2. Прикатили на ослах

Я не могу догадаться, нагружено ли глубокими смыслами продолжение реплики про память о великом человеке (Рд.): «Но тогда, клянусь божьей матерью, ему бы следовало понастроить побольше церквей, иначе его так же забудут», как того конька, эпитафия которому (Л.): // «О стыд, о стыд! Конёк-скакунок позабыт!» Про скакунка, hobby-horse, в примечании (С.) сказано, что это фигура площадного театра, «конская кукла, укреплявшаяся на туловище актёра». Под влиянием пуританства «она вышла из обихода, на что и жалуется баллада, которую цитирует Гамлет». Буду считать так: Шекспир ни на что особенное не намекал, он просто внёс вклад в защиту актёров и посмеялся над пуританами. Однако слова про конька тесно связываются у меня с продекламированным до этого (II, 2) стихом про ослов. Полоний приносит принцу уже известную ему новость о прибытии столичных актёров. Главный герой откликается: «Buz, buz!» Среди четырёх омонимов современного «buzz» самый подходящий — «старо! слыхали!», но из-за реакции на это восклицание собеседника, удостоверяющего своё сообщение честным словом, хочется перевести близко по звукам: базарь, базарь! (Гамлет говорит «you», но форма «базарьте» не лезет ни в какие языковые ворота.) Стих же такой: «Then саше each actor on his ass». Чтобы перевести тем же размером, Лозинский вынужден был употребить несовершенный вид глагола: «И каждый ехал на осле...» Перевод «Прикатили на ослах» (П.) не такой эпичный, а между тем комментаторы полагают, что это стих из какой-нибудь не дошедшей до нас баллады. Очень может быть, что баллада существовала только в воображении Шекспира. Поговорю о тех ослах, которые, очевидно, послужили поэтическим источником для замечательной строки из Главной трагедии. Как минимум в двух своих книгах Ноланец отсылает читателя к аллегории о богах, боровшихся против мятежных гигантов, «которых ослы рёвом своим смутили, повергли ниц, ужаснули, победили и обуздали». Так сказано в обращении к читателю перед диалогами «Тайна Пегаса, с приложением Килленского осла». Вторая цитата — из описания наступающего утра: «Ослы Силена ревут, чтобы снова, защищая смущённых богов, устрашать глупейших гигантов...» (ОПНЕ). Вот примечание к этому месту:

Бруно здесь имеет в виду следующий миф: Юпитер, объявив войну гигантам, созвал совещание богов. Вакх, бог вина, и его провожатые, Силены, приехали на ослах. Ослы, увидев гигантов, испугались и издали такой рёв, что гиганты обратились в бегство. Таким образом была обеспечена победа богов.

Полагаю, именно к этим ослам восходит закавыченный стих из гипотетической баллады: «И приехал каждый актёр на своём осле». А роль гиганта, посягнувшего на власть Юпитера, отводится Клавдию, который сбежал с представления «Мышеловки», испугавшись (К.Р.) «мнимого огня». В разговоре с матерью после этого Гамлет сравнивает своего отца с главными олимпийцами (К. // Рд. // К.Р.):

Чело Юпитера и кудри Аполлона,
И Марса взор, на страх врагам горящий... //
Стан вестника — Меркурия, когда
Коснётся он заоблачных вершин. //
Всё в этом облике совмещено; на нём
Оставил каждый бог печать свою, чтоб миру
Дать человека лучший образец.

Ноланец называл тех, кто приехали на собрание на ослах, последними богами на Олимпе, составляющими небесную челядь. И тут впору вспомнить о наименованиях актёрских трупп: слуги такого-то, слуги сякого-то. Почти все такие и сякие теперь интересны только потому, что были патронами театральных деятелей, номинально — своей челяди. Что же касается гигантов, то надо сообщить об их анатомии, которая имела следующую особенность (МНМ): «Нижняя часть тела у них была змеиной». Подтверждением того, что автор «Гамлета» помнил об их бунте, мне представляется уже цитированный (VII, 8) вопрос Клавдия к Лаэрту: что это он взбунтовался, как гигант? Выходит, узурпатор, прямо называемый змеёй и червём, а косвенно уподобляемый мифологическому гиганту, сам употребляет сравнение с гигантом в насмешливой реплике, обращённой к другому персонажу. Отправил племянника в Англию на казнь и снова почувствовал себя олимпийцем и победителем... Надо ли видеть в Лаэртовой попытке мятежа (IV, 5) намёк на попытку Эссекса? Если да, граф явно не представлялся драматургу умным. Известна история о том, как фаворит, назначенный главнокомандующим в Ирландию, бросил там вверенное ему войско, приехал с небольшим сопровождением в Лондон и практически ворвался в покои королевы. Елизавета и фрейлины в первый момент испугались. Возвращение Лаэрта из Франции похоже на этот эпизод. Однако ниже (IV, 7) есть намёк на обстоятельства, связанные с судом над Робертом Девере, графом Эссексом, с которым сопоставляется уже не Лаэрт, а Гамлет. Клавдий объясняет, почему не устроил публичного суда над принцем. Во-первых, едва ли не одними его взорами (almost by his looks) живёт королева, его мать; во-вторых, его так сильно любят люди из народа (the general gender), что все его проступки тонут в их привязанности и всякая его вина в их глазах может обернуться заслугой. Пишут, что такого рода опасения волновали английских пэров, судивших мятежного графа. Только «the queen» в этом случае выступало без пояснения «his mother». Если королева Елизавета и представлялась матерью, то всей нации, а её чувства к провинившемуся не были материнскими. Что ж получается? Персонаж, рисуемый как змея, червяк и змееногий гигант, сам сравнивает с мятежным гигантом своего неумного порывистого противника, в два счёта превращённого в союзника. Слова о том, почему не следовало судить принца, чрезвычайно похожи на прозрачный намёк на трудности, сопровождавшие суд над Эссексом. В то же время эффектное возвращение из Ирландии, когда Эссекс вломился к королеве, использовано в эпизоде с Лаэртом — врагом принца. Всё, что встретим на пути, может в пьесу нам пойти. Замечательный постмодернистский подход, примеров которого в шекспировском наследии не счесть.