5. Театральная история

Но и теперь ещё не всё сказано о монологе из «Троила и Крессиды». В 1531 году, за тридцать три года до рождения Шекспира, учение Коперника было осмеяно лицедеями во время масленичного карнавала. Они пели, а не произносили, текст и разыграли свой мюзикл на церковной паперти. Вняв песенке о том, что Земля, оказывается, вертится, вертится, вертится волчком, легковеры бросились вколачивать колья, чтобы удержаться за них, не свалиться в преисподнюю. Но скомороший хор быстренько успокоил: всё это обман и причуда астролога, спятившего от неумеренного чтения. Я нашла рассказ о выступлении на паперти в биографии, написанной Г. Ревзиным (1949); автор сообщает также, что «этот фарс состряпал довольно видный гуманист-лютеранин, бежавший из Голландии от преследований инквизиции» и что насмешник, изображавший астролога, был загримирован под Коперника. Очевидно, история с гуманистическим фарсом была хорошо известна в Европе. В начале первого из диалогов «О бесконечности, вселенной и мирах» собеседник по имени Буркий, заявив, что не желает верить в «эту бесконечность», добавляет шуточку: мол, сказать по правде, он желал бы, чтоб дело обстояло так, как говорит Филотей, — «ибо, если бы, к несчастью, я упал с этого мира, то всегда очутился бы на каком-либо другом месте», то есть в одном из обитаемых миров, не предусмотренных Коперником. Решаюсь видеть в этом намёк на легковеров, которые испугались, что свалятся с вертящейся земли. А может быть, и гамлетовское «this goodly frame, the earth» тоже стало откликом на скоморошью выходку?

Думаю, что просвещённые англичане не одобряли оскорблений науке и учёным независимо от того, к которому из лагерей принадлежали эти учёные и их оскорбители: к католическому или протестантскому, Сочинитель предисловия к «Троилу и Крессиде» вклинил в свой текст довольно странное обращение к читателям (А.): «Поверьте мне: когда автора не станет, а его комедий не останется в продаже, вы начнете рыскать, чтобы найти их, и учредите для этого инквизицию в Англии. Пусть это послужит вам предостережением». Похоже, что здесь ключевые слова — «инквизиция» и «предостережение». Только я выбрала бы другое значение «warning»: либо «предупреждение», либо «знак». А лучше всего — сигнал. Аноним сигнализирует, что содержание мрачной комедии неприемлемо для инквизиции (и, стало быть, интересно для всех настроенных диссидентски). Предлагаю сопоставить с этим фрагментом некоторые сведения. В 1609 году у людей культуры имелось больше оснований опасаться святой службы, чем было при жизни великого польского математика и астронома. В 1600 году, после восьми лет тюремного заключения, в Риме сожгли Джордано Бруно. Биографы полагают, что вместе с ним были сожжены все его книги, какие удалось добыть инквизиции. С 1592 по 1610 год Галилей, преподаватель Падуанского университета, излагал студентам учение Аристотеля — Птолемея, будучи уже убеждённым коперникианцем. Некоторые историки науки пишут, что католическая церковь чувствовала себя едва ли не оставленной с носом из-за того, что создателю гелиоцентрической теории удалось умереть естественной смертью, да ещё увидев в самый день её, 24 мая 1543 года, свою книгу — пусть даже изданную с чужим неподписанным предисловием, толкующим о том, что автор предложил отвлечённую гипотезу, которая-де помогает облегчить астрономические расчёты. Такой по смыслу текст предварял введение самого Коперника. Про отвлечённость и расчёты потом твердили в спорах с Ноланцем доктора из Оксфорда. (Согласно другому источнику, в последние дни тяжело болевший Коперник не приходил в сознание и книгу «Об обращениях небесных сфер» в руках не держал.)

В год смерти Шекспира (1616) кардинал Беллармино — инквизитор, который сыграл главную роль в процессе Бруно, добился, чтобы труд «Об обращениях» был внесён в индекс запрещённых изданий, впервые опубликованный в 1559 году и постоянно дополнявшийся. В марте 1559 года (Р.) «осуждённые книги были сожжены» во Флоренции «на двух огромных кострах на площадях Сан Джованни и Санта Кроче. Вслед за этим базельские, цюрихские и франкфуртские книготорговцы предъявили папе иск за понесённые ими убытки». Горели только трактаты по магии и астрологии. Через сорок лет, в июне 1599, года за три до написания «Троила и Крессиды», в Лондоне публично жгли книги, в основном сатирического и эротического содержания. Инициатива исходила от архиепископа Кентерберийского. Среди прочего в костёр попали стихи Джона Дэвиса (который позже сравнил Шекспира с Теренцием) и переводы «Любовных элегий» Овидия, сделанные Кристофером Марло во времена его учёбы в Кембриджском университете. Тем не менее в 1609 году в Венеции демонстрировался построенный Галилеем телескоп. В «Новом Органоне» говорится, что он изобретён «достопамятными усилиями Галилея», и выражается сомнение в том, что у нового прибора есть будущее (книга вторая, XXXIX). Бэкону тоже пришлось приложить усилия и проявить изобретательность — чтобы вписать явления, открытые благодаря этим «стёклам», в птолемеевскую картину мира.

