V. Шекспир в «комнате смеха» Бена Джонсона

Прозрение Эдмунда Мэлоуна

Рубеж XVI—XVII веков ознаменовался в Англии подъёмом национального самосознания и появлением многих ярких литераторов. Среди них поэт и драматург Бенджамин (Бен) Джонсон (1573—1637) занимал особое место: его авторитет при короле Иакове I, вступившем на престол в 1603 году, был непререкаемым. Только в XVIII столетии его влияние начало убывать — одновременно с возвышением Шекспира.

Биография Джонсона в большой степени туманна. Известно, что он происходил из незнатной, простой семьи. Тем не менее учился в одной из лучших школ (Вестминстерской) под руководством историка Уильяма Кэмдена — знатока древних языков, и впоследствии Бен говорил, что обязан ему всем. Работал каменщиком у своего отчима, воевал во Фландрии, а во второй половине 1690-х годов стал сотрудничать с театральными труппами. Приобрёл широкую эрудицию благодаря самообразованию, прекрасно знал древнеримских авторов.

Джонсону принадлежат десятки пьес (точное их число неизвестно); кроме того, начиная с 1605 года, он постоянно сочинял для двора пьесы-маски. Был последователем классицизма, критиковал английскую драму за её «неправильность». Любил наделять своих персонажей одной гипертрофированной чертой, как бы манией, причудой, из-за чего у него получались, как правило, карикатуры, типы, а не живые индивидуальности; в то же время он признанный мастер композиции (по мнению Бернарда Шоу, Джонсон был грубым педантом; позднее критик Эрик Бентли заметил, что атмосфера его комедий напоминает сумасшедший дом).

Будучи сатириком, обличал пороки и заблуждения людей из разных слоёв общества, его пьесы пользовались скандальным успехом. Наибольшее возмущение они вызывали у аристократов и буржуа-пуритан, которые, случалось, жаловались на автора верховному судье; у автора также возникали проблемы с властями из-за пьес, затрагивающих политические темы.

Характерная особенность его стиля — широкое использование личной сатиры: он выводил в персонажах своих знакомых, сводил личные счёты (такая сатира встречалась у ценимых им Горация, Ювенала, Марциала... Уже после Джонсона Никола Буало в «Рассуждении о сатире» отстаивал право высмеивать конкретных, всем известных людей). Джонсон часто давал своим героям «говорящие» имена, облегчая их узнавание.

Крупный, физически сильный и с буйным нравом, он любил трапезы с обильными возлияниями, участвовал в дуэлях (со смертельным исходом, за что несколько раз попадал в тюрьму). Бен пробивал себе дорогу в жизни сам, что, очевидно, наложило отпечаток на его отношение к соперникам в театральной сфере — особенно имевшим преимущества богатства и знатного происхождения. Был злопамятен и нанесённых ему обид не прощал. Вот слова из его пьесы «Поэтастр» (Рифмоплёт) 1601 года (подстрочник М. Литвиновой):

...Но если кто меня осмелится задеть,
Бедняга пусть пеняет на себя —
Мой стих его сразит, ославлю так,
Что плакать будет горько.

Можно сказать, что перо и сцена служили ему средствами для литературной борьбы. Нередко слишком увлекался, и ему изменяли вкус и чувство меры.

Когда в XVIII веке в Британии пробудился интерес к творчеству и биографии Шекспира, один из первых серьёзных исследователей этой темы Эдмунд Мэлоун (1741—1812) высказал очень важную догадку: главной мишенью нападок Джонсона — где мягких, а где и злобных — был именно автор «Гамлета». Причины более или менее ясны: конкуренция в театре, эстетические разногласия, возможно, личная неприязнь. Понятно, что классицист Джонсон с трудом переносил свободный, барочный стиль Шекспира — считал, что тот пишет слишком пространно и не умеет обуздывать свою лиру.

Как известно, Бард нередко переделывал пьесы других авторов, что тоже, наверно, выводило из себя Джонсона. Его эпиграмма «Мартышка на Парнасе», как полагают, направлена против Шекспира. В ней есть такие строки (перевод Г. Кружкова):

Сперва он пьесы старые латал,
Старался, чтобы было шито-крыто;
Но, подкопив на сцене капитал,
Чужим умом живет уже открыто.

