Глава 2. Сельские красотки

Девушка Мопса из «Зимней сказки» не та героиня, которую следовало бы включать в книгу под названием «Женщины в пьесах Шекспира». Она ненадолго появляется перед «жилищем пастуха», когда действие пьесы переходит от страстных бурь Сицилии к мирному, цветущему, наполненному шутками и весельем празднику стрижки овец в Богемии. Мопса мало говорит, но снабжает нас важной информацией относительно жизни селян во времена Шекспира. Автолик, коробейник, знающий множество песен, да к тому же мошенник, расхваливает свой товар, обычный набор для воскресной деревенской ярмарки: полотно, креп, перчатки, «маски на лицо и нос», «духи, стеклярус, для вязанья шерсть и гарус, пудру»,

...щипчики для дам
Верным рыцарям отдам.
Ленты, шпильки, банты, бусы
На все платья, на все вкусы¹.

Крестьянин, сын старого пастуха, приходит на ярмарку с Мопсой и Доркас, двумя пастушками, которые только что принимали участие в деревенских танцах. Он, по его собственным словам, «влюблен в Мопсу», и так сильно, что готов транжирить деньги. Чего в таком случае ей не хватает и чего она жаждет? Вот примечательный отрывок, который стоит процитировать полностью, поскольку он указывает на умение читать, которым обладают самые простые деревенские женщины, и характер предоставляемого им для чтения материала, который есть в запасе у коробейника.

Крестьянин. Здесь тебя не обчистят, старина, можешь быть спокоен.

Автолик. Да уж только на это, сударь, я и рассчитываю; товар у меня дорогой.

Крестьянин. А что это у тебя? Песни?

Мопса. Умоляю, купи мне несколько. Страх как люблю печатные песни. Уж если напечатано — значит, правда.

Автолик. Вот одна, очень хорошая — на самый жалостный голос: о том, как жена ростовщика родила двадцать мешков золота, а потом захотела поесть гадючьих голов и жареных лягушек.

Мопса. А это правда?

Автолик. Истинная правда, и случилось месяц тому назад.

Доркас. Вот ни за что не пошла бы за ростовщика.

Автолик. Тут названа и повивальная бабка, которая принимала мешки, — госпожа Сплетня, и пять или шесть свидетельниц, самые порядочные женщины. Уж вы поверьте, я вздором не торгую.

Мопса. Пожалуйста, купи мне эту песню.

Крестьянин. Хорошо, отложи ее. Сначала посмотрим еще какие-нибудь песни, а потом другие товары разберем.

Автолик. Вот тоже хорошая песня: о рыбе, которая в среду восьмидесятого апреля поднялась на сорок тысяч футов над водой и спела балладу о жестокосердных девушках. Говорят, это была женщина, обращенная в холодную рыбу за то, что не пожалела человека, который ее любил. Песня очень жалостная, а главное, достоверная.

Доркас. Ты думаешь, это правда?

Автолик. За нее ручаются пять судейских подписей, а остальных свидетельств не вместит мой короб.

Крестьянин. Эту тоже отложи. Дай еще какую-нибудь.

Автолик. Вот веселая песня, и притом отличная.

Мопса. Купи веселую.

Автолик. Веселее не найти и поется на голос: «Две влюбились в одного». Во всей округе нет девицы, которая ее не распевала бы. Нарасхват берут, честное слово!

Мопса. Мы с Доркас можем ее спеть, если ты присоединишься. Ведь она на три голоса.

Доркас. Мы ее еще месяц назад слышали.

Автолик. Споем, споем, еще бы не спеть! Ведь это мое ремесло. Валяйте!²

Богемская интерлюдия в этой пьесе как английская, так и уорикширская, и ярмарка могла происходить в самом Уилмкоте, где мачеха Мэри Арден упомянула о стаде из двадцати шести овец в своем завещании. Мопса и Доркас могли быть приходящими работницами, в то время как Марианна и Джен занимались работой по дому.

Не вызывает сомнения, что Мопса умеет читать. Почему бы иначе ей нравились «печатные песни»? Она не хочет покупать всего одну песню. Она хочет и получает по меньшей мере четыре. Крестьянин счастлив и готов тратить свои скудные сбережения и на Доркас, которая заявляет, что имеет свою долю внимания этого парня. (Можно только догадываться, оставались ли при этом девушки добрыми подругами.) В конце обсуждения песен Крестьянин говорит: «Девушки, я куплю подарки вам обеим. Разносчик, первый выбор мне!»

