Искусство и жизнь: в чём цель искусства?

Итак, очередной возникший вопрос — это: в чём смысл трагического искусства? Зачем оно существует, т. е. какое воздействие оно призвано оказывать на человека?

Л. Выготский, как философ и психолог искусства, не мог уклониться от этого вопроса, который со всей остротой возникает именно вследствие проведённого им анализа бессмыслиц шекспировского «Гамлета» и «громоотводов», спасающих восприятие этих бессмыслиц. К чему бессмыслица? Должна же она чему-то служить. Вопросу воздействия искусства на человека посвящены главы книги Выготского «Психология искусства», названные «Искусство и жизнь» и «Искусство как катарсис».

Прежде всего Выготский анализирует тот распространенный взгляд на роль искусства, который известен как концепция «заражения», высказанная Л. Толстым. Искусство заражает нас чувствами других людей — в этом и состоит предмет и назначение искусства. Искусство хорошо, если оно заражает нас хорошим чувством. Какова этика, такова и эстетика: оценка эстетического воздействия даётся исключительно с общеморальной точки зрения.

Применяя эту концепцию к шекспировскому «Гамлету», можно полагать, что публика, обманутая «громоотводами» автора, испытывает эпидемическое заражение от эмоций героев и в результате верит в то, чего нет: в осуществление ожидавшейся мести. Допустим, публика удовлетворена — у неё хорошие, положительные эмоции, но не забывайте про умного зрителя. Его эмоции не могут быть хорошими. Между тем, он и сейчас, спустя 400 лет, идёт в театр на Шекспира — неужели за отрицательными эмоциями? Возникает подозрение: в эмоциях ли дело, если одна и та же пьеса способна вызвать противоположные эмоции? На чувства ли действует искусство своим, специфическим образом?

...Когда строку диктует чувство,
Оно на сцену шлёт раба...

Б. Пастернак

Хоровод баб величает вышедшую замуж дочь Льва Николаевича Толстого. Чувство радости, здоровья и энергии, выразившееся в пении хоровода, заразило самого Льва Николаевича, он ощутил бодрость и веселье. В другой раз Лев Николаевич слушает игру прекрасного музыканта, исполнившего ему Ор. 101 сонаты Бетховена, — никакого явного заражения, никакого определенного чувства, которое могло бы сравниться с чувством от пения баб. Вывод (Льва Николаевича): пение баб в эстетическом отношении выше музыки Бетховена, хотя Лев Николаевич даже не говорит, хорошо ли пели бабы. Разве их весёлость была бы менее заразительна, если бы они не пели, а просто весело галдели, стуча в косы, особенно в день свадьбы дочери? Заражать чувствами может что угодно — в чём же специфическое воздействие искусства?

Сам этот пример, приведённый Л. Толстым, обнаруживает сомнительность его «теории заражения». Правда, Л. Толстой последователен, отрицая не всякую музыку (наряду с песнями или галдением баб), он признаёт марши и танцы, т. е. не отрицает прикладное искусство, поскольку оно способно оказывать на людей положительное моральное воздействие. Так, военные марши потенцируют в солдатах нужные воинственные эмоции, но разве военная музыка сама по себе разрешается боевой эмоцией или боевым аффектом? Никогда. Её действие обратное: она скорее умеряет и дисциплинирует боевой пыл, успокаивает нервную систему и, в частности, прогоняет страх. Даже у этой музыки, преследующей исключительно практическую цель, сама эта цель состоит не в том, чтобы возбуждать эмоции, а в том, чтобы умерять их. Давая потенциальную возможность проявиться боевой эмоции, она сама непосредственно её не вызывает. «Мы видим, таким образом, — заключает Выготский, — что теория Толстого не оправдывается даже там, где он видел её наивысшую правоту, — в искусстве прикладном». Цель искусства — в чём-то более глубоком, чем коммуникация чувств. «Если бы стихотворение о грусти не имело никакой другой задачи, как заразить нас авторской грустью, это было бы очень грустно для искусства» (Выготский).