А где улики? Никаких улик;
Все вместе перемешено, как в каше.
Да он и сам забудет через миг,
Что стибрил. Было ваше — стало наше.

Во времена Мэлоуна шекспировский вопрос ещё только зарождался — возникли первые сомнения в авторстве актёра из Стратфорда. И Мэлоун фактически указал метод, который мог бы помочь его разрешить. Ведь если его утверждение правильно, то из текстов Бена Джонсона можно не только многое узнать о Шекспире, но и попытаться соотнести нарисованный им, пусть даже пародийный, образ с кем-то из реальных его современников.

И вот теперь, двести лет спустя, такой подход начали воплощать в жизнь. Сначала Илья Гилилов в своей книге [1] на новом уровне возродил вековой давности гипотезу, что главную роль в шекспировском творчестве сыграл гениальный поэт Роджер Мэннерс, пятый граф Рэтленд (1576—1612). Затем Марина Литвинова [2] выдвинула и обосновала идею, что Роджер Мэннерс творил в тандеме со своим воспитателем — мыслителем и политиком Фрэнсисом Бэконом. Наконец, Литвинова проанализировала многие произведения Бена и не только подтвердила догадку Мэлоуна, но и сумела распознать главный объект сатиры Джонсона. Её выводы: 1) это не кто иной, как граф Рэтленд; 2) Бен Джонсон — основной источник сведений о нём.

От памфлета до панегирика

Джонсон признавал, что был знаком с Шекспиром. Но постоянно помня о нём и шаржируя его, он нигде прямо не указал, кого именно имел в виду. У драматурга есть несколько обращённых к анониму стихотворений, которые, видимо, относятся к одному и тому же человеку. В одном из них Джонсон успокаивает адресата, обещая не раскрывать его инкогнито. За сохранением шекспировской тайны следили некие могущественные силы; вспомним, что вся библиотека Джонсона в 1623 году сгорела — возможно, это было подстроено умышленно, чтобы не осталось письменных улик о Шекспире.

Как пишет Литвинова, вскоре после начала занятия литературной деятельностью Джонсон стал высмеивать — и со сцены, и в издаваемых пьесах, и в эпиграммах, которые ходили в списках — графа Рэтленда (Джонсон отлично знал и самого Роджера, и всё его окружение). И хотя сделанные им словесные портреты — карикатуры, Рэтленд легко узнаваем по общим приметам, переходящим из пьесы в пьесу: они совпадают с тем, что мы знаем о нём из других источников.

Литвинова проиллюстрировала свои догадки многими примерами, приведём некоторые из них (переводы её же). Из эпиграммы CXV:

...Не имя дам, а лучше опишу.
Крикун любитель грубых шуток, сплетен,
Обедов длинных заводила, вскочит
На стул, мигнёт, пирушкой завладеет,
На всё горазд, бежит лишь от дуэлей.
Он любит спорт и петь куплеты, словом,
Отпустит порцию веселья всем...

Из эпиграммы CXXIX, Миму (так Джонсон иногда называл Шекспира):

Ты знамя, барабан, и ключ призывный
Для множества гостей...
пляшешь лучше бабуина,
На стуле стоя, делаешь лицом
Гримасу новую...

Видимо, эти эпиграммы написаны на рубеже веков. А в ранних комедиях Джонсона (того же периода) Рэтленд представлен в образах разнообразных чудаков. Вот персонаж Пунтарволо (из пьесы «Всяк не в своем нраве», поставленной в 1599 году). Имя «говорит», причём почти открытым текстом: ведь итальянское Puntarvolo по-английски значит flying point (летающее остриё), что намекает на Shake speare (Потрясатель копья).

Автор даёт ему такую характеристику: «...тщеславный рыцарь, сверх меры рассказывающий о своих странствиях, всего себя посвятил чудачеству, не превзойдён в комплиментах, одежды его отражают круговерть времени. Статью весьма пригож, но так обожает похвалы, что когда нет рядом льстеца, сам себя хвалит к огорчению семьи... любит разыгрывать клоунаду, и, несмотря на улыбки окружающих, всё у него на свой лад — платье, разговор, движения». А Рэтленд как раз незадолго до этого вернулся из Италии, поэтому итальянизировался. Известно, что граф действительно любил красивую одежду, на которую тратил много денег.