Листки с песнями в большом количестве предлагали на улицах Лондона, но они были, очевидно, доступны и пользовались спросом в сельской глубинке. Их авторов, которых было немало, литературоведы презрительно называют «поэтами кастрюль». Рынок у них был обширный, потому что слова, используемые ими, были короткими и простыми по контрасту с богатым словарным запасом и длинными предложениями, обычными в письменных памятниках культуры того времени. Сюжеты брались из всемирных новостей, и чем невероятнее они были, тем лучше. Стишки и песни охватывали темы от преступлений и виселиц до природных монстров, с одной стороны, и до любовной страсти и любовных невзгод — с другой. Песни имели широкое хождение. Они были написаны для подмастерьев и ремесленников в городе, а также, как нам показано, в равной степени для женщин и мужчин, работавших на ферме. Доркас и Мопса, получив предложенные им дары, ни словом не обмолвились о других «хороших товарах» в запасе коробейника, хотя, казалось бы, они должны были привлечь девушек, желающих украсить себя, чтобы понравиться мужчинам. Не надо им ни лент, ни бус, ни духов, ни перчаток, пока не насытятся «печатными песнями».

Если Мопса умела читать, очень трудно поверить, что мать Шекспира в своем родовом поместье, Энн Хэтауэй, дочь фермера средней руки, который не был богат, но занимал более высокое положение, чем Том Уиттингтон, его пастух, и две девушки, дочери Шекспира, человека, зарабатывающего на жизнь и сколотившего состояние своим пером, были неграмотными. Этого нельзя сказать о Сьюзен Холл, потому что сохранились ее тщательно выведенные подписи. Но эту идею выдвигают снова и снова, и не только те антистратфордцы, которые, стремясь унизить этот городок и его население, оспаривают, что в такой глуши мог появиться Лебедь Эйвона. Считалось, что даже важные по местным масштабам мужчины, вроде Джона Шекспира, равно как и женщины, не умели читать и писать. Ошибка была вызвана не подкрепленным фактами убеждением, что те, кто ставил на документе свой значок, не могли подписать его.

Но специалисты, проводившие научные изыскания в Стратфорде, убедительно доказали, что люди, умевшие писать и подписывавшие свои имена, иногда проставляли в документе свои значки. Эти значки были двух видов. Иногда ставили просто крест, который имел то же значение, как присяга, которую и сейчас произносят в суде. Если свидетель в присутствии других говорил, что он или она клянутся Давать правдивые показания, на документе ставили просто крест. Его использование было узаконено. Другие значки были персональными. Оливер Бейкер, который провел тщательное изучение подписанных значками документов в Стратфорде и во многих других местах, пока готовил свою книгу «В шекспировском Уорикшире», приходит к убедительному выводу, что значок не доказывал неграмотности. «Томас Уолкер изготовил печатную букву «T» и переплетенное двойное «V», так замысловато соединив их, что кажется невероятным, чтобы он не умел написать их. Это подтверждает его четко написанная подпись внизу страницы: Thomas Walker». Упомянут также Адриан Куини, который ставил вместо подписи аккуратно обведенный кружок. Однако сохранилось несколько букв, написанных им.

Джон Шекспир использовал в качестве подписи два значка. Они являлись символами его ремесла и принадлежности к гильдии перчаточников. Согласно Эдуарду Фриппу, высшему авторитету исследованию жизни Стратфорда в Елизаветинскую эпоху, Джон, в пору своего пребывания одним из чиновников по сбору пошлины, чиновников, которые устанавливали штрафы на правонарушителей, подписывал протоколы изящно выведенной формой перчаточного «разделительного циркуля». В другой раз он нарисовал вместо своей подписи перчаточный зажим. В книге Фриппа «Шекспир как человек и художник» воспроизведены рисунки обоих значков. Бейкер привел много примеров, когда люди то подписывали полностью свое имя, то ставили значок. Абсурдно утверждать, что он не умел ни прочитать, ни подписать документ своим именем, только на том основании, что до наших дней сохранились значки Джона Шекспира, а не его подпись.

Как мог исполнять общественные обязанности тот, кто в разное время занимал посты чиновника по сбору пошлины, казначея, ведшего все финансовые счета городка, бейлифа, или мэра, и мирового судьи, если он не умел ни читать, ни писать? В стратфордских отчетах не раз подчеркивалось, что он «вел счета», а это значит, что он не просто утверждал их, когда санкционировал сделанное городским секретарем, который, по мнению некоторых, был единственным человеком в деловых кругах, способным отличить «а» от «б», а единицу от двойки. Городок, несмотря на немногочисленность, по нашим стандартам, его населения в те времена, занимал третье место в графстве. Только Ковентри и Уорик были больше. Леланд, знаток древностей, который путешествовал по Англии с 1534-го по 1541 год и вел записи, рассказывал, что в Бирмингеме жили кузнецы, которые изготавливали ножи и режущие инструменты. Это было многообещающее, но все же очень незначительное начало его пути к теперешнему городу с интенсивной торговлей и богатым населением, а в шекспировские времена он не имел никакого значения. Стратфорд тогда был более важным городом, и члены его совета вели множество дел.

