в «горделиво-разноцветном апреле». Автор комедии «Как вам это понравится» по опыту знал, что Арден мог быть как суровым, так и веселым при смене времен года. В моей памяти живо воспоминание о великолепной постановка этой пьесы режиссером Гленом Байамом Шоу в Шекспировском Мемориальном (теперь Королевском Шекспировском) театре в 1952 году, потому что художественное оформление соответствовало содержанию пьесы, на сцене не было леса в зеленом наряде. Обнаженные ветви деревьев сгибались под холодными порывами ветра, пока действие не продвигалось к залитым солнцем декорациям, изображающим растительность, что соответствовало атмосфере всеобщей влюбленности и каким-то невероятным свадебным обрядам в конце пьесы. Шекспир с холодной дрожью говорил о лесе до того, как даровал двум «маленьким пажам» самое очаровательное из весенних песнопений для мальчишеских дискантов: «Влюбленный с милою своей». Я не представляю, чтобы Мэри Арден, уравновешенная по характеру женщина, занимаясь своими делами, время от времени восклицала «Гей-го, гей-го, гей-нонино!», когда мороз кусал поля Уилмкота и холодный туман клубился над землями ее отца, которые ей предстояло вскоре унаследовать, хоть она и была младшей дочерью.

Мне кажется, что Шекспир думал о доме своей матери, когда писал лирическое стихотворение, превосходное в своей простоте, — каденцию из пьесы «Бесплодные усилия любви», действие которой происходит во Франции и которая столь же английская, как бекон и яйца на завтрак. Поет актер или мальчик, представляющий Зиму:

Когда свисают с крыши льдинки,
И дует Дик-пастух в кулак,
И леденеют сливки в крынке,
И разжигает Том очаг,
И тропы занесло снегами,
Тогда сова кричит ночами:

«У-гу!
У-гу! У-гу!» Приятный зов,
Коль суп у толстой Джен готов.

Когда кругом метут бураны,
И онемел от кашля поп,
И красен нос у Марианны,
И птица прячется в сугроб,
И яблоки румянит пламя,
Тогда сова кричит ночами:

«У-гу!
У-гу! У-гу!» Приятный зов,
Коль суп у толстой Джен готов².

Каждый раз, как я читаю или слышу эти строки, передо мной возникает картина детства будущего поэта. Я вижу не парк в Наварре, но земельный участок неподалеку от Стратфорда. Не надо обладать богатым воображением, чтобы предположить, что Шекспир вспоминает воскресный день своего детства в доме матери. В Уилмкоте его тащили в старую приходскую церковь в Эстон-Кэнтлоу на промозглую, хриплую и простудную службу с проповедью, которую с трудом можно было услышать, даже если она того стоила. Лицо служанки Марианны, подававшей завтрак, украшал «красный нос». Она начинала промозглый день, терпеливо разжигая потрескавшимися от холода руками огонь, подкладывая в очаг принесенные Томом поленья. Более удачливая Джен потела, стоя весь день, до и после обеда, у горящего очага — она снимала накипь с мяса, чистила кастрюли. В видении возникает довольно просторный фермерский дом с холлом и работник, приносящий молоко с фермы, из естественного холодильника. Шекспир не мог думать об отцовском доме и магазине, когда писал эти строки. Все это больше напоминает Уилмкот и его мать в центре этой картины.

Нам мало известно о личности Мэри Арден, но имеется много подтвержденной документами информации об ее семье. Она была седьмой дочерью Роберта Ардена, который, накануне своей смерти в 1556 году, владел сельским домом и землей в Уилмкоте, двумя фермами и домами в Снитерфилде, расположенном восточнее. Там Ричард Шекспир, отец Джона, был одним из арендаторов. Она, вероятно, вышла замуж за своего суженого в 1557 году, когда он уже утвердился в торговле в качестве жителя Стратфорда. Отец оставил ей немного денег, меньше семи фунтов, но она также получила в наследство ферму с шестьюдесятью акрами, земельные угодья под названием Эсбис, окружавшие дом, в котором она выросла. Его заложили за сорок фунтов, когда для Джона Шекспира в 1578 году настали трудные времена. Мэри была женщиной, обладавшей земельной собственностью.

