4. «Я не датчанин — римлянин»

В этой главе мы хотели бы кратко показать, как много зависит в шекспироведении от того, какой претендент рассматривается на роль автора шекспировского канона.

Именно от выбора личности претендента зависит устойчивость и площадь культурного пространства, в рамках которого он мог действовать. А следовательно, и сложность мотивировок его действий и сложность конструкций, заложенных в его произведения.

Возьмем, к примеру, личность пайщика театра «Глобус» Уильяма Шакспера. Сама личность этого человека накладывает на исследователя некоторые ограничения. Например, убогое образование, полученное (гипотетически) в приходской школе Стратфорда, заставляет исследователей фантазировать на тот счет, каким образом малограмотный актер мог «обогатиться всеми теми знаниями, которые выработало человечество». Предполагается, что между ростовщическими и хозяйственными заботами Шакспер запоем читал.

Однако возникает следующий вопрос — где же он брал все эти книги, следы знакомства с которыми найдены в произведениях Шекспира?

Выдвигаются объяснения той или иной степени маловероятности (ибо личной библиотеки у Шакспера не было ни в Лондоне, ни в Стратфорде). Дескать, давали читать друзья-актеры и покровители-аристократы. Но в те времена книги были не так дешевы, как в наше время, чтобы ходить по рукам случайных людей. Но даже если принять на веру такое объяснение, то остается удивляться тому, что ни один из современников Шакспера не отметил такого удивительного пристрастия — его должны были ежедневно и на каждом шагу видеть с книгой в руках!

Но, допустим, даже если мы принимаем как факт высокую образованность Шакспера, то мы должны объяснить, каким образом он добирался до книг, которые в его время не были переведены на английский. А таких было множество! Не забудем, шла опасная и многолетняя борьба католического престола против протестантской Англии! И думаем, мы будем не очень неправы, если станем утверждать, что множество католических книг, изданных в Европе, были в шекспировское время в Англии запрещены. (С другой стороны, отметим, что запрещенные — внесенные в «Индекс» — книги католической Европы спокойно циркулировали в культурном пространстве Англии, их довольно оперативно переводили на английский и издавали.)

Тогда мы должны неминуемо прийти к предположению, что Шакспер ездил на континент, там изучал недозволенные в Англии книги, может быть, привозил их на родину контрабандой. Например, книгу Маттео Банделло (с историей Ромео и Джульетты) и книгу Бельфоре (с сюжетом о Гамлете) — обе переведены на английский много позже смерти Шекспира!

Однако достоверных сведений о том, что актер выезжал за пределы родины никто еще не нашел, хотя в биографии Шакспера и есть «темный» период — 1585—1592.

Наименее фантастичным выглядит вариант, при котором Шакспер много общался с просвещенными аристократами (?!) и читал книги, изданные легальным путем в Англии.

Но тогда круг источников, которыми мог пользоваться Шакспер, становится весьма и весьма ограниченным.

Это хорошо видно по тому, что шекспироведы не находят внятного объяснения равнодушия Шекспира к религиозным вопросам, — то есть остается неизвестным, кто и когда просветил его таким образом, что он перестал интересоваться тем, за что любой мог поплатиться жизнью. На этом фоне пристрастие Шекспира к призракам и привидениям выглядит как-то уж совсем нецивилизованно... То есть создается ощущение, что автор бессмертных трагедий, был суеверным обывателем и вся приписанная ему гениальная сложность — миф и фантом...

В 1995 году в журнале «Московский вестник» Елена Черняева, волонтер шекспироведения рассматривала метаморфозы, происходящие с Призраком в трагедии «Гамлет». Она обнаружила явные переклички с забавной байкой Эразма Роттердамского, помещенной им в одном из четырех томов «Коллоквиев» («Разговоров запросто»). Впрочем, на полвека раньше эти переклички увидел Н. Акимов — заимствования, вложенные в уста Гамлета, были столь очевидны, что даже возникла мысль о плагиате. Однако вывод, сделанный исследователями, — весьма и весьма неожидан: гуманисты елизаветинской эпохи относились к привидениям так же, как и мы, то есть насмешливо.