Вот Аморфус (из пьесы «Празднества Цинтии», которая игралась при дворе годом позже). Имя значит «бесформенный» — он путешественник, составленный как бы из многих кусков. Всё тот же герой — весельчак и меланхолик, любимец в кругу приятелей, обладающий исключительным поэтическим талантом, с врождённой склонностью потешать людей небылицами. И «сам себе закон» (слова Бена). Видно, что у этих персонажей один и тот же прообраз.

Джонсон и Рэтленд как бы антиподы по психофизической конституции, и можно предположить, что «Большого Бена» неудержимо влекло насмехаться над Роджером, которого он как-то назвал Subtle Thing — «изящная вещь». Есть что-то похожее и на отношение пушкинского Сальери к Моцарту — «гуляке праздному». А вообще Джонсон признавался, что готов «скорее потерять друга, чем возможность сострить на его счёт».

Шекспир ответил обидчику, выведя Бена в тщеславном Мальволио («Двенадцатая ночь», поставлена в 1602 году), затем в хвастливом Аяксе («Троил и Крессида», зарегистрирована в 1603-м). Несколько лет шла так называемая война театров, в которой участвовали и драматурги, и театральные труппы.

Во второй половине 1600-х годов готовились к изданию «Кориэтовы нелепости» (увидели свет в 1611-м) — объёмистый фарс о путешествии по Европе Томаса Кориэта, а Гилилов доказал, что Кориэт — маска Рэтленда. Десятки литераторов и знатных лиц прислали для книги свои шутливые приветствия (они напечатаны в начале тома и представляют собой смесь восхваления и осмеяния).

Не остался в стороне и Джонсон, который так отозвался о Кориэте: «...Он смелый и великий Словостроитель, или, говоря его же словами, Логодедал... Вся его речь под стать манерам и поведению — такова, что и плакальщикам не удержаться от смеха... он всегда главный Говорун компании... завсегдатай всех даровых застолий, где он сидит как гость, но подают его и как блюдо. И он терпеть не может оставлять себя, как холодное, на другой день». Тут, очевидно, нейтральный образ: и плюсы, и минусы.

В 1623 году вышло первое полное собрание пьес Шекспира, так называемое Великое фолио, в подготовке которого Бен активно участвовал. Открывали том восхваляющие Барда стихотворения четырёх авторов, в том числе, ода Джонсона «Памяти моего любимого автора мастера Уильяма Шекспира. И о том, что он нам оставил». В ней есть такие комплименты (перевод Е. Корюкина): «...Ты чудо сцены, о Шекспир! Душа эпохи, гений, наш кумир... Тебя ни с кем сравнить я не решусь — Твоей подобных нет великих Муз... Свети, звезда поэтов!..».

Выражают ли они подлинное отношение Бена к давно ушедшему собрату по перу? Есть мнения, что его панегирик неискренен.

Злые языки страшнее пистолета

В разных произведениях Джонсон изображал Рэтленда в неодинаковом стиле. Иногда его шаржи представляли собой вполне безобидный юмор, а иногда — грубое зубоскальство, демонстрирующее неблагородство натуры автора. Как правило, это те насмешки-издёвки, что касались семейной жизни графа (в 1599 году Рэтленд женился на дочери знаменитого поэта Филипа Сидни Елизавете и состоял с ней в платоническом браке).

Из эпиграммы LXXVIII «To Hornet» («Рогоносцу»): «Рогоносец, ты наряжаешь жену, как для витрины, чтобы людей к себе привлечь; но привлекает она». Елизавета была большая модница, и Роджер не скупился на её наряды.

Отношения супругов Рэтлендов стали одной из тем пьесы «Чёрт выставлен ослом», поставленной в 1616 году, когда они уже несколько лет покоились в могиле (напомним, что Роджер умер в июне 1612 года в возрасте 35 лет, Бен пережил его на четверть века). И тут нужно рассказать об одной гипотезе Литвиновой, в пользу которой она привела много убедительных, на наш взгляд, доводов.

Портрет Бенджамина Джонсона работы Абрахама ван Блиенберха (около 1617 г.)