Мэри выросла в состоятельной семье. У нас есть опись всего личного движимого имущества ее отца, сделанная по случаю его смерти. Роберт Арден, помимо того, что собирал ренту, управлял разнородным хозяйством, состоявшим из восьми волов, двух быков, семи коров, четырех телок, свиней и домашней птицы. Если девушки хотели покататься верхом или поехать в Стратфорд, в конюшнях имелось четыре лошади и три осла. Не всех этих животных запрягали в телеги, возможно, их вообще держали не ради этого, поскольку тогда для пахоты и перевозки тяжестей использовали волов.

Дом в Уилмкоте был приобретен Стратфордским шекспировским фондом в 1930 году, и его стоит посетить. Слово «музей» иногда употребляют с презрительным оттенком, но нет ничего заплесневелого и скучного на ферме с ее старинной домашней и сельскохозяйственной утварью. Здесь каждый может столь же полно ощутить быт и жизнь зажиточного елизаветинца и его семьи, как и в различных музеях самого Стратфорда. Это красивое, обшитое деревом здание, которое было умело реставрировано. Во времена Мэри оно было прекрасно меблировано и украшено, как свидетельствует опись Роберта Ардена. Все это подробно описано в книге Оливера Бейкера «Шекспир в Уорикшире», работе выдающегося специалиста по древностям, который производил упорные и плодотворные изыскания в истории, экономике и прикладном искусстве этого района.

Как упоминалось в шекспировской «Зимней песне», в доме был «холл», в который Том приносил поленья. Два стола, крепившиеся на козлах, их столешницы можно было поднять, когда по случаю какого-то события собиралось большое общество и надо было освободить место для танцев после окончания трапезы. Ничего необычного в этом не было. Богатый Капулетти в «Ромео и Джульетте» кричит слугам, когда собираются устраивать танцы: «Играйте, музыканты. / Эй, места, места! / Ну же, в пляс, девицы! Эй, вы, побольше света! Прочь столы!»³. Наряду с подушками, буфетами и полками в доме имелись две разрисованные ткани, украшавшие холл, и другие, развешанные по всему дому. В главной спальне, которую называли опочивальней, стоял сундук для белья с простынями и полотенцами. Было также пять скатертей, что противоречит мнению, будто люди в то время садились за грязный, неубранный стол и были неопрятны при приеме пищи.

Лучшая кровать принадлежала отцу, девушки спали на небольших раскладушках (низеньких кроватях на колесиках), несколько раз упоминаемых Шекспиром. Такую низенькую кровать держали под большой и вытаскивали на свет божий, когда возникала необходимость. Меркуцио шутил, когда говорил, что отправится домой поспать на такой кровати. В доме имелись набитые камышом матрасы, которыми в основном и пользовались. Мягкое ложе считалось роскошью, высококачественным покрывалом в Уилмкоте наслаждались только родители. В описи вдовы Ардена Агнес, сделанной через пятнадцать лет, матрас и постельные принадлежности были названы изделиями из «Apreeware» (товаром из Ипра). Это была шерстяная ткань, которую ввозили из-за границы или делали что-то подобное у себя дома и называли ее по имени Ипра в Нидерландах, чьи ткачи славились своим искусством. Также в этой опочивальне были развешаны по стенам или сложены в сундуки, когда опись была сделана, пять разрисованных тканей.

Кухня была снабжена всем необходимым для приготовления большого количества еды. Там были два котла, две медные кастрюли и три сковороды с длинной ручкой, которые использовали как кастрюли для кипячения и тушения. В одной из них, должно быть, «яблоки румянит пламя», как сказано в «Песне». Была также железная решетка, сковорода для жарки и вертел, квашня, ручная мельница или дробилка, кадка и бочонки. «Толстая Джен» и Марианна с «красным носом» могли наготовить много всякой еды при наличии такой кухонной утвари.