Часто утверждают, что во времена Елизаветы и Якова I девочки значительно отставали от мальчиков по уровню образования и способности читать книги и писать письма. Что касается аристократии, это утверждение не выдерживает никакой критики, и девушки из среднего класса в Лондоне были большими любительницами чтения. Более того, также доказано, что домашняя прислуга, по крайней мере в городах, способна была проводить свой досуг за чтением. Книга сэра Томаса Овербари «Характеры» появилась в 1614 году; среди прочих, как мы сейчас говорим, кратких биографических очерков есть один, посвященный горничной. В нем автор рассказывает, что «она вновь и вновь перечитывает произведения Грина и так увлеклась «Зеркалом для королевства», что не раз ей казалось, будто она превратилась в леди Эррант». Намного раньше Эдуард Хейк написал труд «Подлинные ценности нынешнего времени», который посвятил не знатному человеку, но своему другу «Эдуарду Годфри, купцу». В нем изложены обязательные правила для «всех родителей и учителей, которые должны побуждать к учебе своих учеников и детей». Понятие «дети» включало и девочек, поскольку он сокрушался, что юную мисс часто снабжают неподобающим чтением. «Или ей совсем не удается получить полезных знаний и ознакомиться с хорошей литературой, или же она так увлечется любовными книгами, никчемными историями и никудышными любовными фантазиями, что затем и в своей последующей жизни станет вести себя легкомысленно».

Во второй половине XVI века постоянно издавались книги об известных любовниках, исторических и легендарных, книги, для которых существовал готовый рынок в домах среднего класса, несмотря на неоднократные осуждения их якобы вредного влияния на девушек. Относительно их воздействия на молодых людей волновались меньше. Их, вероятно, не трогали любовные истории, изложенные в жизнеописаниях героев и художественной литературе, гораздо большее воздействие на них оказывал свободный образ жизни, при котором вожделение не осуждалось, а поощрялось, когда дело касалось мужчин.

Сам Шекспир вызвал громадное восхищение читательниц, когда опубликовал в 1593 году «Венеру и Адониса». Поэма постоянно переиздавалась и не выходила из моды до тех пор, пока к власти не пришли пуритане, и тогда ее хранили тайно, как сокровище; подобная участь уготована всем запрещенным или раскритикованным книгам. В промежутке между 1617-м и 1640 годами вышло пять изданий. В кембриджской пьесе 1600 года «Возвращение с Парнаса» герой по имени Гуллио оставляет Спенсера и Чосера «оболваненному миру» и говорит: «Я обожаю сладкозвучного господина Шекспира и почитаю его за то, что он положил под мою подушку «Венеру и Адониса».

Поэма оставалась любимым чтением пылкой молодежи. В пьесе 1640 года мужчина кричит: «За книгу «Венера и Адонис» привлечь мою любовницу к суду!» Он не осмелился утверждать, что его любовница ничего не понимает в поэзии, и это доказательство того, что женщины души в ней не чаяли. Сельские красотки не были такими страстными читательницами, они не подвергались пагубному влиянию суетных историй, из-за которых, по словам Хейка, девушки впоследствии «ведут себя легкомысленно». Но насколько велико было их пристрастие к любовным «печатным» песенкам, показано не только Шекспиром в «Зимней сказке», но в еще одной книге биографий, опубликованной в 1628 году Джоном Эрлом. «Поэты горшков», к его неудовольствию, все еще функционировали, и, когда их пылкие любовные песенки «увлекают» Мопсу и таких же, как она, «бедные сельские девчонки тают, как масло».

Одна из сварливых мегер, обрушиваясь с нападками на женское безрассудство, бранила их за то, что они тратят уйму времени на переписку и уделяют слишком много внимания музыке, поэзии, прическам и зеркалам. В «Назидании для изящных красоток», опубликованном Уильямом Аверелом в 1584 году, автор осуждает девушку, которая попусту тратит время, «приводя в порядок голову, глядясь в зеркало, перебирая пальцами по струнам лютни, занимаясь пением сонетов, придумывая письма, а также танцуя с любовниками». Невозможно принять Мопсу за изящную красотку, но она тает, как воск, над произведением «поэта горшков», и ее нельзя заподозрить в чрезмерном пристрастии к составлению писем, и не похоже, чтобы члены шекспировской семьи были чересчур заняты корреспонденцией. Нам следует разобраться, насколько обучение в школе было доступно для девушек в сельской местности. Кто-то должен был научить Мопсу читать. Если она училась на коленях своей матери, то кто научил ее мать?