В семье Рэтленда случилась драма: в его жену влюбился блестящий поэт Джон Донн. Она доверила этот секрет Джонсону, как старому другу, а тот, будучи, видимо, в подпитии, выдал его в доме её недоброжелателей. Пошли сплетни, репутация Елизаветы была подмочена, что повлекло за собой глубокую ссору Донна с Джонсоном. И Бен в течение многих лет пытался восстановить отношения с ним (исследовательница раскрыла, как эта история отразилась в сонетах Шекспира, стихотворениях Донна, пьесах Джонсона).

В 1616 году произошли приятные для Бена события: он издал свои «Сочинения», король назначил ему пенсию, а Оксфордский университет присвоил почётную степень. И тогда же появилась эта скандальная пьеса.

Литвинова полагает, что размолвка с Донном для Джонсона невыносимо затянулась, и он попытался исправить положение. Среди действующих лиц Fitz-dottrell (сын простофили) и его жена — это Рэтленды, а также два приятеля Wittipol (ума палата) — Джон Донн и Manly (мужественный) — сам Джонсон.

Ухаживающий за женой Фицдотрела щёголь Уиттипол говорит ей:

...Как чёрствый к нежным чарам красоты,
Ваш чёртом данный муж, угодник бесов,
Вас покидает, чтоб бродить в потёмках...
      постель и свечка
Жалеют вас...

Фицдотрел выведен вполне заслуживающим звание рогоносца, однако его жена с честью вышла из этой ситуации (в чём и состояла цель пьесы — оправдать супругу Роджера). Бен ехидно прошёлся по платоническому браку Рэтленда, его прихоти наряжаться, пристрастии к разным новшествам... Получился столь явный пасквиль на графа, что король повелел выкинуть некоторые реплики.

Затем «театра злой законодатель» более чем на десятилетие оставил сочинительство пьес, а когда снова занялся им, выяснилось, что призрак давно ушедшего соперника продолжал его волновать; но уже по-иному видел Джонсон дела давно минувших дней. Можно проследить, пишет Литвинова, как менялось отношение Джонсона к Рэтленду, — от резкого неприятия в 90-х годах до постепенного смягчения на закате своей жизни.

В «Новой гостинице» (поставлена в 1629 году) Бен говорит о нём такими словами: «Истинный джентльмен, солдат и учёный, склонный к меланхолии, поселился в гостинице. Когда-то хозяин с ним ссорился, а потом полюбил и даже стал глубоко почитать. О нём известно, что он был когда-то пажом Бофорда, воевал с ним во Франции, позже принимал участие в его учёных занятиях и был опекуном его сына. Он любит леди Фрэмфул... В прошлом он к тому же хорошо лицедействовал».

Бен вспоминает и меланхолию Рэтленда, и занятия науками, и участие в военных походах под предводительством графа Эссекса (после того, как тот в 1601 году был казнён, его сына опекал Рэтленд), признаёт его таланты и высокие личные качества. В том же духе выдержаны поздние джонсоновские пьесы «Притягательная Леди» (1631), «Печальный пастух» (1635) и некоторые другие.

Раздвоение единицы

Итак, Литвинова показала, что во многих комедиях Джонсона основной объект его насмешек — граф Рэтленд, который обладал исключительным поэтическим даром, казался ему до какого-то времени баловнем судьбы и в течение долгих лет, даже после ухода из жизни, оставался занозой в сердце сатирика. Таким образом, она конкретизировала гипотезу Мэлоуна.

Мы хотим развить этот подход, добавив своё наблюдение: часто сатира Бена направлена не на одного, а на двух тесно связанных друг с другом людей, как бы определённую парочку персонажей. Один из них — уже «рассекреченный» граф Рэтленд, второго тоже нетрудно опознать — это всем известный философ, «родоначальник английского материализма и методологии науки» Фрэнсис Бэкон.

Подкрепим утверждение рядом примеров, взятых из трёх пьес — «Вольпоне, или Хитрый лис», «Чёрт выставлен ослом» и «Эписин, или Молчаливая женщина».