Количество разрисованных тканей представляет особый интерес. Они указывали на некоторый достаток и были непременным атрибутом благополучного дома. Установлено, что мода пришла из Италии, но Оливер Бейкер доказал, что такие ткани давно производили английские ремесленники, преследуя при этом две цели. Их вешали на стену для украшения или прикрывали ими какие-то предметы, не предназначенные для постороннего взгляда, а также использовали их для защиты от сквозняков.

Нет никаких упоминаний о картинах в рамах в доме Арденов. Обладание ими считалось роскошью, доступной только милордам. Их обычно вешали на стену, это были семейные портреты, и их иногда называют «tables». Это небольшие живописные картины, моду на которые завезли путешественники и богатые люди из Франции. Картины занавешивали тканевыми покрывалами, чтобы защитить их от пыли и повреждений. Оливия в «Двенадцатой ночи» принадлежит к классу, обладавшему такими картинами. Поднимая вуаль, чтобы открыть свое лицо, она говорит: «Но мы отдернем занавес и покажем вам картину»⁴.

Оливия жила в изящной обстановке, неизвестной английским фермерам, даже таким преуспевающим, как Ардены. Опись не включает картин, но не оставляет сомнений в том, что Мэри выросла в окружении расписных тканей. Если у Джона Шекспира их не было, когда он прибыл со своей женой на Хенли-стрит, то Мэри привезла с собой какие-то ткани или приобрела другие. Это очевидный факт, часто находящий подтверждение в пьесах: сын Мэри Уильям был хорошо знаком с сюжетами, в основном классическими или библейскими, которые изображали на таких тканях. Они выполняли задачу книг с картинками, заменяя своего рода начальную школу и знакомя подрастающее поколение с историей и мифологией, и украшали жизнь старшего поколения, внося в нее дополнительный комфорт.

Ткани и герои, изображенные на них, не только упоминались Шекспиром, о них говорят его герои, и сюжеты, изображенные на этих тканях, присутствуют в его пьесах. Сохранилось множество описей XVI века, в которые включены расписные ткани и в которых изложены сюжеты нарисованных сцен. В одном списке имущества, которое перешло в цепкие руки Генриха VIII, упомянуты ткани с изображением семи периодов жизни человека. На тканях изображали широко известный набор героев. Разные возрасты в жизни человека представлены символическими фигурами, и эти изображения были известны не только в королевских дворцах и жилищах знати. Шекспир сам видел эту ткань у себя дома или у соседей, и это воспоминание легло в основу известных наблюдений Жака, который, вне всякого сомнения, бывал в доме Арденов у Мэри. Любопытно, как часто обстановка и атмосфера Уилмкота возникает в ранних комедиях.

Частым сюжетом для тканей были «Девять Добродетелей» — эти древние герои появляются в состряпанных на скорую руку лицедействах или смешных историях, как это тогда часто называлось, представленных в конце «Бесплодных усилий любви». Это скоморошество выведено в уже цитированной «Зимней песне» с названными там героями фермерского дома и особенностями лиц служанок. В «Укрощении строптивой», чья интродукция, несомненно, представляет район Уилмкот, или Уинтон, Кристофера Слая, пропитанного элем Мериан Хеккет, переносят в дом лорда. Когда он приходит в себя, ему показывают нарисованные сцены, чем окончательно сбивают его с толку на потеху окружающим. Ему предлагают ткани, на которых изображены античные любовники, боги и нимфы. Одна из них вновь появляется в ранней эпической поэме Шекспира «Венера и Адонис». Сюжет описан и объяснен Слаю со всей выразительностью, присущей реализму:

Изображен Адонис у ручья
И Цитерея, скрытая в осоке,
Колеблемой ее дыханьем легким,
Как нежным дуновеньем ветерка.

