3. Плохо знал латынь и еще хуже греческий

Бен Джонсон, назвавший Шекспира «нежным лебедем Эйвона» (напомним, что лебедь — птица-спутница Аполлона), в то же время громогласно утверждал, что Шекспир плохо знал латынь и еще хуже греческий.

Шекспироведы принимают эти слова за чистую монету. Действительно, никакой аристократ — будь то Бэкон, Оксфорд, Сидни или Рэтленд — не подходит под эту характеристику. Ведь они учились в университетах — а обучение велось на латыни! Причем Бэкон и писал свои труды именно на латыни. Рэтленд, Оксфорд и Сидни латынь знали. Значит, действительно сонеты и пьесы шекспировского канона написаны пайщиком театра «Глобус» Уильямом Шакспером?

Однако в свете нашей версии эти слова могут быть объяснены еще проще. Ведь именно Бен Джонсон, один из плакальщиков над могилой Феникса и Голубя, до конца своей жизни сумел сохранить тайну автора Великого Творения! Неужели он каждому встречному и поперечному говорил бы при жизни Сидни и Оксфорда, что Шекспир блестяще владел латынью и греческим? Это он-то, шпион Сесилов, умеющий хранить тайны? Для чего бы он впадал в такую болтливость — для того, чтобы вражеским агентам, папским разведчикам иезуитам легче было вычислить подлинных авторов? Чтобы навести их на мысль, что похороны Филипа Сидни в 1586 году были инсценировкой? Или для того чтобы начать новую охоту за Эдуардом де Вером, которого доминиканцы как брата Ноланца приговорили к сожжению?

Первую поэму Шекспира «Венера и Адонис» напечатал Ричард Филд, уроженец Стратфорда.

Шекспироведы считают этот факт доказательством авторства Шакспера — дескать, разве Филд, земляк поэта, не знал бы, что Шакспер не Шекспир?

Мы же считаем, что этот факт можно толковать и иным образом — именно Филд, знающий о корыстолюбии только что появившегося в Лондоне Шакспера, нашел способ из этого сельского имени сделать Громогласное Имя — Потрясающий Копьем. За соответствующую мзду, думаем, Шакспер не отрицал, если любопытные интересовались, своего авторства. Но и не афишировал его сильно. В ходе Шекспировского проекта он стал значительно более состоятельным человеком — ибо откуда брал деньги? Шекспироведы нашли объяснение — дескать, Саутгемптон подарил тысчонку фунтов из любви к искусству.

Наша версия не столь уж фантастична, если учесть, что именно в предшествующий появлению в Лондоне период в биографии Шакспера зияет внушительный провал. Где он был с 1585 года, когда покинул Стратфорд и семейство, и до 1593? Самая ранняя из возможных дат появления Шакспера в Лондоне — 30 мая 1593 года, а первое документальное свидетельство о нем как о столичном актере относится к декабрю 1594 года...

К существующим домыслам на этот счет добавим и свой, вытекающий из нашей версии событий.

Некоторое время назад было опубликовано сообщение, что в доме Шакспера где-то за стропилами найден спрятанный документ, свидетельствующий о том, что Шакспер-отец, был завербован иезуитами. Однако потом этот документ таинственным образом исчез. В чем мы не усматриваем ничего невероятного — корпорация академических шекспироведов-стратфордианцев вовсе не заинтересована в том, чтобы такой документ вошел в научный оборот! Ведь тогда придется кардинально пересматривать устоявшуюся картину и посягать на бронзовые авторитеты!

А между тем такой документ как раз неплохо объясняет метаморфозы, произошедшие с Шакспером. Неграмотный провинциал был вовлечен в шпионскую деятельность иезуитов — где и под какими именами и что он вынюхивал? Этого никто не изучал... Вполне возможно, что после провала одного из заговоров, в 1585 или 1586 году, он был разоблачен... Но затем, обнаруженный агентами Сесила, раскаялся и согласился служить английской разведке. Или отсидел в камере и вышел на свободу, согласившись на условия новой «службы»... Это была служба весьма и весьма приятная. Требовалось лишь выполнять поручения руководства театра, высокопоставленных покровителей, не отрицать в случае чего своего авторства (а в те времена не очень-то и интересовалась публика авторами, пьесы вообще считались собственностью театра!). И получать за это еще и денежки... А также герб...