Среди второстепенных персонажей поставленной в 1606 году комедии «Вольпоне» фигурируют два англичанина, которые встречаются в Венеции, и между ними происходят забавные диалоги. Один — Sir Politick Would-be (Якобы-политик), другого зовут Peregrine. Литвинова полагает, что Якобы-политик — Рэтленд, о Перегрине она не высказывает догадок.

Но имя Перегрин со смыслом: оно встречается у древнегреческого писателя-сатирика Лукиана (II в. н. э.), который писал: «Злосчастный Перегрин, или, как он любил себя называть, Протей... Ради славы старался быть всем, принимал самый разнообразный облик и в конце концов превратился даже в огонь: вот до какой степени он был одержим жаждой славы». Протей — постоянно меняющийся и неуловимый греческий бог. Перегрин называл себя Протеем, и значит, он тот же Аморфус, то есть Рэтленд, который способен изобразить кого угодно, а сам не имеет определённого облика.

Его визави сэр Якобы-политик, по нашему мнению, — Бэкон. Ведь это он много лет добивался солидной должности, став в конце концов, уже после смерти Рэтленда, большим государственным деятелем. А до того времени он и был «как бы политиком».

Несколько цитат из пьесы (перевод П. Мелковой):

Перегрин

Известно все на свете вам.

Сэр Политик

      Не все,
Но многое. Я склонен наблюдать,
Хоть в стороне живу и от меня
Далек стремительный поток событий,
Но я слежу за ним и отмечаю
Все важные дела и перемены —
Так, для себя; я знаю государств
Приливы и отливы.

Значит, Политик следит за мировыми событиями. Известно, что у Бэкона в разных странах были агенты, держащие его в курсе тамошних дел.

Далее они обсуждают, как Политик воспитывал Перегрина:

Перегрин

Сэр. поверьте,
Фортуне я обязан, и немало,
За то, что довелось мне встретить вас,
Чей разум вместе с добротою вашей
Поможет мне во многом и наставит
В манерах, повеленье: плохи, грубы
Они сейчас.
...

Сэр Политик

Какой ужасный вред нам причиняет,
Что мы детей достойнейших семейств
Каким-то поручаем пустозвонам!
Вы кажетесь мне юношей способным,
хоть не в этом суть моих занятий,
Но так уж мне назначено судьбой,
Что всякий раз, когда мне приходилось
Давать советы высшего порядка
Таким же отпрыскам родов знатнейших,
Они на пользу шли.

«Давать советы высшего порядка таким же отпрыскам родов важнейших». Бэкон опекал Роджера, потерявшего отца в 11 лет, и когда тот собрался на континент, написал ему наставления. Далее идут конкретные поучения, напоминающие те, что в «Гамлете» давал Полоний своему сыну, отбывающему на учёбу в Париж; наверное, и тут, и там они отсылают к одному и тому же источнику — советам Бэкона Рэтленду:

Во-первых, вид вам следует иметь
Серьезный, важный, замкнутый. Секрета
Не разглашать ни под каким условьем,
Даже отцу. Рассказывайте басни,
Но осторожно. Строго выбирайте
И собеседника, и обстановку,
И темы разговора. Берегитесь
Правдивым быть с другими.

Ещё одна черта Политика — склонность к конспирологии (Бэкон много занимался приёмами шифровки, в частности, изобрёл двоичный код, ставший основным в компьютерах). Сэр Политик говорит про способы передачи секретных сообщений:

И вести эти тотчас рассылал
Послам в лимонах, апельсинах, дынях,
И яблоках, и прочих фруктах.
Даже В скорлупках устриц или же моллюсков.

Затем он излагает различные способы получить большую и быструю прибыль. Скажем, обеспечивать Венецию сельдью через Роттердам (!); заранее выяснять, какие из прибывающих кораблей с луком заражены чумой, чтоб они зря не стояли на карантине по 40—50 суток (для чего нужно положить несколько разрезанных луковиц на холст и продуть их воздухом: если лук заражён, то он изменит цвет. Пример научного подхода, энтузиастом которого был Бэкон).