Позднышев, герой повести Л. Толстого «Крейцерова соната», говорит о страшном действии на него музыки Бетховена: «— Говорят, музыка действует возвышающим душу образом — вздор, неправда!.. Она действует не возвышающим, не принижающим душу образом, а раздражающим душу образом... Музыка заставляет меня забывать себя, моё истинное положение: мне под влиянием музыки кажется, что я чувствую то, чего я, собственно, не чувствую, что я понимаю то, чего не понимаю, что могу то, чего не могу...». Подмечено правильно. Музыка, вообще говоря, не запрограммирована на действительность, может не иметь с нею ничего общего. Один авторитетный музыковед XIX века (Э. Ганслик, «О музыкально прекрасном») сказал, что всегда может назвать действительный предмет или сюжет, например, статую Лаокоона, который адекватно не отобразит никакая музыка. Один философ (А. Шопенгауэр) сказал даже, что музыка продолжала бы звучать, если б вся материальная Вселенная вдруг исчезла. Музыка не только не пробуждает в нас никаких определенных чувств — она, напротив, срывает нас с петель привычных эмоций, уносит нас от действительности в какой-то иной мир, где мы чувствуем то, что в действительности не чувствуем. Выбивая нас из колеи действительности, она вызывает в нас беспокойство, раздражение, подмеченное Позднышевым. Воздействие музыки может оказаться страшным, и Позднышев опять прав, когда говорит о восприятии музыки, «не соответственном ни месту, ни времени»: «Разве можно играть в гостиной среди декольтированных дам это престо! Сыграть и потом похлопать, а потом есть мороженое и говорить о последней сплетне?». Музыка оказывает гипнотизирующее действие, которое в руках безнравственного гипнотизёра может оказаться губительным. Это, собственно, и стало причиной трагедии, о которой повествует её герой Позднышев.

Позднышев делает как будто бы разумный вывод: раз музыка обладает принудительной властью над человеком, она должна быть отдана под контроль власти государственной (как в Китае, где «музыка государственное дело»). Ибо «то не соответственное ни месту, ни времени вызывание энергии, чувства, ничем не проявляющегося, не может не действовать губительно... Только раздражение, а того, что надо делать в этом раздражении, нет».

Да, в музыке этого нет; но она и не призвана к этому: она не вызывает ни чувства, ни энергии, и Позднышев неправ лишь в том, что видит во всякой вообще музыке мобилизацию к действию, т. е. уподобляет её звуку боевой трубы, подымающей бойцов на бой. Сама по себе музыка не толкает на поступки, даже если она есть военный марш. «В руках кого попало» музыка может привести к трагическому исходу, но из этого не следует, что филармонию надлежит отдавать в ведомство государства. К трагедиям могут приводить всякие психические раздражения — это не означает, что душу человеческую надо отдать под контроль государственной власти.

В хороших руках музыка приводит к действию, называемому «катарсис». В собственном смысле это греческое слово означает «очищение». Раздражение — лишь исходная точка катарсиса, снимающая действие наших чувств, их направленность на поступки. Искусство как будто пробуждает в нас сильные чувства, но вместе с тем они ни в чём не проявляются. Этим художественное восприятие отличается от всякого вообще чувства. Это специфическое свойство эстетической реакции обусловлено действием нашей фантазии, разрешающей наши эмоции в катарсисе. «Для восприятия искусства недостаточно просто искренне пережить то чувство, которое владело автором, недостаточно разобраться и в структуре самого произведения — необходимо ещё творчески преодолеть своё собственное чувство, найти его катарсис» (Выготский). Только благодаря катарсису — творческой победе над чувствами — зритель, увидевший на сцене злодейское убийство, не сжимает в ярости кулаки и не спешит наказать обидчика. Речь не идёт о каком-либо благотворном моральном действии искусства. Что бы ни говорил Л. Толстой, зритель, созерцавший трагедийную сцену, вовсе не обязан после неё становиться нравственно лучше. Мораль — это то, что связывает нас принципом, как уздой, — не «в искусстве находит выход именно необузданное нашей природы» (Выготский). Выготский понимает катарсис лишь как «необходимый разряд нервной энергии, сложный прием уравновешивания организма и среды в критические минуты нашего поведения». Таким образом, катарсис понимается в чисто психологическом смысле, как громоотвод нашей психической энергии, готовой разразиться взрывом. «Будучи само по себе взрывом и разрядом, искусство всё же вносит действительно строй и порядок в наши расходы души, в наши чувства» — в этом роль катарсиса.