«Как стала возможна Греция?»

Существование мира может быть оправдано лишь как эстетический феномен.

Фр. Ницше

А. Лосев говорит, что если в культуре Возрождения что-то действительно возрождалось, то «почти исключительно эллинистически-римские формы», т. е. античная культура позднейшего периода. Даже «классическую Грецию V в. до н. э. едва-едва стали понимать в XVIII—XIX вв., а такое явление VII—VI вв. до н. э., как религию Диониса, открыл только Фр. Ницше в начале 70-х гг. XIX в.». Это было «Рождение трагедии, или Эллинство и пессимизм» Фр. Ницше, где он заглянул в самую глубину т. наз. архаического периода греческой истории.

Почему самый оптимистический народ создал в искусстве жанр пессимизма? Шопенгауэр отвечал: вследствие «духа отречения». Грекам-де свойственен дух отречения от устремлений воли, дух «резиньяции», т. е. осознанного, разумного преодоления волевых наклонностей. Отсюда, от резиньяции, — их пессимизм, уход от непосредственных радостей жизни. Правда, это только половина ответа, и из неё непонятно, почему же при всём том греки были оптимистами. Аристотель, напротив, объяснял лишь, почему греки оптимисты, и видел источник их оптимизма в умственном преодолении аффектов. Мы уже видели, сколь плохо такое объяснение раскрывает суть трагедии, т. е. суть «пессимизма». Оба ответа противоречат один другому: один объясняет трагедию через отречение от воли, второй — через свободу этой воли, разрушающую миропорядок. Сверх того, оба ответа противоречат историческим фактам. И Аристотель, и Шопенгауэр так или иначе, хотя с разных сторон, усматривают смысл трагедии в очищении умственном. Тогда, выходит, трагический дух присущ только интеллектуальной части общества, и, очевидно, трагедия создавалась бы философами — была бы, по-видимому, теоретическим дискурсом, а не художественным действом.

Ницше увидел в греческой трагедии не дух отречения от мира, а страстный порыв к миру; не умственное преодоление человеческой воли, а исступлённое её утверждение. Волю греков к трагическому Ницше назвал «спасительным безумием здорового народного тела». Трагедия как жанр пессимизма явилась выражением не интеллектуальных, а иррациональных свойств души греков, и в этих свойствах Ницше видел не болезнь нации и не её упадок, а как раз наоборот — свидетельство её здоровья и титанической силы. Специфика (и, если угодно, тайна) греческой ментальности состоит в том, что греки искали наивысшего блага не в умной части души, а в безумной её сфере — вопреки всему, к чему будет потом призывать этика Аристотеля. Ницше поставил вопрос, который никому до него не приходил в голову, потому что казался безумным: «Что, если именно безумие, употребляя слово Платона, принесло Элладе наибольшие благословения?» И наоборот, позднейшие времена истории Эллады, когда греки всё более стремились «к логике и логизированию мира» (намёк, конечно, на Стагирита) и тем самым становились все оптимистичнее, — эти-то времена Ницше называет «временами их слабости и распада».

Греция была неким чудом, которое требовалось объяснить. Ницше искал ответ на вопрос: «Как стала возможна Греция?». Уже к концу VI века до н. э. греки не только заложили основы математики и философии, но и создали мировые шедевры поэзии, пластики, зодчества и музыки. Первая математическая космология, а с нею вообще математическая наука была создана Пифагором, жившим в 570—497 гг. до н. э. К этому же времени относятся первые записи «Илиады» и «Одиссеи», и уже существовал дифирамб — хоровая песнь, связанная с культом Диониса (прародительница трагедии); а спустя немного времени Фидий начнёт ваять гомеровских богов. «Чудо» состояло в том, что был непонятен источник, из которого могли одновременно питаться и «чрезмерно страстный дух, и слишком острый рассудок греков» (Ницше).

Традиция истории античной культуры, начиная с Винкельмана, пыталась объяснять «греческое чудо» путем возвеличивания эстетической стороны греческой души — той олимпийской безмятежностью (serenity), которая позволяла грекам со спокойствием созерцать страсть со стороны, подходя к ней философски либо чисто эстетически. Традиция тем самым давала свой ответ на вопрос, каким образом греки могли быть и мыслителями, и поэтами, и зодчими, каким образом художник и мудрец столь часто встречались у них в одном лице.

Ницше, разрушитель традиций, показал, сколь односторонним является этот традиционный взгляд. Олимпизм, созерцающий страсть «со стороны», не создал бы трагедию, жанр страстей и преступлений.