Однако эта работа таила смертельную опасность. Как только подходила к концу жизнь тех, кто скрывался за именем Великого Барда, резко возрастала опасность разоблачения. А вдруг этого Шакспера еще раз перекупили бы иезуиты? Тогда бы мгновенно значительная часть штата сесиловских разведчиков, ставивших свои имена на книгах, в которых упоминалось имя Шекспира, оказалась бы раскрытой... Таким образом, смерть Феникса и Голубя неминуемо влекла за собой и смерть их официального «живого» прикрытия — стратфордского Шакспера.

Поэтому, видимо, уже в 1613 году, когда состояние больного Голубя стало хуже и ждали его кончины, не только сгорел театр «Глобус», но и Шакспер был удален из столицы в свой захолустный Стратфорд, где в случае чего было легко его ликвидировать. Что, как мы видим, и произошло, — в апреле 1616 года Шакспера навестили «друзья» Джонсон и Дрейтон — оба агента разведки, кое-что подсыпали, как подозревают некоторые шекспироведы, в стакан с вином во время дружеской попойки, и через три дня Шакспера не стало.

Е.Б. Черняк, автор книги «Пять столетий тайной войны», твердо стоящий на позициях стратфордианцев, приводит доводы, которые кажутся ему внушительными. Но наша версия дает ответы и на них.

Приведем эти вопросы.

Вопрос: «Почему, например, Оксфорд, не признал пьесы Шекспира за свои?»

Ответ антистратфордианцев-оксфордианцев: «Потому что многие из них были лишь "слегка прикрытыми и едкими комментариями к текущим событиям"».

Наш ответ: «Потому что, во-первых, уединившегося в своем имении Эдуарда де Вера, графа Оксфорда, никто об этом не спрашивал; а во-вторых, даже если бы и спросили, то он вовсе не желал бы "светиться", ибо позорную смерть на костре папа заменил ему "почти смертью" — изгнанием на остров Пафос».

Вопрос: «Между тем власти в правление Елизаветы и Якова не видели в пьесах Шекспира ничего противозаконного. Цензура их одобряла, лишь иногда требуя изъятия отдельных мест».

Наш ответ: «Потому и одобряла, что там не было ничего противозаконного, ничего против Елизаветы (до 1604 года, до второго варианта "Гамлета"). Поддерживая Шекспировский проект, Елизавета поддерживала жизнь своего сына Филипа Сидни и Эдуарда де Вера».

Кстати, здесь же отметим, что некоторые ранние издания шекспировских пьес были подписаны инициалами «W. S.», намекающими на то, что именно де Вер и Сидни писали эти пьесы. Это только доверчивые шекспироведы позднейшего времени, не придававшие должного значения процессам, происходившим в разгар Контрреформации в Англии и всерьез относящиеся к внезапным «смертям» тридцатидвухлетних поэтов или внезапной отправке «на пенсию» тридцатишестилетних аристократов, причем почти одномоментно, начинают искать за точными инициалами кого попало: то малограмотного Уильяма Шакспера, то Уильяма Сесила, то Уильяма Стенли... А потом и об инициалах вовсе забывают и приплетают к делу Фрэнсиса Бэкона, Роберта Сесила, Уолтера Рэли, Роджера Мэннерса, Эссекса, Саутгемптона и королеву Елизавету...

Е.Б. Черняк спорит с утверждением, что правительство не считало Шакспера действительным автором пьес, в том числе и «Ричарда II» (пьесы, сыгравшей известную роль в подготовке мятежа Эссекса). Скорее всего считает он, что всезнающая английская тайная полиция знала об авторстве Шакспера — иначе она бы выпытала у него, кто же подлинный автор «Ричарда II».

Но этот факт можно трактовать и по-иному! Конечно же, «Ричард II» был поставлен накануне мятежа в пропагандистских целях именно с подачи тайной полиции, и именно там, где не надо было вести расследование (поскольку актеры труппы лорда-камергера были активными соучастниками провокации — их и не наказали, никого!). Эта самая полиция прекрасно знала, что Шакспер не имеет к этой пьесе никакого отношения — вот и не трогали его! Роберт Сесил великолепно знал, что пьесу написали другие, заслуженные агенты, Сидни и Оксфорд. Что, он стал бы это выпытывать у Шакспера?

