Заключение. Абзац — делу венец

Без малого пятнадцать лет я сопоставляла тексты и отчитывалась о результатах. Начиная эту работу, надеялась, что смогу написать понятно и увлекательно даже для тех, кто мало интересуется Вильямом Шекспиром и никогда не интересовался Джордано Бруно. Наверное, мои ожидания оказались чересчур оптимистичными. Занимательного шекспироведения не получилось. В некоторых местах мои записки просто нудные, во всяком случае с точки зрения тех, для кого Шекспир не стал главным увлечением. Ничего не поделаешь. Интригующие предположения, нетривиальные выводы, дерзновенные гипотезы — всё это требует фундамента. Надо сперва процитировать, дословно перевести, сравнить, объяснить... Мне приходилось анализировать тексты и факты, как это должен делать следователь. Я искала и нашла женщину. Даже не одну, двух: светлую и тёмную. Влюбившись в светлую, Бруно сделался гениальным поэтом. Его отношения с этой женщиной и отношение к ней современников стали причиной того, что поэт-философ прославился более всего в Англии, в Лондоне. Именно там вышел в 1601 году мемориальный сборник, содержащий стихотворение самого Шекспира. Жаль, что слабое.

Я думала о загадках утром, днём, вечером и ночью. Я старалась включать телевизор всякий раз, когда показывали шекспировские спектакли и фильмы, и порой после услышанной реплики упадала пелена, застившая глаза при чтении тех же реплик в тех же переводах. А скольким людям я задавала вопросы! И как благодарна за их добросовестные ответы! Во вступлении я сообщила и потом повторяла, что не претендую на статус шекспироведа. Сейчас предлагаю уточнение. У меня нет шекспирологических амбиций. Если я тайно питала что-нибудь, так это было не честолюбие учёного, а надежда: может быть, мой многолетний труд не только увлечёт шекспиролюбов, но и принесёт пользу филологам, посвятившим себя исследованию того, что оставил нам великий бард.

О возможности очистить умы от нестратфордианства я высказалась и выскажусь ещё. Нестратфордианец — это разновидность курсистки, о которой написал русский гениальный поэт Владимир Маяковский: «Я — пессимист, / знаю — / вечно / будет курсистка жить на земле». Однако при всём моём скорее фатализме, чем пессимизме, решаюсь дать рекомендацию начинающему нестратфордианцу. Если Шекспир, он же Шакспер, не соответствует вашим представлениям о гении, попытайтесь пересмотреть ваши представления. Сделать это легко, намного легче, чем рассматривать так называемый вопрос об авторстве. Надо читать пьесы великого барда, причём не только в ярких переводах Бориса Пастернака, но и в мастерских и более точных — Михаила Лозинского, а также в менее мастерских, но часто ещё более точных — Анны Радловой. С поэмами и, особенно, сонетами сложнее, их желательно читать в оригинале, на худой конец — в подстрочном переводе. Как бы ни исхитрялось нестратфордианство, шекспировские тексты всё расставляют по местам.

На что ещё я надеялась? Оградить имя Джордано Бруно от снисходительности моих современников, которым истекшие четыре века помогли взгромоздиться на плечи гиганта. Сидеть или даже стоять на его плечах не значит понимать его. Конечно, и я не понимаю в должной степени. Однако не норовлю подменить ноланскую философию своими представлениями о ней. Ещё хотелось показать, сколь куцей выглядит ирония тех, кто толкует о шекспировских страстях, — сколь куцей она делается рядом с шекспировской иронией, всеобъемлющей и способной выстоять против любых журнализмов. Думаю, это возможно — преобразовать плоский журналистский подход в глубокий. У нестарого, конечно, человека. Но станут ли молодые читать мои записки? Много ли восхождений к стихам и прозе Джордано Бруно и намёков на его судьбу мне удалось найти и описать? Может быть, процентов 70? Или даже 75? Многое ли из того, что мне хотелось отметить и прокомментировать, осталось за рамками моего труда после его завершения? Наверное, процентов 20. Или 15. Хотя «завершение» — неправильный термин. В чём состоит сходство между книгой о Шекспире и ремонтом? Ни то ни другое невозможно закончить, но можно остановить. И вот, я принимаю решение: следующий абзац будет заключительным.

Прощай, счастливая Кампанья шестнадцатого века. Прощай, маленькая Нола, рассердившая Вергилия. Прощай, цивилизованный Неаполь эпохи Возрождения — город приветливых людей. Прощай, сговорчивая Венеция — Офелия, предавшая Голубя-Ноланца, навеки виноватая перед ним. Прощай, прощай, загадочный город на воде, город, погубивший поэта-философа и умудряющийся, по словам гидов, не пачкаться в помёте многочисленных голубей. Может быть, они гадят исключительно в каналы? Говорят, вода в них сильно вонючая... Прощай, коварный, жестокий Рим, приютивший памятник Джордано Бруно на одной из своих рыночных площадей... Ну, хорошо, пусть не на одной из, а на той самой. Всё равно, прощай. Прощай, туманный Альбион — страна Шерлока Холмса, страна великолепной ливерпульской четвёрки, страна великого Стратфордца. Прощай, неведомый и невообразимый Лондон, прощайте, «Глобус», Тауэр и Бейкер-стрит. Прощай, Стратфорд-на-Эйвоне — бюргерский и творческий город, где я не буду никогда.

1997—2012