Другой убедительный пример реализма:

Иль Дафну, что бредет в тенистой чаще,
Изранив ноги нежные до крови;
В слезах глядит на это Аполлон.
И кажется, что все воочью видишь,
Так верно переданы кровь и слезы⁵.

Деталь так точно упомянута, что Шекспир, должно быть, вспомнил реализм художественного исполнения, который в особенности привлек его юную фантазию. Еще одна из хорошо известных тканей представляла «Обесчещенную Лукрецию». Обе длинные шекспировские поэмы, написанные на ранней стадии его поэтической карьеры, вдохновлялись изобразительным искусством.

Еще недавно реально существующий дом в Уилмкоте называли «коттедж Мэри Арден». Так все еще называют и ферму Хэтауэй в Шоттери. Слово «коттедж» употребляют, чтобы привлечь туристов, приезжающих сюда в поисках старой Англии. Применительно к Арденам это звучит нелепо. Их дом был поместьем. Это лишний раз подтверждается наличием голубятни, образцы которой хорошо сохранились до наших дней. Помещения были просторными, а голубей разводили не ради забавы. Их разводили, чтобы съесть после Нового года, когда запасы говядины и баранины были на исходе после осеннего массового забоя скота, который проводили по необходимости, из-за недостатка зимних кормов, поскольку во времена Елизаветы источники скотоводства были ограничены. Одна сохранившаяся голубятня имеет шестьсот гнезд.

Фермеры, естественно, питают отвращение к голубям, когда они налетают стаями и наносят значительный ущерб всем видам зерновых. В шекспировское время существовал запрет на постройку специального помещения, приспособленного для содержания птиц, из-за того, что они употребляли в пищу слишком много зерна. Но это не был «век всеобщего равенства». Только привилегированные люди строили специальные помещения для содержания голубей. Приходский священник мог иметь голубятню в своем приходе и, вероятно, нуждался в этом, как всякий другой, поскольку его жалованье было весьма скромным. Те, кто владел загородным домом, а не только фермой, были также освобождены от запрета. Наличие голубятни является свидетельством того, что Мэри Арден жила отнюдь не в «коттедже». Когда она вышла замуж, то переехала в мастерскую из загородного поместья. Ее аристократические родственники, Ардены из Парк-Холла, вероятно, отнеслись к этому с пренебрежением.

Ничто не доказывает, что она сопротивлялась понижению своего общественного положения и что в целом это не был счастливый брак. Она потеряла немало сил, родив восьмерых детей; вдобавок к этому в церковных записях о рождениях и смертях могли быть ошибки. Тот факт, что жена Шекспира Энн не имела детей после рождения близнецов, может быть, объясняется подобного рода неточностью. Это соображение применимо и к объяснению того факта, что ее дочь Сьюзен имела всего одного ребенка, Элизабет, которая, в свою очередь, дважды была замужем и вообще не имела детей.

Мэри часто испытывала боль при рождении юных созданий и мучительные страдания при их потере. В те времена не было и намека на какое-то подобие современных обезболивающих средств. Муж ее внучки, доктор Холл, был выдающимся медиком, но он приехал в Стратфорд, когда ей было за шестьдесят. Нам ничего не известно о наличии в городке акушерки, и мы можем только из милосердия предполагать, что представительницы этой профессии отличались более высоким уровнем, чем акушерки в правление королевы Виктории. Возможно, они были более человечны и не так строго соблюдали правила, как это описано Диккенсом, создавшим образ миссис Гэмп. Но соблюдать гигиену было трудно, не имея чистой воды.