Эта же тема развивается и в злополучном спектакле «Чёрт выставлен ослом», где пару уже знакомому нам Фицдотрелу (Рэтленду) составлял Meercraft (Meer — море, craft — умение, искусство, ремесло; но также ловкость, обман), то есть он специалист (или жулик) по морским делам. Мы полагаем, что Мееркрафт — Бэкон. В списке действующих лиц он прямо обозначен как «прожектёр», а в тексте разъяснено, что сиё понятие означает (перевод Г. Кружкова):

      ...Изобретатель
Проектов, как разбогатеть: путем
Предпринимательства, женитьбы, тяжбы —
Кому какое средство подойдет.

У него наготове масса завиральных идей, вот одна из них:

  ...Сэр, вы — джентльмен
Приятной внешности и обхожденья.
К такому бы стволу привить хотелось
Достойный титул. Я задумал сделать
Вас герцогом, и в самый краткий срок.
...
      Речь идет
Об осушении земель прибрежных.

Тут драматург отразил характерные для Англии тех лет явления: набирал силу капитализм, была открыта биржа, возникло предпринимательство — появились сомнительные дельцы-прожектёры, сулившие участникам их предприятий быстрое обогащение и почести. На эту удочку и ловил Мееркрафт доверчивого Фицдотрела, обещая сделать его, владельца осушенных земель, герцогом. (Знамение времени: деньги могут всё. А почему именно герцогом? Не потому ли, что графский титул Рэтленд уже имел?)

Учёный и историк науки Джон Бернал в книге «Наука в истории человечества» писал: «Конец XVI — начало XVII веков видели первых представителей из ряда прожектёров, позднее названных изобретателями. Они не только говорили... о чудесных новых машинах, но и предлагали сами сделать их за известное вознаграждение, а иногда даже действительно делали».

Провозвестник опытного познания природы Фрэнсис Бэкон был убеждён, что scientia potentia est и что «введение полезных изобретений занимает первое место среди человеческих деяний». В «Новом Органоне» он рассмотрел множество научных вопросов. Увлёк ими Рэтленда, который читал книги по математике и астрономии, следил за новинками техники, занимался гидравликой — устройством парковых фонтанов.

Смеяться, право, не грешно...

Теперь обратимся к комедии «Эписин, или Молчаливая женщина» (поставлена в 1609-м), где язвительность Джонсона в отношении Бэкона и Рэтленда достигла своего пика. Там они изображены как «сладкая парочка» Джон Доу (Daw — галка, то есть щебечет) и Аморус Ла-Фуль (Amourus La-Foole — влюбчивый дурак). Доу показан как ученый педант, нахватавшийся разных мудрёных слов, смысла которых он не понимает, и считающий себя поэтом. Ла-Фуль — самовлюблённый хвастун и лжец, строящий из себя неотразимого кавалера.

По ходу пьесы джентльмены Трувит (Truewit — истинное остроумие, мудрость) — сам автор и его друг Клеримонт говорят о Доу (перевод Е. и Р. Блох):

Трувит

Ведь Джек Доу самый большой болтун в городе!..
Я боюсь за свои уши.

Клеримонт

А я думай, что вы в наилучших отношениях.

Трувит

Да, на известном расстоянии.

Клеримонт

Говорят, он очень умён.

Трувит

Да, он первый это говорит. Чёрт бы его побрал; он делает вид, что учится, а на самом деле покупает книги только по заглавиям.

Клеримонт

Говорят, что он очень образован?

Трувит.

Жаль, что так клевещут на него.

Клеримонт.

Но, я слышал от него много остроумного.

Трувит.

Очень может быть, никто это не отрицает, но, к сожалению, всё это чужое.

Тут мы узнаём об отношении в те годы Джонсона к Бэкону. Затем другой персонаж сообщает, что Доу неравнодушен к девице Эписин: «Доу всё время за ней ухаживает и не так как надо. Ему хочется спать с ней, а он хвалит её скромность. Он стремится к тому, чтобы она говорила и держалась свободно, а сам восхваляет её молчание в стихах, которые он ей читает и клянется, что это лучшие стихи на свете. Потом он ругает свою судьбу, топает ногами и злится, что он не назначен советником и не призван управлять государством».