Некоторые уверены, что девушки из обычных семей в маленьких провинциальных городках и в сельской местности не посещали постоянно школу. Они не изучали, как мальчики в грамматических школах, основы латинского, но существовало общедоступное начальное образование, которое девочки могли получать в течение нескольких лет вместе со своими братьями. Дороти Гардинер в своей книге «Английские девочки в школе», написанной после обширного изучения отчетов и уставов учредителей, окончательно рассеивает представление о существовании мужской монополии на образование. В Бенбери, расположенном в двадцати милях от Стратфорда, устав грамматической школы, основанной в 1594 году, разрешал присутствие в школе девочек; при этом их численность строго ограничивалась определенными рамками и пределами. Девочкам не разрешалось продолжать обучение после девяти лет, и им предлагали оставить школу до достижения этого возраста, если, по мнению учителей, они успешно справлялись с чтением и письмом на английском.

Когда Томас Сандерс через тридцать лет открыл школу в Уффингтоне, в нее не принимали девочек. Основатель нетерпимо относился к идее совместного обучения, но он сделал важное признание. Объясняя свои намерения, он заметил, что «существует ставшее уже привычным мнение, что можно посылать своих дочерей в обычные школы, где они будут учиться вместе со всякого рода молодежью, но, поскольку данное мнение многими понято как совершенно неприемлемое и непристойное, названный директор школы не может принять ученика любого пола для обучения в данной школе». Общедоступные школы признавались, таким образом, общедоступными в обоих смыслах этого слова, и они практиковали совместное обучение.

Общедоступную школу называли иногда начальной школой. Существовала такая и в Стратфорде, она поставляла для грамматической школы мальчиков, получивших соответствующую подготовку. В грамматическую школу принимали мальчиков не моложе семи лет. К этому возрасту они должны были уметь читать и писать по-английски и подготовиться к преодолению трудностей латинского языка, которому в дальнейшем предстояло занять главное место в учебной программе.

К концу жизни Шекспира Том Паркер, учитель, получивший лицензию от епископа Вустерского, заведовал такой школой. Некоторых городских мальчиков достаточно хорошо обучали дома их родители, так что общедоступная школа им попросту не требовалась. Неизвестно, хватало ли у Джона и Мэри Шекспир времени и возможности, чтобы обучить своего Уильяма основам английского и избавить его от посещения общедоступной школы. Известно, по словам самого Шекспира, что директор сельской школы, как правило, обучал девочек вместе с мальчиками.

В «Бесплодных усилиях любви», чьи комедийные сцены являются столь же родными для шекспировской Англии, как богемские эпизоды в «Зимней сказке», отец Натаниэль, приходский священник, разговаривает со школьным учителем Олоферном, нелепым педантом, который обожает демонстрировать свои познания в латинском языке. Но их беседа не оставляет ни малейших сомнений в том, что его школа — начальная, и в ней обучаются как мальчики, так и девочки.

Натаниэль. Сударь, я благодарю Творца, пославшего нам вас. И мои прихожане тоже. Вы отлично печетесь об их сыновьях, да и дочерям их от вас большая польза. Вы — добрый член нашей общины.

Олоферн. Mehercle!³ Если их сыновья сообразительны, я не обделю их познаниями; если их дочери способны, я приспособлю их к делу⁴.

Натаниэль, хоть его и называют «сударь», описан с очаровательной непосредственностью, он «человек хоть глуповатый, но тихий и порядочный, а сбить его с толку — легче легкого. Сосед он превосходный». Это сказано шутом Башкой, который также выдает комплимент приходскому священнику за искусную игру в шары. Это беседа сельских жителей, и школа, возглавляемая Олоферном, не аристократическая академия для пылких лордов из Наварры, которые, по обычаям того времени, имели собственных воспитателей. В любом случае если бы они посещали класс Олоферна, то задразнили бы беднягу до смерти. Шекспир имел в виду приходскую школу, именно она мозолила ему глаза в Стратфорде. В такой, как та, которой руководил Томас Паркер, позднее воспитывалась или посещала занятия его мать, жившая в Уилмкоте (средств для передвижения, как было отмечено, у нее было предостаточно), и его жена с фермы Хэтауэй в Шоттери, расположенном всего в миле от города среди полей и фруктовых садов.

Как сказано, Олоферн руководит «общеполезным заведением», что некоторые расшифровывают как школа-интернат. (Худшего директора трудно себе представить.) Гораздо больше похоже на правду, что он руководил начальной школой, получал небольшое жалованье, к которому дети добавляли свои пенсы, поскольку учительского фонда не существовало.