Однако если Эразм Роттердамский, рассказывая о двух шутниках, рядившихся в простыни и стучавших в горшки в ночной час, недвусмысленно заявлял о «невежестве» тех, кто верит подобным «призракам», то ведь Гамлет-то как раз и поверил по-настоящему!

Так почему он «поверил»?

Исследования Альфреда Баркова говорят нам, что это был хитрый тактический ход, чтобы найти злоумышленников. Однако чья-то шутка перерастает в трагедию со множеством смертей, и Гамлет, на взгляд просвещенного европейца, становится просто суеверным глупцом.

Особенно подозрительно, что в реальность Призрака верит Горацио — он заявляет об этом еще до того, как Гамлет решил вывести шутников на чистую воду. И нет никаких оснований для того, чтобы отвергать очевидное — старший друг и товарищ по университету Горацио в Призраки верил. Как, впрочем, и дежурившие в ту ночь офицеры. (Имя одного из них Марцелл (Marcellus, в оригинале) — лишь незначительно отличается от честеровского Марциала (Martialis), цитатой из которого украшен титул сборника «Жертва любви».)

Здесь мы должны напомнить нашим читателям, что Горацио прибыл из Виттенберга (тот самый перевалочный пункт, через который двигались англичане в Италию). Следовательно, Горацио должен был — в отличие от Шакспера! — читать не только Эразма, но и множество других книг.

Например, «О привидениях и явлениях» Хуана Ривио, «О дьяволе» Бенедикто Казиано, «Сатанинскую ненависть» Пьера Кресле (1543—1594), французского бенедиктинца, «Стеганографию» аббата Тритемия (наука о сокрытии одной информации внутри другой), «Способы расследования преступлений» (лат.) Жана Миля Сувиньи (1541), «Три книги по искусству» (фр.), «Разрушитель мира» (лат.), «Рассуждения о явлении духов и бесов» (итал.), «О происхождении зловредности Сатаны» (лат.), «Компендиум тайн» (итал.) Леонардо Фьораванти (1518—1588), «Разыскания о колдовстве» (лат.) Мартина Антонио дель Рио (1551—1608), «Три книги о демонопоклонстве» Никола Реми (Ремигий) (1595, Лион), «Компендиум зла» Франческо Марии Гуаццо (1608) и другие.

И тем не менее Горацио вслед за двумя офицерами стражи утверждает, что Призрак короля приходил и придет снова. Горацио даже ручается в этом.

И действительно, Призрак является — он, неотомщенный, оставляет ненадолго ад, где по собственному признанию обитает, и является к сыну Гамлету. Призрак даже разговаривает. И по существу открывает сыну тайну своей погибели — подлого убийства, совершенного братом с ведома бывшей жены, королевы Гертруды. Дело идет явно не о шутке в духе Эразма Роттердамского. И не о призраках вообще, как порождениях суеверного воображения.

Более того, излагаемая нам история, как ни странно, не вносит никакой определенной ясности в существо показанных событий. Недаром трагедия «Гамлет» остается до сих пор самой загадочной пьесой — и потому дает возможность режиссерам каждого нового поколения вкладывать свой смысл в изображенные события.

Достойно внимания и то, что первая и вторая редакция «Гамлета» — 1603 и 1604 годы — отличаются друг от друга не только количеством строк, но и более существенными деталями. Мы уже говорили о том, что в первом издании мать-королева не желала смерти отца Гамлета. Во втором издании ее невиновность отвергается — недаром и ее настигает возмездие в виде отравленного кубка. Более того, как отмечают исследователи этой таинственной трагедии, изменения в пьесе, произведенные автором (после поездки в Данию Рэтленда и его жены Елизаветы), направлены на усложнение пьесы и некоторые персонажи — например, студенты — датчане — вместо полувымышленных-полуреальных фамилий получили реальные Розенкранц и Гильденстерн.

