Короткое отступление

У гениальных поэтов есть и общее — среди героев их произведений нет вульгарных завистников, крохоборов, стяжателей, лихоимцев, завидующих материальным благам, словом, представителей третьего сословия в худшем его проявлении, как если бы для поэтических гениев, имеющих прямой выход в космос, это отребье человечества и вовсе не существовало. Их всех объединяют одни и те же вечные ценности.

В Америке лет десять или пятнадцать назад вышла книга «Психология гениального творчества». Я узнала о ней, случайно прочитав, будучи в Нью-Йорке, статью в воскресном литературном приложении к «Нью-Йорк Таймс». Автора не запомнила, хотя понимала, что мне эта книга может очень понадобиться. Теперь вот приходится самой размышлять над этим, что, конечно, плохо: психология — это наука, имеющая свои закономерности, которые надо знать. Но две трети века жизни, почти две трети чтения хороших книг, полвека работы со студентами даром не проходят. И наблюдения в конце концов обрели если не признак закономерности, то, во всяком случае, позволяют сделать какие-то выводы, представляющиеся мне достаточно верными.

Краеугольный камень в моей оценке творческой линии гения — замечательные слова А.С. Пушкина: «Тонкость (хитрость, ловкачество) не доказывает еще ума. Глупцы и даже сумасшедшие бывают удивительно тонки. Прибавить можно, что тонкость редко соединяется с гением, обыкновенно простодушным, и с великим характером, всегда откровенным»¹. Пушкин, конечно, включал и себя в этот разряд людей, ощущал свою непохожесть на многих других. Тут есть еще одно обстоятельство: он по рождению принадлежал к благородному сословию и жил во времена, когда в России были живы аристократические ценности, то, что по-английски в эпоху Шекспира называлось «valour» и еще (тогда синоним) «vertue» (доблесть, честь, благородство; думаю, что ни один мужчина нынешнего английского высшего сословия не обладает этим свойством характера — рыцарским благородством, как оно понималось в шекспировское время), хотя уже тогда в России крапивное семя чиновничества дало убийственные всходы, да и придворные, по большей части, мало чем отличались в рассуждении коварства и глупости от придворных в царствование Тюдоров.

Пушкин назвал чисто личностные черты. Они относятся к гениям и в науке, и в искусстве. Возьмите Эйнштейна, Швейцера, Рихтера, Сент-Экзюпери, Толстого, Лермонтова, Достоевского или Байрона — англичанам так будет понятнее. Могли они быть ростовщиками и откупщиками? Никогда. Это все люди «обыкновенно простодушные и с великим характером, всегда откровенным». И отличаются они только степенью наличия в характере страстей. Поэтам и писателям великие страсти не просто свойственны, они — необходимы, страсть ученых — поиск научной истины.

Не могу не остановиться на Рихтере. Судьбе было угодно распорядиться, чтобы моя жизнь по касательной прошла близ многих замечательных людей. Так я, поздоровавшись за руку, провела с четверть часа у голицынского Дома творчества с Шульгиным, человеком, который принимал отречение последнего русского царя в специально оборудованном царском вагоне. Как сейчас вижу его неулыбающееся лицо, высокую, сухопарую фигуру, одетую в серое длинное пальто. Помню дочь Марины Цветаевой, Ариадну, у которой на лице тоже никогда не замечала теплой улыбки, хотя мы часто с ней дружелюбно беседовали (никогда о матери). И она подарила нам первый сборник стихов ее матери, изданный в России, — небольшая в неброском коленкоровом переплете книжка. Помню и сестру Марины Цветаевой Анастасию Ивановну, а вот у нее на лице всегда теплилась добрая улыбка, и она всегда была готова, при страшной ограниченности средств, прийти на помощь ближнему. Анастасия Ивановна несколько дней гостила со своей внучкой в Звенигороде у моего Учителя О.П. Холмской, где я в то лето жила.

Но вернусь к Рихтеру.

Великий музыкант тоже не вписывался в окружающую среду. Как Пушкин, Лермонтов, Ратленд. Зато он превосходно вписался в Плеяду Великих.

Мне посчастливилось. Я была на его концертах. Была и на том, который не состоялся. Рихтер вышел к роялю, сел, потом встал и ушел, в тот вечер он играть не мог. А через силу играть — не игра, обман; вот они — честность и простодушие. Благодаря ему люди слышат небесные гармонии, а их ведь мало, кто слышит напрямую, от рождения у них есть в тайниках души или, скорее, духа особый инструмент для их восприятия. Позже он отыграл этот концерт, и не было ни обиженных, ни сердитых: все пришли на его концерт второй раз.

О Рихтере шелестело много слухов, все они были, во всяком случае, те, что доходили до меня (у Рихтера была двоюродная сестра Вера Ивановна Прохорова, дочь известного русского заводчика, не от мира сего; мы с ней преподавали в одних группах в Инязе и привязались друг к другу, она мне и рассказывала о нем), добрые. Однажды кто-то сказал, что пианист возводит под Тарусой у самой реки, на высоком берегу, дом с башней, в отдалении от людей.

Середина мая, буйствует черемуха. Мы плывем в серебристой байдарке по Оке против течения, чтобы легче грести обратно. Миновали деревню Велегож, слева заливные луга, справа высокий берег, поросший лесом, сейчас, в мае, светло-зеленым. Слой воздуха над рекой полон горьковатым ароматом черемухи, и то совсем теплый, прогретый лучами, то по-весеннему прохладный.

Справа ищем глазами в голубовато-белесом небе рукотворный, прямолинейный очерк башни над зубчатой кромкой леса. Вот и она — темный, чужеродный квадрат вдали от поселков, дорог, на берегу почти несудоходной реки. Почему человек любит строить башни? Хочет быть ближе к небу? Он уже был однажды за это наказан смешением языков. Рихтер — великий музыкант, один среди светлых лесов приокского края. Да разве иначе могло быть?

Примечания

1. Пушкин А.С. Отрывки из писем, мысли и замечания // Полн. собр. соч. М., Л.: Изд-во АН СССР, 1949. Т. VII. С. 59—60.