В шекспировских пьесах есть несколько упоминаний о школьницах и их привычках. Бьянка в «Укрощении строптивой» принадлежит к богатой семье и учится в классе, имеющем воспитателя. Ее отец Баптиста говорит:

А так как знаю я, что очень любит
Поэзию и музыку она,
Я для нее найму учителей;
Пусть наставляют юность⁵.

Следует обратить внимание на множественное число. Баптиста был щедрым работодателем. Что должны были вытерпеть воспитатели, боровшиеся с ее сестрой Катариной Строптивой, обрисовано в пьесе мрачными красками.

Для дочерей Баптисты не было необходимости посещать школу, но Елена и Гермия в «Сне в летнюю ночь» учились в одном классе. Говорит Елена, когда пытается прекратить их ссору в III акте, II сцене:

...ах, все забыто?
Забыта дружба школьных дней невинных?⁶

В основном они, очевидно, учились вместе вышиванию, но упоминается и духовная дружба, которая предполагает чтение и обсуждение книг. В «Мере за меру» Изабелла делает любопытное замечание относительно школьниц.

Так часто в школе
В своей горячей, хоть бесплодной дружбе
Меняются подруги именами⁷.

Зачем потребовалось вводить такую ненужную деталь? Возможно, здесь присутствует воспоминание о каких-то играх с прозвищами, которыми забавлялись дочки Шекспира и их подруги, когда ходили в начальную школу.

Уроки в общедоступной школе предназначались для совсем маленьких детей, и, очевидно, в дальнейшем для девочек предоставлялось не много возможностей для продолжения образования, или их не было совсем, за исключением больших городов, но родители могли организовать обучение частным образом. К сожалению, в период Реформации, которая разоряла и часто упраздняла старые школы при женских монастырях, произошло значительное ухудшение в обеспечении девочек образованием. В монастырях получали образование дети из «хороших семей», но туда все чаще и чаще начинали проникать дочери купцов и мелких землевладельцев-арендаторов. Их обучение не было чисто религиозным; оно включало чтение светских книг и сочинения как по-латыни, так и на английском. В «Книге о воробье Филиппе» Скелтона маленькая Джейн Скруп, ученица в аббатстве, читала Чосера и рассказы о классических и романтических героях. Как начинающая писательница, она делает очаровательное признание:

Я не умею хорошо писать,
Мой стиль еще хромает...

Но потом добавляет:

Я испытаю свое мастерство,
Пытаясь написать эпитафию
На правильном и красивом латинском.

Учительницы-монахини были образованны, и их вклад в общую культуру был велик и разнообразен. Шекспир, вероятно, не знал об этом, но первой христианкой, создававшей, как и он, драматические произведения, была женщина, аббатиса Гросвита, которая в Саксонии в X веке писала пьесы на латыни; сюжеты она заимствовала из историй и легенд своей веры. Образец был классический, но мораль — христианская.

Реформация уничтожила многое, но поощряла чтение Библии на английском. Предполагалось, что матери-христианки станут читать своим детям Библию, но они не могли бы делать это, если их самих не обучали чтению. Шекспир прекрасно знал летописи, и тому немало свидетельств в его работах. Большую часть этих знаний он мог получить в школе, но с чем-то его, вероятно, познакомила мать. Очень трудно поверить, что человек, так широко начитанный, как он, согласился бы оставить или позволил бы жене оставить без образования своих двух дочерей, когда они переросли возраст общедоступной, или начальной школы.

Что старшая, вышедшая замуж за ученого доктора Холла, умела красиво писать, мы знаем по ее подписи. Не существует ни одного образца каллиграфии его дочери Джудит. Она ставила свой значок в виде простого креста, что указывает на важность случая, когда она давала свидетельское показание. Но уже было убедительно показано, что значок очень часто ставили люди образованные и даже ученые мужи. Почему бы этой практикой Не пользоваться и образованным женщинам? Джудит не следует считать тупицей только на том основании, что иногда она использовала собственноручный знак вместо подписи. Она занимала более высокое общественное положение, чем Мопса, жившая на ферме, и, как было принято в ее окружении, ставила вместо подписи значок.

В «Виндзорских насмешницах» Шекспир представил нам единственную в его пьесах картину образа жизни среднего класса в провинциальном городке. Стоит изучить эту пьесу, чтобы обнаружить, в каких домашних условиях жил Шекспир в Стратфорде и какие личные достоинства он приобрел там. У миссис Форд и миссис Пейдж мужья занимают то же общественное положение, что отец Шекспира. Они не аристократы, и мы не знаем источника и размеров их дохода. Они ходят на охоту. В списке действующих лиц они значатся дворянами. У их жен, положение которых было таким же, как у матери и жены Шекспира, полностью отсутствуют признаки неграмотности.