Почему же в 1603 году фамилии двух датчан назвать было нельзя? А в 1604 — можно?

Думается, по одной единственной причине. Королева Елизавета, которая в 1603 году умерла, уже не могла гневаться на то, что автор вывел на чистую воду ее агентов, приставленных для слежки.

Как справедливо замечает А. Барков, были к тому времени «мертвы», то есть отсутствовали в Англии Розенкранц и Гильденстерн, умер по-настоящему Полоний (Уильям Сесил, лорд Берли, 1599). Вероятно, и его старший сын Лаэрт (напомним, что Роберт Сесил был младшим сыном Берли).

Был мертв «король» Клавдий (лорд Дадли). Числился в Книге смерти и Гамлет (Филип Сидни).

Свидетели преступлений, как показывает Шекспир, умерли — все, за исключением рассказчика, которому дадено имя Горацио.

Рассказчик — единственный свидетель происшедшего в семье королевы, свидетель и повествователь. Он и рассказывает нам, как убили его отца — по наущению мачехи-королевы.

Но знал ли об этом сам ее сын — как полагаем мы, Филип Сидни? Был ли он тем самым Гамлетом, история жизни и смерти которого представлена нам в трагедии?

Об этом мог бы нам рассказать подлинный автор трагедии, которого звали Горацио. Трагедию «Гамлет» написал человек, скрывшийся за именем «Горацио», — и в самой пьесе об этом сказано недвусмысленно.

В последнем пятом акте раненый отравленной шпагой Гамлет говорит своему другу буквально следующие слова:

I am dead, Horatio. Wretched queen, adieu!
You that look pale and tremble at this chance,
That are but mutes or audience to this act,
Had I but time — as this fell sergeant, death,
Is strict in his arrest — O, I could tell you —
But let it be. Horatio, I am dead;
Thou livest; report me and my cause aright
To the unsatisfied

Horatio

Never believe it:
I am more an antique Roman than a Dane:
Here's yet some liquor left.

Hamlet

As thou'rt a man,
Give me the cup: let go; by heaven, I'll have't.
O good Horatio, what a wounded name,
Things standing thus unknown, shall live behind me!
If thou didst ever hold me in thy heart
Absent thee from felicity awhile,
And in this harsh world draw thy breath in pain,
To tell my story.

В переводе Пастернака:

Все кончено, Гораций.
Простимся, королева! Бог с тобой!
А вы, немые зрители финала,
Ах, если б только время я имел, —
Но смерть — тупой конвойный и не любит,
Чтоб медлили, — я столько бы сказал...
Да пусть и так, все кончено, Гораций.
Ты жив. Расскажешь правду обо мне
Непосвященным.

Горацио

Этого не будет.
Я не датчанин — римлянин скорей.
Здесь яд остался.

Гамлет

Если ты мужчина,
Дай кубок мне. Отдай его, — Каким
Бесславием покроюсь я в потомстве,
Пока не знает истины никто!

Нет, если ты мне друг, то ты на время Поступишься блаженством. Подыши Еще грудами мира и поведай Про жизнь мою.

Как мы видим из приведенных цитат, Гамлет и Горацио принадлежали к какому-то сообществу, которое обладало тайной информацией — именно на это намекает умирающий, говоря о «непосвященных», которым следует рассказать всю правду.

И мы понимаем, что историю принца Датского нам рассказал никто иной, как Горацио. Прибывший из Виттенберга и одновременно — если судить по падуанцам Розенкранцу и Гильденстерну — имеющий отношение к Падуе. Поэтому именно Горацио мог читать ту книгу аббата Тритемия, о которой мы упоминали раньше — излагающую приемы, с помощью которых можно одну информацию скрыть в другой. Поэтому если Шекспир—Горацио что-то нам, непосвященным, не договорил, то сделал это умышленно, в соответствии с законами сатирической мениппеи и стеганографии. К ним мы сейчас и обратимся.