Дионис мистерий и Дионис оргий

Древние памятники, найденные в раскопках, изображают Диониса в союзе с Мельпоменой, музой трагедии. Её вакхическая корона указывает, что трагедия возникла как элемент торжеств, посвященных этому богу. Можно полагать, что первые актёры — это сборщики винограда, для которых повозка Диониса превратилась в их собственный дом — театр.

Аристотель также свидетельствует (в «Поэтике»), что трагедия произошла «от запевал дифирамба» — хоровой песни в честь Диониса. Запевала превратился в актёра, а хор был самой основой трагедии. Ницше даже полагает, что первоначально трагедия была только хором. Хор исполнялся сатирами — козлоногими существами из свиты Диониса. Отсюда название: «трагедия» — это «песнь козлов» (tragos — козёл и odē — песнь). Лосев, со своей тончайшей дескриптивностью, описывает (в «Античной литературе») все вообще формы, которые принимал основной источник трагедии. Он отмечает фольклорное происхождение драмы — из сатировской игры, сопровождавшейся коллективным пением и пляской. Видимо, такое происхождение хора сатиров имеет в виду и Ницше, который вот так описывает дионисово празднество: «Цветами и венками усыпана колесница Диониса; под ярмом его шествуют пантера и тигр. Превратите ликующую песнь "К Радости" Бетховена в картину, и, если у вас достанет силы воображения, чтобы увидать "миллионы, трепетно склоняющиеся во прахе", то вы можете подойти к Дионису. Теперь раб — свободный человек... он готов в пляске взлететь в воздушные выси».

Такое, фольклорное происхождение драмы нам вполне понятно: драма, как хор сатиров и сатировская игра, возникла из дионисовых празднеств. Однако Лосев сообщает нам и о других источниках драмы; из них главным считаются дионисовы мистерии, которые в Элевсине вытеснили прежние мистерии Деметры. Сам драматический элемент мистерий (в котором мы вскоре убедимся) не мог не способствовать развитию драматизма в дифирамбе, так что драма как таковая возникла именно из мистерий. «В науке существует прочно установленная теория о влиянии именно Элевсинских мистерий на развитие трагедии в Афинах» (Лосев).

Трудно представить себе, каким образом этот источник трагедии, признаваемый «прочно установленной теорией», совмещается с происхождением трагедии из дионисовых празднеств. Древнегреческие культовые празднества («мифические праздники») подробно описаны, например, у К. Хюбнера. Там видно, что дионисические оргии («оргия» — экстатическое празднование в честь богов) включали в себя «шествие, комос, которое могло бы напомнить сегодняшний карнавал... Хотя сатиры и принадлежат тиасу, праздничной толпе Диониса, остаётся загадочным, каким образом из такого дурачества могла развиться трагедия» (Хюбнер). Аристотель же не объяснил этого.

Тут мы вступаем в ту полосу загадок, из которой состоит всё «греческое чудо». В его появлении всё непонятно, потому что всё противоречиво. Буквально в одни и те же годы Фидий ваял богов классического гомеровского культа, тогда как Ксенофан уже отвергал этот культ антропоморфных богов и всякое вообще поклонение отдельным личностным богам. Стало быть, в одно и то же время греческая философия отвергала то, что утверждала греческая пластика. Однако и Фидий, и Ксенофан, как явления одной культуры, были порождены, конечно, одним культом — дионисовым. И вот мы видим, что и возникшая пластика, и возникшая философия, отвергавшие друг друга, отвергали и исключали сам породивший их культ. Культ Диониса вёл гомеровских богов к гибели — а этих богов в этот же момент творила пластика (сначала Фидий, потом Пракситель, Скопас). С другой стороны, сам же Дионис, породивший философию Ксенофана, вопреки этой философии стал богом им же отвергнутого культа — был возведён на Олимп и вошел в число 12 олимпийских богов. Рождённый Зевсом от смертной — дочери фиванского царя Семелы, он стал таким же антропоморфным богом и таким же предметом культового изображения греческих художников, по меньшей мере с V в. до н. э. (Дионис на пантере, Дионис с виноградной лозой и т. п.).

Тот же культ Диониса, славимого всей Грецией олимпийского бога, неразрывно связан с мистериями, а в них он исповедовался лишь отдельными избранниками. Немногие могли пройти это нелёгкое испытание: мистерии требовали особой подготовки и предварительного внутреннего очищения. «Окружённые глубокой тайной, мистерии доступны лишь посвящённым. Смертная казнь карала профанацию или разоблачение священных тайн» (С.Н. Трубецкой, «Метафизика в древней Греции»). Так, по преданию, Эсхил был обвинён в том, что перенес на сцену какую-то часть мистериального акта. Он спасся от смерти только бегством к алтарю Диониса, да ещё тем, что на последовавшем судебном расследовании сумел как-то убедить судей, что не был посвящённым. (Скорее всего, он обманул суд. Он родился в Элевсине, и Эдуард Шюрэ, например, сообщает, что он был сыном элевсинского жреца и посвящённым.)

Мы видим, как один и тот же бог был и бог профанный (всенародный), и бог избранников. Причем одна часть «даров Пандоры» (пластика, поэзия, трагедия) стояла под знаком бога профанного — была доступна всем, но другая их часть (философия элейской школы и Платона, натурфилософия ионийцев, математика пифагорейцев) была доступна лишь посвящённым. Космогония и математика хранились как тайное знание, и сам Пифагор, иерофант мистерий, преподавал знание эпоптам — высшему разряду посвящаемых. Сохранились высказывания не только натурфилософов-досократиков (Эмпедокла, Гераклита), но и Сократа, и Платона о роли и значении мистерий в формировании их мировоззрения и понимании тайного, эзотерического смысла их собственных учений. С первого взгляда видно, что диалоги Платона, написанные подобно притчам Иисуса, представляют собой (как, собственно, и Евангелия) лишь зашифровку изотерической мудрости. (Неслучайно Гёте назвал Евангелия наиболее дурно написанной книгой, а Кант сказал про диалоги Платона, что по ним невозможно изучать философию.) Достаточно привести одну только фразу из платоновского «Фе-дона», слегка приоткрывающую покров тайны с учений мистерий: «...Если кто непосвящённым и неочищенным спустится в преисподнюю, тот погружен будет в тину, очищенный же и посвящённый, придя туда, обитает с богами. Ибо, как говорят имеющие дело с посвящениями, тирсоносцев много, но мало истинно вдохновенных». Далее Платон говорит, что он сам «старался по мере сил и возможностей сделаться одним из них» — «истинно вдохновенным», т. е. посвящённым.

Из приведённой таинственной фразы Платона видно, что ему были ведомы тайны мистерий, и, по некоторым сведениям, он действительно прошел посвящение в мистерии Изиды у египетских жрецов (от этих мистерий произошли потом мистерии в Элевсине с древним культом Деметры). Предсмертная сцена «Федона» описана как сцена посвящения — Сократ посвящает учеников в тайну смерти. Надо ли доказывать бессмертие души логически? Сократ не доказывает — он показывает посвящаемым свою жизнь как упражнение в умирании. «Сократ есть личность, освящённая смертью за истину, — пишет по этому поводу Рудольф Штейнер. — Он умер, как может умереть лишь посвящённый, для которого смерть есть только один из моментов жизни». В платоновском «Пире» Сократ ясно даёт понять, у кого он сам получил посвящение: он был мистом, т. е. прошёл по крайней мере первое посвящение, у жрицы Диотимы.