Когда мы впервые встречаем их, миссис Пейдж читает любовное и, вероятно, обольстительное письмо от Фальстафа, удобочитаемость почерка которого после выпитых им напитков, вероятно, была сомнительна. Письмо передают миссис Форд, требуя, чтобы она тоже прочитала его. Ни одна из них не жалуется, что не в состоянии прочитать письмо. В семействе Пейдж есть мальчик Уильям, который, как всякий ученик стратфордской грамматической школы, воюет с латынью.

Обе женщины живут весело и с комфортом. Миссис Форд упоминает об одной служанке, но, вероятно, у нее имелись и другие. Она призывает не одного слугу, чтобы вынести Фальстафа, когда тот прячется под грязными простынями в большой корзине. Если одной из них понадобились бы дополнительные услуги в домашней работе, на помощь призвали бы ту, которую называют «сущим кладом». Неподалеку от семейств Форд и Пейдж жила такая персона, целиком и полностью заслуживавшая этот комплиментарный титул. Это миссис Куикли, которая в пьесе названа «служанкой доктора Каюса». «Я управляю всем его домом, — говорит она, — стираю, глажу, варю пиво, жарю, пеку, стелю постель...»⁸

Домашнее хозяйство не составляло проблемы для тех, кто имел возможность нанять прислугу, и за это хозяйке дома приходилось платить совсем немного. Стоимость жизни была настолько низкой, что современному человеку это кажется невероятным.

В книге «Сплетни из комнаты для хранения документов», которую леди Ньюдайгейт-Ньюдигейт опубликовала в 1897 году, приведены весьма интересные письма, написанные двумя сестрами, которые приехали из Госуорда в графстве Чешир. Одна была Мэри Фиттон, фрейлина королевы Елизаветы, которая дурно вела себя и попала в немилость. Ее соблазнил граф Пемброк, или она соблазнила его, но он отказался жениться на ней и был посажен в тюрьму Флит, чтобы охладить свой пыл. Об этих героях подробнее будет сказано позднее. Другая девушка, Энн Фиттон, благополучно вышла замуж, стала леди Ньюдайгейт и жила в основном в провинции. Мэри, известная как Молл, после романа с графом Пемброком дважды была замужем. Когда она стала миссис Поулуил, Энн приехала погостить к ней в Пертон в Уорикшире. Среди многочисленных писем был найден отчет а ее расходах. Вероятно, она помогала своей сестре вести хозяйство. Вот список расходов, которые показывают стоимость жизни и размеры чаевых в начале XVII века, когда Шекспир жил в «Новом месте».

Энн Ньюдайгейт была титулованной дамой, жившей в большом доме, и она не бродила по магазинам в поисках домашней птицы по низкой цене. «Жена садовника», вероятно, получила свое содержание. Какую работу она должна была выполнять, не обозначено. Пятнадцать шиллингов за двадцать шесть недель не слишком щедрое вознаграждение. Если вознаграждение жены садовника в Пертоне соответствовало стандартным расценкам, то десять шиллингов сиделке при ее отъезде было платой за четыре месяца. Расходы на благотворительность были скудными, но «нищий», если он оказывался любителем эля, за четыре пенса мог напиться в свое удовольствие. Лесник Бруд явно получил сравнительно щедрые чаевые и заметно больше своих помощников. Доктор Черрибуд значительно выделяется из общего списка, но нам не сказано, за сколько визитов он получил свое вознаграждение и каков был характер его услуг. Прочитав домашнюю смету и список расходов леди Ньюдайгейт, мы, вероятно, заинтересуемся, сколько платил доктор Каюс миссис Куикли за множество услуг, оказываемых «одной парой рук». Прислуга, нанятая для работы в «Новом месте», не могла представлять серьезной нагрузки для кошелька Шекспира.

Итак, дополнительная помощь в хозяйственных хлопотах не представляла серьезной проблемы для стратфордских домохозяек. В их жизни были приятные моменты, неизвестные сегодняшним женщинам. Не было ни толп, ни очередей, ни толкотни и борьбы за место в поезде или в автобусе. Но им приходилось бороться с другими опасностями. Грозной тучей нависла над ними тень возвращающейся чумы. Существовала боязнь возникновения пожаров, быстро распространявшихся по городу в сухой и ветреный день, чему немало способствовал имевшийся в изобилии горючий материал в виде тростниковых крыш. Хотя продовольствие было дешевым и его было много, не существовало ничего похожего на разнообразие, известное нам, и в жаркую погоду не было льда, чтобы сохранять его свежим и безопасным для употребления. Жизнь без привозных консервированных фруктов, холодильника и надежных водопроводных труб в доме вызвала бы сильное возмущение современной домохозяйки. Женщины елизаветинского времени пекли хлеб дома, и, несомненно, семья получала намного более вкусный и более питательный хлеб, чем пресный и рыхлый продукт, который мы без проблем получаем из наших пекарен, обслуживающих множество народу. В более бедных домах, где у матери не было наемных помощниц, труд женщины продолжался до самой смерти.

