В омуте времён: было ли первоначальное человечество бескультурным?

Фукидидовская традиция, отрицающая объективность мифологического процесса, предполагает этот процесс развертывающимся исключительно в человеческом сознании. Поскольку миф характеризовался как «детство» и мифическое сознание квалифицировалось как «прелогизм», то первоначальное сознание неизбежно рассматривалось как примитивное — исключающее какой-либо высокий уровень культуры. В исторический прогресс сознания верит и Лосев, назвавший мифологию «детством», и потому мифологический процесс для него начинается с примитивного переноса человеческих родовых отношений на природные явления: с фетишизма (обожествления вещи) и последующего «анимизма» — отделения демона вещи от самой вещи.

Можно, однако, пытаться и далее идти вглубь времён — к началу существования самого человечества, и ставить вопрос: каким было первоначальное сознание человека? В частности, было ли когда-нибудь сознание домифологическое? На этот вопрос должна отвечать уже не историография, а антропология, в которой, тем не менее, сохраняются те же две тенденции: эмпирико-рационалистическая и религиозная (сакральная). Для первой, признающей только эволюционный путь восхождения сознания «от низшего к высшему», ответ однозначен. По Лосеву, мифологии предшествовала «только звериная, чисто инстинктивная ориентация в окружающей среде» («Античная мифология»).

Интересно обнаружить, как такое представление опровергается самим научным методом современной антропологии.

Противоречивость теории, если таковая имеется, рано или поздно выявляется в ней самой, её же средствами. Зададим вопрос современным палеоантропологам: какими знаниями располагают они о возникновении человечества? Будем к ним снисходительны: вопрос очень даже не простой, и лишь в последнее время в нём обнаружилась некоторая ясность — не так легко вообще договориться, кого принимать за первого homo sapiens. До сих пор многие из этих учёных всерьёз называют «первым человеком» древнейшего из известных им ископаемых архантропов, т. е. обезьян, сходных по анатомической и физиологической формации с современным человеком. Выступление одного из нынешних палеоантропологов мне недавно довелось услышать и увидеть в телевизионной передаче. Стоя в одной из греческих пещер, он уверял, что здесь, в слое породы, имеющем возраст 10—12 млн лет, обнаружены останки первого человека (из этого он делал вывод, что первый человек появился в Европе, а не в Африке, как считалось раньше). Что в этом «человеке» было человеческого, он никак не уточнил, видимо, полагая, что дарвиновская теория эволюции не нуждается в доказательстве, и одного только биологического сходства обезьяны-гоминида с человеком достаточно, чтобы эту обезьяну назвать нашим предком.

Чтобы с ним не спорить попусту, бросим этих древнейших гоминидов и обратимся к последним из них, наиболее молодым, появившимся в Европе не миллионы лет назад, а относительно совсем недавно (120—130 тыс. лет назад) — к неандертальцам. Выбрав их, мы даже усиливаем позицию эволюционистов, сторонников постепенного, длительного и непрерывного превращения обезьяны в человека. Дело в том, что у нас с неандертальцами не только биоморфное, но и социоморфное сходство. Социальная жизнь неандертальцев содержала уже явные человеческие черты, а главная из них — зачатки религиозных верований (культ умерших) и первая культура, называемая мустьерской. Почти полтора столетия в науке царило твёрдое убеждение, что неандерталец — одно из последних звеньев непрерывной цепи, соединяющий древнейших архантропов с современным человеком. Только лишь использование методов палеогенетики в конце XX века позволило установить, что неандертальцы представляли собой тупиковую ветвь гоминидов. Они остановились в развитии и не могут быть признаны предками современного человека, появившегося на территории Европы не ранее 40 тыс. лет назад, в эпоху палеолита. После такого открытия никто не может до сих пор назвать нашего прямого эволюционного филогенетического предка, т. е. найти связующее «промежуточное звено» между архантропом и неоантропом. Очевидно, никакого постепенного (эволюционного) превращения архантропа в современного человека вообще не было — первый человек появляется внезапно, причем сразу со всем тем комплексом морфофизиологических признаков, которым он обладает и сегодня. (Все эти сведения в подробном изложении можно найти в обзорных публикациях биолога Г. Муравник, в которых подытожены результаты палеонтологии и палеогенетики за последние 30 лет). Это для нас всё же не главное: главное не в физиологическом строении первого человека, по которому он мало отличается от архантропа, а в его культуре. Тут нас ожидает новое чудо, перед которым, пожалуй, меркнут гораздо более поздние чудеса культуры древних народов т. наз. «исторического периода» — финикийцев, вавилонян, индусов, египтян и, наконец, наиболее поздняя из них — культура эллинов.

Первое праисторическое человечество (о «народах» того времени, как мы увидим, говорить не приходится) сразу же, т. е. 30—40 тыс. лет назад, отметилось культурой, несравненно более высокой, чем мустьерская. Эта новая, ориньякская культура выразилась не в слове, а в живописи и пластике. Сохранившиеся фрагменты этого искусства, сколь ни мало пощадило их время, признаются сейчас величайшими шедеврами, когда-либо созданными людьми. Это искусство, имеющее, без сомнения, культовый характер, отражает богатую и духовно наполненную жизнь его творцов.

Как видим, сторонников научного метода истории посрамила сама научная эмпирика. Первоначальное человечество не было примитивным — оно было высокодуховным! Открытие палеолитического искусства произвело переворот в культурологии и — шире — в самом понимании развития сознания. Но удар, нанесённый этим открытием по эволюционистскому пониманию прогрессивного роста сознания, а с ним и по фукидидовской историографии, был плохо осознан, и это лучше всего показывает пример Лосева. Лосев, знавший, конечно, про живопись палеолита, считает, что человечество начиналось с дикого, звероподобного состояния. Объяснить это можно только довлевшей над учёным моделью эмпирико-рационалистического понимания антропологии. Когда взор человека зашорен догматической схемой, он не увидит даже того, что находится у него перед глазами. Такой силы было давление аристотелевской парадигмы — и, как видим, до самого XX века. Конечно, и ранее находились выдающиеся исключения, например, такие мыслители, как Вико, Шеллинг, Ницше, которые сумели вырваться из плена традиции — в древнейшем мифе разглядели высокую культуру. Однако исключения — подтверждение правила. Именно эти мыслители удостоились от современников сначала брани, а потом — забвения. Их взгляды получили признание в основном лишь в XX веке.