Трагическое в идеальном Космосе

Почему бытие нуждается в оправдании? В оправдании и искуплении нуждается нечто неразумное и несовершенное, между тем аристотелев Космос — это идеальная гармония целого, единый одушевлённый организм, формируемый единой целевой причиной, к которой всё влечётся единым мировым Умом — «Перводвигателем» (он — «двигатель» не в смысле начала движения, или «первотолчка», а в смысле конечной цели, к которой всё восходит). Каким образом в наисовершеннейшем разумном Космосе возможно несовершенное и неразумное? Мы возвращаемся к прежнему вопросу: почему греки, своим умозрением создавшие свой идеальный гармоничный Космос, создали также художественный жанр, в основе которого лежит дисгармония, трагическое противоречие устремлений героя с наличным (разумным) миропорядком? Если миропорядок прекрасен — зачем Прометей восстаёт против Зевса, вседержителя миропорядка? С другой стороны, если Эдип совершил роковую ошибку, приведшую его к преступлению, которое возмутило миропорядок, то в чём вина Эдипа? Ошибка есть просто ошибка: ошибка не есть ещё вина. А нет вины — нет и трагедии. Зачем тогда безумствовать и в безумии ослеплять себя?

И Прометей, и Эдип совершают неразумные поступки перед лицом мирового Ума. Первый делает это из личного своеволия (пусть оно даже продиктовано любовью к роду человеческому), второй — непроизвольно, по прихоти случая, как жертва Рока. В том и другом случаях неразумность выглядит как неправильность, болезненная аномалия, отклонение от мировой, космической нормы. Сами по себе они не рождают трагической проблемы. Катарсис требуется, если налицо трагедия, но где же здесь трагедия? Трагическое исчезает, если поступки героя — лишь следствие его неразумности или его болезненного состояния. Так, трагедия Гамлета совершенно испаряется, если смотреть на него как на расстроенный ум или отклонение от психической нормы.

Трагическое, т. е. то, что приводит к гибели героя или его жизненных ценностей, определяется не прихотью индивидуума (тогда это было бы «трагикомическое») и не стечением случайных роковых обстоятельств, а самой внутренней природой того, что гибнет, её принципиальной несогласуемостью с наличным миропорядком. Трагедия требует бытийственного, субстанциального зла, порождающего преступление. (Разумеется, это «зло» понимается по-язычески — не в смысле «греха», а в смысле отступления от разумного.) Стало быть, это зло должно заключаться в самих первоосновах мироздания. Именно там следует искать смысл трагедии Прометея и Эдипа. Раз трагическое содержится в самих основах бытия, то назначение катарсиса — это оправдание бытия несмотря на его трагизм. Это оправдание, по Аристотелю, совершается через «умное» очищение — через осознание нетронутости основ бытия, несмотря на неизбежность преступления. Сама задача может казаться невыполнимой — оправдать бытие, несмотря на неизбежное зло бытия. Однако, очевидно, что Аристотель считает её выполнимой, раз он вообще впервые в истории греческой мысли заговорил о катарсисе.