Загрязнение благодаря инфильтрации было весьма вероятно, и чистота воды в стратфордских колодцах сомнительна. Городские жители обычно держали домашнюю птицу, свиней и другую скотину, которая бродила по поросшим травой обочинам городской дороги. Навоз складывали в кучи, прежде чем вывезти для удобрения полей. Задержка с вывозом была опасна. Стратфордский совет сознавал, какой риск для здоровья граждан создают эти кучи, и пытался бороться с этим. Правила были действительно замечательно строги. Одного домовладельца оштрафовали за шелушение гороха на улице и за то, что он оставлял стручки для кормежки своих свиней. Джон Шекспир был оштрафован на шиллинг, тогда по всем меркам немалую сумму, за более грубое нарушение порядка. По его недосмотру перед домом с прилегающими к нему постройками и участком на Хенли-стрит образовалась такая куча, обозначенная в постановлении латинским, словом «sterquilirium»⁶. Джон Шекспир не был единственным правонарушителем: несколько граждан, занимающих какое-то положение в обществе, были также обвинены в подобном правонарушении и заплатили штраф. Абсурдное значение придают этому инциденту те, кто, как ни странно, настаивают, что Уильям не мог бы стать поэтом и драматургом в Лондоне, потому что его отец пренебрег уборкой мусорных куч в Стратфорде. В любом случае дату стоит взять на заметку. Нарушение либеральных санитарных правил в городе произошло в 1552 году, за двенадцать лет до рождения Шекспира, когда Джон был молодым, неженатым мужчиной. Нет никаких доказательств, что в последующие годы он проявлял подобную беспечность.

Резонно предположить, что после того, как Мэри Арден сделалась миссис Шекспир, она дала понять своему мужу, что ее семья, принадлежащая к классу помещиков, не вела себя подобным образом, и если он настолько честолюбив, что хочет стать дворянином, то прежде всего ему следует исправить свои манеры и не подвергаться наказанию за недостойное поведение. Поскольку мы упоминали Диккенса, стоит заметить, что елизаветинский Стратфорд опережал Лондон в начале правления королевы Виктории, тот, по крайней мере, пытался бороться с помощью закона против навозных куч. В «Нашем общем друге» Нодди Боффин стал Золотым Мусорщиком, потому что собирал и, вероятно, продавал содержимое куч в северной части Лондона. Их содержимое было отчасти извлечено из многочисленных засыпных уборных, все еще существующих. Он явно не нарушал никакого закона в столице, как он сделал бы это, если бы собирал и утилизировал эти кучи в Стратфорде.

То, что Джон Шекспир содержал какую-то домашнюю челядь, указано в добавлении к его гербу; это произошло через шестнадцать лет после рождения последнего сына Мэри. Но он преуспел в своем бизнесе вскоре после их женитьбы и мог держать одну или двух служанок. Хозяйка дома, которая часто становилась матерью, нуждалась в них, поскольку воду приходилось таскать из колодца, даже в сравнительно благоустроенном «Новом месте».

Мэри была замужем за человеком, который долгое время постоянно пользовался доверием и уважением жителей Стратфорда, а также добивался успеха в своем деле. Она немало пережила после двадцати лет брака, когда ее муж столкнулся с подозрительным отношением своих коллег по городскому совету, возможно, больше из-за религиозных разногласий, чем из-за финансовых неудач. Эти неприятности мы рассмотрим позднее. Мэри принимала в этом непосредственное участие, так как им пришлось заложить доставшиеся ей по наследству земли Эсбис, и это привело к долгим ожесточенным спорам с ее родственником по мужу, Эдуардом Ламбертом. Эта ссора и деньги, связанные с ней, очень долго вызывали споры в большинстве биографий Шекспира. Нас же интересует здесь одно: Мэри стояла на стороне своего мужа в обрушившихся на него превратностях судьбы и видела, как он восстановил свое благосостояние.