Бэкон и вправду писал стихи (плохие) и негодовал, что ему не дают хорошую должность. Известна также история его несостоявшейся женитьбы в 1598 году на своей родственнице — умной, но своенравной леди Хаттон, которая предпочла ему более богатого жениха (в 1606 году Бэкон всё же вступил в брак с Элизой Барнхем, дочерью лондонского олдермена). А к браку он вообще не был склонен, так как с юных лет вынашивал грандиозные замыслы; один из его афоризмов гласил: «Жена и дети — заложники судьбы, ибо семья является помехой на пути свершения великих дел, как добрых, так и злых».

Потом Доу говорит о древних философах и писателях: «Возьмите, например, Аристотеля — сплошное общее место, Платон — трепач, Фукидид и Тит Ливий — скучны и сухи...». Известно, что Бэкон противостоял основанной на учении Аристотеля схоластике, критиковал мистику пифагорейцев, идеализм платоников, агностицизм скептиков... Когда у Доу спросили, какие же труды пользуются его уважением, он ответил: «Sintagma juris civilis, Corpus juris civilis, Corpus juris canonici...» — собрания законов, гражданское право, что вполне логично для юриста Бэкона.

Заходит речь и о том, почему Доу не живёт за счёт своих стихов? Ведь Филип Сидни вроде бы так делал и его семейство не считало это зазорным. И тут Клеримонт делает важное замечание: «Сидни себя явно этим компрометировал, но сэр Джон более осторожен и не захочет закрыть перед собой дорогу к высшим государственным областям». Проливается свет на загадку, почему Бэкон не раскрывал своего авторства.

А вот Клеримонт высказывается о Ла-Фулле: «Это один из модных франтов, но назвать его остряком нельзя... Он устраивает спектакли, задаёт ужины и приглашает гостей из своего окна, когда они проезжают мимо... Он следит за дамами, когда они едут за покупками или по китайским магазинам, чтобы случайно встретиться с ними и преподнести им подарки — смешные безделушки фунтов на двести или триста. У него в комнате всегда стоят угощение и конфеты в виде приманки для дам».

В нелепом виде представляет Джонсон те или иные черты Бэкона и Рэтленда, но самые коварные его стрелы направлены ниже пояса — глумливо обыгрывается неудачливость этих двух людей в любовных делах. Эскапады на темы пола и брака вообще играют ключевую роль в этой пьесе, а заключает её большой монолог Трувита, то есть автора. В нём он, в частности, обращается к Доу и Ла-Фулю: «...Если судьба не позволяет вам разделить ложе с женщинами, вы порочите их репутацию и находите в этом утешение. Прочь отсюда, жалкая моль, поедающая доброе имя женщин! Отправляйтесь путешествовать, учитесь кланяться и кривляться, а потом возвращайтесь домой with some new matter, чтобы стать всеобщим посмешищем».

Бен намекает на то, что Роджер в молодости подцепил за границей некую болезнь. Этот слух возник ещё в 90-х годах, после возвращения Рэтленда на туманный Альбион. Гилилов привел эпиграмму однокашника графа, повествующую о Галлио (от английского gull — шут, паяц), которого разъедает «французская болезнь», то бишь сифилис; Галлио — шутовская маска Рэтленда в студенческой пьесе «Возвращение с Парнаса».

(Кстати, в этой пьесе Галлио выступал в паре с Инжениозо, то есть изобретателем — судя по всему, Бэконом; говорилось и о том, что Инжениозо пишет тексты, которые потом редактирует Галлио. Другой интересный факт: в заголовке «Дон Кихота» герой назван Ingenioso Hidalgo, и это, по-видимому, не случайно: как пытался обосновать в своей книге [5] английский «антисервантист» Фрэнсис Карр, роман про хитроумного идальго написал не Сервантес, а всё тот же Бэкон.)

Нужно подчеркнуть, что версия о сифилисе у Рэтленда ничем не подтверждена. Хотя отдельные симптомы недуга, сведшего его в могилу, известны (у него болели ноги, мучили головные спазмы), диагноз медики пока не поставили. Заметим: второй, третий и четвёртый графы Рэтленды, то есть дед, дядя и отец Роджера умерли в возрасте 35—38 лет, что говорит о плохой наследственности. В произведениях Шекспира сифилис (под разными названиями) упоминается довольно часто, но в ту эпоху он вообще был на слуху.