Е.Б. Черняк задается вопросом: «зачем действительному автору нужно было подобное прикрытие, когда значительно проще было бы взять псевдоним? Некоторые современники Шекспира так и поступали, причем их настоящие имена остались и поныне остаются неразгаданными. У нас есть несколько свидетельств, в том числе и самого Бена Джонсона, что современники считали автором шекспировских пьес актера из Стратфорда».

Если бы это было так, не возникло бы «шекспировского вопроса»! В том-то и дело, что те крохи, которые остались от жизнеописания Шакспера, никак его авторства не подтверждают! И современники его делали вид, что такого гения рядом с ними не проживало — где дневниковые записи потрясенных зрителей? Где письма о полученном эстетическом впечатлении? Где описания встреч и разговоров с великим драматургом? Их нет.

В свете «особой» роли Бена Джонсона в Шекспировском проекте (и сборник Честера, и «Великое Фолио», и его «Фолио-16») было бы странным ожидать от него, чтобы он стал отрицать авторство Шакспера — да и камуфляжная фраза «он плохо знает латынь и еще хуже греческий» была направлена на поддержание «легенды».

Что же касается современников Шекспира, решивших вместо «живого» прикрытия избрать себе псевдонимы (мы это видели и по честеровскому сборнику), то, надо полагать, у них были на то свои причины. Вполне возможно, что они избрали такую форму «тайной войны» или не хотели марать сочинительством свое имя... Для этого достаточно псевдонима, зачем «живое» прикрытие?

Но можно сказать вполне определенно, что «живое» прикрытие необходимо было тем, кто объявлен мертвым или сожженным.

Приведем еще несколько возражений против авторства Эдуарда де Вера, графа Оксфорда.

«Непонятно, зачем было сохранять тайну после смерти и действительного автора, и Шекспира из Стратфорда даже при издании собраний сочинений в 1623 году».

В свете нашей версии это недоумение рассеивается. Действительно, Оксфорд еще в юности баловался литературой и даже пытался кое-что издать под своим собственным именем... Зачем бы он стал это имя скрывать, оказавшись в 18-летнем пенсионном уединении?

Конечно, он скрывался лишь потому, что был известен силам Контрреформации под другим именем! Признаться, что он, приговоренный к сожжению еретик, жив и здоров, да еще и пописывает гениальные произведения совместно с другим «покойником», значило бы предать милосердие благодетеля, ставшего папой Климентом. Видимо, смещение этого папы, ярого поборника Контрреформации, повлекло бы для Англии еще более худшие последствия...

Сохранять тайну после смерти Шакспера было необходимо для того, чтобы не подставлять короля Якова (его воспитателем, напомним, был францисканец Бьюкенен, римский диссидент), и так с трудом сдерживавшего напор Рима.

Специалисты по истории тайных войн средневековья могли бы и догадаться о причинах «длительного» молчания о Великом Барде. Сохранить тайну и после 1623 года, когда вышло «Великое Фолио», необходимо было потому, что раскрытие ее влекло не только неизбежность открытого противостояния Риму и его рождающейся на глазах концепции хронологии ВСЕМИРНОЙ ИСТОРИИ. Раскрытие Шекспировского проекта означало бы добровольное признание и выбалтывание секретов своего сопротивления Риму. И, кроме того, подставляло под удар английскую резидентуру и могло открыть имена еще живых разведчиков — неужели король Яков, его Тайный Совет и шеф разведки хотели сдать врагам «своих», сообщить о курьерских путях?

Е.Б. Черняк пишет: «Все антистратфордианцы пытаются найти в сонетах и пьесах Шекспира намеки на действительные и предполагаемые детали биографии защищаемого им претендента. Но и стратфордианцы действуют тем же методом».

Итак, на основании одних и тех же данных делаются взаимоисключающие выводы и предлагаются произвольные толкования.

К числу наиболее популярных версий об авторстве шекспировского канона относится и марловианская. Причем ее сторонники исходят из того, что смерть (убийство) Кристофера Марло в 1593 году была инсценированной — дескать, потом он продолжал выполнять тайные шпионские миссии и писать стихи, комедии и трагедии.

Остается задаться вопросом: почему одну смерть (Марло) можно трактовать как инсценировку, а другую (Сидни) — нельзя?

Думаем, для этого есть убедительные причины филологического характера, плотно связанные с причинами историческими. Но об этом мы поразмышляем в самом конце нашего повествования.