Джона обвинили в неподчинении власти и нарушении закона о земле, что делало обязательным вмешательство церковного суда. Так никогда и не было выяснено, чем объяснялся его отказ посещать англиканские службы: то ли возрастающим влиянием пуританства, то ли симпатиями к римско-католической церкви. Если он проявлял лояльность к старой религии, его жена могла быть на его стороне. Ардены были известной католической семьей. Некоторые из них приняли Реформацию, другие — нет. Один из поборников прежней веры, Эдуард Арден, зашел в своем демонстративном неповиновении протестантскому порядку так далеко, что под видом садовника держал у себя переодетого «католического священника для проведения мессы». В 1583 году его обвинили в участии в глупом, но тем не менее преступном заговоре, имевшем целью убийство королевы. Начало всему положил его безрассудный и, возможно, сумасшедший родственник по имени Джон Сомервилл, который покончил с собой, когда заговор был раскрыт. Эдуард Арден был арестован и обвинен в предательстве, возможно, несправедливо. После суда в Уорике его повесили в Лондоне. Предателям было уготовано увечье после их кончины на виселице, и их ужасные головы выставляли на всеобщее обозрение на Лондонском мосту. Эдуард Арден не был близким родственником Мэри Шекспир, но грубое нарушение закона и его наказание бросили тень позора на ее семью. Неприятности, выпавшие на долю ее мужа, казались мелкими по сравнению с этим.

За время жизни Мэри было много неразберихи в религиозных верованиях и отправлении службы. Реформация повсюду одерживала победу, но мятежники имелись по обе стороны англиканского соглашения. Были пуритане, которые стремились уничтожить старые ритуалы и прежнее оформление церквей. Были крайние католики, такие, как Эдуард Арден, которые шли на измену и насилие, чтобы добиться не только помилования, но уважения в протестантском королевстве. Еще больше было тех, кто находился в замешательстве и колебании. По настроению они тяготели к старой вере, но, как законопослушные граждане, принимали новый порядок вещей.

Отец Мэри был одним из таких. Когда Роберт Арден составлял свое завещание, он начал с католической формулы, завещая свою душу «Всемогущему Господу и нашей благословенной госпоже Пресвятой Деве Марии и всему сонму небесному». Это была не протестантская формула. Но он просил, чтобы его похоронили в приходской церкви в Эстон-Кэнтлоу, викарий которой, чтобы не быть нарушителем закона и не рисковать своим заработком, а возможно, и жизнью, проводил протестантское богослужение. Его дочь Мэри вышла замуж и была похоронена по протестантскому обряду в Стратфорде, но очень похоже, что в душе ее таилась давняя, невысказанная приверженность к католицизму, сторонников которого было так много в семействе Арден. Но ужасное безрассудство Эдуарда, случившееся, когда она была в среднем возрасте, вероятно, заставило как ее мужа, так и ее соблюдать послушание, предписанное законом и энергично проводимое в жизнь в их епархии епископом Вустерским Уитгрифтом. Мы ясно представляем хозяйку дома на Хенли-стрит широко мыслящей христианкой, которая принимала изменяющийся мир таким, каким он являлся ей; насколько было в ее силах, применяла на практике общепринятые добродетели и не вступала в споры, касающиеся доктрин церкви, которые с жаром вели некоторые фанатично настроенные мужчины. Они не задевали занятую работой по дому и детьми женщину, обремененную множеством земных забот.

Нет никаких убедительных доказательств, что Шекспир «копировал» свою семью, как делал Диккенс, также представитель средних слоев общества, который занимался этим охотно и добился в этом потрясающих успехов. Он действительно сделал весь викторианский мир местом действия, в то время как Шекспир, за исключением буржуазной обстановки маленького городка в «Виндзорских насмешницах», тяготел к изображению диаметрально противоположных слоев общества: императоры и короли на одном конце, медники и пьяницы — на другом. Он мог повстречать последних на стрижке овец или в таверне; а первых — при дворе, к которому была приписана его труппа, хорошо устроившаяся в Лондоне. Он мог видеть сильных мира сего за сценой, и его покровителем был граф. А то, что не видел своими глазами, услужливо подсказывало его гениальное воображение. Меньше всего он писал о людях, которых лучше всего знал. «Виндзорские насмешницы» — полезная пьеса для тех, кто изучает средний слой общества Елизаветинской эпохи, но рискованно заглядывать в их дома для создания серии фамильных портретов.