Как видим, Джонсон не отличался щепетильностью в выборе приёмов и мишеней сатиры. Для камердинера нет великого человека... Наверное, и для комедиографа тоже. Ведь выдающиеся люди обычно не такие, как все, и значит, над ними можно хорошо посмеяться. Справедливости ради отметим: у Бена есть высказывания, в которых он очень высоко оценивает Рэтленда как поэта, а Бэкона как мыслителя и оратора.

Заключение

В прологе к «Эписин» Джонсон писал: «...poet never credit gain'd by writing truths, but things (like truths) well feign'd» (поэт заслуживает похвалы не тогда, когда показывает правду, а когда хорошо придумывает вещи, похожие на правду). А в предисловии к одной из своих пьес-масок Бен утверждал, что они не просто шоу для увеселения знатных особ, но «зеркало жизни», которое содержит важные секреты, понятные только избранным.

И хотя мы убедились, что его зеркало кривое, оно позволяет многое понять. Наука оптика учит: исходное изображение удастся восстановить, если известны свойства вносимых помех. Точно так же, сделав поправки на повадки насмешника, можно составить истинные портреты окарикатуренных им лиц.

Он знал всех и вся, владел тайнами псевдонима «Шекспир» и той Игры, которую вели его друзья-соперники. Тексты Бена дают уникальную возможность проникнуть в самую сердцевину среды, где вращались авторы шекспировских произведений, разглядеть их с близкого расстояния.

Основной объект внимания сатирика — граф Рэтленд, но изрядная доля его сарказма досталась и Фрэнсису Бэкону. Причём Джонсон показал духовную общность этих людей, бывших в его глазах как бы единым целым. Поэтому уже нетрудно вообразить их творческое сотрудничество — тот чудесный союз двух гениев, что, по Литвиновой, дал миру Шекспира.

Дополнение

Среди шекспировских сонетов есть группа, начинающаяся с 76-го, которую называют «о поэте-сопернике»: у их автора появились причины ревновать любимую женщину к другому поэту. Как предположила Марина Литвинова (см. стр. 222 и дальше в её книге), человеком, вторгшимся в семейную жизнь графа Рэтленда, был поэт Джон Донн, и Шекспир-Рэтленд отразил возникшую личную драму в своих сонетах. Литвинова указала и на некоторые стихотворения Донна, из которых, по её мнению, об этой истории тоже можно что-то узнать.

Я хочу обратить внимание на ещё одно творение Донна (не отмеченное Литвиновой), которое, на мой взгляд, проливает дополнительный свет. Разумеется, то, о чём в нём говорится, нельзя понимать буквально — мы видим некие поэтические образы, возникшие в голове мужчины, но не знаем, как всё это виделось Елизавете Рэтленд. И всё же...

Джон Донн. Элегия I. Ревность
(перевод Григория Кружкова)

Вот глупо! Ты желаешь стать вдовой
И тем же часом плачешься, что твой
Супруг ревнив. Когда б на смертном ложе
С распухшим чревом, с язвами на коже
Лежал он, издавая горлом свист
Натужно, словно площадной флейтист,
Готовясь изблевать и душу с ядом
(Хоть в ад, лишь бы расстаться с этим адом),
Под вой родни, мечтающей к тому ж
За скорбь свою урвать хороший куш, —
Ты б веселилась, позабыв недолю,
Как раб, судьбой отпущенный на волю;
А ныне плачешь, видя, как он пьет
Яд ревности, что в гроб его сведет!
Благодари его: он так любезен,
Что нам и ревностью своей полезен.
Она велит нам быть настороже:
Без удержу не станем мы уже
Шутить в загадках над его уродством,
Не станем предаваться сумасбродствам,
Бок о бок сидя за его столом;
Когда же в кресле перед очагом
Он захрапит, не будем, как доселе,
Ласкаться и скакать в его постели.
Остережемся! ибо в сих стенах
Он — господин, владыка и монарх.
Но если мы (как те враги короны,
Что отъезжают в земли отдаленны
Глумиться издали над королем)
Для наших ласк другой приищем дом, —
Там будем мы любить, помех не зная,
Ревнивцев и шпионов презирая,
Как лондонцы, что за Мостом живут,
Лорд-мэра или немцы — римский суд.