Теперь продолжу разговор о «театральной истории» 1531 года. Если Шекспиру было известно о весёлом представлении на церковной паперти, тогда программный монолог Улисса можно считать задуманным и созданным как нерукотворный памятник Николаю Копернику, за семьдесят лет до того осмеянному недалёкими коллегами великого барда. И это понимал автор предисловия к мрачной комедии. А нынче я понимаю, что одной из целей этого человека было противопоставление шекспировской драмы тому глупому водевилю и вообще скоморошьей безвкусице. Аноним старался донести до читателей, что перед ними элитарное произведение. И, пожалуй, перестарался. Мне интересна его речь о приземлённых тупицах. В оригинале стоит существительное «worldling» — человек, поглощённый земными заботами. Может быть, насмешка над привязанными к земному тугодумами содержит намёк на легковеров с их кольями? И не следует ли ожидать от анонима попытки противопоставить шекспировскую комедию вульгарному фарсу? Конечно, следует. Чтобы оценить рекомендуемую пьесу, заявляет он (а может, она?), требуется работа ума, не меньшая, чем для оценки лучших комедий Теренция и Плавта. Не это ли сопоставление навело Джона Дэвиса на слегка ироническое «К нашему английскому Теренцию»? Как бы то ни было, аноним внёс заметный вклад в формирование представлений о современной ему отечественной драме как о достойном искусстве, образцы которого выдерживают сравнение с античными. Основной пафос предисловия, по-моему, сводится к апологии комедии как жанра. Почему именно на примере «Троила и Крессиды» — драмы, больше похожей на трагедию и в первом фолио открывающей раздел трагедий? Должно быть, автор очень хотел показать: и комедия может быть интеллектуальной, обращённой не к быдлу, а к думающим, образованным, одарённым индивидуумам. Так хотел, что просто «назначил» сатирическую драму комедией. Есть ещё несколько сопоставлений. Теофил цитирует «некое сверхвступительное предисловие» к труду Коперника — то самое, принадлежащее, как было доказано уже после гибели Бруно, перу Андрея Осиандера (ПНП, III здесь и ниже):

Не сомневаюсь, что некоторые учёные, поскольку разошлась молва о новых предположениях этого произведения о том, что земля подвижна, а солнце прочно стоит среди вселенной, — чувствуют себя сильно оскорблёнными, полагая, что этот принцип принят, чтобы поколебать науки, уже давно и хорошо приведённые в порядок.

Возможно, предложение Главного героя сомневаться как в том, что Солнце действительно движется, так и в истине, способной оборачиваться ложью, вызвано этим пассажем Осиандера, который, не сомневаясь в аристотелевской истине, сформулировал в своём сверхпредисловии (так назвал его ещё один персонаж Бруно) следующий призыв:

Примем же сокровище этих предположений только ради чудесной и искусной лёгкости вычислений; потому что если кто примет некоторые из этих выдуманных вещей за истину, то после изучения этой дисциплины он станет более глупым, чем тогда, когда приступил к изучению её.

А предисловие к пьесе Шекспира содержит такой пассаж (перевод из книги Брандеса):

Многие тупоумные, безмозглые светские люди, которые не понимают ни одного остроумного слова, соблазнённые, однако, славой нашего автора, посетили театр и нашли в его комедии столько ума, сколько никогда не находили в собственной голове. Они покидали театр более умными, чем пришли.

Я вижу в этом перелицовку слов Осиандера. Да и сама анонимность предисловия, наверное, представляет собою ход в игре в параллели и перпендикуляры. Не принял ли в ней участие Джон Дэвис? Книга «Бичевание глупости» вышла на следующий год после «Троила и Крессиды». В двух заключительных строчках своей эпиграммы, адресованной «доброму Уиллу», Дэвис говорит о его правдивости и, судя по всему, имеет в виду не личное качество, а принцип, коим руководствуется драматург. Возможно, употребляя слово «honesty», автор хотел сказать то, что я пытаюсь выразить словом «трезвость». Бард не поддавался внушению, не практиковал самообмана и не старался запудрить мозги зрителю и читателю. Как уже говорилось, в «Игре» приводится только первая половина послания к английскому Теренцию. Стало быть, Рэтлендианец дал понять, что именно она заставила шекспироведов ломать головы. Попытаюсь сделать максимально близкий перевод эпиграммы (один катрен с перекрёстной рифмой и два куплета), сохраняя курсивы и прописные буквы оригинала:

Одни говорят, добрый Уилл, коего я воспеваю для развлечения,
Кабы ты не играл порой для развлечения (in sport) Королевские роли,
Ты был бы компаньоном (товарищем, собеседником) для Короля
И являлся Королём среди тех, кто ниже сортом.
Некоторые другие ругают; но ругают за то, что воображают сами,
Ты имеешь не заслуживающий поношения, а царственный Ум;
И посеянная тобою правдивость (honesty), которую они пожинают,
Пусть пополнит наличествующий у них Багаж (запас, фонд — Stocke).

Если и приходится ломать голову над четырьмя первыми стихами, то из-за недоумения: что же в них непонятно? Почему речь только о королевских ролях? Наверное Шекспир играл и слуг, и каких-нибудь воинов в исторических пьесах. Но в третьей, четвёртой и шестой строчках говорится о королевском достоинстве доброго Уилла, так что во второй не следовало упоминать о незначительных персонажах. Не ум, не вкус, не нрав и даже не социальный статус мистера Шекспира, дворянина, не позволяют ему по-товарищески общаться с высшим аристократом, а всего лишь его занятие. Дэвис не пишет о профессии, о деле, он употребляет слово «sport». Таким образом актёрство великого барда ставится едва ли не на одну доску с аристократическими забавами вроде охоты, рыцарских состязаний, спортивных игр или участия в пьесах-масках. Добавлю несколько слов о сопоставлении с Теренцием. Раздумья о возможности высокого благородства при низком статусе — вот что привело Дэвиса к мысли о бывшем рабе, чьё имя, навсегда вписанное в историю культуры, стало одним из благороднейших. Дэвисовское послание 1610 года следует рассматривать в свете его же высказываний 1603 и 1605 годов про достойных уважения актёров W. S. и R. B. (у меня — I, 4). Это обязательное сопоставление. Для меня столь же напрашивающимся стало сравнение эпиграммы с предисловием к «Троилу и Крессиде». Дэвис написал о ругателях великого драматурга, которому «другие» приписывали — в меру собственной глупости или порочности — то, за что потом и бранили его. Термин «honesty» нужно соотнести с мифоразоблачительным пафосом мрачной комедии, а слова о пополнении интеллектуального багажа — со словами об этом же из предисловия к ней. Джон Дэвис, так же как аноним, пишет о тупицах, ругающих умные комедии. Цепь может быть такой: осиандеровское «сверхпредисловие», в котором объявляется, что всякий поверивший Копернику непременно поглупеет, — предисловие к пьесе правдивого Шекспира, обрекающее недалёких зрителей на поумнение от его комедий, — эпиграмма Дэвиса, который подчёркивает честность (трезвость) автора «Троила и Крессиды» и намекает на текст расхваливающего эту пьесу анонима.

Думаю, что ценитель поэзии Дэвис отсылает ещё к 96 сонету Шекспира. Эпиграмма начинается словами «Some say», её пятый стих — Some others rail. А вот начало сонета, обращённого к юному другу: «Some say thy fault is youth, some wantonness, / Some say thy grace is youth and gentle sport...» Перевод двух стихов, по-видимому, должен быть таким: «Некоторые говорят, ты виноват тем, что молод, некоторые — тем, что безрассуден, / Некоторые говорят, что в молодости и благородной игре состоит твоя привлекательность». В оригинале «благородная игра» (у «sport» есть ещё значения — забава, развлечение, потеха, шутка, проделка) стоит на последнем месте; Дэвис тоже заканчивает второй стих словом «sport». Сонеты были изданы в 1609 году, как и мрачная комедия. А в 1608 вышло — в пятый раз! — кварто первой части «Генриха IV». Именно в этой пьесе принц и Фальстаф устраивают свой «sport» в трактире, а хозяйка, наблюдая потеху, говорит, что рыцарь делает это ну прямо как те распутные актёры, которых она видела однажды. Надо полагать, и аноним, и Дэвис держали в уме эту самую трактирщицу, когда писали о тупых ругателях комедий... Итак, сонеты и мрачная комедия с задорным предисловием изданы в 1609 году, первая часть «Генриха IV» переиздана в 1608. Пожалуй, можно перестать сомневаться в том, что опубликованное в 1610 послание к мистеру Уиллу Шекспиру написано по следам этих публикаций.