Особенно тяжелым было отсутствие легкодоступного освещения. После четырех часов в зимний день люди в своих домах погружались во тьму, та же мгла поджидала их и на улице. Хорошие свечи были роскошью, они стоили шиллинг за три фунта; грубые имели фитили, скрученные из камыша, в изобилии росшего по берегам реки и энергично собираемого жителями. Высушенный камыш использовали в двояких целях. Его разбрасывали по полу вместо ковров. Из него также сплетали внутреннюю часть тростникового светильника, главным ингредиентом которого был кухонный жир. В страну ввозили китовый жир для ламп, но он, вероятно, не попадал в Среднюю Англию из-за трудности транспортировки. Упоминания об освещении в шекспировских пьесах часто сопровождаются стоном. Шекспир ненавидел дымный свет, который питался вонючим жиром, и мигающую лампу, в которой почти не осталось масла. В богатых домах факелы вставляли в настенные бра и в большом количестве использовали высококачественные свечи. Но на фермах в елизаветинское время в тоскливые декабрьские дни и длинные вечера чаще использовали для освещения пламя горящего в очаге бревна, чем масло и жир. Одна из самых мрачных строчек у Шекспира относится к «темному дому и вызывающей отвращение жене». Не следует вырывать эту строку из контекста и приводить ее как свидетельство брака, потерпевшего печальное крушение. Но Шекспиру во времена его детства и намного позднее, когда он оказывался дома зимой, была знакома мрачность неосвещенных улиц и домов; для женщин, которые не уезжали далеко от дома, отсутствие света являлось более мучительным лишением. Освещение было настолько скудным, что при нем практически невозможно было читать, хотя они овладели этим искусством, когда вместе с мальчиками, прихватив свои азбуки, посещали общедоступную школу. Этот букварь, снабженный ручкой, чтобы ребенку было удобнее держать его, представлял собой листок, прикрепленный к деревяшке и защищенный роговой пластинкой. Так легче было приступить к изучению чтения и письма. Но для достижения дальнейших успехов в чтении, когда было слишком темно или слишком сыро, чтобы играть на улице, нужно было больше удобств и хорошо освещенная комната, а осуществить это было трудно.

Миссис Пейдж, охваченная негодованием на наглое поведение Фальстафа, сказала, что внесет «в парламент билль об истреблении мужского пола»⁹. Она знала о Лондоне и о его законодательной деятельности. Но мужчины, как толстые, так и тощие, не испытывали особого гнета. Слово «эмансипация» было неизвестно женщинам Стратфорда, которые жили в мужском мире, несмотря на то что на троне сидела популярная и могущественная женщина. Мэри Арден стала женой городского бейлифа, или мэра, но она не обладала ни рангом, ни обязанностями, которыми обладает жена мэра в наши дни. Ее не считали первой дамой города. Но она не испытывала от этого ни малейшего недовольства, поскольку никогда не думала о политическом равенстве полов, каковы бы ни были ее взгляды на равенство отношений в супружеской жизни. Жены не жаждали ни прав, ни власти, помимо той, в которой они упражнялись в доме. Но радушная, приветливая и умелая хозяйка, описанная в отрывке из «Зимней сказки», который мы уже цитировали, ярко и убедительно обрисована как в своих трудах, так и в веселье. Таких женщин было много.

В темные месяцы было мало развлечений, помимо сплетен и хождения в гости во время двенадцати дней Рождества. Когда путешествовать по дорогам становилось легко, Стратфорд посещали труппы актеров. С этим развлечением пришлось распрощаться, когда возрастающая суровость и засилье местных пуритан наложили запрет на это развлечение к концу XVI века. До этого многие странствующие труппы включали посещение Стратфорда в список своих поездок по Средней Англии. Если Мэри Шекспир стояла когда-нибудь рядом с Джоном, когда он исполнял свои обязанности мэра, она имела возможность увидеть труппу графа Вустерского, которая гастролировала в городе, когда Джон был бейлифом в 1564 году.