Позднее мы позволим себе предположить, что дух умершего сына Шекспира, Гамнета, часто появляется в некоторых трогательных монологах «Короля Иоанна». Многие утверждали, что он имел в виду одну из своих дочерей, когда создавал юных героинь своих поздних пьес, демонстрируя их знание садоводства, равно как восхищение многими видами цветов. Пердита, вероятно, повторяла с большим нажимом отдельные замечания Сьюзен или Джудит их отцу, который, перевалив сорокалетний рубеж, вернулся в свой сад при «Новом месте».

...и для вас найдутся здесь цветы.
Вот майоран, вот мята и лаванда,
Вот ноготки, что спать ложатся с солнцем
И с солнцем пробуждаются в слезах,
И это все — цветы средины лета,
Они подходят людям средних лет.
Прошу!⁷

Дальнейшая оценка нарциссов, «любимцев холодных ветров марта», темных фиалок и «скороспелок, что в безбрачье вянут», появляются в речи так к месту и настолько известны, что нет нужды их повторять. Менее знакомы отзвуки высказываний Пердиты, срывающиеся с губ других девушек. В исключительно траурных строчках, произнесенных Мариной в «Перикле», любимые цветы возвращаются в потоке словесной музыки:

...У земли я отниму наряд,
Чтоб разукрасить дерн твоей могилы
Цветами желтыми и голубыми.
Смотри: ее покрою я ковром
Из маргариток пестрых и фиалок.
Все лето будет он красив⁸.

Ноготки снова появляются как «моргающие веселые грядки» с золотистыми глазами в «Цимбелине», в котором играет Имогена, замаскировавшаяся мальчиком Фиделе. «Цветы передо мной — земная радость», — говорит она, когда обнаруживает мертвое тело. Шекспир написал эти пьесы вскоре после кончины своей матери в 1608 году, и похороны еще не были забыты. Дважды он повторял слова о цветах, положенных на могилу, с какой-то надеждой, что они останутся живыми и не завянут, «пока длится лето». Мэри похоронили в начале сентября, в это время еще стояла летняя погода.

Нам неизвестно, как выглядела мать Шекспира, но в «Зимней сказке» есть отрывок, в котором звучат живость и задушевность голландского мастера. В нем такое обилие деталей, что кажется, будто он написан с живой натуры. Пастух в своем доме, находящемся в абсолютно английской Богемии, упрекает свою дочь за то, что она неумелая хозяйка, и вспоминает веселый, суматошный праздник, который обычно устраивала ее мать, не забывая при этом налить стаканчик и себе.

Ну, дочка, что ж ты? В этот день, бывало,
Для праздника покойница моя
Не только что хозяйкой — поварихой
И даже зазывалой становилась
И не гнушалась прислужить гостям.
Еще споет, а там, глядишь, и спляшет,
Подносит, приглашает, угощает
И с каждым перекинется словцом.
А как хлебнет стакан-другой хмельного,
Так вся и разрумянится...⁹

Если Мэри Шекспир послужила прообразом для этой картины суматошного праздника в доме, где собралась веселая компания, то бывали в ее замужней жизни минуты радости, которую она в полной мере заслужила своей терпеливостью, долгим супружеством и частым материнством.

Примечания

1. Перевод П. Мелковой.

2. Перевод Ю. Корнеева.

3. Перевод Т. Щепкиной-Куперник.

4. Перевод Э. Линецкой.

5. Перевод П. Мелковой.

6. Свалка нечистот (лат.).

7. «Зимняя сказка», акт IV. Перевод В. Левика.

8. Перевод Т. Гнедич.

9. «Зимняя сказка», акт IV, сцена III. Перевод В. Левика.