Актеров бранили как в провинции, так и в Лондоне те, кто обвинял их в объединении вокруг себя отбросов общества и совращении молодежи обоих полов — приучении их к распутным мыслям и развратному поведению. Но если королева находила удовольствие в устройстве при дворе театральных представлений, женщины не столь высокого положения могли, естественно, следовать королевскому примеру и входить в состав взволнованной или веселой публики. Установлено, что дети также ходили на представления. Роберт Уиллис из Глостера оставил восторженный рассказ о том, как в детстве его взяли на театральное представление в этом городе в 1570 году. Ему позволили стоять между коленей отца, и в возрасте семидесяти лет он все еще помнил об этом радостном впечатлении.

Существует запись, сделанная на пятьдесят лет позднее, актерами в Уитни в графстве Оксфордшир, чья публика, состоявшая из мужчин и женщин, задержала представление, потому что они хотели продолжать танцы перед началом пьесы. Знаменательным днем в Стратфорде стало прибытие «слуг графа Лестера» в 1588 году. Нельзя сказать с уверенностью, был ли с ними их главный комик, а позднее и товарищ Шекспира, Уилл Кемп. Возможно, так оно и было, поскольку он часто путешествовал вместе с труппой как на родине, так и за рубежом. Если Мопсе и подобным ей удавалось на день оставить ферму и стада, они могли насладиться красочным зрелищем после сельской скуки. Спутник Мопсы в богемской сцене пьесы обозначен как Крестьянин. Кто бы ни сопровождал ее в поездке, в Уорикшире, как и в лондонских театрах, можно было наслаждаться игрой признанного мастера трюков, каламбуров и шутовства.

Мопса — особое имя. Вероятно, оно произошло от названия ярмарки Моп¹⁰, куда приходили в поисках места те, кто искали работу. Если девушки хотели выполнять домашнюю работу, они несли швабру или метлу, чтобы дать знать, какого рода работу они ищут. Старое название осталось для ярмарки наемного труда, привлекавшей работников всякого рода. Фермеры и домовладельцы приезжали туда, чтобы подыскать подходящих парней, а также служанок. После заключения сделок возникало ярмарочное веселье, которым и заканчивались переговоры. Название ярмарки Моп не исчезло, хотя ее первоначальный смысл исчез с появлением Биржи труда и большого количества рабочих мест.

У сельских жителей было много поводов для веселья. Были Дни святых, были сельскохозяйственные праздники, такие, как стрижка овец в середине лета и домашние праздники урожая в августе или сентябре. Если устраивали танцы, то стоит отметить, что Шекспир выражал пожелание, чтобы их исполнение было пристойным. Мужчинам полагалось быть хорошо одетыми, а женщинам — «свежими», слово, которое тогда означало «вымыться и прилично вести себя» и не имело сексуального подтекста, введенного в современный сленг. В представлении масок в «Буре» Ирида, обращаясь к участникам веселья, говорит:

Вы, солнцем опаленные жнецы,
Чьи шляпы из соломы как венцы
Горят над лбами, мокрыми от пота!
Сюда! Дневная кончена работа!
Пусть каждый нимфу за руку возьмет
И вступит с ней в веселый хоровод¹¹.

После этого следует ремарка: «Появляются жнецы в крестьянской одежде. Вместе с нимфами они кружатся в грациозном танце». Если были неуклюжие, неловкие подростки и неряхи на стратфордских праздниках и ярмарках, то их не показывали в таком виде на сцене. Очевидно, Шекспир верил, что местные девушки могли исполнять танец «грациозно». Флоризель находит, что Пердита танцует с удивительной грациозностью. Почему бы и Мопсе, которая так жаждала приобщиться к исполнению песенок, также не удостоиться похвалы, когда «веселый хоровод» закружит ее в танце?

Зимы были тоскливым временем года для женщин Стратфорда и близлежащих ферм. Но с весны до осени продолжались празднества и ярмарки, подобные той, где Автолик и его товарищи-коробейники помогают мотам транжирить деньги к выгоде и удовольствию их девушек, получающих на празднике подарки. Не стоит испытывать умиления по поводу Стратфорда, как типичного образчика веселой Англии, и забывать о чуме и опасностях. Но бывали периоды, когда женщины могли расслабиться или дурачиться наравне с мужчинами, получая одинаковое удовольствие и жадно вчитываясь в рассказы о чудесах в отпечатанной песенке.

Примечания

1. Перевод В. Левика.

2. «Зимняя сказка», акт IV, сцена III. Перевод В. Левика.

3. Клянусь Геркулесом! (лат.)

4. «Бесплодные усилия любви», акт IV, сцена II. Перевод Ю. Корнеева.

5. Перевод П. Мелковой.

6. Перевод Т. Щепкиной-Куперник.

7. Перевод Т. Щепкиной-Куперник.

8. Перевод С. Маршака и М. Морозова.

9. Перевод С. Маршака и М. Морозова.

10. Швабра (англ.).

11. Перевод М. Донского.